Текст книги "Александр II и Наполеон III. Несостоявшийся союз (1856–1870)."

Подписание русско-французского торгового договора вызвало обеспокоенность у Англии. По указанию из Лондона, британский посланник в Петербурге направил князю А.М. Горчакову ноту, в которой ходатайствовал о предоставлении подданным английской короны всех тех льгот и преимуществ, которые были признаны за французскими негоциантами в России[212]212
  Там же. Оп. 259. 1858 г. Д. 24.


[Закрыть].

Правительство Александра II, несмотря на весьма прохладные политические отношения с сент-джеймским кабинетом, не желая терять давнего, проверенного столетиями торгового партнера, согласилось удовлетворить это пожелание. В скором времени был заключен аналогичный французскому торговый трактат с Великобританией, которая сумела в короткий срок вернуть себе статус первого торгового партнера России.

Что касается русско-французской торговли, то, несмотря на определенное ее оживление после 1857 г., она не получила ожидаемого развития. Одна из главных причин этого заключалась в политике внешнеторгового протекционизма, проводившейся кабинетом Наполеона III. Особенно жестко это проявлялось в защите национального сельского хозяйства. Наполеон всегда помнил, что именно крестьянство было опорой бонапартистского режима, и он внимательно следил за тем, чтобы интересы французских аграриев не ущемлялись, прежде всего, иностранной конкуренцией. Россия же могла предложить Франции главным образом сельскохозяйственную продукцию. В этом состояло главное препятствие более успешному развитию русско-французской торговли.

Возникали и другие сложности, иной раз, самые неожиданные, связанные с особенностями государственного строя и политической культуры Российской империи. В качестве иллюстрации можно привести один пример.

Вскоре после ратификации русско-французского торгового договора в июле 1857 г. в местные и центральные правительственные органы стали поступать ходатайства отдельных французских подданных, желавших открыть свое дело в России. Казалось бы, для удовлетворения такого рода ходатайств 1-я статья торгового трактата предоставляла полную свободу. Но когда выяснилось, что ходатаи – французские евреи-негоцианты, русская бюрократия встала в тупик. 24 апреля 1858 г. в МИД от Санкт-Петербургского военного губернатора поступил запрос следующего содержания: «На основании 1-й статьи трактата, заключенного 2/14 июня 1857 г. между Россией и Францией о торговле и мореплавании, русским во Франции и французским в России подданным предоставлена совершенная свобода въезда, путешествия или пребывания в какой бы то ни было части обоюдных владений, для отправления своих дел, и для того они пользуются как лично сами, так и относительно своих имуществ, тем же покровительством и тою же безопасностью, как и туземные подданные.

Покорнейше прошу… почтить меня уведомлением, следует ли действие означенной статьи распространить на французских подданных, исповедующих еврейскую веру, так как вообще иностранные евреи, при дозволении им пребывать в России, подлежат особым ограничениям»[213]213
  Там же. Д. 196. Л. 2–2 об.


[Закрыть].

Губернаторский запрос, по-видимому, застал князя Горчакова врасплох, поскольку он попросил разъяснить ситуацию с правовым статусом иностранных евреев в России министра внутренних дел графа С.С. Ланского, а 20 мая того же года этот вопрос был вынесен на обсуждение Совета министров.

31 мая 1858 г. последовало разъяснение. В письме на имя Санкт-Петербургского военного генерал-губернатора товарищ министра иностранных дел И.М. Толстой писал: «Имею честь уведомить Ваше превосходительство, что хотя сказанною статьею трактата означенная льгота действительна, и представлена у нас вообще французским подданным, наравне с туземными, но… в той же статье положительно оговорено, что изложенные в оной постановления не изменяют ни в чем особенных законов, предписаний и правил относительно торговли, промышленности и полиции, действующих в государстве, то евреи – французские подданные не должны быть изъяты от общих правил, применяемых у нас ко всем их единоверцам, и даже к состоящим в русском подданстве[214]214
  Это означало, что французские (и иные иностранные) торговцы-евреи могли заниматься предпринимательской деятельностью в России только в границах т. н. «черты оседлости», установленной при Екатерине II. – П.Ч.


