Текст книги "Соблазны бытия"

Через два часа в местной амбулатории Дженне наложили на руку гипс. Все это было довольно болезненно. К физической боли добавилась первая порция материнского гнева. Дженна знала, что последуют и другие. Билли, перестав улыбаться, высказал все, что думает о ее отчаянной глупости. Еще тяжелее было слышать, как он отчитывает ни в чем не повинного Джо. Однако все эти муки с лихвой перекрывала фраза Джо, адресованная отцу:

– Я еще таких смелых девчонок не видел. Даже если она и дура.

После этого и боль в руке, и рассерженные взрослые отошли на задний план… Через три дня они с матерью возвращались в Нью-Йорк. С рукой на перевязи, Дженна поднималась по трапу, а в ушах по-прежнему звенели слова Джо.

* * *

Редакции «Рекорда» очень понравился фоторепортаж Адели о коронации. Ее снимки поместили на четырнадцати страницах и на обложке.

– Maman, позволь мне взглянуть, – попросила Нони и потянулась через стол за журналом. В этом время Лукас, читавший газету, приподнял ее, чтобы перевернуть страницу, и опрокинул кофейник. – Лукас, ну ты и чурбан! Боже, что он наделал! Мамочка, ты извини, что так получилась! Руки у тебя кривые, идиот несчастный! Как тебя угораздило опрокинуть кофейник?

– Очень просто, – ответил за него Джорди. Обычная приветливость изменила писателю. Тон его был ледяным. – Лукас, я все видел. Извинись перед матерью.

– Это вышло случайно, – буркнул Лукас.

– Даже если это вышло случайно, ты все равно должен извиниться. – По голосу Джорди чувствовалось, что он сомневается в случайности. – Твоей маме специально прислали этот номер. Еще не известно, когда она сумеет получить другой.

– Через несколько дней получит. Всего-навсего журнал, а не какая-нибудь бесценная картина. Вскоре весь дом будет завален этими журналами. Велика важность!

– Представь себе, очень велика, – сказал Джорди. – Пожалуйста, извинись перед матерью.

– С какой это стати я должен извиняться?

– Я тебе объясню с какой.

– Джорди, все нормально. – Адель торопливо улыбнулась. Улыбка получилась нервозной. – Честное слово, это была случайность.

– Нет, не все нормально. Я не верю, что это была случайность. Лукас, если ты не в состоянии извиниться, будь любезен, иди в свою комнату.

– Не пойду. Я не обязан подчиняться твоим приказам. Ты мне не отец.

– Лукас! – не выдержала Адель. – Как ты смеешь грубить?

– Я сказал правду.

– Пожалуйста, извинись перед Джорди.

– Не собираюсь. И вообще, мне пора в школу. Туда, где людей интересуют более значительные вещи, а не какие-то снимки дурацкой коронации.

– Лукас!

Но его уже не было. Джорди вскочил на ноги. Его лицо было белым от ярости.

– Джорди…

– Адель, позволь мне самому разобраться. Я не потерплю такого поведения.

– Это ничего не даст.

Джорди выбежал из кухни. В коридоре послышались крики, затем тяжело хлопнула входная дверь. Адель и Нони переглянулись.

– Ох, maman…

– Ох, Нони.

* * *

– Дорогая, что случилось? Мне тяжело видеть тебя такой опечаленной. Пожалуйста, расскажи, в чем причина.

– Кит категорически отказывается встречаться со мной. – Глаза Селии распухли от слез. – Я этого не выдержу. Честное слово, не выдержу. Я так его люблю и…

– Продолжай.

– Нет, не могу.

Разве она могла рассказать мужу о своем желании откровенно поговорить с Китом и объяснить истинные причины, заставившие ее выйти за Банни Ардена? Тяжелые, мучительные причины. А Кит не желал ничего слушать, упорно отклоняя ее приглашения.

– Селия, постепенно он все поймет. Обязательно поймет. Он еще молод. Потом образумится, поведет себя по-взрослому.

– Банни, он уже не мальчик. – Селия вытерла глаза и потянулась за сигаретой. – Ему тридцать три. И он очень жесткий. Всегда был таким.

