Текст книги "Александр II и Наполеон III. Несостоявшийся союз (1856–1870)."

Затем Морни высказал свое мнение о князе Горчакове, ближайшем сподвижнике императора. «Это умный, живой человек, который демонстрирует независимость и свободно высказывает свои мысли, – писал Морни. – Он не скрывает, что отныне торжествует его система и уверяет, что император принял его программу действий. Суть этой программы в следующем:

Россия впредь никогда не должна ссориться с Францией, которая, по многим причинам, является ее подлинным союзником. Франция – это великая и хорошо управляемая нация. Император Наполеон пользуется безоговорочной поддержкой своего народа.

Горчаков помнит, как приветливо обходилась с ним королева Гортензия; он хранит талисман, который она ему подарила во время его пребывания в Италии. Император Александр, в бытность его наследником престола, не одобрял политики императора Николая. Он понимает интересы императора Наполеона – в том, куда и каким образом вести французский народ, и он не имеет намерений ни препятствовать ему, ни каким-то образом ограничивать его устремления, и он был бы счастлив однажды прийти к тому, чтобы между двумя императорами установились прочные и долгосрочные отношения, не задевающие Англию. Наконец, он [Горчаков] остался бы полностью удовлетворен, если бы ему удалось сохранить нынешнюю ситуацию: очень хорошие отношения с Францией, хорошие – с Англией, и очень плохие – с Австрией. Он намерен ускорить восстановление России после случившегося с ней падения, и эти его намерения можно понять».

«Вот почему я вам советую, – подчеркнул Морни, адресуясь к Наполеону: подумайте, нельзя ли пойти на какие-то непринципиальные уступки в отношении императора России ради достижения согласия с ним. Поверьте, я не нахожусь под его обаянием, я все принимаю здесь со спокойной учтивостью. Я ни о чем [их] не прошу и ничего не обещаю. Но я не могу не считаться с мнением французов, проживающих в этой стране на протяжении тридцати лет. Они никогда не видели ничего подобного, они преисполнены гордости за то, как нас здесь принимают, как с нами обходятся, и в каком привилегированном положении находится здесь Франция.

Мое глубокое убеждение состоит в том, – констатировал Мории, – что нам предпочтительней и легче договориться с Россией, нежели с Германией, которая в душе нас ненавидит. Я убежден, что было бы полезно рассмотреть какие-то проекты на будущее. Скоро в Париж возвращаются наши генералы, спросите об их впечатлениях и сравните с моими наблюдениями, которые я вам искренне изложил. Что бы вы ни решили, я думаю, вы не будете сожалеть, что направили меня в Россию, где я не произвел плохого впечатления».

Мории поделился с императором и другими своими наблюдениями о стране пребывания. «Наилучшее впечатление оставляет о себе армия, в особенности кавалерия, она великолепна, – писал он. – Армия находится в центре внимания императора и великих князей, которые занимаются ею с полным знанием дела. Со своей стороны, армия, здоровая в своей основе, фанатично предана [императору]. Однако ее командным кадрам явно не достает индивидуальной инициативности. Офицеры великолепно воспитаны, вежливы, говорят по-французски и по-немецки, прекрасно держатся в седле. Их усердие поощряется многочисленными и разнообразными наградами».

Не обошел Мории вниманием и самый насущный для России середины XIX века вопрос – крепостное право. «Аристократы уже не напоминают бывших бояр. Крепостное право для них теперь не больше чем слово, чего не скажешь о мелких провинциальных помещиках. Совершенно искренне пытаются найти решение этого [злополучного] вопроса, тормозящего развитие сельского хозяйства. Однако решение представляется очень трудным, так как крестьянин совершенно убежден в том, что если сам он и принадлежит своему господину, то уж земля-то принадлежит ему, крестьянину. Можно легко предположить, что когда однажды ему скажут: «Ты свободен», он немедленно потребует землю. Надо сказать, что государственные крестьяне здесь уже не рабы. Вообще же, слово «раб» предпочитают не использовать, заменяя его понятием «собственность».