[Закрыть]. В прочем, как в случае прибытия в Россию какого-либо лица из французских евреев, известного по своему общественному положению, зависит от усмотрения высшего начальства допустить в его пользу, в виде изъятия из общего правила возможные облегчения…»[215]215
  АВПРИ. Ф. 155. Внутренние хозяйственные дела. 1–1. Оп. 259. 1858 г. Д. 196. Л. 2–2 об.


[Закрыть].

Разумеется, подобные искусственные ограничения не способствовали процветанию в России французской торговли, где с давних пор было занято немало евреев. К тому же, они подпитывали негативные представления о самодержавной России во французском обществе.

Однако не все было так сумрачно в деле налаживания торговых связей между Россией и Францией. Французские негоцианты – единственные из всех иностранцев – получили право записываться в южных и портовых городах России во 2-ю и 3-ю гильдии без обязательного в таких случаях перехода в русское подданство[216]216
  Еще в 1825 г. иностранцы получили право записываться в купцы 2-й и 3-й гильдий на территории Новороссии и Бессарабии «для способствования их заселению», при условии перехода в русское подданство. В 1857 г. подобные льготы были подтверждены. В целях скорейшего восстановления городов, пострадавших во время Крымской войны, а именно – Севастополя, Керчи, Евпатории и Балаклавы – властям этих городов было предоставлено право допускать иностранцев к вступлению во 2-ю и 3-ю гильдии без принятия ими русского подданства, но лишь на временной основе – сроком до одного года. В результате неверной трактовки правительственных распоряжений были зарегистрированы многочисленные нарушения установленных для иностранцев правил. Правительство вынуждено было дать соответствующее разъяснение, а заодно объявить все «неправильно предоставленные льготы» недействительными с 1 января 1859 г.


[Закрыть]. Хотя такое разрешение предоставлялось лишь на определенный срок, оно давало французам существенные финансовые и правовые преимущества перед остальными иностранными торговцами.

Подобное исключение для французских негоциантов было сделано по особому представлению посла во Франции графа П.Д. Киселева. В депеше на имя князя Горчакова посол сообщал, что «французский министр иностранных дел, вследствие просьбы французских купцов, торгующих в наших южных городах, убедительно ходатайствовал о продолжении им данного разрешения состоять во 2-й и 3-й гильдиях без принятия российского подданства»[217]217
  АВПРИ. Ф. 137. Оп. 475. Отчет МИД за 1858 г. Д. 42. Л. 231 об.


[Закрыть].

«При этом, – писал Горчаков по этому поводу императору Александру II, – генерал-адъютант граф Киселев объяснил, что желательно было бы удовлетворить такому домогательству, в видах упрочения дружественных отношений наших к Франции и для доставления графу Валевскому (главе МИД Франции. – П.Ч.)₉ как он сам откровенно сознался, возможности защищать с успехом выгоды российской торговли и мореплавания пред прочими членами тюильрийского кабинета»[218]218
  Там же. Л. 232.


[Закрыть]. Из последнего разъяснения Горчакова следовало, что не все министры Наполеона III поддерживали как политическое сближение с Россией, так и развитие франко-русских торговых связей.

«По доведении о содержании сей депеши до Высочайшего сведения, – продолжал князь Горчаков, – я, по повелению Вашего Императорского Величества, вошел по предмету оной в соглашение с министром финансов, который, приняв во внимание политические соображения, сообщенные ему мною, признал возможным испросить Всемилостивейшее соизволение на представление французским подданным права торговли в Новороссийском крае по свидетельствам 2-й и 3-й гильдии в течение 1859 года»[219]219
  Там же. Л. 232 об.


[Закрыть]. Запрошенное «соизволение» было получено. Из сказанного можно сделать однозначный вывод: указанная льгота для французских торговцев в Новороссии была предоставлена главным образом из политических соображений. Но подобные ограниченные меры, конечно же, не могли серьезно стимулировать развитие торговых связей между Россией и Францией.

Тем не менее, с подписанием торгового трактата двусторонняя торговля получила ощутимый импульс. Если за период с 1838 по 1852 г. среднегодовая стоимость французского экспорта в Россию оценивалась в 20 млн. фр., то за двадцать лет, последовавших за окончанием Крымской войны, она возросла до 45 млн. фр., т. е. более чем удвоилась. Что касается русского вывоза во Францию, то за период между 1856 и 1872 г. он вырос в шесть раз в сравнении с показателями начала 1820-х гг. (с 30 млн. до 180 млн. фр.)[220]220
  Kraatz A. Le commerce franco-russe. Concurrence et contrefasons. De Colbert a 1900. P., 2006. P. 267.