– И он же твой самый любимый ребенок.

– Что? Разумеется, нет.

Да, Кит был ее самым любимым ребенком. Самым младшим, самым красивым, умным, обаятельным. Любившим ее крепче всех. И…

– Селия, он твой любимец. Уж мне-то ты можешь в этом признаться. Тебе нечего стыдиться. Любой дурак видит, что с Джайлзом вы никогда не ладили. И близняшки больше любили друг друга, чем тебя. А Кит был твоим сердцем, Селия, и я ничуть этому не удивляюсь. Я помню его совсем малышом. Он сидел у тебя на коленях, говорил, какая ты красивая, а ты смеялась.

– Теперь бы он не сказал мне, что я красивая, – вздохнула Селия, пытаясь улыбнуться.

– Не печалься. Я же говорю, постепенно он образумится.

– Банни, не надо мне это без конца повторять.

Тон Селии был резким. Лорд Арден с беспокойством посмотрел на нее. Селия все чаще разговаривала с ним в таком тоне. А ведь пока они не поженились, она себе такого не позволяла. Лорд Арден решил съездить в клуб. Пусть побудет одна, успокоится. А когда придет в себя, он ее обрадует поездкой в Вену, где они будут слушать Марию Каллас. Это отвлечет Селию от ее беспокойного семейства. Поездка и изящная вещица, которую он видел в витрине «Эспри». Обычно лорд Арден не жаловал современные ювелирные украшения, но тот браслет с бриллиантами и сапфирами ему понравился. Браслет был очень широким, почти как манжета. Надо будет по пути в клуб зайти и купить эту штучку.

* * *

Уход Кита из «Литтонс» был весьма неприятным событием. Кит оказался прав. Он очень хорошо знал Селию и своим уходом нанес ей сильнейший удар. Она могла физически не появляться в издательстве, но все равно оставалась неотъемлемой частью «Литтонс». Это было ее детище, столь же дорогое, как каждый из ее детей. И Кит тоже был частью этого мира. «Литтонс» создало его, как всякое хорошее издательство создает своих авторов. Авторы могут писать гениальные вещи, но этого мало. Рукописи надо превратить в книги, а книги – умело представить, заинтересовав читателей. То же и с авторами. Их тоже надо представлять читательской аудитории, строить им репутацию, следить за их будущим. Первая книга Кита была очень талантливой, остроумной, с прекрасным сюжетом. Но чтобы читатели встретили ее на ура, ей требовалась заботливая и вдумчивая редакторская рука. Ей требовались соответствующие одежды. Только все вместе обеспечило «первенцу» Кита сумасшедший успех. И этот успех ему подарило «Литтонс», созданное его матерью. Кит получил то же, что получали другие авторы: абсолютную заботу о качестве, пристальное внимание к деталям и интуитивно точно выбранный момент для публикации. В других руках роман «Правь, дитя!» был бы другой книгой, а Кристофер Литтон стал бы другим автором. Возможно, не менее успешным, но другим. Он доверил «Литтонс» принять роды его писательской карьеры. Теперь он отказывался от своих «акушеров». Отказывался от нее, своей матери. Его уход из издательства одновременно был и отказом от нее. Хорошо зная сына, Селия сразу это поняла. Поначалу она, хотя и безуспешно, пыталась тешить себя иллюзиями, будто его уход был продиктован семейной лояльностью. Но потом Кит прислал ей письмо, напечатанное на его специальной машинке. В этом письме он заявлял, что более не желает поддерживать с ней никаких контактов.

Издательство и после твоего ухода продолжают связывать с твоим именем, а поскольку это является неоспоримой правдой, я не хочу иметь ничего общего ни с издательством, ни с тобой. Пожалуйста, не звони мне и не пытайся со мной встретиться. Я действительно этого не хочу.

Даже конец письма подчеркивал его отказ. Подписи не было. Вместо знакомых каракулей машинка выстучала официальное «Кристофер Литтон».

Селия смотрела на машинописные буквы и пыталась утешаться мыслью, что в чем-то Кит так и остался ребенком.