По мнению Морни, с которым решительно не согласился бы его соотечественник, небезызвестный маркиз де Кюстин, побывавший в России в 1839 г., «злоупотребления здесь редки, они сурово пресекаются императором и осуждаются общественным мнением».

«Народ на улицах – это в большинстве своем вчерашние крестьяне, ставшие горожанами; он добр и послушен, – продолжал делиться своими наблюдениями Мории. – Здесь почти не видно присутствия полиции во время различных празднеств. Народ повсюду имеет свободный доступ, его можно встретить даже в дворцовых прихожих. Император может свободно и без всякого сопровождения, утром или вечером, выйти из дворца и отправиться на прогулку – пешком, верхом или в коляске, посреди уличной толпы. Видя такое, невольно начнешь размышлять о том, какими могут быть отношения между правителями и народами», – мечтательно заключил Мории, имея в виду, что такое положение вещей совершенно немыслимо на его родине, где со времен убийства Генриха IV французские монархи никогда не чувствовали себя в безопасности в окружении своих подданных.

В череде нескончаемых приемов и балов Мории не забывал о главном – о цели своей миссии. Инструкции, полученные им еще в Париже, а также письма графа Валевского, поступавшие в Петербург и Москву[157]157
  См.: ААЕ. Correspondance politique. Russie. 1856. Vol. 212. Fol. 89–97.


[Закрыть], ориентировали Мории на достижение трех основных целей: добиться от России выполнения условий Парижского мира, и прежде всего территориального разграничения в Дунайских княжествах и на Кавказе; склонить Александра II и его министра иностранных дел князя Горчакова к заключению тройственного союза между Францией, Россией и Англией; прояснить уровень напряженности между Петербургом и Веной, имея в виду планы Наполеона III в Северной Италии, традиционно считавшейся сферой австрийского влияния. Между тем император французов давно присматривался к Савойе и Ницце. Кроме этого, инструкции предусматривали желательность подписания с Россией торгового трактата, хотя сам Мории мечтал о большем – о союзном договоре.

Самым простым делом для Мории оказалось выяснение отношения Александра II к императору Австрии Францу-Иосифу I. Собственно говоря, оно не было секретом для тюильрийского двора еще со времени Парижского мирного конгресса, где граф Орлов едва скрывал неприязнь к австрийскому представителю графу Карлу-Фердинанду Буолю-Шауэнштейну. Но в том, насколько эта неприязнь распространяется на Габсбургскую империю и ее монарха, Мории убедился при личных контактах с Александром II.

Беседуя как-то в Москве с полюбившимся ему французским послом, царь разоткровенничался: «Верьте мне, отец мой питал величайшее удивление и глубокое сочувствие к императору Наполеону, и никто более его не рукоплескал государственному перевороту и его последствиям. Позвольте мне рассказать подробность, вам, быть может, неизвестную, которая даст вам возможность оценить по достоинству поведение каждого. Когда учреждалась империя во Франции и никто уже не сомневался в том в Европе, австрийский кабинет в предвидении этого события выразил надежду, что Россия не признает императора Наполеона в форме, установленной для законных европейских государей. Не мне обвинять моего отца. Он считал себя, может быть, слишком носителем преемственных преданий, но, конечно, он меньше бы придерживался их, если бы не последовало помянутое приглашение. Не могу спокойно говорить о таком поведении Австрии здесь, в этом самом кабинете в Кремле, в Москве, вспоминая, что тут я был свидетелем получения моим отцом просьбы о помощи императора австрийского и отдачи им немедленных приказаний, сохранивших Францу-Иосифу его корону[158]158
  Речь идет о военной интервенции 1849 г. Венгрии, предпринятой Николаем I по настоятельной просьбе Франца-Иосифа I. Венгерская революция против австрийского господства была тогда подавлена с помощью русских штыков, что спасло Габсбургскую империю от распада. – П.Ч.


[Закрыть]. О! Эта Австрия! Какая коварная политика! Теперь она ищет оправдать себя, приписывает вам, Франции, почин в требовании территориальной уступки в Бессарабии»[159]159
  Татищев С. С. Александр II. Его жизнь и царствование. М., 2005. С. 186.


