Текст книги "Урок ловиласки"

– Куда смотрели?! – заорала она. – Варвара, отойди в защиту. Выйдешь, когда потребуется.

Мяч вылетел из запустившей руки. Варвара приняла, понеслась вперед и даже сумела обойти первого нападающего. Второй отобрал мяч. Тут вмешалась Карина. Сыграла грубо, зато эффективно. И эффектно. Донеслись одобрительные крики учениц.

Карину сшиб защитник. Тогда я рванулся вперед, оставив свою половину поля, подхватил откатившийся мяч и мощно вбил вблизи вертикальной жерди мимо ошалевшей женщины.

Один-один. Я отбежал назад.

Наша половина возликовала. Деревенские напряглись.

Кто бы сказал неделю назад, что буду играть в футбол в команде с царевнами против крепостных. Вряд ли меня подняли бы на смех. Наоборот, поверили бы – без исключения все соседи по палате, куда быстро определили бы добрые санитары.

Крепостные пошли в атаку технично. Подкидывание, верхняя передача, удар головой…

Гол. Два-один не в нашу пользу.

Аглая тихо зверела. Карина, оправдываясь, разводила руками. Варвара старалась не оглядываться. Только я не переживал. Ну, проиграем, что такого? В следующий раз выиграем. Не этих, так других. Не выиграем, так проиграем. Когда-то же все равно выиграем, если теория вероятностей не врет. Главное, как говорится, не победа, главное – участие.

Члены команды такого отношения не разделяли.

Аглая отдала мяч Карине. Та боевым носорогом помчалась к чужим воротам.

Не понял, что произошло, но после нескольких финтов и сшибки мяч укатился в лес.

– Чей? – заволновались обе стороны.

Никто не хотел признаваться в упущении мяча. Карина молчала, крепостной тоже. Если включить здравый смысл, то правота должна быть за крепостным – он ее не высказывает, чтоб не рассердить царевен, на чьей милости висит волосок его жизни. Если разбито окно, а под ним молча глядят друг на друга малолетний тихоня в очках и главарь дворовой шпаны, кто, по-вашему, запустил камень?

Аглая показала себя достойной наследницей кого-то там. Не стала тянуть на себя одеяло при угрожающем счете. Не показала крепостным предвзятость.

– Пусть введут мяч ударом вверх в центр поля, – донеслось звонкое распоряжение. Вариант не идеальный, но в этой ситуации оптимальный. Полусправедливый мир лучше справедливой бойни. – Виновны могли быть обе стороны.

Одноглазый мужик с удовольствием ввел.

На этот раз Карина заранее прыгнула со всей яростью, чтоб силой одолеть встречную массу. Но мужик не подпрыгнул. Наоборот, он ушел с линии падения мяча, получив его без усилий, когда Карина в красивом пролете грохнулась на траву. Трое деревенских разом бросились в нападение. Пас влево – и Варвара озадаченно оглянулась, не поняв, что произошло. Пас вправо – и поднявшаяся Карина уже не успевала нагнать нападающего. Когда столь же технично нападавшие собирались обвести меня, на атакующего сзади кинулась Карина. Он покатился по траве.

– Нарушение! – замахали руками деревенские, и множество глаз уставилось на Аглаю.

Нехотя она признала:

– Да. Было нарушение. Карина, уйди с поля. Феодора, замени.

– Наказание! – нарастал гул.

– Я им не дамся. Я царевна! – гневно объявила Карина. Тяжелый взгляд упал на сложенное оружие.

Еще чего не хватало.

– Пусть накажет кто-то из своих, но на виду у местных, – предложил я. Затем крикнул другой стороне: – Согласны?

– Лучше, чем ничего, – лукаво замялись там.

Тоже почувствовали тревожность момента. Мы прибыли для примирения, а не наоборот. Хорошо бы, остальные этого тоже не забывали.

– Карина, слышала? Не задерживай, – прикрикнула на нее Аглая.

Кулаки нарушительницы сжались до хруста, поползший по ученицам взгляд остановился на Томе.

– Пойдем.