* * *

Поначалу Селия думала, что Кит одумается и согласится встретиться с ней. Тогда она сумеет хотя бы что-то ему объяснить. Но ее письма возвращались обратно. Их было три, и каждое – все более настойчивое и отчаянное. Кит отказывался говорить с ней по телефону и отклонял все ее приглашения. Третье, как чувствовала сама Селия, было последним.

«Кит, я тебя умоляю, – писала она, – приезжай ко мне. Я очень хочу попытаться все тебе объяснить. Я не могу допустить, чтобы ты ушел, не услышав моих объяснений».

На это письмо она получила лаконичный ответ. Напоминание, что ушел вовсе не он, а она сама… В тот день Селия наконец признала свое поражение.

Она потеряла Кита и не знала, как ей справиться с потерей.

Глава 6

– Я просил тебя уйти. Выйди из моей комнаты.

– Но дорогой…

– Мама!

– Хорошо, я ухожу.

Она ушла, но позже поднялась снова. Осторожно, на цыпочках. Из-за двери отчетливо слышался плач. Плач мальчишки-подростка. Жуткий, разрывающий сердце. Но… она дала согласие. Лукас должен учиться в закрытой школе. Джорди ее убедил.

* * *

До чего же Лукас ненавидел этого Джорди. За слащавое, льстивое обаяние, за то, что обвел его мать вокруг пальца. И за то, что разыгрывал из себя строгого отца, указывал ему, как надо себя вести, ни имея ни малейшего права помыкать им.

Но больше всего Лукас ненавидел Джорди совсем за другое. За то, что лично к нему не имело никакого отношения.

Лукасу очень хотелось рассказать об этом матери, но он не решался. Это ее сильно расстроит. К тому же у него не было ни малейших доказательств. Лукас попытался было рассказать Нони, но сестра и слушать не пожелала. Ушла из комнаты, назвав его отвратительным мальчишкой, который наговаривает на других, пытаясь оправдать собственное поведение. Как и мама, Нони обожала Джорди, восхищалась им. Лукаса это задевало еще больнее.

В первый раз он и сам не захотел себе верить. Это было на Рождество, в тот год, когда бабушка снова вышла замуж. Рождество они праздновали в доме Уорвиков. Лукасу там было скучно и противно. Он терпеть не мог почти всех своих братьев и сестер. Шумные, дикие. Их совершенно не интересовали ни искусство, ни литература, ни другие серьезные вещи. Генри заботили только деньги. Элспет и Эми – девчонки, в общем-то, красивые, но у Лукаса уши вяли, когда он слышал их разговоры. Только про парней и охоту. Лукас не находил с ними никаких точек соприкосновения. Сам он весь день читал. Он пытался читать даже за столом, пока Бой силой не отобрал у него книгу.

Вечером, по настоянию бабушки, все играли в шарады. Лукас ретировался в туалет и собирался просидеть там как можно дольше, надеясь, что кто-нибудь заменит его в игре. Выйдя оттуда с книжкой, засунутой под свитер, Лукас вдруг заметил Джорди, проскользнувшего в гардеробную Боя. Что ему там понадобилось? Лукаса заело любопытство. Он прокрался по коридору и встал возле неплотно прикрытой двери, услышав голос Джорди: «Дорогая, я тоже по тебе скучаю». Возникла пауза, но вскоре Джорди заговорил снова: «Ну потерпи еще пару деньков. А потом встретимся за ланчем и будем сидеть долго-долго». Сказав это, Джорди противно засмеялся.

Лукасу стало тошно. Настолько тошно, что он был вынужден вернуться в туалет и провести там еще какое-то время. Лукас пытался убедить себя, что Джорди говорил со своей сестрой или с кем-то, с кем связан по работе, но прекрасно знал: это не так. По развитию Лукас был значительно старше своих четырнадцати лет. Он читал взрослые книги и часто бывал в кино. Интуиция подсказывала ему: подслушанный разговор не имел ничего общего с работой Джорди. В конце концов Лукас вернулся в гостиную и сел, с отвращением поглядывая на Джорди, который вдохновенно говорил о фильме «Отныне и во веки веков».

