Текст книги "Урок ловиласки"

– Тоня, перестань, – попросила Варвара. – Софья тоже новичок. У нее другие обстоятельства.

– И я новичок! – требовательно поднялась Ефросинья.

– Фрося, ты же… того? – Густые брови Антонины недоверчиво вскинулись. – Сама призналась. Как же?

– «Того» можно по-разному, – огрызнулась Ефросинья, усаживаясь на место. – Так что я тоже в очереди.

– В очереди все, никто не будет обижен, – громко подытожила Варвара.

Меня эта фраза вскипятила и выпарила. Антонина покосилась на интриганку, только что записавшую в очередь и хитромудрую себя, но смолчала – она твердо намерилась стать следующей, ничто другое большую царевну теперь не волновало.

Я завороженно наблюдал, как личное достояние бесстыдно становится общественным.

– Чего тут уметь? – Руки уставшей ждать Антонины без рассуждений сняли «умелицу» с пособия в лице меня, грузная пышность обтекла колени. – Так?

Крепкая пятерня с жаром обхватила предмет изучения. Я поморщился.

– Осторожнее, – пряча улыбку, сказала Варвара: на заднем плане Ярослава показала могучей очереднице язык, скорчила невозможно ядовитую рожу, а потом жестами сравнила ее мозги со своей задницей.

С моей мужской точки зрения если мозги Антонины так же хороши как показанное, то за царевну нужно только порадоваться.

Антонина смотрела исключительно перед собой:

– Как древко копья, такое же твердое и опасное.

– А теперь я! – Плотно сбитым шмелем на «сцену» вылетела Майя. – Давай, Тонька, сдвигайся, Ярославе ты еще меньше времени дала.

– Она уже тренировалась раньше, а я только ощущать начала, что это, и какое оно.

Напор Майи и поднявшийся галдеж заставили Антонину уступить. Я очутился в новых тисках – смелых, решительных, восторженных. Курносый носик вздернулся к небесам, челюсть отвисла:

– Как мясо может стать каменным?!

– И таким большим? – добавочно принеслось от Клары.

– В обычном состоянии это мягкое пористое тельце, похожее на тряпочку. – Великие открытия совершались для учениц ровным монотонным голосом, поскольку ничего нового для мисс лектора здесь не происходило. – Сейчас весь организм гонит туда кровь, диаметр вырастает для прочности, длина – чтоб надежнее пристроить маленькие жизни.

– Получается, что чем длиннее, тем лучше? – стала что-то прикидывать в уме умненькая Амалия.

Ее чуткие пальцы перехватили меня у удрученно вздохнувшей Майи. Исследовательский интерес пересилил стыдливость, и обрамленное коротким каре лицо нависло над местом действия, едва не тычась носом. Так и до косоглазия недалеко.

– Насчет длины – глупости, опасное заблуждение, – отсекла Варвара неправильное направление мыслей. – Все организмы устроены по-своему. Кому-то необходимо одно, другим совершенно иное. Одним даже от нормальной длины может стать больно, другим любой не хватает. Каждому свое.

– А как узнать, что это – твое? – не выдержала спихнувшая Амалию Кристина.

Невесомая попка вспорхнула на освободившиеся колени, длинные завитки закрутились вокруг беззвучно вопившей жертвы. Откинув волосы, ладошка с невыразимой женственностью и лаской приняла в себя жуткий объект познания, и сразу – не жертва, а дар. Захотелось раствориться и не жить, стать чужой собственностью. А всего лишь – правильное прикосновение: нежно-жадное, легкое, как овевающее крыло мотылька, и полновесное, как материнские объятия.

– Пробовать, пробовать и еще раз пробовать, – поразила всех цинизмом совета Ярослава, придирчиво наблюдая из второго ряда за наивностью юности.

– Это правда?! – Пара десятков глаз дружно вскинулись на преподавательницу.

– Дурь и блажь, – отчеканила она. – Когда вы влюбляетесь в кого-то, Алла-всеблагая впередсмотрящая, да простит Она нас и примет, уже сделала за вас выбор и нашла самого нужного. Организмы влюбленных приспосабливаются и подстраиваются, ваши внутренние мышечные складки расправятся и растянутся до нужной длины – если по-настоящему полюбите. Просто доверьтесь чувствам.

– Это мне больше нравится. – Поблекшая было Любава осветилась изнутри.

Крепенькая, светленькая, эта царевна напоминала тюленя-альбиноса. Всклокоченные волосы превратили ее головку в спустившееся с небес солнышко, почти незаметную талию компенсировала распираемая мечтами о прекрасном грудная клетка, что наливалась взрослостью, как стакан газировкой. Нежность наполнения зашкаливала, заставляя забыть, что явленное глазам принадлежит сверстнице, а вовсе не женщине в годах, как легко можно подумать. Любава оттеснила Кристину и вскочила на меня с энергией, способной неделю питать светом небольшой индустриальный городок. Тугие помпончики подпрыгнули при резком приседании. Вместе со взглядом и ладонью с интересом сошлись на предмете изучения. Вторая ладонь накрыла готовые истерично хохотнуть губы:

– Живой!

Новые ощущения вызвали на лбу задумчивую складочку:

– Глаза и разум в шоке и намекают, что этот клинок не по моим ножнам. Но чувства не согласны. Кому верить?

– Мне, – констатировала Варвара. – Я только что все объяснила.

– Ты говорила вообще, а не о конкретном примере, – возразила Любава.