Тома послушно отошла с ней к деревьям. Карина сама отломала и зачистила длинную ветвь. Непривычный снаряд лег в Томину ладонь, штаны на чуточку нагнувшейся Карине приспустились, и образовалась белая полоса, едва разделенная посередине выемкой. В моем мире брюки с заниженной талией при наклоне открывают больше.

– Давай, что ли? – буркнула Карина.

Тома слезно глянула в нашу сторону. Деревенские зашумели, ученицы закачали головами.

Карина не выдержала:

– Бей!

Закрыв глаза, Тома ударила.

– Кто ж так бьет? У нас так гладят! – донеслось из-за поля.

– Раз, два, три… – не обращая внимания, считала Аглая.

Тома старалась. В том смысле, что старалась причинить минимальную боль. Наверное, получалось. Физиономия Карины сохраняла отсутствующий вид до конца экзекуции.

– Пять! – завершила счет Аглая, ко мне обернулось лицо с застывшим оскалом хищника, которого загнали в угол: – Чапа, смени меня. Пойду в нападение.

Нарушителями были мы, поэтому мяч ввели в игру местные.

Начали от ворот. Пас. Еще пас – и Варвара беспрепятственно оказалась позади. Еще пас – сконфуженная Феодора тоже осталась не у дел. Красиво играют. Не каждый сам за себя, как наши. Аглая хотела отбить перекидываемый мяч рукой, но сдержалась, вспомнив Карину и с кем играет.

И вот: я и нападающий, один на один. Крепостной против вечного эксплуататора. Как он думает. Права по праву рождения против постоянных обязанностей согласно умениям и по капризу власть предержащих. Во взгляде крепостного читалась ненависть. Удар считывался столь же легко: нога еще не коснулась мяча, а глаз уже определил, в какую сторону тот полетит. Осталось только прыгнуть…

Я прыгнул.

В другую сторону.

Деревня взорвалась восторгом.

Наши молчали.

– Почему не взяла мяч? – Лицом Аглаи можно было забивать скот, причем на расстоянии. – Слепому видно, что целились не туда!

– Сама бы и брала, – отбурчался я с максимально независимым выражением.

На душе пели птички: ненавижу неравноправие. Крепостные играли лучше, их мотивы тем более понятны. Мне за свой выбор не стыдно.

Настало время расплаты.

Ярость в глазах и упрямое нежелание долго не продержались. Слово царевен, данное крепостным, здесь держалось твердо. Может, преувеличиваю, и выполнялись только клятвы, засвидетельствованные присутствием других царевен? Как бы то ни было, Аглая скомандовала:

– Разбиться на пары. Первые номера – заготовить розги. Вторым приготовиться.

Разбились знакомой системой совместного проживания. Наломанные прутья зачистили. Я тоже сделал прут, хотя пары не имел: Зарина далеко отсюда сторожила стену.

– Чапа, становись с Варварой, – с садистским прищуром сообщила Аглая. – Себя отшлепаю сама.

Перехваченный взгляд Варвары, недовольный поначалу, вдруг осветился надеждой. Видимо, Аглая сечет дай боже, я по умолчанию лучший вариант.

Но меня уже муха укусила, жутко вредная:

– Правила едины для всех. Почему буду исключением?

– Ты пропустила решающий мяч!

– Все мячи решающие. Про свой не спорю, но еще два не менее решающих на твоей совести.

Так с ней никто не разговаривал. Гневливый взор метнулся к оружию. Пальцы в кулаках, еще раз хрустнув… разжались.

Обе стороны смотрели на нас и ждали развязки.

– Кого же выберешь? – взяв себя в руки, как-то слишком спокойно осведомилась Аглая.

Ядовитая змея по сравнению с ее голосом – милый котеночек. Царевны хоронили меня заживо. Некоторые чуточку зашевелились, собираясь что-то сказать… и промолчали. Вид Аглаи был слишком красноречив.

– Наказать его могу я, – проявила смелость Тома. Побелев от оговорки, поправилась: – Чапа тоже ангел.

На этом все кончилось бы. Фиг вам, Аглая переиграла:

– Тогда после Карины получишь еще три от ангела.

Тома вспыхнула. Сил противостоять Аглае у нее не было. Красная, не глядевшая в мою сторону, она уже открыла рот согласиться…

Я обернулся к деревенским:

– Наказывать должны победители. Я не царевна, мне не обидно. Пусть выйдет супруга или кто-то из детей казненного.