Во второй раз все обстояло гораздо хуже, поскольку Джорди понял, что Лукас знает. Адели не было дома. Лукас находился на кухне и готовил себе кофе, когда туда вошел вернувшийся Джорди. Писатель был в приподнятом настроении и насвистывал. Взглянув на него, Лукас не поверил своим глазам: на воротничке рубашки Джорди краснело большое пятно от губной помады.

– Ты бы лучше снял эту рубашку, Джорди, – вырвалось у Лукаса. – А то вдруг мама вернется и увидит.

Джорди посмотрелся в зеркало. Его лицо стало пунцовым. Схватив Лукаса за руку, он прошипел:

– А ты, маленький проныра, лучше держи свои поганые мысли при себе!

Потом Джорди кинулся наверх и шумно захлопнул дверь спальни. С этого дня между ними началась открытая война.

Лукас не мог и не желал быть вежливым с Джорди. Его терзала мысль: «Неужели мать так глупа, что любит этого отвратительного человека и доверяет ему?» Обстановка в доме постоянно ухудшалась, пока Джорди не поставил Адели ультиматум: либо Лукас отправится в закрытую школу, где его научат хорошим манерам, либо он, Джорди, сам уйдет из дома.

* * *

Адель понимала: это не пустые угрозы. Она достаточно хорошо знала Джорди. Он сердился на нее за то, что она потакает сыну и до безобразия распустила мальчишку. Джорди сам переживал из-за необходимости отправки Лукаса в закрытую школу. Он был очень доброжелательным и на редкость отходчивым человеком, но Лукас своим поведением постоянно толкал его к опасной черте. Сейчас Джорди уже вплотную подошел к ней. Адель очень любила мужа и боялась его потерять. Конечно, он бы не ушел от нее совсем и не бросил бы их очаровательную дочурку Клио. Но отказ Адели отправить сына в закрытую школу Джорди, скорее всего, расценит как ее отказ от него самого. И тогда он эмоционально отстранится от нее. Возможно, станет больше времени проводить в своем любимом Нью-Йорке. Адель, прошедшая через годы ужасающего одиночества, не хотела, чтобы они повторились. И потому она, хотя и весьма неохотно, согласилась отправить Лукаса во Флеттон. Эта закрытая мужская школа в Бедфордшире пользовалась большой популярностью. Прекрасные здания, углубленное преподавание искусств и передовые методы обучения.

– Мы думаем, тебе там понравится, – весело сказала Адель. – Очень красивое место и…

Но Лукас, посмотрев на мать помрачневшими, сердитыми глазами, ответил, что он наверняка возненавидит это место.

– Лукас! Там же чудесная школа.

– Мне и в Вестминстере неплохо. Я вполне счастлив.

– Тогда и вести себя надо было как счастливый человек, – не выдержала Адель. – Относиться к нам с минимальным уважением. Мы слишком долго терпели. Теперь пеняй на себя.

Адель очень редко говорила с ним в таком тоне. Она никогда не отчитывала Лукаса и почти не делала ему замечаний. Слова матери его крайне удивили, но он промолчал.

И вот настал последний вечер перед его отъездом. Адель терзали раскаяния. Ей всеми силами хотелось помириться с Лукасом, чтобы он не уехал озлобленным. Она трижды пыталась войти к нему и трижды терпела неудачу.

Даже Нони сомневалась в разумности принятого взрослыми решения.

– Боюсь, он выкинет какую-нибудь отвратительную штучку.

– О чем ты, Нони? – Голос Адели был фальшиво-бодрым, однако ее душу снедали те же страхи.

– Возьмет и убежит. Или откажется ехать. Запрется у себя в комнате.

– Не говори глупостей, Нони. Он еще достаточно мал и будет делать то, что ему скажут.

– То-то он всегда делал.

– Согласна. Нас он не боится. Мы для него не авторитет… Понимаешь, он упрямо цепляется за память о вашем отце и потому не желает принимать Джорди.

– Да, maman. Ведет он себя просто отвратительно. Бедный Джорди так долго терпел. Да и ты тоже. Ну и я, если уж на то пошло. Но сейчас Лукас в полном смятении. По-моему, он чувствует, что мы… отказываемся от него.