[Закрыть].

При этом общий товарооборот между Россией и Францией и после 1857 г. значительно (в два-три раза) уступал соответствующим показателям русско-британской, русско-германской и даже русско-американской торговли.

На фоне достаточно скромных объемов русско-французской торговли, начиная с 1860-х гг., все более явственно обозначается тенденция к постепенно растущему вывозу французского капитала в Россию. Это было связано с особенностями экономического развития Франции в годы Второй империи, когда, наряду с промышленным подъемом, еще более энергично происходило накопление ссудного капитала, который всё более смело выходил за национальные границы в виде инвестиций и внешних займов. С приходом Луи-Наполеона к власти, в 1850 г. был основан банк «Креди мобилье», осуществлявший как краткосрочное, так и долгосрочное кредитование. В 1852 г. в результате слияния нескольких банков был создан Французский поземельный банк, ставший центром ипотечного кредита. В 1855 г. около 70 мелких и средних банков с преобладающим капиталом государства и муниципалитетов объединились в крупнейший банк – «Национальная учетная контора», который кредитовал в основном внутреннюю и внешнюю торговлю. Его акции были проданы в частные руки. В 1865 г. был создан знаменитый в дальнейшем банк «Лионский кредит» («Креди Лионнэ»), занявшийся размещением во Франции иностранных займов. По вывозу капитала в виде займов Франция уже к началу 1870-х гг. уверенно займет второе место в мире после Великобритании. В заключение остается сказать, что французский капитал сыграет поистине выдающуюся роль в первичной индустриализации России, начавшейся в царствование Александра II, после отмены крепостного права.

* * *

Подписанием торгового трактата граф де Морни достойно завершил свою миссию в России. Еще в конце ноября 1856 г. он был извещен о желании Наполеона видеть его в Париже, где ему предстояло возобновить деятельность во главе Законодательного корпуса. Император был доволен результатами доверенного Морни важного поручения по восстановлению дипломатических отношений с Россией. Граф сумел произвести самое благоприятное впечатление на Александра II, князя Горчакова, на весь петербургский бомонд. Его дипломатическим талантом, тактом, личным обаянием и во многом благодаря его искреннему расположению к России Морни сумел залечить совсем еще свежие раны в душе русского общества, нанесенные Крымской войной. Отношения с Россией были не только восстановлены, но и обретали привилегированный, можно сказать доверительный, характер. Если бы не устойчивая привязанность Наполеона III к Англии, то уже тогда, в 1857 г., Морни мог бы подписать не только торговый, но и союзный договор с Россией.

Морни покидал Россию, оставляя здесь множество друзей, среди которых первыми значились император Александр и князь Горчаков. «Должен Вам сказать, – писал Морни Наполеону III, – что трудно быть более любезным и приятным в обхождении, чем этот государь. Все что я узнаю о нем, о его семейных отношениях, дружеских связях и, должен прибавить, о его действиях по внутреннему управлению, носит характер прямодушия, справедливости и даже рыцарского духа. Он не злопамятен, исполнен уважения к старым служителям своего отца и своей семьи, даже к тем из них, кто не очень-то этого и заслуживает. Он никого не обижает, верен слову, чрезвычайно добр. Невозможно не полюбить его. Его обожает народ, а Россия с его воцарением, можно сказать, задышала, чего не было на всем протяжении царствования его покойного отца.

Он, быть может, не столь театрален, как император Николай, но у меня нет и малейшего сомнения, что уже в ближайшие годы он во всех отношениях принесет больше блага своей стране, чем его отец за все время своего правления»[221]221
  Моту, Due de. Op. cit. P. 182–183.


[Закрыть].

Столь же тепло отзывался Морни и о Горчакове. «Мои отношения с князем Горчаковым, – писал он Наполеону в том же письме, – это не отношения между послом и министром, а отношения двух друзей, одинаково верящих во взаимную добрую волю и верность своих государей… Его прежняя политика согласуется с его новым положением; он рад установившемуся между нами согласию и делает все что может, дабы сохранить его»[222]222
  Ibid. Р. 183–184. По представлению Морни, Наполеон III в марте 1857 г. наградил Горчакова Большим крестом Почетного легиона. Со своей стороны, Александр II тогда же отметил заслуги графа Валевского в нормализации франко-русских отношений орденом ев. Андрея Первозванного. См.: АВПРИ. Ф. 133. Оп. 469. 1857 г. Д. 68. Л. 420; Д. 69. Л. 4–4 об.