Вскочил парень, но его отстранила статная девушка. Рубаха сходилась на ее животе тугим узлом, как любила носить Карина, мешковатые шаровары складками облегали крепкие ноги. Темные волосы стянуты сзади в длинный хвост. Глаза – лед и пламень.

– Мать и старшая дочь сейчас у тела отца, я средняя. Можно?

Мой кивок растопил лед и потушил пламя. Еще не веря, она шагнула вперед – медленно, боясь подвоха. Протянутую розгу сжали в кулак мозолистые пальцы.

Фссс, – опробовали ее в воздухе.

Лицом повернувшись к своим, я развязал переставшие слушаться тесемки штанов. Нагибаясь, одновременно приспустил: немного, по примеру Карины, только чтоб обеспечить экзекутору работу, а крепостным зрелище.

Фссст – чвумк. Мои зубы заскрипели, мозг проклял милосердие как понятие.

Фссст – чвам. Затылок подлетел, испуганное тело попыталось уйти от несущейся боли. На губах застыл безмолвный крик.

Фссст – чвомс! Последний удар вышел самым примечательным. Девушка вложила душу. Всю душу. Даже немного заняла у семейства.

Я держался только воспоминаниями ночи нашего нашествия на эту деревню. Налет. Обезумевшие вопли. Визжащее звериное стадо, врывавшееся в дома и вытаскивавшее мужиков из постелей. Обратный бег крепостных, словно зайцы несущихся в свои норы.

– Спасибо, – сказала вдруг девушка, возвращая розгу и почтительно полуприседая.

Остальные деревенские поступили также.

– А теперь… – попыталась Аглая увести внимание от моего нечаянного триумфа.

– Я тоже! – нежданно даже для самой себя выступила вперед Тома. – Они победили, они пусть и наказывают. Иначе несправедливо!

Смело, широкими шагами, скрывающими сбегающее из груди мятущееся сердечко, она подошла, заняв место рядом со мной.

– Уйди, Чапа. – Мах девичьего подбородка отправил меня к нашим. – Моя очередь.

– Тоже ангел, – зашушукались деревенские.

И тоже почти одновременно почтили храбрую девушку.

Тома повернулась к ним спиной, пальцы принялись нервно искать тесемки. Огромные глаза, застывшие в ужасе от творимого, забыли, как моргать.

– А я что, хуже? – сделала шаг оставшаяся без пары Карина.

Она презрительно отвернулась от переглядывавшегося стадца учениц и вперевалочку отправилась к Томе.

Феодора с Глафирой взялись за руки.

– Мы тоже. Подделка под справедливость – не справедливость.

Аглая ничего не понимала, глаза тревожно бегали по ученицам, вдруг посходившим с ума. Одна за другой те выходили на поле. Не прошло минуты, как она осталась в одиночестве. Последней, виновато пожав плечами, ушла Варвара. С другой стороны подтягивались к центру крепостные.

– Это невозможно! Вы ответите за это! – визгливо выкрикнула Аглая деревенским жителям, оставаясь под сенью деревьев. – Мое достоинство не позволяет, чтоб меня сек крепостной!

Женщина-вратарь подала голос:

– Можем уважить желание. Пусть ее накажет ангел.

Взоры воткнулись в меня – единственного, кто оказался под деревьями рядом с ночной королевой. Вернее, как они думали, единственную.

Аглая много чего хотела сказать. Не сказала. Глаза сузились, превратившись в щелки, челюсть еще больше выпятилась. Внезапно отвернувшись, она взялась за штаны.

Прирожденный политик. Оставшись одна, приняла новые правила игры, придуманной не ею. Лучше меньше, чем ничего. Согласившись, она не стала изгоем и осталась лидером на будущее. Отказав – вмиг потеряла бы все, не только авторитет. С зарвавшимися политиками такое часто бывает.

Вырвав у меня использованную розгу, Аглая брезгливо сломала ее о колено. Взамен была предложена собственноручно сделанная. Уничтожающий взгляд просигналил: перестараешься – убью! Ее рубаха задралась, и девушка, опустив пояс штанов на какой-то сантиметр, предоставила мне свободу действий. Нагибаться посчитала ниже своего достоинства.

