Текст книги "Соблазны бытия"

– Не всякой. Ты же не такая, – угрюмо произнес Генри.

– Да. Не такая.

Это прозвучало с оттенком такой безнадежности, что Генри удивился.

– Глотни вина. Второй рюмки нет. Придется из моей.

Иззи послушно глотнула вина. Вкус ей понравился: мягкий и какой-то утешающий. Она не была большой любительницей вина. Но сейчас, сделав первый глоток, Иззи сделала второй.

– Генри, я тебе очень сочувствую. Уверена: придет время и ты найдешь себе достойную девушку. Она где-то рядом и тоже, наверное, ищет себе достойного парня.

– Надеюсь. Мне только и остается надеяться. Все-таки это удар ниже пояса. Когда мы с ней последний раз виделись, Кларисса говорила о том, где мы будем жить.

– Генри, мне очень жаль.

– Ты же знаешь: я без ума от нее, – вдруг признался Генри. – Я не преувеличиваю. Потрясающая девчонка. С ней так весело.

– Да, – только и сказала Иззи.

– Моим родителям она нравится. Да и у меня прекрасные отношения с ее родителями. Представляешь, Иззи, мы уже обсуждали дату свадьбы. Это не было коротким романом.

– Знаю.

– Дурацкий спектакль намечается, где я в роли круглого дурака… Давай еще выпьем. Все будут меня жалеть: «Ах, бедный старина Генри. Не смог удержать девчонку. Что же с ним такое?»

– Никто тебя не будет жалеть.

Иззи сделала еще несколько глотков. Вино помогало ей поддерживать этот трудный разговор. Бутылка почти опустела. Генри удивленно повертел ее в руках:

– Сейчас схожу за другой. Я мигом. Только никуда не уходи. Хорошо?

– Не уйду.

Генри вернулся с новой бутылкой и парой чистых рюмок. Налил одну почти до краев и подал Иззи:

– Пей. Напомни, о чем мы говорили?

– Ты говорил, что люди могут подумать, все ли у тебя в порядке.

– Но ведь так оно и будет.

– Сейчас на твоем месте я бы не стала забивать голову этими мыслями. Вспомни, сколько романов у тебя было. По-моему, десятки.

– И все они быстро заканчивались. В этом-то и проблема. А у тебя, Иззи? – вдруг спросил Генри, пристально глядя на нее.

– Что – у меня?

– У тебя ведь до сих пор нет постоянного парня. Или, может, есть? Может, ты прячешь его от нас?

– Нет у меня никого, – сказала она. – К сожалению.

Иззи вовсе не хотела говорить с Генри на эту тему. Подобные разговоры унижали, а в данной ситуации были еще и опасны.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Генри.

– Ничего, – отмахнулась она. – Ничего особенного.

– Иззи, не юли. Я же чувствую, это не просто слова. И вид у тебя расстроенный. В чем дело?

– Я не хочу об этом говорить.

– А почему? Я же раскрыл перед тобой душу. Не робей, расскажи мне. Расскажи своему старшему брату.

– Не говори глупости. И потом, ты мне не брат.

Отчасти на нее подействовало выпитое вино. Отчасти – сам этот безрадостный во многих отношениях вечер. Как Иззи ни противилась, ее мысли упрямо возвращались к тем, другим отношениям, совсем не братским, куда более опасным и угрожающим, чем отношения с Генри. Она заплакала.

Генри испугался. Он обнял Иззи за плечи и подал ей свой платок:

– Ну будет тебе, Иззи. Не плачь. Лучше расскажи мне, в чем дело.

– Да ни в чем. Ничего особенного…

Иззи вдруг поддалась искушению поговорить об этом. Поговорить с Генри, которого она хотя бы знала, который считал ее привлекательной, отчего сама исповедь казалась ей менее унизительной.

– Похоже, я совсем не пользуюсь успехом у мужчин. Я им просто не нравлюсь. Ты вот нравишься девушкам. Они флиртуют с тобой, хотят выйти за тебя замуж. Пусть они потом отказываются от этой мысли. Главное – ты вызываешь у них интерес. А со мной никто даже не знакомится. Я не знаю, что не так у тебя. Но вот у меня определенно что-то не так.