[Закрыть].

Мории стал убеждать Александра, что интересы Франции не имеют ничего общего с тем, что пытается внушить Австрия. «Достаточно посмотреть на карту, – сказал посол, – чтобы стало понятно, где и чей присутствует интерес и от кого могут исходить соответствующие инициативы»[160]160
  Моту, Due de. Op. cit. P. 106–107.


[Закрыть]. Лучший способ избежать подобных недоразумений, добавил Мории, – обсуждать все текущие политические вопросы непосредственно с императором французов.

Более сложным оказался для Мории вопрос об исполнении Россией решений Парижского мира о демилитаризации районов недавних военных действий и демаркации границ. Сложность во многом проистекала от давления, которому подвергалась здесь Россия со стороны Англии, Австрии и, разумеется, Турции, требовавших немедленного вывода русских войск из Карса и территориальных уступок в Дунайских княжествах. По условиям мира 1856 г. (ст. 30), Россия уступала Турции дельту Дуная, которая была присоединена к Добрудже, непосредственному владению Порты, и юго-западную часть Бессарабии (район Измаила), которая вошла в состав княжества Молдавия. Но как только началось уточнение новой русско-турецкой границы в районе населенного болгарами городка Болград на р. Ялпух, при впадении ее в одноименное озеро, выяснилось, что Россия и ее партнеры по переговорам по-разному смотрят на карту делимитации этих границ. Многое стало зависеть от позиции Франции, взявшей на себя роль арбитра между спорящими сторонами. По ее инициативе, стороны согласились на созыв в Париже международной конференции для рассмотрения спорных вопросов[161]161
  См. об этом: Международные отношения на Балканах 1856–1878 гг. М., 1986. С. 113–115.


[Закрыть].

Еще до начала ее работы Мории и Горчаков начали обсуждение темы делимитации границы. Их переговоры, начавшиеся в Москве, продолжились после возвращения двора в Петербург в середине октября 1856 г. Александр и его министр иностранных дел дали понять послу Наполеона III, что рассчитывают в разрешении возникших противоречий на содействие императора французов.

9 ноября 1856 г. Мории сообщил Валевскому о своей встрече с Горчаковым, который передал ему слова Александра II: «Император, мой государь, поручил мне сказать вам, что он передает в руки императора Наполеона разрешение всех существующих разногласий. Он уполномочивает его передать Турции в полное владение Змеиный о-в и дельту Дуная, уступить Болград и Молдавию в обмен на то, что [император французов] сочтет справедливым. Принимая столь трудное решение, император Александр рассчитывает на лояльность и твердость императора Наполеона в том, чтобы побудить каждую из договаривающихся держав к строгому выполнению всех условий Парижского договора»[162]162
  Ibid. Р. 132–133. Во исполнение достигнутой Морни в Петербурге договоренности, на заседании международной комиссии по делимитации новой русско-турецкой границы французский военный эксперт полковник Бессон предложил обменять уступку туркам Болграда на территорию общей площадью 329 кв. верст к западу от Одессы, переходящую к России. – П.Ч.


[Закрыть].

«Я спешу немедленно сообщить вам, мой дорогой граф, эту радостную новость, венчающую ту трудную работу, которая была проделана во имя восстановления спокойствия в Европе, – писал Мории по этому поводу министру иностранных дел Валевскому. – Мне остается лишь выразить глубокое удовлетворение тем, что с самого первого дня приезда в Санкт-Петербург я встретил здесь полное доверие со стороны императора Александра и князя Горчакова»[163]163
  Моту, Due de. Op. cit. P. 133–134.


[Закрыть].

Вскоре из Парижа был получен ответ, с которым Мории ознакомил Горчакова. «Его Величество, – писал Валевский, – глубоко тронут доверием императора Александра, передавшего ему заботу о разрешении противоречий, которые разделяют державы, подписавшие Парижский договор. Отказываясь от требований на владение Болград ом и соглашаясь на передачу Турции Змеиного острова и дельты Дуная, Россия приобретает очевидную признательность Европы, и император счастлив видеть в этой двойной уступке новое проявление возвышенных и миролюбивых устремлений, которые постоянно демонстрирует император Александр…»[164]164
  АВПРИ. Ф. 133. Оп. 469. 1856 г. Д. 74. Л. 78–78 об. Валевский – Морни, 29 ноября 1856 г.