Футбольное поле нервно замерло.

– Ниже, – потребовал я.

– Что?! – вспыхнул яростью весь чужой организм. Не будь свидетелей – обратил бы в пепел.

Папа учил меня делать уколы. На всякий случай. Визуально делишь продольной и поперечной полосами каждую половинку, кхм, объекта на равные части, колешь в одну из крайних верхних. Если часто, то по очереди. Ниже нельзя, почему – мне не сказали. Наверное, чтоб запомнил только главное. Я запомнил. С тех пор знал, что если что-то делается определенным образом, то нужно повторять без раздумий – пока некое светило в данной области знаний аргументировано не объяснит, что это чушь и бред, и не предложит нечто лучшее.

– Штаны, говорю, ниже опусти, – пояснил я, – не в поясницу же лупить.

Казалось, что воздух сгустился и потек, потрескивая напряжением. Аглая оглядела следившую за ней тишину. Впервые оказавшись вне общих правил, царевна панически искала выход – чтоб и достоинство соблюсти, и из системы не выпасть. Система дала сбой. В системе родились новые законы, установленные не ею. А «преступивший закон сознательно поставил себя вне общества – общество обязано ответить тем же». Чудесное правило. У нас бы ввели. Права человека, которые используют в ущерб остальному обществу, состоящему из таких же человеков – бред. Поставило хамло машину на тротуар, перегородило людям или другим машинам проезд – сознательный поступок. Виновник своим решением вывел себя за рамки общества, решив правила этого социума не соблюдать. Соответственно, такой индивидуум оказывается за правилами, в том числе – в плане безопасности. Можешь ему шину проколоть, лобовуху разъедренить, самого пристрелить. Все только похлопают: молодец, восстановил справедливость. С твоей стороны уже не хулиганство, не порча имущества, не убийство, а справедливость.

Красота.

Размечтался.

– Да сколько угодно, – запальчиво выдохнула Аглая, сдергивая штаны под самые ягодицы. – Подавитесь.

Она разбиралась в местном мироустройстве лучше меня. А делать правильные быстрые выводы ее учили с детства.

Я отшагнул вбок. Рука примерилась. Размах, свист…

Аглая машинально качнулась вперед, но мужественно выпрямилась. Белизну, разделенную естественной ложбинкой, перечеркнула горизонтальная полоса. Округлость превратилась в жуткий крест – как цель в прорези оптического прицела. Роскошный вид, что заставил бы в другое время стыдливо отвернуться, сейчас вызвал злость. Как тем крепостным, мне случайно подкинули право на восстановление хоть какой-то справедливости. Поставить заносчивую девицу на место. Воздать по заслугам. Как минимум – отомстить за Елистрата, вот так же стоявшего перед ней и не имевшего возможности слова сказать.

Две женственные ямки на пояснице казались глазами, выпиравший копчик – носом, а оставленная мной поперечная отметина – ухмыльнувшимся ртом. Я не стал себя сдерживать. Резкий, как вой падающей бомбы, жалящий свист отдался в ушах небесной музыкой. Очередная – сначала ярко-белая, но быстро налившаяся алым – полоса наискось прочертила вздернувшуюся плоть. А тонкий изгибающийся прут вновь медленно и неотвратимо поднимался.

На этот раз вскрик не удержался, Аглая испуганно оглянулась на меня.

Что, получила за все хорошее? За притесняемых учениц, за унижение войников, за высокомерие и эгоизм… получите еще!

С надрывом и ликующим воодушевлением прут упал, вгрызаясь с оттяжкой. Взвыв, Аглая схватилась за вздувавшиеся ранки, полыхавшие малиновым. Взгляд обещал не просто угробить в минимальные сроки, но делать это долго и максимально мучительно.

Крепостные поклонились и полуприсели. Меня признали правильным хозяином. Суровым и справедливым. Против таких не затевают бунтов.

Затем они быстро сработали по ученицам. Не зло и не больно. Средне, просто чтобы те не забывали. Я уже влезал в доспехи, застегнув на плечах и соединяя грудную часть со спинной креплениями на правом боку. Ко мне подтянулись остальные. Аглая держалась в стороне.