– С тобой все в порядке. Ты невероятно привлекательная, ты просто красавица. Ты ведь знаешь: я с самого начала безответно тебя любил.

– Генри, не надо. Не терзай меня своей добротой.

– Я говорю тебе это не ради утешения. Ты была и остаешься просто потрясающей. Вряд ли ты забыла наш маленький роман. Кто его прекратил, ты или я?

– Я, – вопреки себе сказала Иззи, улыбаясь неохотно и смущенно.

– Вот видишь. Ты это начала, и из-за тебя я двинулся по нисходящей. Так что можешь больше не рассказывать мне своих слезливых историй.

– Извини, – робко пробормотала Иззи. – Извини, Генри.

– Иди ко мне, – вдруг предложил он, отставляя рюмку. – Обними меня. Мы с тобой сегодня в одинаково печальном состоянии.

Иззи позволила ему себя обнять.

– Глупая ты девчонка, – сказал Генри, нежно целуя ее в щеку. – Глупая-преглупая девчонка. Милая, глупая Иззи.

И вдруг что-то изменилось. Впоследствии, вспоминая этот вечер, Иззи так и не могла понять, как все это произошло. Она ответила таким же нежным поцелуем, но поцеловала Генри в губы. И тогда его губы стали тверже, настойчивее. Они сделались ищущими. Иззи это не испугало. Наоборот, перемена была желанной, успокаивала и ободряла ее. Поцелуи Иззи тоже обрели смелость. Генри обнял ее крепче и повернул лицом к себе. Он стал гладить ей волосы, одновременно сняв заколку. Теперь волосы покрывали ей плечи.

– Прекрасная Иззи, – прошептал он. – Прекрасная, прекрасная Иззи.

Ее захлестнули чувства: нелегкие, противоречивые, опасные. Отчасти все происходило так, как ей хотелось: ее держали в объятиях и желали, называя красивой. И в то же время ей этого вовсе не хотелось, поскольку она сознавала, что они оба пьяны, расстроены и чувствуют себя одинокими. Но…

– Иззи, – шептал он, – Иззи, какая же ты глупая. И какая красивая.

Потом Генри снова стал ее целовать. Иззи не противилась. Она откинулась на подушки. У нее кружилась голова, не только от вина, но и от эмоций и наслаждения. Ее пьянила странная уверенность: она желает и желанна. Иззи игриво отталкивала Генри, улыбалась ему, вглядываясь в его глаза.

Его глаза были почти черными и очень серьезными. Таким же было его лицо. Голос его слегка дрожал, но совсем по-другому.

– Ты ведь сама знаешь, насколько ты красива, – повторил Генри. – И очень… желанна.

Все остальное произошло достаточно быстро.

* * *

Иззи не лукавила с собой и не пыталась утверждать, будто она этого не хотела. Хотела. Хотела она и Генри. Сколько Иззи себя помнила, она хотела только его. Она не делала вид, будто пытается его остановить. Жеманство не было свойственно Иззи. Она позволила целовать ей шею, гладить грудь и ноги. Она поощряла Генри в его ласках и не выразила ни малейшего протеста, когда он начал ее раздевать. Иззи ни разу не потребовала, чтобы он остановился. Наоборот, она настойчиво просила продолжать. В промежутке между ласками и поцелуями она села, сбросила платье и позволила Генри снять с нее все остальное.

Она не призналась Генри – да и как она могла, – что является девственницей и что это ее первый интимный контакт. Она решила: пусть это будет для него приятным открытием. Она положилась на его опыт, уверенная, что Генри со всем изяществом и тактом отнесется к подобному обстоятельству… Ее ждало разочарование: опыта у Генри не было. Даже она поняла. Он вел себя неумело, и то, о чем она давно мечтала, сопровождалось болью. По мере того как его желание нарастало, ее – слабело и гасло. Он кончил ужасающе быстро и, тяжело дыша, сполз с нее. Иззи не ощущала ничего, кроме значительного дискомфорта и даже боли. Шок ее мгновенно протрезвил, и теперь она со стыдом и отвращением думала о случившемся.