– Отказываемся? Нони, откуда у тебя такие мысли? Кто от него отказывается? Никто. Никто не посягает на его память об отце. Но вашего отца уже одиннадцать лет как нет в живых. Мы просто чудом спаслись, когда в сороковом году бежали из Франции.

– Может, в этом-то и вся причина, – тихо сказала Нони. – Ты увезла нас. Не захотела остаться.

– Да, увезла. Но… – Адель замолчала.

Она никогда не смогла бы объяснить детям причину своего спешного отъезда. Для них это было бы слишком жестоко, слишком оскорбительно с точки зрения памяти об отце. Адель всегда говорила им, что отец сам настаивал на их отъезде, поскольку в Париж со дня на день могли вступить немцы и это было очень опасно для их еврейско-английской семьи. На самом же деле…

– Я тебя понимаю, maman. Но Лукас думает, что ты должна была остаться. Это его мысли, не мои. Я считаю, что ты действовала очень храбро. Я кое-что помню из нашего путешествия. Я ведь старше Лукаса. И я помню, ты нам рассказывала, какой у нас замечательный отец и как ты его любила. А Лукас думает по-другому.

Да, Лукас думал по-другому. Адель никак не предполагала, что в сыне так сильно проявится отцовская наследственность.

* * *

С каждым годом и, пожалуй, даже с каждым месяцем Лукас все больше становился похожим на отца. Тот же эгоизм, та же зацикленность на собственной персоне, то же врожденное чувство недовольства. И такая же уверенность, что он может владеть всем, чем только пожелает.

Похоже, Лукас вбил себе в голову, что все трудности и горести раннего детства достались только ему. Нони не в счет, словно ее не разлучали с отцом. Сестра была его полной противоположностью. Трагедия детства не сделала Нони озлобленной и замкнутой. Все отмечали ее доброжелательный, ровный, веселый характер.

– Она из породы Литтонов, – как-то сказал Джорди, когда у них с Аделью зашел об этом разговор. – Нони – такая же литтоновская женщина, как и ты, дорогая. Потому я так сильно люблю ее.

– А она любит тебя.

Адель не преувеличивала. Нони обожала Джорди. Они были лучшими друзьями. Джорди никогда не пытался играть роль ее отца. С самого начала он сказал Нони, что хотел бы стать ей другом.

– Я вижу в тебе своего дорогого, очень значимого друга, – улыбаясь, говорил он Нони. – Конечно, я немного старше тебя. Однако у меня есть друзья, которые значительно старше меня, и наша дружба от этого ничуть не становится хуже. В чем-то даже лучше.

Но все попытки Джорди аналогичным образом подружиться с Лукасом оканчивались полным провалом. С самого начала, когда Джорди еще был только гостем в их доме, Лукас отнесся к нему настороженно. Новость о том, что мать выходит за этого американца замуж, он встретил с нескрываемой и совсем не детской враждебностью. Лукас наотрез отказывался присутствовать на свадебной церемонии. Уломать его удалось лишь прабабушке – одной из немногих взрослых, к чьему мнению он прислушивался. Леди Бекенхем сказала Лукасу, что он выставляет себя посмешищем и что его отцу было бы стыдно за такое поведение. Только после этого он согласился пойти на свадьбу матери. Леди Бекенхем очень помогала Лукасу наводить мосты с окружающим миром. Когда она умерла, Лукас был вне себя от горя и злости. Он не понимал, почему жизнь отбирает у него тех, кого он искренне и по-настоящему любил.

После смерти прабабушки прошло более трех лет. Адель не помнила, чтобы с тех пор Лукас не то что смеялся, а даже просто улыбался. С почти взрослым упорством он становился все упрямее и несговорчивее, бросая тень на счастье матери, которое она нашла с Джорди.

– Дай ему время, – постоянно твердила Адель, видя, как Джорди удивляет и настораживает поведение Лукаса.

Однако время не помогало, и удивление постепенно сменилось глубоко затаенной злобой. Джорди мало сталкивался с людской враждебностью. Он был дружелюбен и обаятелен, и люди платили ему тем же. Его жизнь текла легко, интересно, не доставляя ему неприятностей.

Лукас был первым, кто не поддался обаянию Джорди, и время лишь усугубляло конфликт между ними.