Позорно высеченная команда отправилась в обратный путь.

С горящими взорами, победно вскрикивающие, взбудораженные и довольные крепостные стали расходиться. Разговоров хватит надолго. Впечатления зашкаливали. О том, что кого-то казнили, помнит теперь только его семья. С игры и последующих событий новостей намного больше, и они приятней. А казнь – дело житейское. Сегодня одного, завтра другого. Рутина.

Дарья добилась своего. Мои аплодисменты.

Часть одиннадцатая

Преподавательница вещала:

– Ловиласка в целом – это самостоятельное искусство, которое одновременно является средством утешения. Кто скажет определение утешения?

– Утешение – сброс питающей тьму и злобу энергии, ее перерождение в доброе и лучшее, – без запинки протараторила Любава.

Варвара кивнула:

– После утешения других мыслей не остается, все грязное уходит. Ловиласка и утешение настолько взаимосвязаны, что не всегда сразу понятно, что есть что, и о чем речь в каждом конкретном случае. Расскажу о коренном отличии. Ловиласка нужна для продолжения рода и удовольствия, а утешение – для усмирения и успокоения. Утешение, как известно, бывает разное. Какие виды можете назвать?

– Словесное и телесное! – снова выпалила Любава. – За утешением душ идут в храм на верхние этажи, за утешением тел – на нижние.

Варвара дополнила:

– Есть еще утешение глаз, собственной ценности оно не имеет и обычно предваряет или же дополняет телесное. Впрочем, иногда заменяет. В храмах утешение глаз совмещено с утешением эмоций, оно происходит во время паломничества, когда прихожанки, которым рекомендован данный вид утешения, одновременно вбирают положительные эмоции и выплескивают отрицательные. К видам телесного утешения относятся касания, поглаживания, объятия, поцелуи и опять же ловиласка, но лишь в двух из трех своих направлений: успокаивающая и опустошающая. Без возбуждающей. Утешением занимаются храмы, а возбуждающее направление – прерогатива мужей, ее мы как раз проходим. Назовите лучшее время для ловиласки.

– Естественно, ночь, – фыркнула Ефросинья.

Варвара заявила с плутовским прищуром:

– Неправильно.

– День?! – Любавина ладонь вскинулась, чтоб прикрыть отворившийся рот, но замерла на полдороге, забыв, зачем поднялась – мысли, получившие пинка от фантазии, уже летели далеко вперед. Там, в далекой дали, им открылось что-то роскошно-невероятное и, видимо, не совсем приличное, потому что царевна быстро закрыла рот и покраснела.

– Вечер перед сном? – ровным голосом предположила Амалия.

Она уже все просчитала, каждый вариант был выпотрошен, взвешен и оценен. С учетом признанного неправильным другого правильного ответа просто не существовало.

– Лучшее время для ловиласки – когда угодно, – довольно объявила Варвара. – А что нужно делать ночью?

– Спать! – звонко выдала Любава очевидное для любого.

И поняла, что поспешила.

– Ночью нужно делать все, – улыбнулась Варвара. – В том числе, конечно, и спать.

Улыбки осветили только что замысловато-замороженные лица. Воздух стал более свеж, а мир ярок. За время лекции мое пособие нисколько не утратило учебных свойств. Сказалось влияние неутомимых Клары и Феофании, которые не оставляли в покое, предлагая то обняться, то потанцевать, то побороться. Словно спевшаяся парочка, они обменивались странными многозначительными взглядами, и смысла в это переглядывание вкладывалось больше, чем мог увидеть даже я – не последнее звено в спаянной тайной и запретным удовольствием цепочке. По-моему, у Клары с Феофанией синхронизировались мысли, и выработалось общее отношение к вопросу. И наполнили одинаковые фантазии. Лежа как Бологое между жадной Москвой Феофании и горделиво-скромным Питером Клары, я образовывал мост, связывавший всех троих в нечто нерушимо целое. Даже четверых, включая Ефросинью – как оставленная в прошлом столица, она завистливо и мстительно наблюдала со стороны, в глазах читалось желание реванша. По мосту из конца в конец носились желания и фантазии, их холили и лелеяли, наполняли новыми смыслами и новыми же ожиданиями, пестовали и нянчились, как с несмышлеными детьми, которым нужно все показать и объяснить. Даже необъяснимое.

