Текст книги "Открывашка и пробой"

Глава 7

Когда я переодевался, Валентина подала голос:

– Если что, на тренировках я побеждаю его девять раз из десяти, так что лучше не пытайся натравить его на меня.

– Ты какая-то странная, – ответил я, натягивая красную футболку с серпо-молотом и подходящим для маскировки воротником. – Отрекись от агрессии, выбери спокойствие и понимание.

– Это стать такой же тряпкой, как ты? – фыркнула она.

Нафиг, в игнор тебя, надоела. Надев шорты с нормальными карманами, пошел в комнату за семечками.

– Ты что, меня игнорируешь? – дошло до нее.

Ага! Горсточку сюда – для меня, горсточку туда – угощать встречных для улучшения репутации. Но по чуть-чуть, иначе будут считать транжирой. Просто поразительно, насколько становишься продуманным после нанесенного судьбой, крайне болезненного «комбо».

– Эй! – высунулось ее недовольное лицо из-за шторки.

– Если придет Зинаида Матвеевна, передай ей, пожалуйста, что я вернусь в четыре, – с улыбкой попросил я Валю.

– Я тебе кто, посыльный? – фыркнула она и скрылась за шторой. – Напиши записку, ты же у нас умник!

Аттестат видела, получается.

– Одолжи бумагу и ручку.

– Не дам, – пожадничала она. – Я не смогу пользоваться вещами, к которым прикасались твои грязные руки!

– Тогда тебе придется отрезать грудь, – вздохнул я.

Не выдержав, Валентина выскочила из-за шторки – успела переодеться из формы в халатик – и схватила меня за охватившие шею руки.

– Синяки! – прохрипел я.

Теперь я как бы сам себя душу, но ладонями – синяков не будет.

– Какой же ты мерзкий! – припечатала она меня и гордым лебедем прошествовала в комнату.

Какой живительный всплеск адреналина. Но процесс идет – сначала отучим распускать руки, потом – провоцировать конфликты, а там и до «Братик, я испекла для тебя булочки! Скажи: „А-а-а!“» дойдет. Приручить дикую волчицу – звучит как неплохой челлендж! Нет, «братик» это уже перебор. И «А-а-а» перебор! Но до чего же приятный момент вчера был. Куда-то не туда мысли свернули, а значит нужно выкинуть Валю из головы и идти тусоваться с новым другом.

Выбравшись на крылечко, улыбнулся согревшим синяк солнечным лучам. Сидящий на крылечке Алексей поднялся на ноги и не стал перепрыгивать через забор, позволив мне выпустить его со двора через калитку.

Молодец какой – не выпендривается.

– А ты слышишь, что в домах происходит? – решил я изучить оборотней поподробней.

– Не, у нас стены толстые строят, – покачал он головой. – Из окон немножко слышно, но о важном около окна у нас никто не разговаривает, – помявшись, он признался. – Я вашу ругань с Валей слышал. Она не девять раз из десяти меня побеждает, а восемь! – гордо поднял вверх подбородок. – Потому что старше на два года, и боевой массы у нее на пятнадцать килограммов больше!

– «Боевая масса» – это в другой форме? – уточнил я.

– В ней, – подтвердил он.

– А откуда масса при трансформации берется?

– Фиг его знает, – пожал плечами Лёха. – Мне надо домой зайти, переодеться и портфель положить.

– Идем, – мне было все равно.

Пацан повел меня направо. Очень удачно, потому что здесь я еще не был. Вдоль дороги тянулись окруженные заборами дома, в палисадниках наливались соками ранетки, сливы, крыжовник, смородина, жимолость, ирга, облепиха – словом все, что комфортно чувствует себя в местном климате. Конкретно у нас растут ранетка и слива, а в огороде, за дровяным сараем, я сегодня нашел два куста смородины и облепиху. Последнюю собирать прямо не хочу – ягоды мелкие и защищаются шипами.

– Ты не подумай, что все оборотни такие, как Валя, – испытал он потребность оправдаться. – Просто у нее…

– Мама на глазах погибла, из прошлой школы выгнали, обычные люди вас не любят, а теперь еще и приказ о пятнадцати годах службы, – перебил я.

– Да, – кивнул Лёха. – А ты откуда знаешь? Сама она точно не расскажет.