[Закрыть].

Александр узнал о предстоящем отъезде Морни в первых числах декабря 1856 г. «Правда ли, что в скором времени я должен буду расстаться с вами? – спросил он его при личной встрече. – Поверьте, это будет для меня очень печальным событием. Вся моя семья, все здесь будут сожалеть о вашем отъезде».

«Сир, – ответил Морни, – государственные интересы требуют моего возвращения во Францию. Но тем доверием, которым Ваше Величество почтили меня, я непременно поделюсь с моим государем. И если однажды я счел бы, что могу принести больше пользы, служа здесь, а не во Франции, я, не колеблясь, пожертвовал бы своими частными интересами» [223]223
  Из письма Морни к Наполеону III от 9 декабря 1856 г. // Моту, Due de. Op. cit. P. 176–177.


[Закрыть].

Покидая Россию, граф де Морни увозил с собой не только приятные воспоминания. Вместе с ним 18 июня 1857 г. из Петербурга в Париж уезжала его юная супруга, графиня де Морни, урожденная княжна Трубецкая.

Как уже говорилось, Огюст впервые увидел Софи на приеме у императрицы Марии Александровны еще 8 августа 1856 г. Тогда, при первой встрече, он не успел выделить ее среди фрейлин, но уже очень скоро княжна полностью овладела воображением 44-летнего Морни. Посол императора французов использовал любую возможность, чтобы повидаться с юной фрейлиной – благо, череда приемов и балов в связи с продолжительными коронационными торжествами давала для этого множество удобных поводов.

Девушка принадлежала к одной из самых известных в России фамилий, но об ее отце в свете ходили самые разные слухи. Князь Трубецкой, считавшийся отцом Софьи, в царствование Николая I потерял все состояние и был лишен своих владений в результате многочисленных скандальных историй. Потом князь умер, а его вдова по каким-то причинам отправила малолетнюю дочь в Париж, где она воспитывалась в доме российского посланника Николая Дмитриевича Киселева, что породило слухи о его отцовстве. Кстати, там, еще задолго до приезда в Россию, девочку должен был встречать граф де Морни, близкий друг Киселева, но об этом он никогда и нигде не упоминал.

По другой версии, настоящим отцом Софи был сам император Николай, доверивший ее первичное воспитание Н.Д. Киселеву, подальше от Петербурга. В возрасте восьми лет княжну Трубецкую возвращают из Парижа и при содействии императрицы Александры Федоровны, супруги Николая I, помещают в Екатерининский институт, где, среди прочих, воспитывались и девушки из разорившихся дворянских семей.

В пятнадцать лет Софи Трубецкая выходит из института и поступает на службу к великой княгине Марии Александровне, супруге тогда еще наследника престола, став ее фрейлиной. Ко времени знакомства с графом де Морни княжне исполнилось восемнадцать лет. Это была красивая, стройная блондинка, обладавшая королевской осанкой, утонченностью манер и… твердым характером. Попытки искушенного покорителя женских сердец, каковым считался Морни, обольстить юную фрейлину натолкнулись на вежливый, но решительный отпор с ее стороны. Софья Трубецкая явно не относилась к числу женщин, расположенных к свободным отношениям, с которыми прежде приходилось иметь дело графу де Морни.

Русская княжна произвела столь глубокое впечатление на графа, что очень скоро убежденный холостяк стал обнаруживать самые серьезные намерения в отношении мадемуазель Трубецкой, которая с той поры стала отвечать ему взаимностью. Когда о намерении Морни узнал Наполеон, он попытался заставить брата отказаться от брака, по-видимому, считая его мезальянсом для представителя правящей династии Бонапартов. Он даже угрожал лишить Морни поста председателя Законодательного корпуса и не дать обещанного ему ранее титула герцога[224]224
  Морни получит титул герцога в 1862 г.


[Закрыть]. Но граф был непреклонен, и император, в конечном счете, вынужден был уступить.

Обручение Огюста и Софи произошло в октябре 1856 г. в Москве, за несколько дней до возвращения двора в Петербург. Там же, в Москве, в храме ев. Екатерины 19 января 1857 г. состоялось их венчание [225]225
  Ровно через год у них родится первенец-дочь, в 1859 г. – сын, в 1861 г. – второй сын, а в 1863 г. – вторая дочь.