[Закрыть]. После этой благородной уступки со стороны России, по мнению министра иностранных дел Франции, более не остается препятствий для полного исполнения ст. 30-й мирного договора. Решение проблемы Дунайских княжеств, нейтрализация Черного моря и закрытие проливов, подчеркивал Валевский, – это «три главных условия поддержания европейского равновесия»[165]165
  Там же. Л. 79 об -80.


[Закрыть].

Морни настоятельно советовал министру иностранных дел с вниманием отнестись к тому доверию, которое Россия оказывает Франции в вопросе урегулирования ее противоречий с Англией, Австрией и Россией, подчеркнув, что в Петербурге убеждены в том, что именно Англия и Австрия нарушают Парижский мирный договор[166]166
  Еще в конце октября 1856 г. Морни сообщал Валевскому о «вызывающем поведении британской дипломатии в отношении России», крайне раздраженной неоднократным появлением английских военных кораблей у берегов Одессы и Керчи. А продолжающаяся австрийская оккупация Дунайских княжеств, по мнению посла, дает основания России, со своей стороны, не спешить с исполнением предписаний Парижского мира. Все это, «как мне кажется, служит для нее убедительным оправданием», добавил Морни. // ААЕ. Correspondance politique. Russie. 1856. Vol. 213. Fol. 70 recto verso. Морни – Валевскому, 25 октября 1856 г.


[Закрыть]. «Франция, – писал Морни, – могла бы здесь сыграть примиряющую роль», так как на императора Наполеона в Петербурге смотрят как на «арбитра Европы»[167]167
  Депеша от 25 ноября 1856 г. // Моту, Due de. Op. cit. P. 150–151.


[Закрыть].

Хорошо зная о приверженности Наполеона III союзу с Англией, Морни, тем не менее, в письме к Валевскому рискнул высказаться достаточно определенно. «Я, конечно, не считаю, что необходимо пожертвовать английским союзом; я не полагаю также, что [надо] менять старых друзей на новых; это было бы и недостойно, и нечестно, – писал он; – но нужно, чтобы верность была взаимной, нужно, чтобы жертвы в этом союзе были равными с той и с другой стороны, и особенно важно, чтобы свидетельства дружбы… проявлялись в равной степени. Без этого, поверьте, как в Европе, так и во Франции, скажут, что мы занимаемся обманом, что мы боимся Англии, что мы находимся в зависимости от нее. Кстати, об этом уже говорят довольно часто. И потом – с англичанами нужно обходиться твердо и без всяких уверток»[168]168
  Ibid. P. 152.


[Закрыть]. «Русское правительство ведет себя очень лояльно и деликатно по отношению к нам», – не преминул добавить посол[169]169
  Ibid. P. 155.


[Закрыть].

В другом письме он еще более определенно высказался о франко-английском союзе. «Это уже не союз, это – зависимость», – писал Морни Валевскому. А вот Александр II и князь Горчаков, по его убеждению, преисполнены «самого искреннего желания быть в тесном союзе с императором Наполеоном, с Францией»[170]170
  Carmona М. Op. cit. Р. 307.


[Закрыть]. «Уверяю вас, что Россия – единственная держава, которая полностью одобрит усиление Франции. […] А что англичане! Посмотрите, как они вели себя в Константинополе, в Вене, в Турине, в [Дунайских] княжествах? Разве не они повсюду оспаривали политику императора? […] Англичан я боюсь как огня, – подчеркнул Морни. – Что касается императора России, – а я его очень хороню изучил, – то я убежден, что на него можно положиться. Это человек чести»[171]171
  Моту, Due de. Op. cit., P. 137–139.


[Закрыть]. Таким образом, Морни не скрывал, что предпочел бы союз с Россией «зависимости» от Англии, но в этом вопросе его мнение не разделял Наполеон, стремившийся к тройственному союзу, о чем еще будет сказано.