– Константин Викторович приходил вчера, – не стал я скрывать.

– То-то я думаю ты ничему не удивляешься! – хохотнул он и возмутился. – Ей – плохо, а нам разве легко? Я же на других не срываюсь, – приосанился и выпятил грудь. – Я – воин и мужик! Я бы и без нового закона в армию пошел, с жуками драться – мне для того сила и дана! – спохватившись, застенчиво спросил. – А ты меня не боишься?

– Не-а, – честно признался я.

– И Вальку не боишься? – посмотрел он на меня с уважением.

– Поначалу боялся, – кивнул я. – Но теперь – как отрезало.

– Мужик! – одобрил он.

– Что тут у вас вообще интересного есть? – сорвав травинку и сунув сочный кончик в рот, спросил я.

Лёха подумал и ответил:

– Магазин есть – это понятно. Еще ДК есть, дом культуры, там у нас бабки старинные песни поют, а деды игрушки из дерева вырезают. В город продают потом. Ну и из города иногда артисты приезжают, даже цирк был один раз, с настоящей обезьяной, – лицо просветлело от приятных воспоминаний, и он спросил. – А ты обезьяну видел?

– Видел, – невольно улыбнувшись, кивнул я. – А обезьяны вас не боятся?

– Боятся, – опустив глаза на дорогу, вздохнул он. – Там система специальная – около сцены вентиляторы ставят, она на нас дуют, чтобы животные запах не слышали.

Хочет питомца поди. А какой ребенок не хочет? Но спрашивать не буду – зачем на больное давить?

– У нас даже мышей с крысами в деревне нет, – похвастался он.

– Вот оно че! – покивал я. – То-то мука в деревянном ящике хранится. Боялся прогрызут.

– Некому прогрызать, – со смесью грусти и гордости кивнул он.

– Хорошая деревня у вас… – начал я, но Лёха перебил.

– Не у «вас», а у «нас»!

– Точно, – согласился я. – Хорошая деревня у нас – ни одного покосившегося забора, дома ухоженные, сады цветут.

– Мы живем бедно, но честно, – ответил он явно где-то услышанными словами. – И дружно! Вот у бабушки Зины, например, в прошлом году соседи столбы заборные поменяли – она старая и сама не может, а у Вальки – руки-крюки, она кроме как жрать варить ниче и не умеет!

– Варит вкусно, – отдал я должное волчице.

– У них домоводство два раза в неделю, – пояснил Лёха. – А у нас – труды, мы кормушки для птиц делаем – они нас меньше боятся, вон, видишь? – указал на сидящую на проводах стаю воробьев.

– Вижу, – запомнил я нюанс. – А кто у вас в школе вообще учится? Константин Викторович говорил – пятеро?

– Я, – кивнул пацан, загнув палец. – Артем, ему десять лет, и Колька – ему восемь, совсем маленьким пробоем «накрыло». Прикинь, – хохотнул. – Мамка его в комнату заходит, а в кроватке волчонок лежит! – жизнерадостно заржал.

Я подхватил – если абстрагироваться от чувств матери в этот момент и представить ситуацию фрагментом условного ситкома, вправду смешно.

– И девчонки – Валька да Светка, десять лет ей, Светке в смысле – она, прикинь, когда пробоем ударило, быстро разобралась и жука загрызла – мамку с папкой спасла. Хорошо, что жук мелкий был.

– Какая молодец, – проникся я.

Нифига себе – четырехлетний ребенок семью спас, да за такое медали надо давать.

– Только каникул у нас нету, – вздохнув, перевел тему Лёха. – Просто летом уроков в два раза меньше, а тренировки как были, так и остались. Но сегодня не будет! – просветлел. – Савелий Геннадьевич – инструктор наш – в город отчеты сдавать повез.

– Валя вчера рано пришла, – наябедничал я.

– Рано? – удивился он. – Летом всегда так, – на его лице мелькнуло осознание. – А, тебе баба Зина наверно сказала, что Валька поздно приходит? Так она старая, забыла просто, что летом раньше отпускают.

Что ж, логично.

– ДК, магазин, – вернулся я к основной теме. – И все?