[Закрыть].

А спустя полгода граф и графиня де Морни навсегда покинули Россию. Встреча с Софьей Трубецкой и женитьба на ней стала символическим завершением дипломатической миссии Морни и одновременно – личным воплощением его мечты о союзе с Россией.

Глава 4
Время надежд

Граф Киселев

С восстановлением дипломатических отношений и приездом в Петербург графа де Мории в качестве чрезвычайного и полномочного посла Наполеона III вставал вопрос о кандидатуре официального представителя Александра II при тюильрийском дворе. Выбор императора пал на ближайшего сподвижника его покойного отца, графа Павла Дмитриевича Киселева, занимавшего в то время пост министра государственных имуществ. О своем решении Александр уведомил графа де Мории на первой же аудиенции, данной французскому послу 7 августа 1856 г. При этом, говоря о Киселеве, царь особо подчеркнул: «Он был одним из самых близких друзей моего отца, и уже давно является и моим другом»[226]226
  Из депеши графа де Морни министру иностранных дел графу Валевскому от 8 августа 1856 г. // Archives des Affaires Etrangeres (далее – AAE). Correspondance politique. Russie. 1856. Vol. 212. Fol. 77–85 verso. См. также: Morny, Due de. Extrait des Memories. Une Ambassade en Russie, 1856. P., 1892. P. 63–80.


[Закрыть]. Эти слова означали, что в Париж Александр направляет не обычного дипломата, а человека, пользующегося его особой доверенностью.

Граф Киселев был одной из самых внушительных фигур Николаевского и начала Александровского царствований. Ему же выпала ответственная миссия по налаживанию отношений между Россией и Францией после окончания Крымской войны. Уже поэтому он заслуживает более подробного представления.

Павел Дмитриевич Киселев (1788–1872)[227]227
  О П.Д. Киселеве и его государственной деятельности см.: Акульшин П.В. Киселев Павел Дмитриевич // Отечественная история. Энциклопедия. Т. 2. М., 1996. С. 582–583; Булгаков Ф.И. Русский государственный человек минувших трех царствований (Граф П.Д. Киселев) // Исторический вестник. 1882. № 1. С. 128–155; № 3. С. 661–682; Гросул В.Я. Реформы в Дунайских княжествах и Россия. М., 1966; Дружинин Н.М. Государственные крестьяне и реформа П. Д. Киселева. Т. 1–2. М.-Л., 1946–1958; Заблоцкий-Десятовский А.П. Граф П.Д. Киселев и его время. Т. 1–4. СПб., 1882; Киселев Павел Дмитриевич // Русский биографический словарь.
  Т. Ибак-Ключарев. СПб., 1897. Репр. воспроизв. М., 1994. С. 702–717; Орлик О.В. П.Д. Киселев как дипломат. Органические регламенты Дунайских княжеств // Российская дипломатия в портретах. М., 1992. С. 151–166; Румянцев Р.А. Павел Дмитриевич Киселев // Вопросы истории. 2008. № 12. С. 50–60.


[Закрыть] принадлежал к старинному дворянскому роду, ведущему начало с середины XVI в. Его отец, друживший с Н.М. Карамзиным, Ф.В. Ростопчиным и И.И. Дмитриевым, служил в Москве помощником управляющего Оружейной палатой. Двум своим сыновьям он дал достаточно скромное домашнее образование. В отличие от младшего брата, Николая, окончившего в 1823 г. курс в Дерптском университете со степенью кандидата, Павел Дмитриевич всю жизнь восполнял недостаток знаний самообразованием; он много читал, а по роду многообразной деятельности постоянно общался с весьма сведущими в разных областях людьми. Так или иначе, но Петербургская академия наук в 1855 г. сочтет его достойным избрания в свои почетные члены.

С юных лет он был близок с П.А. Вяземским и А.И. Тургеневым, познакомившими Киселева с образом мыслей и идеалами лучших представителей тогдашней столичной молодежи. В сознании Павла Дмитриевича до конца дней причудливо соединялись консервативные убеждения, внушенные строгим семейным воспитанием, и либеральные мечтания, вынесенные из общения с друзьями, будущими декабристами.