Через несколько минут Генри отвернулся от нее и потянулся за сигаретами. Закурил, предложив сигарету и ей. Иззи покачала головой.

Генри молчал, глубоко затягиваясь сигаретой, а потом сказал:

– Иззи, я надеюсь… я надеюсь, для тебя все было нормально.

– Да, – торопливо ответила она. – Конечно. Спасибо тебе.

– Я не сообразил. Ну… ты понимаешь.

– Это я виновата. Надо было тебе сказать.

– И совсем не надо, – возразил Генри, играя в галантность. – Не глупи. Мне было очень приятно.

– Вот и хорошо.

Иззи старалась говорить весело и беззаботно, словно это было весьма заурядным развлечением.

– Я действительно хочу извиниться, – сказал он, поворачиваясь к ней и виновато улыбаясь.

Его глаза повеселели. Он вновь становился обаятельным и уверенным.

– Генри, честное слово, тебе не за что извиняться. Совсем не за что. Наше желание было обоюдным.

– Полагаю, да.

Они еще помолчали.

– Думаю, мне пора одеться и вернуться в гостиную. А то твои гости начнут недоумевать, куда же мы пропали.

– Хорошая мысль. Да. Тебе нужно в ванную? Это рядом. Впрочем, ты и сама знаешь.

– Я знаю, где у тебя ванная.

Иззи чувствовала, что сегодня узнала еще кое-что. Даже при ее зачаточных представлениях об интимной близости она разгадала возможную причину, заставлявшую девушек рвать отношения с Генри Уорвиком. Секс был многограннее того, что предлагал девушкам Генри. Гораздо многограннее.

* * *

Кейр сидел на кухне родительского дома и разглядывал пришедшее письмо. Даже не вскрывая конверта, он почти наверняка знал содержание письма. Очередной отказ, седьмой по счету. На этот раз из «Макмиллана». Кейр обращался в крупные лондонские издательства, такие как «Коллинз», «Хатчинсон», «Майкл Джозеф». Все они приглашали его на собеседование, а потом присылали вежливые отказы. Истинной причины отказа никто, разумеется, не называл, но Кейр и так ее знал. Он был идеальным кандидатом… на бумаге. Выпускник Оксфорда, диплом первой степени по английскому языку. Кейр хорошо писал, рецензировал книги для «Изиды», успел поработать в книжных магазинах. Он был великолепно начитан и знал не только классическую, но и современную литературу. Казалось бы, ему должны были немедленно предложить работу. Но работу ему не предлагали или же предлагали не то, что он хотел. И везде говорили, что рады будут видеть его снова, когда у него появится необходимый опыт.

– А как я наберусь этого опыта, если меня не берут туда, где его можно получить? – в отчаянии спрашивал Кейр.

Первое время он подозревал, что дело вовсе не в отсутствии опыта. Его не хотели брать из-за шотландского акцента, из-за того, что он окончил не ту школу. Такое объяснение, хотя и поставленное с ног на голову, заставляло Кейра злиться, а злость все же предпочтительнее отчаяния. Но очень скоро он перестал играть с собой в подобные игры. При чем тут школа, если он блестяще окончил Оксфорд и получил диплом первой степени? Нет, причиной было обычное соотношение спроса и предложения. На каждое место редактора набиралось более чем достаточно претендентов. Только и всего.

В издательствах Кейру предлагали другие должности. Его брали в производственный и административный отделы, в бухгалтерию, в отдел рекламы. Но, будучи Кейром Брауном, он не ощущал готовности согласиться на что-то другое и воспринимал такие предложения как личное оскорбление. Он хотел работать только редактором, и больше никем.

Эти неудачи делали Кейра сердитым и агрессивным по отношению ко всем, включая Элспет. Особенно Элспет. Поначалу она сочувствовала Кейру и даже предложила – очень осторожно – поговорить о нем с кем-нибудь из своих дядей. Результатом была не благодарность, а перекошенное от гнева лицо.