Немного подумав, Лёха ответил:

– Ну, в речке купаться можно, только вода холодная. Еще на механизаторской базе прикольно – там трактора и комбайн есть, у нас вон там, – указал направо. – За лесом поля есть, агрохолдинг, там наши работают, – вздохнул. – Но я однажды в трактор залез, нечаянно ручник задел и в стену въехал. Так-то ничего, не сломал, но на базу меня теперь не пускают.

Тянется пацан к технике.

– А у вас много обычных людей живет? – спросил я.

– Больше, чем оборотней, – задумчиво почесав затылок, ответил он. – Раньше еще больше жило, но в основном пожилые. Умирают, – грустно вздохнул. – Они тут еще до пробоя жили, почти все оборотни им родня. Но новые семьи «оборотнические» приезжают, про наши Липки по всей Сибири знают! – снова приосанился и с заговорщицким видом поведал. – А Васька, он в школе не учится, двадцать семь ему, со службы с невестой вернулся, обычной. Красивая! – мечтательно вздохнул. – Ребенка вот родили. А ты знал, что оборотень с оборотнем детей сделать не могут?

– Не знал, – признался я.

– Семью нормальную оборотню завести сложно, – вздохнул он. – Может и хорошо, что теперь на войне до старости будем?

Когда тебе четырнадцать, условные тридцать пять – это старость.

– А у человека и оборотня обычные дети рождаются? – спросил я.

– Конечно! – аж подпрыгнул он. – Сила только от пробоев дается, иначе оборотни бы всем… – он закусил губу и потупился.

Стыдно, что ляпнул лишнего.

– Всем показали, – закончил я за него. – Говори все как думаешь, Лёх, я же теперь с вами.

– С нами! – оживился он. – У нас тут круто, вон там, – указал в противоположное агрохолдингу направление. – Пещера есть здоровенная!

– Круто! – вполне искренне отреагировал я.

– Потом сходим, – пообещал он.

Миновав очередной дом, посмотрел направо, увидев небольшой пятачок покрытой травой земли и стоящую в середине метровой высоты гранитную стелу с табличкой. Слева от нее в воздухе висело какое-то странное, едва заметное, полупрозрачное золотистое пятно округлой формы с колеблющимися краями.

– Что это? – указал я проводнику на пятно.

– Памятник, – ответил он. – Здесь пробой шесть лет назад и появился – вот, администрация районная поставила, будто кому-то на нас не плевать, – раздраженно фыркнул.

Он что, не видит?

– А ты только памятник видишь?

– Ну… траву еще? – неуверенно предположил он.

– А пробой, когда закрывается, следы оставляет? – спросил я.

– И чему вас в городе вообще учат? – фыркнул он и тут же раскаялся. – Извини, вырвалось.

– Ничего, – отмахнулся я.

– Не оставляет, – ответил он. – Бах – и как и не было ничего.

А может мне просто голову напекло? Нужно проверить! Нужно потрогать! А если это портал обратно домой?!

– М-у-у!!! – пронесся над улицей возмущенный коровий возглас.

– Держи ее!!! – вторил мужской.

Из переулка метрах в трехстах от нас вылетела рыжая, средней упитанности, корова. Взбрыкивая копытами и дергая головой с посылом «забодаю», она побежала на нас. За ней из переулка выбежал явно запыхавшийся, седобородый дедушка в растянутых «трениках» и тельняшке:

– Лови ее, че стоишь?!

– Я не поймаю! – беспомощно пискнул Лёха. – Только хуже сделаю. Ты умеешь? – с надеждой посмотрел на меня.

Мне плевать, я домой хочу! Но… Но если я сейчас потрогаю пятно, и оно развеется без всякого эффекта, оставив меня здесь, по деревне пойдет слух о том, что Андрей Штырков (в паспорте другая фамилия, но местным же плевать) – трус и не помогает односельчанам. И мне с этим жить? Ладно, поймаю корову – отец учил – и потом вернусь к пятну. Не исчезай, хорошо? Лёха тем временем успел свалить подальше, чтобы не добавлять проблем.

На дорогу я вышел медленно и спокойно, не глядя на корову – они боятся быстрых движений и внезапно появляющихся в поле зрения объектов. Прямого взгляда тоже побаиваются. Дед, увидев меня, остановился и заткнулся – криков коровы боятся больше всего. Подчеркнуто-медленно обернувшись в сторону несущегося на меня, явно агрессивного животного я офигел от собственного идиотизма – забодает сейчас, и я никогда не узнаю тайны золотистого пятна.