Начало его службы в 1805 г. было связано с Коллегией иностранных дел, но год спустя, Павел Дмитриевич перевелся корнетом в л. – гв. Кавалергардский полк, где встретился и подружился с будущими видными деятелями Александровского и Николаевского царствований – А.А Закревским, А.С. Меншиковым и А.Ф. Орловым. Дружба с ними во многом облегчит его стремительную карьеру.

В Отечественную войну 1812 года кавалергард Киселев отличился в Бородинском сражении, после чего был назначен адъютантом к генералу графу М.А. Милорадовичу, при котором состоял до взятия Парижа в марте 1814 г. Всего за время войны с Наполеоном ротмистр Киселев участвовал в 25 сражениях, был отмечен четырьмя орденами и золотой шпагой с надписью «За храбрость». Но главное – он обратил на себя внимание императора Александра I, сделавшего его в апреле 1814 г. своим флигель-адъютантом и доверявшего ему важные поручения. Киселев был в императорской свите на Венском конгрессе и сопровождал государя в его поездках по европейским странам и по России.

Осенью 1815 г. в Берлине произошло близкое знакомство Павла Дмитриевича с великим князем Николаем Павловичем. Киселев, к тому времени уже полковник, был свидетелем помолвки младшего брата царя с принцессой Шарлоттой, чем обеспечил себе неизменное расположение будущей императорской четы.

Судя по всему, Киселев уже тогда не остался равнодушен к веяниям времени, порожденным недавно завершившейся войной против Наполеона. На волне патриотизма в обществе начались разговоры о необходимости ликвидировать постыдное крепостное право. В 1816 г. флигель-адъютант полковник Киселев представил императору Александру I записку «О постепенном уничтожении рабства в России», где утверждал, что гражданская свобода есть основание народного благосостояния и что нельзя более мириться с униженным положением миллионов земледельцев в Российской империи. Это был один из первых документов, где обосновывалась необходимость отмены крепостного рабства. Обращение Киселева к крестьянскому вопросу не было только данью модным веяниям времени. Этот вопрос интересовал Павла Дмитриевича глубоко, по-настоящему, что покажет его дальнейшая государственная деятельность.

Записка Киселева была прочитана высочайшим адресатом, но, как и другие аналогичные предложения на эту тему, оставлена без последствий. Сам же Киселев в 1817 г. был произведен в генерал-майоры, а в начале 1819 г. назначен начальником штаба 2-й армии, штаб которой находился в местечке Тульчин, Подольской губернии. Прибыв на место, Киселев энергично взялся за наведение порядка в армии, где провел целый ряд нововведений к неудовольствию графа А.А. Аракчеева, пытавшегося добиться его отставки. Однако Александр I не дал в обиду своего любимца, а после высочайшего смотра 2-й армии в 1823 г. пожаловал Киселева в генерал-адъютанты.

В Тульчине Киселева застало выступление декабристов, многие из которых – П.И. Пестель, А.П. Юшневский, В.П. Ивашев, А.П. Барятинский, М.А. Фонвизин и др. – служили под его началом и близко с ним общались. В «злоумышлении» оказались замешаны и три адъютанта генерала Киселева – И.Г. Бурцев, Н.В. Басаргин и П.В. Абрамов. Известно, что перед арестом полковника Бурцева генерал Киселев позволил ему уничтожить компрометирующие бумаги, что, надо сказать, смягчило его участь. Проведя полгода в Петропавловской и Бобруйской крепостях, Бурцев был допущен к продолжению службы, а в период русско-турецкой войны 1828–1829 гг., получил орден св. Георгия 4-й степени и чин генерал-майора.

Киселев был дружен с М.Ф. Орловым, С.П. Трубецким и С.Г. Волконским. После поражения восстания пошли разговоры о его причастности к заговору, и Киселеву пришлось даже писать объяснительное письмо новому императору. Николай I благосклонно принял объяснения Киселева и оставил его в прежней должности. Свидетельством высочайшего расположения стало приглашение генерала Киселева на коронационные торжества в Москву и награждение его орденом св. Владимира 2-й степени.

С началом в 1828 г. войны с Турцией Киселев принимает непосредственное участие в боевых действиях и получает чин генерал-лейтенанта. По окончании войны он назначается временным правителем оккупированных Дунайских княжеств (Молдавии и Валахии), где за четыре с половиной года провел целый ряд прогрессивных реформ, заложивших основы будущей румынской государственности.