Показать – я уже все показал. Дальше некуда. Хотя… Запретный плод сладок, будь он неладен. Почему имея все, хочется недоступного? Для какой цели мы так устроены? Зачем царевнам я – в виде разовой опасной игрушки, а мне – они, особенно те, которые по разделяемым с моей стороны принципам и вполне убедительным причинам со мной еще не играли?

Чудесная милая Амалия. Отпусти мои мечты, сгинь, стань невидимой и бесплотной. Чем сильнее ты меня отвергаешь, тем жестче реагирует организм на каждое напоминание о возможности, которая еще не потеряна. Пока урок не закончен, возможно все, особенно, как показала практика, невозможное. Тебе, если судить логически, категорически противопоказан я, а мне, с той же точки зрения, не нужна ты. Это если включать упомянутую логику. А при чем здесь логическое зравомыслие, когда проснулось нечто более сильное – пещерное, дремучее, непобедимое?

У живущего будущим нет настоящего. У живущего настоящим нет будущего. Что выбрать? Мудрость – быть умным вовремя. Только б ни ошибиться, выбирая результат. Тактический выигрыш может привести к поражению. Но так хочется выиграть!

У мужчин, говорят французы, двойная мораль: что противоречит нравственности, но идет на пользу, это хорошо, а что во вред – плохо. Именно мой случай. Раскрутить недоступную Амалию, получить небывалый приз, которого больше никому и никогда не достанется – разве не подвиг? Не для этого ли создан мужчина – чтоб побеждать?

Но – к черту Амалию, она далеко, и стоит скрыться из глаз, сознание стирает о ней даже тень воспоминаний. Клара! Еще одна непоколебимо-непокобелимая псевдонедотрога. Вот она, ближе чем рядом, огорошенная внутренними чувствами и дрожащая в безвольной противоречивости. Она уже не знает, чего хочет. Или чего не хочет. Это видно по глазам, по коже и даже по биению пульса внутри тела, которое обнаружило, что у него есть потребности. Клара уже ничего не думала и ничего не знала. Место знания заняло желание. Не какое-то конкретное желание, а вообще. Клара научилась хотеть. «Хотеть» оказалось связанным с внушенным окружением «терять себя». Теперь задумчивость в глазах ежесекундно сменялась решимостью, а та опять смятением. От кажущейся безвыходности сердечко стучало ожесточенно и безжалостно, оно жаждало вылететь из оков и отдаться в хорошие руки. И такие руки имелись. Но были заняты. Их занятие не влезало ни в какие рамки. Еще вчера меня бы передернуло только о мысли о чем-то похожем. Но вчера я был совсем другим человеком. Таким, как сейчас Клара. Я хотел и боялся, и чем больше хотел, тем больше боялся. Даже хотеть боялся. Какой отсюда вывод? Всему свое время. На рынке возможностей лучший бартер – равный и взаимовыгодный. У всех мужчин и женщин есть цена, и если что-то свело их вместе, значит, состоялась невидимая глазу сделка. В целом это понятно, но трудно принять, что у каждого человека не только стоимость, но и валюта разная. По какому курсу менять наглость на доступность или отвагу на кроткий взгляд одобрения? Почему за иной поцелуй, за касание локотка или просто за улыбку можно отдать жизнь – а за ночь с другой не хочется отдавать даже времени, которое на это уйдет? Тайна сия велика есть. Это как с жильем – все понимают, что жить где-то надо, но от задрипанных коммуналок нос воротят и даже к съемным углам придираются, где заранее известно, что жить там долго не придется. Всем дворцы подавай. Между тем, построить и содержать дворец – удовольствие не из дешевых. Оттого дворцы в цене, а в съемных апартаментах живут даже вскладчину, лишь бы как-то перекантоваться.