– Даже и не думай заводить разговор обо мне! Если я соглашусь на такую подачку, я предам самого себя. Элспет, неужели у тебя не хватает мозгов для понимания столь очевидных вещей?

Элспет поспешно отступила и даже извинилась, сказав, что всего лишь хотела ему помочь. Сообразив, что она искренне переживает за него, Кейр ее простил. Однако факт оставался фактом: у Элспет была работа, о которой он мечтал. И получила она эту работу, приложив минимум усилий, что бы она ни говорила о «семейном нажиме». Эта легкость задевала Кейра, причем сильно.

Кейр поднялся к себе, вскрыл конверт, пробежал глазами письмо.

Уважаемый мистер Браун! Выражаем нашу искреннюю благодарность за то, что нашли время прийти и побеседовать с нами… Находились под сильным впечатлением… Отличные знания… однако… возможно, Вас мог бы заинтересовать торговый…

Несколько минут Кейр сидел на кровати, разглядывая очередной отказ, затем порвал письмо на мелкие кусочки и выбросил их в мусорную корзину. Посидев еще немного, он спустился вниз и сказал матери:

– Я решил больше не соваться в издательства. Сомневаюсь, что эта работа по мне. Пойду учительствовать в школе. Там сразу видишь результат.

Сказано это было будничным тоном, словно Кейр сообщал матери о намерении пройтись по магазинам.

* * *

Иззи сумела себя убедить, что поступила правильно и жалеть тут не о чем. Как-никак она жила в середине двадцатого века, и их поколение относилось к сексу не так, как поколение их родителей, не говоря уже о дедушках и бабушках. Она лишилась невинности. Это же так здорово. С ее плеч исчезла пусть маленькая, но невероятно тяжелая ноша. Иззи не особо волновало, что ношу эту снимали довольно грубо и неумело. В противном случае она сочла бы свои романтические фантазии насчет Генри опасными для них обоих. Через несколько дней после вечеринки Эми сообщила Иззи, что наутро Кларисса позвонила Генри и захотела с ним встретиться.

– Это был обычный предсвадебный каприз. Генри жутко обрадовался. Сегодня они вместе обедают. Так что все покатится по прежней колее. Мы бы, конечно, предпочли видеть рядом с ним тебя, а не Клариссу, но ситуация безнадежная. Генри сильно на нее запал, бедняжка.

– Да, – сказала Иззи, заставляя себя говорить со смехом. – Ситуация безнадежная. Не быть мне рядом с Генри. Пока, Эми.

Ну что ж, жалеть тут действительно не о чем. Она поступила правильно. Очень правильно.

* * *

– Так это правда, Либерман, что твой отец погиб в концлагере? – Задавший вопрос говорил очень уверенным тоном, лениво растягивая слова.

– Нет, неправда, – ответил Лукас.

– Но ведь его нет в живых. Мы не видели, чтобы он привозил тебя в школу.

– Его нет в живых.

– В таком случае…

Лукас молчал. Допрос проводили двое мальчишек. Тот, что поменьше ростом, Форрестер, сидел возле камина, у него за спиной. Он наградил Лукаса пинком в зад.

– Отвечай, маленький выскочка, когда с тобой разговаривают. Слышишь, еврейская морда?

– Я ответил, – ровным голосом произнес Лукас.

– Нет, не ответил. Мы хотим знать, как он умер.

– А зачем вам это знать? Вас это совершенно не касается.

– Очень даже касается, еврейчик, – возразил второй мальчишка. Его фамилия была Армитидж. Он стоял на фоне залитого солнцем окна. Солнце мешало четко видеть его лицо, и это нервировало Лукаса. – Мы хотим знать, не был ли он предателем. А вдруг он сотрудничал с нацистами?

– Мой отец не сотрудничал с нацистами.

– Если он не погиб в концлагере, что с ним случилось? Почему нацисты его не трогали? Сдается нам, он с ними снюхался.

– К вам это не имеет никакого отношения, – упрямо заявил Лукас.

– Ошибаешься, имеет. Мы не хотим, чтобы нам прислуживал сынок грязного нацистского пособника. Давай выкладывай.