– Хорошая, – мягко, медленно начал я пытаться установить контакт с коровой. – Зоречка, Буреночка, Рыжулечка, – клички не важны, важна интонация. – Ты чего не со стадом пасешься-то?

К моему удивлению, и, чего уж греха таить – немалому облегчению, корова пофыркала и стала трясти головой и копытами меньше.

– Напугал тебя кто-то нехороший, красавицу такую, – продолжил я. – А коровок пугать нельзя – вы же хорошие, вы молоко даете и теплые.

Мне коровы реально очень нравятся, сам не знаю почему – с детства так было.

– Для кого старается? – тихонько пропел я. – Для меня, для меня, для меня!

Рекламная песенка сработала словно магическое заклинание – остановившись, корова фыркнула, потрясла головой, наклонилась и принялась за прямые коровьи обязанности – жрать траву.

Дедушка доковылял до имущества, похлопал его по шее и направился ко мне:

– Молодец! А ты кто такой?

– У Штырковых живу, Андреем зовут, – ответил я и направился к пятну.

– А меня Карлом звать, Карл Генрихович. Ловко ты Мурку успокоил! – поворачивая голову вслед за мной, выразил он «респект». – А у нас тут, представляешь, Толька-пастух вчерась помер, может ты за него теперь будешь?

Да подожди ты, не до тебя! Достигнув стелы, я протянул руку к пятну и ощутил то, чего не испытывал никогда – появившееся из ниоткуда понимание: этот пробой – мёртв, и я с ним сделать ничего не могу. Жгучее разочарование – облом! – сменилось ликованием: у меня все-таки есть способность! Я вижу следы пробоев! А раз этот четко воспринимается «мертвым», должны найтись его «живые» собратья!

– Мертвых почтить – это правильно, – неверно истолковал дед мои движения. – Но и жить дальше тоже надо.

Ох как ты прав, дедушка! Ликование сменилось страхом – если в лаборатории про такую способность не рассказывали, значит она или только у меня, или очень редкая и секретная. Очень хочется первый вариант – уникальным быть круто. Отыщи я пятно сразу после попадания в этот мир, я бы прыгал от радости, но сейчас мне очень, очень, ОЧЕНЬ страшно – если меня «спалят», из лаборатории живым уже не выберусь.

Так-то «не палиться» несложно – сейчас меня от критической ошибки спасла бесполезность пятна, но, когда я найду рабочее – а я его точно найду, обязан найти! – придется позаботиться о том, чтобы меня никто не видел и не слышал.

Стоп! А если пятна ведут прямиком в жучиный мир? Раз – и нет Андрюши, умер во славу Роя! Про «рой» любили спорить ученые номер два и пять. Первый считал, что насекомых контролирует матка, которая решила захватить наш мир, а второй оппонировал ему тем, что это не объясняет случающиеся пробои с последующими заведомо самоубийственными атаками. Контраргумент – на пару-тройку сотен особей Рою плевать, и он так проводит разведку – не разучились ли мы воевать?

Теорий вообще много, но сейчас они не важны, мне нужно решить, что делать дальше. Самый очевидный вариант – пустить кого-то вперед себя. Например, Лёху – он же мужик и воин. Фу какая мерзкая, противная, недостойная мысль! Нет, так я поступать точно не буду! А к черту – пока буду жить как жил, а когда найду «рабочее» пятно – тогда и определюсь. Что там дед говорил?

– А пастухам зарплату платят? – спросил я у него.

– А как же! – кивнул он. – Две тыщи рублей!

Сравняюсь по доходам с Валей! Вот ее от этого корежить будет!

– А куда трудоустраиваться идти? – спросил я. – Мне коровы нравятся.

– Так в контору! – как само собой разумеющееся указал он вперед и налево, в сторону агрохолдинга. – Ток ты бы сначала с Зинкой поговорил – вдруг не пустит, – посоветовал он. – А там она потом сама и договорится.

– Спасибо, так и сделаю, – поблагодарил я его. – Извините, меня друг ждет, – указал на прячущегося за углом забора Лёху.