Предостережения Морни относительно выполнения условий мирного договора были вполне обоснованными. После достижения принципиальных договоренностей по делимитации границы в Дунайских княжествах давление Англии и Австрии на Россию не только не ослабло, но даже усилилось. Выдвигались все новые и новые претензии на несоблюдение ею условий мирного договора, что вызывало болезненную реакцию в Петербурге. Однажды Александр откровенно высказался по этому поводу в беседе с Морни. «Я считаю, что поведение англичан и австрийцев со всей очевидностью идет вразрез со статьями [Парижского] договора, – заявил царь. – Я намеревался протестовать, но вы мне в этом помешали, вместо того чтобы помочь. Более того, император [Наполеон] постоянно щадит английское правительство. Когда Бруннов[172]172
  Барон Ф.И. Бруннов временно возглавлял российскую дипломатическую миссию в Париже в ожидании приезда графа П.Д. Киселева, назначенного послом во Франции. – П.Ч.


[Закрыть] говорил с ним в Компьене о нарушении договора, император не проронил ни единого слова. Откровенно говоря, я боюсь, как бы отношения с Англией не доминировали в его сознании над всем остальным, даже над европейским правом, и я не скрываю перед вами моего беспокойства. Я сделал все, о чем вы меня просили, в моей политике я следовал за вами, и я готов продолжать действовать таким же образом. Но я должен быть уверенным, что моя обеспокоенность не имеет оснований»[173]173
  Из письма графа Морни императору Наполеону от 9 декабря 1856 г. // Моту, Due de. Op. cit. P. 173–174.


[Закрыть].

Морни, крайне обеспокоенный этим первым у Александра II проявлением недовольства поведением Франции, поспешил рассеять его подозрения. «Сир, верьте императору Наполеону…, он знает, что делает, – убеждал Морни царя. – Кто вам сказал, что он не проявляет должной твердости в отношении английского кабинета? Он делает это не демонстративно, без публичных угроз, не вредя делу. Я очень хорошо знаю императора. Он любит и уважает Англию. Это великая и благородная страна. Но я даю вам мою голову под заклад, что если бы Англия или какая-то другая держава пошла на очевидное нарушение договора, император [Наполеон] был бы первым, кто воспротивился этому»[174]174
  Ibid. Р. 174–175.


[Закрыть].

Одновременно Морни прилагал все усилия к тому, чтобы убедить тюильрийский кабинет в необходимости дать Александру II более прочные доказательства приверженности к сближению и сотрудничеству с Россией. Немалое значение в этом, по его убеждению, будет иметь уверенность России в том, что император Наполеон употребит свое влияние на то, чтобы все участники Парижского мирного договора, а не только Россия, строго следовали его постановлениям. Это очень важно, «если мы намерены сохранить здесь влияние и отношения уважительного доверия», считал посол[175]175
  ААЕ. Correspondance politique. Russie. 1856. Vol. 213. Fol. 70 recto verso. Морни – Валевскому, 9 декабря 1856 г.


[Закрыть].

Самым трудным для графа де Морни поручением в его дипломатической миссии оказался вопрос о возможности заключения тройственного союза между Францией, Англией и Россией. Еще до того, как он возложил на себя императорскую корону, Наполеон III пришел к убеждению в жизненной важности для Франции (и для династии Бонапартов) поддержания «сердечного согласия» с Англией. В этом вопросе император французов, как уже отмечалось, в корне расходился со своим великим дядей, считая, что противоборство Наполеона I с Англией было его трагической ошибкой, обусловившей падение Первой империи. В отношении к Англии Наполеон III стал продолжателем линии Луи-Филиппа на «сердечное согласие» с владычицей морей, но в отличие от «короля-гражданина» он намерен был проводить более активную европейскую политику с явным желанием «округлить» границы Франции, прежде всего на юге. После окончания Крымской войны Наполеон желал закрепить за собой роль неформального арбитра Европы, а для этого необходимо было уравновесить возросшее влияние Англии союзом с Россией, отодвинув на второй план Австрию и Пруссию. В практической плоскости речь шла о преобразовании «оси Париж – Лондон» в «треугольник Париж – Лондон – Петербург».