– Нет.

Лукас хорошо помнил, как мать рассказывала про гибель отца. Помнил скромную поминальную службу в эшингемской часовне и обещание всегда помнить, каким храбрым был его отец.

– Нацист! – крикнул Форрестер. – Нацистский ублюдок!

– Заткнись! – не выдержал Лукас. – Заткнись! Заткнись!

– Послушай, еврейчик, чего ты так разнервничался? – спросил Армитидж. – Мы просто хотим знать.

– Хорошо, я вам расскажу.

Лукас встал со стула, на котором сидел, поддерживая огонь в камине, и медленно повернулся к Армитиджу. У него возникло странное ощущение, что он смотрит кадры замедленной киносъемки.

– Моего отца застрелили нацисты. Не в концлагере. На парижской улице. Несколько лет он прятался, но однажды утром нацисты проводили облаву и его нашли.

– Ого! Продолжай, еврейчик. Очень интересно. Урок истории. Еврейской истории.

Лукасу казалось, что он находится в конце очень длинного, ярко освещенного туннеля. Он сосредоточился на ухмыляющейся физиономии Армитиджа.

– В дверях дома стояла маленькая девочка. Она была слишком мала, чтобы понимать происходящее. Немцы схватили ее родителей. Девочка уже собиралась броситься к грузовику, куда погрузили ее отца и мать. Мой отец решил ее спасти и спрятать в кузове другого грузовика. Но девочка испугалась и закричала. Нацисты обернулись, и один из них застрелил моего отца на месте. Вот так он погиб. Ну что, теперь понятно? Этого вам достаточно?

– Вполне понятно. – Армитидж приблизился к Лукасу. – Если, конечно, это правда. – Голубые глаза насмешливо и зло смотрели на Лукаса. – Очень занимательная история, Либерман. Про отца-героя. Еврейского героя. Вот только плохо верится. Кажется, среди евреев были герои. Но совсем мало. Большинство лизало нацистам пятки.

Раскаленный шар в голове Лукаса вдруг взорвался, и оттуда хлынул поток жестокой, неистовой силы. Лукас схватил Армитиджа за горло и дважды ударил по лицу. Тот с воплем попятился назад. Форрестер ногой въехал Лукасу по ягодицам, заставив вскрикнуть от боли. Подскочивший Армитидж ударил его в челюсть, нанеся два удара подряд.

– Это что еще такое?! Что за побоище! Либерман, Армитидж, я вас спрашиваю.

– Сэр, он первым меня ударил, – пожаловался Армитидж, вытирая рукой окровавленный нос.

– Форрестер, отпусти Либермана! Отпусти немедленно!

– Сэр, я лишь пытался спасти Армитиджа. Сэр, этот Либерман совсем взбесился.

– И отчего же он взбесился? Надеюсь, ты меня просветишь?

– Я не знаю, сэр. Он почему-то сильно расстроился. Он говорил о своем отце, как тот умер. Возможно, сэр, он решил, что мы с недостаточным сочувствием отнеслись к его рассказу. Но мы ему очень сочувствовали, сэр. Это и впрямь трагическая история.

– Понятно, Форрестер. Либерман, иди умойся, а потом сообщи о случившемся своему воспитателю. А от вас двоих я хочу услышать дополнительные подробности.

Час спустя Лукас готовил уроки, сидя в изоляторе, куда его поместили на два часа. Воспитатель сказал, что сочувствует его семейной трагедии, но она никак не оправдывает проявленной жестокости. Репутация Лукаса – замкнутого, агрессивно настроенного и к сверстникам, и к взрослым – играла против него. За Лукаса никто не вступился. Все считали, что он отвратительно себя ведет и в штыки встречает любые попытки сделать его частью школьного сообщества.

– Либерман, твой отец погиб при очень трагических обстоятельствах. Этого никто не отрицает, – говорил Лукасу воспитатель, сурово глядя на него. – Но это случилось не у тебя на глазах. К тому же ты тогда был совсем мал и вряд ли что-нибудь запомнил. И я сомневаюсь, что Армитидж и Форрестер сознательно избрали такую тему, чтобы поиздеваться над тобой. Твой отец показал себя героем. Едва ли у ребят язык повернулся сказать тебе что-то обидное. Думаю, ты излишне эмоционально отреагировал на их слова. Смею тебя уверить, их обоих серьезно наказали. Мы не попустительствуем разного рода стычкам и издевательствам.