* * *

Во Флеттон они поехали вдвоем. Присутствие Джорди сделало бы эту поездку настоящей пыткой. Адель хотела было взять Нони, но потом решила, что так у них с сыном будет больше шансов поговорить. Увы! За всю дорогу Лукас не раскрыл рта, а когда Адель предложила остановиться и перекусить, наотрез отказался.

– Там поем, – ответил он. – Не пытайся подсластить пилюлю.

Это были его последние слова, не считая угрюмо брошенного «до свидания», когда Лукас вместе с воспитателем провожали ее, стоя на ступеньках знаменитого Западного фасада.

Всю обратную дорогу Адель проплакала. Несколько раз она была вынуждена останавливаться – слезы мешали ей смотреть. Ей было больно расставаться с Лукасом, которого она очень любила, невзирая на его скверный характер. Но не только это вызывало ее слезы. Адель чувствовала себя виноватой и уже раскаивалась. Она подвела Лукаса и тем самым подвела Люка. «Ты просто от него избавилась» – вот что сказал бы ей Люк. Он бы наверняка так и расценил ее поступок. И вряд ли вспомнил бы, что все годы их совместной жизни сам постоянно подводил Адель.

* * *

– Дорогая, что-то случилось? – Джорди сел на кровать, взял Адель за руку, но она резко вырвала руку. – Дорогая, в чем дело?

– Неужели не догадываешься? Мне пришлось отвезти Лукаса в эту хваленую школу, которую он явно возненавидит. Не скажу, чтобы у меня она вызвала восторг. Он даже отказался поцеловать меня на прощание. Таким испуганным и сокрушенным я его еще не видела. Как, по-твоему, мне после этого может быть легко и весело?

– Дорогая, но мы же договорились…

– Мы договорились? – Адель посмотрела на него, ощутив новый прилив злости. – Нет, Джорди. Ни о чем мы с тобой не договаривались. Ты поставил ультиматум, и у меня почти не было выбора. Возможно, решение и окажется правильным, но сейчас я таким его не вижу. Мне этот день ужасно тяжело достался, и, если ты не возражаешь, я хочу побыть одна.

* * *

Теперь Кит публиковался в издательстве «Уэсли». Ему нравилась структура издательства и сама обстановка. В книжном мире «Уэсли» было новичком, жаждавшим поскорее создать свой круг авторов. По мнению Кита, там работали люди творческие, не боявшиеся новшеств. Очень понравилась ему и его редактор – женщина по имени Фейт Джекобсон, обладавшая потрясающим редакторским чутьем. Литературный агент Кита подготовил для него отличный контракт на три последующие книги.

– Я чувствую себя куда счастливее, – признался Кит Себастьяну. – Их очень ценят в Америке, и это здорово. Тебе бы тоже стоило перейти к ним.

– Не могу, – со вздохом ответил Себастьян. – Если помнишь, про Марию Тюдор говорили, что у нее на сердце написано «Кале». У меня – «Литтонс». Иногда проскальзывает мысль уйти, но потом понимаю: не могу. «Литтонс» – это ведь не только твоя мать. Это еще и люди, которые мне дороги. Джей, Венеция, бедный старина Джайлз.

– Почему-то все называют его бедным стариной Джайлзом, – с оттенком раздражения заметил Кит. – Не понимаю, с чего это он бедный? Добрался до руководства издательством. Не будь он Литтоном, ему бы там вообще не работать.

– Сбавь обороты! Зачем же так грубо?

– Я говорю правду. Прости, если задел тебя. В одном я целиком согласен с матерью. Джайлз не годится для этой работы. Такой руководитель не очень-то украшает «Литтонс».

– Вот ты бы ей и сказал, – посоветовал Себастьян.

Но он знал, что этого не случится. Кит даже не стал сообщать Селии об «Уэсли». Он просто вычеркнул мать из своей жизни.