Мне тоже нравились дворцы. Сейчас, когда обстоятельства сделали мою валюту единственной котируемой в этой части планеты, жилье мне предлагалось оптом, целыми улицами, где кроме навязшего на зубах противного «а можно всех посмотреть?» предлагалось еще и пожить. Условия мне нравились, я с удовольствием вселялся и выселялся, хвалил или кривился, но обязательно шел дальше. А когда в городе, где все сдается, остается один два запертых особняка, нестерпимо хочется попасть именно туда. Психология и физиология, черт их подери до отцов-основателей. Один из дворцов – в прямой досягаемости, здесь все восхищало – от фундамента до изящной крыши, от грациозных флигельков, выступавших, как донжоны над неприступной крепостью, до той самой неприступности, моими усилиями давшей трещину. За дымчатыми окнами в панике бегали схватившиеся за голову хозяева, там бушевал пожар, и срочно требовалась помощь. Ау, пожарные! Балконы открыты, тащите лестницы, несите брандспойты!

Ох, Клара, отдай мне кораллы, укради мой кларнет! Потеряв одно, приобретешь другое. Неважно, какое. В жизни, говорят, все пригодится. Совсем скоро я с этими говорившими буду опять не согласен, но сейчас я категорически другого мнения. Есть такой «Закон силы», сформулированный неким Энтони: «Не тратьте силы, возьмите молоток побольше». Меня подмывало поступить именно так – нахрапом, без глупых рассусоливаний на темы морали и будущего. Как говаривал известный президент, тезка мультяшного гуся: «Нет ничего более преступного, чем придумать хорошую идею и не реализовать ее». Хорошую для кого? Для меня, естественно. Уже упоминал, что хорошо – это то, что идет на пользу. А для второй стороны, польза для которой под вопросом… Для нее тоже есть присказка: «Доверяя кому-то, получаешь либо человека на всю жизнь, либо урок на всю жизнь».

А на другом конце видимой мне Вселенной жаждала продолжения банкета Феофания – разбуженная, раскрывшаяся миру, роскошная. Ее волшебная густота продолжала покусывать и пожевывать одну часть меня и сочно облегать остальное. Ласково терся о запястье мягко-кудрявый пушок. Раззадоренная укромность приветствовала куртуазного попутчика и благодарила за незабываемые впечатления. В отличие от Клары, у Феофании в глазах не мельтешили страхи и сомнения, проблема «быть или не быть» осталась в прошлом. Поскольку вопрос решился в сторону «быть», то теперь наполнялся жадной манией «быть, и как можно больше». Распахнутые ресницы напоминали когти вскинувшихся в угрозе драконьих лап – растопыренные и готовые схватить все, до чего дотянутся. Они походили на две раскрытые пасти, из глубины которых меня пожирало пламя взгляда. Остановившиеся зрачки испепеляли. Внутри случился Большой взрыв, и расширявшаяся волна эмоций сметала пространство, которое сама же материализовывала, и выжигала его радиацией неведомого происхождения. В организме будто водопровод прорвало, и теперь бешеные струи затапливали помещения и грозили неприятностями соседям. Причем о наличии водопровода со столь высоким давлением хозяйка организма прежде не подозревала. Протечка не давала дышать, она требовала немедленного вмешательства специалиста. Но где его взять? Все, что мог, я уже сделал.

Все ли? Как говорится, «Вы хочете песен? Их есть у меня!» Или что там еще из классики? «Если женщина просит…» А даже если не просит. «Чего хочет женщина, того хочет бог», утверждает народная мудрость, и когда нечто свыше дает руке свободу поступков и толкает на некие действия… Почти без моего участия, чисто машинально, весь раскрытый веер шевельнулся и нащупал по соседству с занятой еще одну ямку. Ямка вздрогнула. И не только ямка. Рот Феофании непроизвольно открылся. Лицо глядело так, словно впервые увидело, и не меня, а реального черта с рожками и хвостиком. Или ангела. Или себя на небесах в компании вышеуказанных. Ее изумление переходило от бесконечного ужаса к простому недоумению и прокололось внезапным пониманием, как шарик иглой.

«Это – именно то?!..»

Глаза-спутниковые тарелки встретились с Клариными, в них замелькали кадры немого фильма, озвученного лишь музыкой тел и рваным африканским ритмом пульсов

«Что с тобой?» – обеспокоилась сидевшая напротив царевна.

«Видимо, то же, что с тобой».