Лукас молчал, стискивал кулаки и пытался сосредоточиться на двух источниках боли – в челюсти и под глазом. Боль была сильной, но переносилась легче, чем необходимость выслушивать лживую болтовню воспитателя.

– Ты можешь что-нибудь добавить в свое оправдание?

Молчание.

– Либерман, я тебя спрашиваю.

– Нет.

– У нас принято говорить: «Нет, сэр».

– Нет, сэр.

Ночью Лукас заперся в туалетной кабинке и плакал как маленький. Его горе было искренним. Это почувствовали даже те, кто привык издеваться над ним. Ему не мешали… Когда утром Лукас проснулся после нескольких часов тяжелого сна, челюсть по-прежнему саднила, а в голове ощущалась пульсирующая боль. Он принял решение, отступать от которого не собирался.

* * *

– Иззи, ты, случайно, не заболела?

– С чего ты взяла? Я совершенно здорова.

Она улыбнулась Нони. Разговор происходил в доме на Монпелье-стрит. Встречались они часто. Нони оканчивала школу и просила Иззи подтянуть ее по математике, чтобы не портить аттестат. Иззи, которой математика всегда давалась на удивление легко, охотно согласилась. После занятий они обычно ужинали, а потом болтали на разные темы, далекие от математики. Иногда к ним присоединялась Адель, иногда Джорди, но вместе за стол супруги Макколл садились все реже и реже.

– А я смотрю на тебя. Сидишь какая-то отрешенная.

– Это я о работе думала. У нас там проблемы.

– Какие? Расскажи.

– Обычные проблемы, которые возникают на любой работе. Ты все равно не поймешь.

– Я что, глупая? – обиделась Нони.

– Я так не говорила. Просто ты не работаешь в издательстве.

Голос Иззи звучал непривычно резко. Нони вздохнула. И эта тоже не в духе. У взрослых – сплошные проблемы. Только жизнь себе портят, и ей заодно.

* * *

– Изабелла, у тебя ничего не случилось?

– Папа, с чего ты взял, что у меня что-то случилось? Все как обычно.

– Ты какая-то тихая.

– А я всегда тихая. У меня все нормально. Просто устала.

– Может, эта работа слишком для тебя трудная? Потому что я…

– Нет, папа. Совсем не трудная. Давай поговорим о чем-нибудь другом, хорошо?

* * *

– Себастьян говорит, ты сильно устаешь.

– Кит, он преувеличивает. Я прекрасно себя чувствую.

– Судя по голосу, я бы этого не сказал. Ты как будто мешки весь день таскала.

– Со мной все в порядке. Перестань волноваться по пустякам и дай мне отдохнуть. Если я устала, то никакие твои слова не помогут.

* * *

– Иззи, Генри и Кларисса определились с днем свадьбы. Она хочет, чтобы мы все были подружками невесты. Правда, здорово?

– Что? А, да, очень здорово.

– Ты какая-то угрюмая.

– Эми, я сейчас вплотную занимаюсь своей работой. Это понятно?

– Извини.

* * *

Большие темные глаза Лукаса были устремлены на мать.

– Если ты снова заставишь меня туда вернуться, я покончу с собой. Это не шутка. Я знаю, такие случаи были.

– Дорогой, это наверняка обычные детские страшилки.

– Нет, мама. Брат одного мальчика из школы Святого Якова покончил с собой. Повесился у себя в комнате. И я сделаю то же самое.

– Лукас, не говори чепухи. Ты, конечно же, не покончишь с собой. Лучше расскажи, что там у тебя опять случилось. А потом…

– Я больше не хочу говорить о той школе. Мне там невыносимо. И если ты заставишь меня туда вернуться, я покончу с собой. Лучше быть мертвым.