– А, это этот, Маринкин, – подслеповато прищурившись, опознал он пацана. – Хорошо, что подружились – у него шило в жопе, везде залезет, а потом ремня дома получает. Ты его, если что, одергивай, чтоб чего не вышло.

– Буду, – пообещал я. – Карл Генрихович, извините, если не мое дело, а почему корова не со стадом?

– Дык вчера сбежала, зараза, – развел он руками. – Не хочет, значит, в стайке летом сидеть, – хохотнул. – Всю ночь за ней, паскудой, по лесам бегал – кое-как в деревню загнал.

– Спасибо за ответ, – поблагодарил я.

– То же мне одолжение! – отмахнулся он. – Ну покеда, еще свидимся, если не помру!

Похохатывая собственной мрачной шутке, он пошел домой, не забыв взять за ошейник корову. Из-за забора показался краснорожий от смущения Лёха, обиженно буркнувший Карлу Генриховичу в спину:

– У самого шило в жопе!

Глава 8

На второй час прогулки с переодевшимся в черные шорты и желтую футболку Лёхой я наконец-то набрался смелости спросить:

– А кто у нас в Липках самый старый коренной житель?

Вопрос стал итогом долгих раздумий, стартом которых послужил увиденный в телевизоре Газманов. Если есть он, значит есть и другие люди. В том числе – знакомые мне по прошлой жизни. Я же родился и вырос в Липках, я там всех знаю, а значит – просто обязан встретить кого-то знакомого.

– Кузьма Ильич, – не задумываясь ответил Лёха. – Он с Володькой живет, оборотнем – типа квартирант. А жену жуки шесть лет назад съели.

– Знаешь, где он живет? – спросил я, старательно давя поднимающуюся из глубины души надежду.

Кузьмой Ильичом звали дедушку-ветерана, который приходил в нашу школу на праздники.

– Знаю, – кивнул пацан. – А тебе зачем?

Ультимативный, подходящий к любой ситуации ответ, на помощь!

– Просто.

– Ну пошли, – остался доволен ответом Лёха. – Как раз магазин по пути.

Сделав пару шагов, он смущенно признался:

– Только у меня денег нет.

– И у меня нет! – развел я руками. – Снаружи посмотрим и нормально – вдруг меня баба Зина за хлебом отправит, хоть буду знать куда идти.

Шагая рядом с рассказывающим историю о том, как он однажды чуть не поймал воробья, Лёхой, вспоминал знакомство с его матерью, улыбчивой, худой тридцатитрехлетней темноволосой женщиной с грустными глазами. Чаем с пирожками с луком и яйцом нас принудительно напоила, не забывая напоминать, что в Липках хорошо и просить меня «приглядывать за оболтусом» – к большому огорчению моего маленького друга, который «сам за кем хошь присмотрит».

– А потом я башкой к Сидоровым в окно влетел, разбил, – с грустным вздохом закончил он рассказ. – Так и не поймал воробья. Ух мамка злилась! – поежился.

– А почему в ловушку поймать не попробовал? – сочувственно повздыхав, спросил я.

– Да ну, так не интересно, – отмахнулся он.

Деревенский «аксакал» жил около леса, в конце переулочка с названием «Сосновый». Дома здесь выглядели постарше – видимо, когда-то именно отсюда начались Липки. Сосен не видать – поселок окружают березовые рощи с редкими вкраплениями елей.

– Вот тут Кузьма Ильич живет, – указал Лёха на ничем не отличающийся от соседних, окруженный окрашенным синим забором и побеленным штакетником, дом.

Занавеска выходящего на дорогу окна шевельнулась, и я чуть не завопил от восторга – Кузьма Ильич оказался тем самым! Это покрытое морщинами, но всегда гладко выбритое лицо с выцветшими от времени, бледно-голубыми глазами под аккуратно уложенными на плешь, сохранившимися по бокам головы седыми волосами я ни за что не перепутаю!

Старик открыл форточку и скрипучим голосом приложил Лёху:

– Иди-ка ты, охальник, в другом месте пакости, а то Володька с работы вернется и уши тебе надерет!