Административная деятельность Киселева в Дунайских княжествах получила полное одобрение Николая I, который в 1834 г. вызвал его в Петербург, произвел в генералы от инфантерии и назначил членом Государственного Совета, а через год ввел в Секретный комитет по рассмотрению вопроса о крестьянской реформе. Последнему назначению предшествовал продолжительный разговор Киселева с государем, которому он доказывал необходимость освобождения крестьян. «…Мы займемся этим когда-нибудь, – сказал Николай Киселеву в ходе разговора. – Я знаю, что могу рассчитывать на тебя, ибо мы оба имеем те же идеи, питаем те же чувства в этом важном вопросе, которого мои министры не понимают и который их пугает. Видишь ли, – продолжал император, указывая рукой на картоны, стоявшие на полках кабинета; – здесь я со вступления моего на престол собрал все бумаги, относящиеся до процесса, который я хочу вести против рабства, когда наступит время, чтобы освободить крестьян во всей империи»[228]228
  Цит. по: Исторический вестник. 1882. № 3. С. 667.


[Закрыть].

Поскольку столь смелый шаг для многих в окружении императора, да и для самого Николая Павловича, представлялся чреватым непредсказуемыми последствиями, было решено начать с создания особой системы управления для т. н. казенных (государственных) крестьян, составлявших 34 % российского крестьянства. Организовать это важное дело император поручил Киселеву, назначенному в 1838 г. министром государственных имуществ. В 1839 г. Николай I возвел своего ближайшего сподвижника в графское достоинство.

На посту министра, который он занимал без малого двадцать лет, Киселев в 1837–1841 гг. провел реформу, получившую его имя. Сам Павел Дмитриевич считал это первым шагом в решении наболевшего крестьянского вопроса. Правда, в конце 1840-х гг., когда под влиянием революционной волны, прокатившейся по Европе, Николай I охладел к делу освобождения крестьян, Киселев, также всерьез опасавшийся крестьянских бунтов, поддержал мнение императора, посчитав преждевременной отмену крепостного права. Тем не менее, вся его предшествующая деятельность на этом направлении снискала ему в обществе устойчивую репутацию «эмансипатора».

С воцарением в 1855 г. Александра II, обнаружившего твердое намерение покончить с крепостным правом, все ожидали, что дело это будет поручено графу Киселеву Каково же было всеобщее удивление, когда молодой император, по существу, отказался востребовать богатый административный опыт Киселева, отправив его послом во Францию, что сам Павел Дмитриевич воспринял едва ли не как опалу По всей видимости, Александр II хорошо знал, что к концу предыдущего царствования «эмансипатор», под влиянием своего августейшего благодетеля, разуверился в возможности положительного и тем более скорого решения крестьянского вопроса. Вместе с верой в нем иссякла и былая энергия, а Александр в то время нуждался именно в убежденных и энергичных помощниках в деле решения крестьянского вопроса.

Удаление Киселева из Петербурга в момент, когда там готовились приступить к тем самым реформам, о которых Павел Дмитриевич мечтал с молодых лет, император обставил со всей возможной деликатностью. Он настойчиво убеждал семидесятилетнего Киселева в огромной важности возобновления прерванных в 1854 г. отношений с Францией и в необходимости сближения с ней, наметившегося в ходе Парижского мирного конгресса. И, действительно, в тот период посольство в Париже было первым по значению для российской дипломатии. Александр просил Киселева принять новое назначение как личную услугу, оказываемую государю. В Париже ему нужен доверенный и одновременно такой авторитетный человек, как граф Киселев.

Отставку Киселева с министерского поста Александр I сопроводил выпуском памятной медали в его честь. Он предложил Павлу Дмитриевичу самому назвать своего преемника на посту министра государственных имуществ и утвердил его предложение. Делалось все, чтобы не задеть самолюбия почтенного сановника.