Феофания мучилась. Звала, пугаясь того, что зовет, и… снова звала. Ее хотели исследовать – она ждала этих исследований. Хотели покорить – она послушно старалась отдаться покорителю. Хотели войти…

Она очень хотела впустить. Сознанием. А подсознание сопротивлялось.

Наконец, знобяще-зудящее знойное окружение дрогнуло. С зубодробительным запалом захватило соперника моей соседней экспедиции и пропустило дальше в заветное запредельное – где его уже ждали, невзирая на самоуправство мышечной охраны, имевшей на все свое мнение. Она и сейчас жала, мяла и жестко сминала… Но теперь это лишь усиливало радость свершившегося факта.

«Это… вот так?!» – написалось в жутко расширенных глазах, вечно задорных, неунывающих, а сейчас – остановившихся.

И снова: дрожь. Паника. Оцепенение.

Мое ответное спокойствие.

Колокола сердец.

Могучая отдача обжимающего пульса.

Мои ласкавшие действия – поясняющие, подтверждающие, усмиряюще-умиротворяющие – несколько понизили всплеск эмоций. Камень постепенно становился глиной. Глина – пластилином.

Сквозь тонкую перегородочку пальцы поздоровались.

«Э-э… ой!» Царевна непроизвольно дернулась. Я, одурманенный происходящим, тоже. Это было странно и невероятно – то, чего быть просто не могло. Пальцы, соучастники ограбления банка чужих возможностей, действовали слаженно. Похищенные возможности оказались с двойным дном, внешнее противилось, внутреннее звало и затягивало. Феофания взлетела в неизвестность на двухступенчатом двигателе и воспарила в пугающей невесомости. Теперь ее несло по далекой заатмосферной орбите, откуда выпавшая из здравого смысла царевна с изумлением взирала на прежние пределы возможного. Рамки привычного оказались размытыми, границы – бессмысленными, моральные установки – условными, поскольку отныне зависели от обстоятельств. Это было нелогично, но это было именно так. Новая реальность воздвигала новые границы, старые барьеры рушились, окно возможностей оказалось гораздо шире представимого. У Феофании небывало напряглись мышцы, взбесился пульс, а кожа пошла бурыми пятнами. Центральные ореолы на валиках сахарной ваты вовсе превратились в короны с зубчиками по окружности и остроконечными шлемами внутри. От легкого покачивания, к которому интуитивно перешла царевна, они мелко вибрировали, как лужа от падавшей листвы. Чудесами природы, созданными с моим участием, хотелось любоваться бесконечно, это было не бесстыжее предложение себя, как у окружившей нагой толпы, где от меня требовалось только послушно глазеть и подчиняться приказам. Происходившее с Фефанией было результатом исключительно моих действий. На ее лице застыла смесь вожделения, брезгливости, испуга и непонимания, как такое возможно. Коктейль чувств плавно сменялся танцем пятен в глазах. Веки опустились, скрывая закатившиеся расширенные зрачки.

Теперь и Кларе стало завидно. Не понимая, что происходит, она видела итог. Могу сказать точно: такого она еще не видела. Даже представить не могла. Да что о ней говорить, если я сам оказался в полной прострации. По внутренней стороне бедер мощным отливом прошли волны дрожи. Логика по шкале от нуля до бесконечности застряла где-то в районе, близком к невменяемости, и отправила разум в нокаут. Все ограничения рухнули. Принципы растаяли. Простой вопрос: зачем я делаю то, что делаю?! Захотелось? Ничего подобного. Не может захотеться то, чего никогда не делал, и что заранее вызывало отторжение как моральное, так и физиологическое. Получается, что я поддался общему настроению. Меня заставили делать одно, я с удовольствием подхватил идею, от которой коробило, развил ее, а в действиях пошел даже дальше организаторов. Происходило нечто непонятное. Но думать об этом не хотелось. Хотелось продолжать – подзуживать и провоцировать, вызывать на дуэль и побеждать, создавать ситуации, которых без меня – низведенного до положения вещи и лишенного возможности действовать – не произошло бы. Я вошел в раж и стал получать моральное удовольствие от аморальности происходящего. Полное безумие. Феофания улетела в ощущения. Клара хмурила бровки и пыталась повторить то, что видела, но что видела, она не понимала.