* * *

Ну вот: опять этот парень глазеет на нее, забыв, что здесь не улица, а тихий читальный зал Бодлианской библиотеки. Смотрит в открытую, почти беззастенчиво. Элспет нахмурилась, отвернулась и снова взялась за конспект по «Потерянному раю», который они сейчас изучали. Однако через пять минут Элспет подняла голову и осторожно посмотрела в сторону парня. Тот по-прежнему глазел на нее. Что еще хуже – он ухмылялся. Черт! Он заметил. Заметил, что она глядит на него. Похоже, он ждал ее ответных действий. Естественно, ей нужно было бы не поддаваться искушению. Конечно, парень был довольно привлекательным. Этого Элспет отрицать не могла. Огромные карие глаза, почти черные вьющиеся волосы. Похоже, он не очень-то любил их расчесывать. Элспет уже знала, что он предпочитает носить свободные грубые свитеры и мешковатые вельветовые брюки, тогда как большинство его сверстников носили костюмы спортивного покроя и рубашки с галстуком. Элспет прикинула его рост: наверное, не меньше шести футов. У него были длинные руки, что придавало ему некоторую неуклюжесть. Звали парня Кейр Браун. Злые языки дали ему прозвище Горилла-из-Глазго.

Нельзя сказать, чтобы этот Кейр особо нравился Элспет. Он не делал попыток познакомиться с ней общепринятым образом. Например, спросить, не хочет ли она выпить чашечку кофе. Или даже завести разговор после лекции. Он либо торопливо кивал ей, либо так же торопливо бросал: «Привет!» – а затем забывал о ней, словно это она должна была делать необходимые шаги к дальнейшему знакомству. Особенно Элспет раздражало это постоянное разглядывание ее, словно он говорил: «Я же знаю, что я тебе нравлюсь, и ты, кстати, тоже мне нравишься». Ее это не слишком удивляло. Сколько она себя помнила, мальчишки постоянно засматривались на нее. Элспет и сама считала себя очень хорошенькой. У нее была чудесная фигура, быстрый, живой ум, острый язычок и отличное чувство юмора. Конечно, по части сексапильности она уступала своей младшей сестре Эми. Та вообще была настоящей приманкой для мужчин. Отец считал, что Эми никуда нельзя отпускать без сопровождения. Но мужчины обращали внимание и на Элспет, а главное – они восхищались ее ясным, здравым умом.

Она без труда одолела два курса в Оксфорде и теперь училась на третьем. Элспет специализировалась по английскому языку, рассчитывала получить диплом первого класса и собиралась, к великой радости своей бабушки, прийти в «Литтонс». Селия очень любила Элспет. Внучка не только внешне была похожа на нее – та же мрачноватая, драматичная красота, – но и отличалась изрядными амбициями. К тому же Элспет была прекрасной, бесстрашной наездницей.

Студенток в Оксфорде по-прежнему было не так много. Девушки куда менее привлекательные, нежели Элспет, пользовались огромной популярностью. Если бы не ее усердие в учебе и серьезные планы на будущее, то соблазнов вокруг хватало. Но Элспет действительно нравилось учиться. Природа наградила ее бесценным даром – почти фотографической памятью, и потому экзамены не становились для нее кошмаром, как для великого множества ее сверстников.

Светская жизнь Элспет была вполне предсказуемой: легкий флирт, несколько легких романов с благовоспитанными мальчиками из привилегированных школ. Элспет по-прежнему оставалась девственницей и пока не испытывала желания терять невинность и рисковать. Под риском она понимала не только опасность забеременеть, но и удар по своей репутации. Ее бы стали считать легкодоступной девицей и даже проституткой. Нет, чтобы сделать решительный шаг на дороге интимной близости, нужно очень сильно любить и быть полностью уверенной, что эти чувства взаимны.

Между тем в Оксфорде были девушки с весьма богемным образом жизни. Они, что называется, прыгали из постели в постель, хвастались этим и посмеивались над своими более традиционными сверстницами. Элспет с самого начала студенческой жизни твердо решила не подражать таким девицам. Помимо прочего, они рисковали быть отчисленными. Какие мгновения сексуальных утех, спрашивала себя Элспет, сто́ят того, чтобы поставить крест на своем образовании?