Но именно на этом направлении Наполеон III натолкнулся на серьезное препятствие, оказавшееся непреодолимым. Он явно не учел того высокого уровня напряженности, который был характерен для русско-английских отношений, и той неприязни к Англии, которая была свойственна российской правящей элите (к слову сказать, неприязнь была взаимной). Именно Англию в Петербурге считали истинной виновницей Крымской войны, и не намерены были спокойно взирать на продолжавшиеся по ее окончании британские происки в районе Средиземноморья (Греция, Неаполь) и на ближних подступах к России – в Турции, на Кавказе и в Персии.

С первых дней своего пребывания в Петербурге граф де Мории в полной мере осознал то состояние напряженности, которое было характерно для русско-английских отношений. О своем недовольстве британской политикой ему откровенно говорили и император Александр, и князь Горчаков. Но поскольку тройственный союз стал для Наполеона III подлинной “idee fixe”, Морни, выполняя волю императора, постоянно возвращался к этой теме в разговорах с царем и его министром. В одном из конфиденциальных писем к Горчакову он отмечал: «…Я глубоко убежден, что для спокойствия в мире необходимо, чтобы три великие державы [Франция, Англия и Россия] пришли к полному согласию между собой, чтобы между ними утвердились отношения взаимного доверия и уважения. Мы вполне могли бы этого достигнуть…», – завершал свою мысль Мории[176]176
  АВПРИ. Ф. 133. Оп. 469. 1856 г. Д. 74. Л. 38.


[Закрыть], впрочем, не совсем уверенно, так как и сам не верил в то, что говорил. «Мир подписан, Россия возобновила отношения с тремя великими державами, но ее отношение к каждой из них никогда не было одинаковым, – писал Морни графу Валевскому 25 октября 1856 г. – Россия пришла к заключению, что Австрия проявила очевидную неблагодарность, а Англия относится к ней более недоброжелательно, чем Франция»[177]177
  ААЕ. Correspondance politique. Russie. 1856. Vol. 213. Fol. 71.


[Закрыть].

Морни констатировал отсутствие всякого интереса к идее тройственного союза у своих собеседников в Петербурге. И император, и его министр иностранных дел вежливо выслушивали посла, но ничем не обнадеживали, хотя давали понять – России предпочтителен двусторонний союз с Францией, без участия Англии, а к этому Наполеон не был готов.

Морни конечно не мог знать содержания конфиденциального отчета Министерства иностранных дел, представленного князем Горчаковым на высочайшее имя, но он вполне мог бы подписаться под многим из того, о чем там говорилось. Это прежде всего касалось Англии, которую Горчаков характеризовал как «самое враждебное России государство», не имеющее ни малейших намерений «полностью отказаться от традиционных принципов своей политики»[178]178
  АВПРИ. Ф. 137 (Отчеты МИД). On. 475. Отчет за 1856 г. Д. 40. Л. 8, 18 об.


[Закрыть]. Как и Морни, Горчаков не верил в безоблачность франко-британских отношений. «У Англии и Франции – слишком различные глубинные интересы, чтобы их близость могла быть продолжительной, – убежденно писал министр иностранных дел России. – Рано или поздно, в реальной политике они неизбежно разойдутся…»[179]179
  Там же. Л. 20 об.


[Закрыть]. Одним словом, констатировал русский министр, у России нет никаких оснований поддерживать идею Наполеона III. «…Но мы сохраняем молчание в вопросе тройственного союза, – добавлял Горчаков, – оставляя возможность тюильрийскому кабинету сформулировать его планы более определенно, прежде чем мы выскажем наше мнение о его практической ценности»[180]180
  Там же. Л. 19 об.-20.


[Закрыть].

Окончательно убедившись в тщетности своих стараний на этом направлении, Морни переключился на другое важное дело. Если не представляется возможным решить вопрос о тройственном политическом союзе, то нельзя ли подписать с Россией двусторонний коммерческий трактат? На это он имел из Парижа соответствующие полномочия.