Примерно так реагируют на появление Лёхи почти все встреченные нами пенсионеры. Но без агрессии – что-то типа местной традиции, полагаю, но все равно впечатляет – это как надо суету наводить, если каждый встречный первым делом предупреждает этого не делать? При мне пацан ничего такого не делал – нормальный деревенский ребенок, очень открытый, добрый и любознательный. И во всех историях с повреждением общественной собственности, услышанных из его уст, злого умысла найти при всем желании невозможно – просто импульсивный и еще не до конца научился просчитывать последствия своих поступков.

– А это кто с тобой? – подозрительно сощурился Кузьма Ильич. – Ниче себе синячина!

– Здравствуйте, – поздоровался я. – Меня Андреем зовут, я теперь у Штырковых живу.

– А, Зинкин, – вроде как успокоился он. – А как это тебя угораздило? Дрался с кем-то?

– Просто ударился, – покачал я головой.

– Чего надо-то? – решил он закрыть тему моей побитой рожи.

– Меня Андрей попросил самого старого коренного жителя Липок показать, – переложил на меня ответственность Лёха.

– Я вам что, экспонат музейный? – расстроился Кузьма Ильич.

– Просто мне интересно, как тут люди раньше жили, – выкатил я отмазку. – А лучше вас про это никто не расскажет.

– Брешешь поди?

– Вот вам крест, – перекрестился я.

В моей реальности Кузьма Ильич в церковь ходил – ее у нас в Липках в 2003-м восстановили. А в этой реальности даже руин церкви нет – там сейчас дома стоят. Да вообще у поселка планировка совсем другая – у нас Чулым по окраине бежал, а здесь – вон, по обоим берегам Липки раскинулись.

– Сейчас выйду, – решил он.

Скучно дедушке, а так хоть на лавке посидит, историй расскажет.

– Может нафиг его? – поморщился Лёха. – Он к нам в школу на День Победы ходит, про войну с жуками рассказывать, я тебе перескажу.

– А он ветеран? – спросил я.

– Ветеран, – кивнул пацан. – В сорок первом в первых рядах жуков встретил. С одной стороны, говорит, насекомые лезут, с другой – немцы из артиллерии долбят. Из целой роты всего трое в живых остались – он и еще кто-то, они у нас не живут, поэтому не запоминал.

Сходится – в моей реальности из Липок в сорок первом году восемь человек на фронт забрали, среди них – моего прадедушку по материнской линии. Берлин брал! И живым с войны вернулся, с Кузьмой Ильичом – только им двоим и повезло. Прадедушка задолго до моего рождения умер, в 85-м. Нужно узнать о его судьбе, но как? Спросить прямо, назвав имя – это же жесть как подозрительно, я же «выгоревший». Ладно, понадеемся на тягу пожилых людей делиться мудростью с молодежью. Надо будет – буду к Кузьме Ильичу каждый день ходить байки слушать, пока не услышу нужное.

– Очень страшно было, наверное, – поддержал я разговор.

– Да просто жуть! – согласился Лёха. – Это мы уже все знаем, а у них – полный хаос, вообще не понимали, что происходит. Ты не подумай, я Кузьму Ильича уважаю – если бы не он и другие мужики, мы бы с тобой и не родились – жуки бы никого не пощадили.

Как и немцы.

Хлопок двери, шаги, и из калитки вышел одетый в треники и белую, обнажающую висящий на волосатой груди крестик и загорелые плечи майку дедушка. В руках – запотевшая, закрытая пластиковой крышкой трехлитровка с чем-то бледно-желтым.

Крякнув, он присел на вросшую от времени в землю скамейку у палисадника и велел:

– Садись, молодежь, кваску попьем.

Мы присели – я слева от Кузьмы Ильича, Лёха – справа. Старик открыл банку и сделал пару глотков. Снова крякнув, но уже от удовольствия, передал банку мне, с улыбкой пояснив:

– По старшинству!

– Спасибо, – поблагодарил и попробовал квас.

Холодный, кисло-сладкий. Вкусный! Я передал банку Лёхе.

– Спасибо, Кузьма Ильич, – поблагодарил он радушного хозяина и отпил кваску.

Мир немножко изменился – оно, конечно, квас, но какой-то «градус» в нем, похоже, есть. Пить мне по возрасту нельзя, но кого и когда это останавливало? В старших классах мы иногда «накидывались» на полянке в лесу за деревней, а в городе пришлось пить со всеми на «посвящении первокурсников». Но я не фанат – слишко много односельчан на моих глазах спились до полной потери человечности. Но квасок хорош – на такой жаре так вдвойне.