Кейр Браун принадлежал к новой породе студенчества. Он окончил обычную школу, не имел богатых родителей и говорил с сильным шотландским акцентом. Кейр не пытался избавиться от акцента, и это восхищало Элспет. Большинство ребят из обычных школ силились выработать знаменитое оксфордское произношение, но так и не овладевали им до конца. Их речь напоминала одежду с чужого плеча. Выходцы из привилегированных семей довольно жестоко насмехались над «выскочками». Требовалось немалое мужество, что не сникнуть под насмешками и не бросить учебу.

Первые два года Элспет не особо замечала Кейра. Сначала он вообще держался тише воды ниже травы. Потом у него завязался серьезный роман с первокурсницей. Через какое-то время девушка вдруг покинула университет. Ходили слухи, что она забеременела. Официальная версия утверждала другое: эта студентка просто не смогла привыкнуть к университетской жизни.

Кейр был на два года старше многих своих однокурсников. Прежде чем поступить в Оксфорд, он успел отслужить в армии. Армейская служба дала ему уверенность в себе, которой очень недоставало выпускникам обычных средних школ. Да и колкости оксфордских снобов его не так задевали.

В этом семестре Кейр явно положил глаз на Элспет. Она твердо решила сопротивляться его ухаживаниям, если таковые последуют.

Выходя из читального зала, Элспет случайно уронила одну из своих папок. Бумажные листы разлетелись по полу.

– Черт! – прошипела Элспет, нарушая библиотечную тишину.

Несколько читателей покосились на нее. К счастью, рядом оказалась подруга и помогла ей собрать бумаги.

Покраснев от собственной неловкости, Элспет буквально выбежала на улицу.

– Постой! – послышалось сзади. – Ты собрала не все. Вот, держи.

Это был Кейр. Он по-прежнему не улыбался. Его темно-карие глаза смотрели на нее с легким пренебрежением. Ну и пусть. Он ей помог, и она должна его за это поблагодарить.

– Пустяки, – сказал Кейр и отвернулся. Элспет задумалась о странностях его воспитания, когда Кейр вдруг снова повернулся к ней. – Может, пойдем выпьем кофе?

Элспет вдруг услышала, как произнесла «да», и это ей не слишком понравилось.

* * *

Лукас ожидал, что в новой школе ему будет плохо. Он ожидал, что станет тосковать по дому. Правда, здесь перед ним не будет мелькать Джорди Макколл. Небольшая, но компенсация. Этим список скверных ожиданий не исчерпывался. Лукас не исключал, что ему придется драться и даже противостоять сексуальным домогательствам. О последних он только слышал, но в его прежней школе ничего подобного не было… Однако Лукас никак не мог предполагать, что обстановка Флеттона полностью выбьет его из колеи.

С самого первого момента, когда ему показали его спальню – унылую холодную комнату с шестью кроватями, исключающую всякую возможность остаться наедине с собой, – он утратил представление о реальности. Лукас не понимал, где он и что ему предстоит здесь делать.

Дальше было только хуже. Его повели на ужин в громадную столовую, где тянулись ряды длинных столов. Еда оказалась на редкость скверной. Лукас не мог отделаться от мысли, что ему снится кошмарный сон. Затем объявили время отхода ко сну. Лукас лег на жесткую, неудобную кровать с тонким одеялом. Воспитатель велел всем затихнуть и спать, после чего выключил свет, словно они маленькие дети, а не пятнадцатилетние подростки. Лукас не привык ложиться так рано. Обычно в это время он еще вовсю читал… Утром его разбудил громкий, отвратительный звонок, заливавшийся где-то в коридоре. В спальне царил лютый холод. Стуча зубами, Лукас кое-как оделся и вместе с новыми соучениками пошел на завтрак. Никто из них не вызвал у него и капли интереса, не говоря уже об их манерах. Завтрак был таким же отвратительным, как и ужин. Потом их всех погнали на собрание в большой зал – громадное помещение с очень высокими потолками и стеклянным куполом. Здесь Лукасу стало физически худо от давящей массы учеников. После собрания все разошлись по классам. Лукас рассчитывал блеснуть на уроках, однако новые учителя и странные методы преподавания еще сильнее ошеломили его. Он чувствовал себя полностью сбитым с толку, перестал понимать, что к чему. Вдобавок он постоянно мерз и злился.