– Лукас…

– Мама, не надо слов. Я тебя предупредил.

* * *

– Джорди, нам придется оставить его дома. Он в ужасном состоянии. Говорит, что иначе покончит с собой.

– Мелодраматическая чушь! – отмахнулся Джорди. – Я говорил то же самое, когда меня отправляли в школу. На самом деле это было просто способом выклянчить деньги на сласти.

– Джорди! – Лицо Адели было мертвенно-бледным. – Ушам своим не верю. Как ты можешь такое говорить? Ты пытаешься обратить страдания Лукаса в шутку. А я ему верю. Меня очень настораживает его вид.

– Уж если ты об этом заговорила, то меня давно настораживает его вид.

– Не преуменьшай того, через что ему пришлось пройти.

– А через что нам с тобой пришлось пройти? И раньше, когда он жил дома, и сейчас. Он говорит глупости, а ты веришь. Не покончит он с собой. Те, кто грозятся это сделать, никогда не делают. Это просто способ привлечь к себе внимание. Крик о помощи и… – Джорди умолк на полуслове, словно сообразил, что́ он сказал.

– Вот именно, – ухватилась за его слова Адель. – Крик о помощи, в которой мы ему отказываем. Джорди, прошу тебя, мы должны позволить ему остаться. Не противься. Обещаю тебе, я повлияю на его поведение. Не могу видеть, как он страдает. Честное слово, не могу.

– Нет, – отрезал Джорди, перестав улыбаться. Лицо его стало жестким и упрямым. – Если мы сейчас дадим слабину, он поймет, что нами можно вертеть. Потом ему опять что-то не понравится, и он снова дернет за ту же ниточку, чтобы добиться желаемого. Ты как будто не понимаешь: наша твердость – это единственный способ оказать ему настоящую помощь. Не сиюминутную, а в перспективе. Самый злейший его враг – это он сам. Он не сможет дальше идти по жизни, грубя всем подряд и ломая все на своем пути. Ты читала его последнюю характеристику? Как всегда: несговорчивость, агрессия, дерзость…

Даже не взглянув на мужа, Адель вышла из комнаты.

* * *

В тот вечер, когда Иззи пыталась вникнуть в содержание книги, у них зазвонил телефон. Трубку взял Себастьян.

– Изабелла! Тебе звонит Нони.

Черт! Опять какую-нибудь задачку решить не может.

– Привет, Нони. Я сейчас очень…

– Иззи, можно к тебе приехать? Ну пожалуйста. Я возьму такси. А может, ты сама к нам приедешь?

– Не знаю. А в чем дело?

– Джорди уезжает в Нью-Йорк. Я слышала, как он кричал на маму.

– Но что у вас случилось?.. Нони, ты преувеличиваешь. Джорди никогда не оставит твою маму и Клио. Да и тебя, если уж на то пошло.

– Раньше я так и думала. Мама позвонила во Флеттон и сказала, что Лукас туда не вернется. Там над ним все время жутко издеваются из-за того, что он еврей. Я не понимаю, неужели это так важно? Потом мама сказала об этом Джорди, и у них начался невероятный скандал. Я еще не слышала, чтобы они так ругались. Они просто орали друг на друга. Наконец Джорди сказал: «Адель, я тебе в свое время говорил: или он, или я. Ты приняла решение. Вот и живи теперь со своим сыночком». Мама спросила, что он собирается делать. «Вернусь в Нью-Йорк». Тут мама опять стала на него кричать. Потом дверь в его кабинет захлопнулась, и я уже ничего не слышала… Иззи, это так ужасно. И все из-за Лукаса. До чего же я его ненавижу. Взрослые ссорились, а он такой довольный. Потом зашел ко мне в комнату и говорит: «Твой дорогой брат снова будет жить дома». И физиономия гордая. Я понимаю, что ему в школе доставалось, но я так люблю Джорди и…

– Джорди просто погорячился, – сказала Иззи, пытаясь ее утешить. – Обычная взрослая ссора.

Но Иззи ошибалась. Все свидетельствовало о том, что Джорди не собирался оставаться с Лукасом под одной крышей.