– Валька душит? – приняв от Лёхи банку, спросил меня Кузьма Ильич.

Под воротник заглянул.

– Душит, – решил я не врать. – Но больше не будет, я против нее средство нашел.

– Это какое? – заинтересовался старик.

– Извините, я Лёхе сказал, что это секрет, – покачал я головой. – А если вам расскажу, получится, что наврал.

– Товарищам врать – последнее дело! – одобрил дед и снова запустил банку по кругу. – Про что узнать-то хотел?

– Я из Центра сюда приехал, – ответил я. – Сказали – «выгоревший», не помню нифига, – развел руками. – Такое чувство, будто в другой мир попал.

– Крепко тебя приложило! – присвистнул дед. – А этот чего? – кивнул на Лёху и принялся иронично его хвалить. – В любую жопу без мыла залезет, прости-господи, – перекрестился. – Все знает.

– Никуда я не лезу! – фыркнул пацан. – Я уже вырос и научился вести себя прилично!

– Вырос! – гоготнул Кузьма Ильич. – А кто на той неделе голожопый по полю рассекал, на луну выл?

Лёха густо покраснел:

– Я не голожопый, у меня мех!

– В настоящего волка играл, – с улыбкой пояснил для меня дед. – А кто постарше – те в Красную шапочку играют, с известным похабным результатом.

Я заржал, Лёха покраснел еще гуще. Довольный реакцией, улыбающийся дед отпил еще.

– Не осуждаю, – просмеявшись, признался я маленькому другу. – Я бы на твоем месте так же делал – прикольно же.

Пацан благодарно посмотрел на меня.

– А ты, – повернулся дед ко мне. – На Федьку похож, мы с ним на фронт вместе уходили, в 41-м. Как фамилия, говоришь?

Сердце пропустило удар – прадедушку звали Федором!

– В паспорте – Сульянов, – ответил я.

Остро захотелось назвать девичью мамину фамилию – она у нее прадедушкина.

– Не, тот Кузьмин был, – вздохнул Кузьма Ильич.

Кузьмин и был!

– Ввосьмером мы тогда из Липок уехали, а вернулся только я, – продолжил он. – Бог уберег, – перекрестился. – Вы квасок-то пейте, не стесняйтесь.

Радость от найденного следа улетучилась – а чему радоваться? Тому, что в этом мире мамин род прервался на прадедушке, а я, получается, родиться физически не мог? С другой стороны – может оно и к лучшему, совсем не хочется с самим собой встречаться.

* * *

Вот эту корову зовут Пятнышком, потому что от других ее отличает охватывающее почти все брюхо белое пятно. Не очень креативно, зато «в масть». А вот тут у нас Рябинка. Внешне от других коров рыжей масти ничем не отличается, но я все равно запомнил – она у нас дама своенравная, может убежать, поэтому за ней нужно присматривать внимательнее. Рядом щиплет травку Зорька. «Зорек» вообще семнадцать штук на стадо в шестьдесят три головы – любят деревенские коров Зорьками называть. Хорошо, что коровам совершенно плевать на уникальность – они самодостаточные и целостные личности. Прямо как я!

Пасти скот оказалось совсем несложно – сегодня утром Кузьмич, веселый пожилой любитель «Беломора», показал мне в каком порядке обходить деревню для сбора скота и как контролировать получившееся стадо. К моему удивлению, старикан оперировал вполне научного вида терминами. Например, «дистанция вспугивания» – если держаться за ее пределами, стадо будет спокойно щипать травку. Если приблизиться – стадо начнет двигаться в противоположную пастуху сторону. Самое важное – найти идеальную точку, при нахождении пастуха в которой коровки будут идти куда надо размеренным шагом. Это называется термином «точка равновесия», при «давлении» на которую коровка начинает беспокоиться и двигаться. В условиях ограниченной видимости – для меня актуальны деревенские улицы – эта точка находится на плече коровы. На пастбище – в районе головы. Эта точка позволяет направлять коров в нужном направлении и при необходимости заставлять поворачивать.