В связи с этим представляет интерес характеристика Киселева, данная в 1858 г. временным руководителем французской дипломатической миссии в Петербурге Шарлем Боденом. Высоко оценивая его способности, дипломат вместе с тем считал графа Киселева типичным представителем минувшей николаевской эпохи, и по этой причине мало способным для решения новых задач, стоявших перед Россией. «Умнейший человек, который с молодых лет обнаруживал задатки выдающегося государственного деятеля, и он, несомненно, стал таковым, – писал Боден о Киселеве, – несмотря на весь тот гнет, которому на протяжении тридцатилетнего царствования императора Николая подвергались мыслящие люди в России. Те, кто желал сохранить независимость сознания, были отстранены от участия в государственных делах; те же, кто хотел сделать карьеру, были вынуждены подчинить свой разум, образ мыслей и понимание происходящего, гнету этого человека [Николая], который на протяжении тридцати лет действовал вопреки подлинным интересам России. <…> Граф Киселев, – резюмировал французский дипломат, – являет собой один из самых ярких примеров такого рода. Результатом тридцатилетнего опьянения [властью] стали для него полнейший скептицизм в политике, закоснелый эгоизм и абсолютное равнодушие ко всему, что касается добра и зла – три чувства, характерные для всех деятелей, прошедших школу императора Николая»[229]229
  ААЕ. Memories et Documents. Russie. Vol. 45. Fol. 101 verso – 102 verso.


[Закрыть].

Несмотря на обнадеживания императора, Киселев отправлялся в Париж в невеселом настроении, отчетливо понимая, что пик его карьеры безвозвратно пройден. В одном из писем к брату, служившему тогда посланником при римском и тосканском дворах, он писал перед отъездом в Париж: «Без грусти не могу думать об этом крупном повороте в моей жизни. Достанет ли меня? Буду ли я настолько счастлив, чтобы выполнить мое назначение? Или я должен пасть и кончить мою 50-летнюю карьеру – par un fiasco?». «…Мое положение – в тумане, который я не могу рассеять, – писал он Николаю Дмитриевичу в другом письме. – Затем, меня страшит эта деятельная жизнь, которая не по моим летам» [230]230
  Цит. по: Заблоцкий-Десятовский А.П. Указ соч. Т. 3. С. 7, 9.


[Закрыть].

Видимо, он смутно догадывался о тех трудностях, которые возникнут у него при исполнении возложенной на него миссии. Причем, надо сказать, немалую часть этих трудностей он будет создавать себе сам. Обласканный двумя предыдущими государями – Александром I и Николаем I, – привыкший за восемнадцать лет пребывания в кресле министра напрямую решать вопросы с императором, граф Павел Дмитриевич с трудом будет мириться с необходимостью подчинять свою посольскую деятельность инструкциям министра иностранных дел князя А.М. Горчакова. Может быть, он рассматривал последнего как лишнего посредника между собой и государем. Кто знает?.. Так или иначе, но отношения между Киселевым и Горчаковым с самого начала приобрели несколько натянутый характер.

По всей видимости, Киселев слишком прямолинейно трактовал свой официальный статус личного представителя российского императора при Наполеоне III, и полагал, что он-то и есть единственный посредник между двумя монархами. Между тем в Париже в это время находился еще один представитель России – барон Ф.И. Бруннов. Он оставался там после окончания работы Парижского конгресса и отъезда графа А.Ф. Орлова, ожидая назначения нового посла. И хотя миссия Бруннова носила временный характер – он представлял Россию на Парижской конференции по разграничению в Дунайских княжествах, – Киселев не скрывал своего недовольства таким двойным представительством.

1 июля 1856 г. князь Горчаков отправил в Париж шифрованную телеграмму, уведомив барона Бруннова о назначении Киселева. Одновременно министр иностранных дел поручил выяснить, как отнесется к этому назначению император французов[231]231
  Архив внешней политики Российской империи (далее – АВПРИ). Ф. 133 (Канцелярия). Оп. 469. 1856 г. Д. 153. Л. 86.


[Закрыть].

В своей первой депеше из Петербурга (10 июля 1856 г.) прибывший туда французский поверенный в делах Шарль Боден назвал графа Киселева наиболее вероятным кандидатом на пост русского посла в Париже. При этом он счел нужным отметить, что Киселев, будучи главой временной администрации Дунайских княжеств (Молдавии и Валахии) оставил там о себе самую добрую память. Введенная им в княжествах система управления, подчеркнул Боден, «обеспечила этой несчастной стране период спокойствия и относительного процветания, которых прежде она никогда не знала» [232]232
  ААЕ. Correspondance politique. Russie. 1856. Vol. 212. Fol. 31 recto verso. Боден – Валевскому, 10 июля 1856 г.


[Закрыть].