Здесь, на просторной, спрятавшейся в березовой роще полянке, стадо вполне дисциплинированно пасется без моего участия. А чего им? Хищников вокруг на многие километры не сыщешь – оборотни зачистили, над головой – теплое полуденное солнышко, под копытами полно вкусной, сочной травы, а значит и идти никуда не надо!

Я устроился под березкой, на выданном бабой Зиной покрывале. Помимо уютно шумящих на ветру листочков, от солнца меня защищает соломенная шляпа – Кузьмич подарил, «на удачу». На ногах – латанные шорты, на теле – футболка с поднятым на всякий случай воротником. Сколько синяки «Спасателем» не мажь, все равно долго заживают.

Вчера вечером, вернувшись домой, я застал там собирающуюся в магазин бабу Зину. Рассказав ей о вакансии пастуха, получил десять рублей и приказ сходить за хлебом, в то время как она, прихватив мои документы, пошла в контору трудоустраивать пасынка. Неофициально – просто народ по чуть-чуть скидывается на оплату пастуха.

Деревенский магазин с потертой вывеской «Сельмаг» произвел на меня удручающее впечатление. Нет, гипермаркета со ста сортами колбасы и сырным продуктом я не ожидал, но…

Из фруктов нашлись только яблоки и сливы. Когда я спросил упитанную продавщицу об апельсинах или хотя бы бананах, она решила, что я шучу и пообещала застолбить для меня мешок ананасов, когда их привезут. Но это хрен с ним, хотя и печалит, но отсутствие шоколада и изделий из него повергло меня в настоящую депрессию. О причинах догадаться не сложно – рулящая страной военная хунта закупать какао-бобы нужным не считает. Сладости есть – карамельки, сгущенка, леденцы. С сахарной свёклой у Родины проблем никогда не было! С цитрусовыми непонятно – теплых краев у России в этой версии еще больше, чем в прошлой. Почему бы не выращивать их там? Может и выращивают, на самом деле, но до сюда не довозят. Бабу Зину по возвращении домой тоже спросил – говорит, что только на картинках видела. Еще добавила, что в городе ассортимент отличается только чуть большим выбором «брендов» и наличием в продаже мяса. Здесь из мясного только сервелат по 102 рубля килограмм и тушенка по 80 за стеклянную поллитровую банку. Просто охренеть как дорого! Сгущенка стоит полста рублей за банку, леденцы – по три рубля. Яблоки дешевые – пятнадцать за килограмм, а на стене висит плакат с улыбающимся качком, держащим плод в руке. «Кто по яблоку в день съедает, тот у врача не бывает!» – гласила надпись.

Из бакалеи можно купить макароны, гречку и рис. Они дешевые, особенно макароны – двенадцать рублей за килограммовую пачку. Греча – семнадцать за килограмм, рис – самый дорогой, по двадцать три рубля. Овощами сельпо не торгует – видимо смысла нет, тут у всех все свое. Вывод – в России этой вселенной развито земледелие, но хреново с животноводством.

Рыболовная промышленность в магазине тоже представлена. Первый товар – плавающая (не по своей воле, а по физике) в деревянной бочке соленая селедочка. Килограмм по тридцать рублей – нормально, можно лакомиться. Второе – консервы: былинные шпроты и сайра. Первые – по двадцать пять рублей, сайра – по сорок.

А еще меня поразила приклеенные на сервелат и тушенку наклейки. Спросил. Да, акцизная марка! Весть о новом Штыркове к этому моменту уже успела облететь всю деревню, и все местные в курсе о моем «выгорании», поэтому продавщица разговорилась и поведала о введенном в девяносто пятом году акцизе на мясные продукты. На выращенное своими руками не распространяется, но продать свое можно только государственной корпорации «Мясоторг». Последние перерабатывают его в колбасы, консервы и фасуют по килограммам. До потребителя мясо доходит уже обложенное акцизом, из-за которого цены становятся прямо кусачими. Есть акциз и на алкоголе: в магазине были представлены водка «Народная», медовуха «Медвежья» и межпространственное, вневременное пиво «Жигулевское». Вин, шампанского и коньяков – нет. Последние импортируют из Римской Империи, но цены, по словам продавщицы, такие, что доступен коньячок только «важным козлам из верхушки», поэтому завозить в деревни смысла нет.