Ее русые непослушные волосы слегка вились, местами торчали в стороны, а вниз спускались до середины груди. Короткие пальцы периодически закидывали их за остроконечные ушки с пухлыми мочками. Впрочем, энергичные ручки низкой плотной царевны вскидывались и по поводу, и без повода, требуя внимания, когда их обладательница говорила.

– Кажется огромным, потому что глядишь впритык. – Варвара сказала громко, сразу для всех: – Повторяю: размер не имеет значения.

Любава полюбопытствовала:

– А у Чапы какой размер?

С переходом на личности я вздрогнул, агрегат дернулся, а упавшая в пятки душа застыла, готовясь выслушать приговор.

– В самый раз.

Все выдохнули. Особенно я.

– А в самый раз – это длинное или нет?

– Подходящий.

– Кому? Ты говорила, что всем нужно разное.

Варвара покачала головой:

– А в качестве практического пособия – самое то. Не вызывает ни презрения, ни ужаса.

– А меня пугает.

– Объяснила же: сидишь слишком близко. Смотришь в упор. Когда такое болтается на уровне пояса и глядит вниз, с высоты роста не понимаешь, что вблизи они именно такие. Прими как данность.

– Мама говорит: стерпится – слюбится. – Постучав по плечу Любавы, ее вежливо попросила на выход Александра.

Упавший струящийся купол накрыл пойманную частицу меня. Длинные локоны сложились на животе в несколько слоев. Глаза не видели, но я чувствовал, как одна ладошка согрела пугливо дернувшиеся шарики в основании, а пальчики второй приняли в себя горячую сталь как ракетку пинг-понга в азиатским хвате: сзади-сверху приобняв вытянувшейся горстью. Словно авторучку. Кожица медленно поехала вниз.

– Ухххх… – выдохнул я.

– Стоп! – скомандовала Варвара. – Успели?

– Кажется, да. – Золотоволосое создание, тоже выдохнув, поднялось, подпихиваемое нетерпеливо топтавшейся у плеча Феофанией.

Эта не церемонилась. Плюхнулась, сграбастала, помяла, подергала. Мне даже полегчало. Желание улететь в космос растаяло. Мое вырванное из райских кущ и насильно возвращенное обратно на грешную землю сознание простонало:

– Не так жестко.

– Прости. Надо так? – Руки Феофании мелко затряслись, словно в ознобе. Или ее током коротнуло.

– Надо и можно по-всякому. Просто с душой.

– Слушайте, что Чапа говорит. – Варварин палец сверху указал на меня, распятого у ног. – Мнение пособия очень важно. Именно для избавления от будущих ошибок существуют такие уроки. Не хотите же вы сделать больно или неприятно кому-то из будущих любимых мужей?

Лучше бы молчала. У меня вообще все упало. Внутри.

– Представь это частью себя. – Варварин указующий перст сместился с моего неконкретного верха на вполне понятную очевидную середину. – Необходимой частью. Без которой ни спать, ни жить.

– Он дергается! – округлились глаза Феофании. – Точнее, вздрагивает. И пульсирует. Колышется. И вообще – шевелится!

Рука, словно сжавшая шланг, перехватила его по-другому. Как держат бокалы на тонких ножках. Только ножка была не тонкая, а бокал – своевольным.

– Так лучше?

– Намного, – кивнул я активной исследовательнице.

Варвара воспользовалась движением, подложив колени под мою голову. Мне стало намного лучше видно. Благодарить не стал: мало ли, что у нее на уме еще. Не станет ли лучше – хуже?

– Значит, нужно именно так? – старательно запоминала Феофания.

– Именно мне именно сейчас – да.

– А вообще?

– Вообще не бывает.

– Значит, можно по-разному?

– Нужно, – подытожил я.

– Клара, а ты чего? – заметила преподавательница пустоту у нисколько не возражавшей увлекшейся очередницы. – Не бойся. Подходи.

– Я не боюсь.

– Тогда не сомневайся.

– И не сомневаюсь. – Послушно поднявшаяся при упоминании имени, но не сделавшая шага царевна застенчиво нахмурилась. – Я думаю.

Опущенные сложенные ладони стыдливо прикрывали от меня пушистую поросль, плечи при этом чуть сжались, выдавив вперед увенчанные рубинами драгоценности. Соединенные и выпяченные, они автоматически привлекли мой мужской взор. Клара вспыхнула, руки спешно метнулись вверх. Закрылась-то закрылась, но мои глаза на том же бездумном автоматизме уже сползли на открывшуюся дорожку в заповедное.

– Тут не думать, тут действовать надо, – подогнала со своего места Антонина. – Клара, ты всех задерживаешь.

– Но я думаю: правильно ли это? – переступая с ноги на ногу, объяснила стеснительная царевна свою нерешительность. Она не выходила, но и не садилась, это и вызывало гомон недовольства. – Чапа хороший, но он не мой.

– Ерунда, – отрезала преподавательница. – Именно в этот момент – самый что ни на есть твой.

– Это не так, – не сдавалась Клара. Руки нашли оптимальное положение: одна закрыла низ, вторая легла поперек груди, прикрыв сразу все. – Сейчас он чужой для меня. Когда встречу будущих мужей – не лучше ли сразу начать с них? Первые ощущения останутся нашими совместными первыми ощущениями. Главное слово – нашими. От урока мне достаточно теории. Уши запоминают слова, глаза – картинку. А ощущения я получу потом, с мужьями.

– Ну и глупая ты, Кларка, – тихо пробормотала Ефросинья.

– Не глупая, а настоящая дура, – язвительно принеслось от Ярославы.

Сама ты дура, хотел сказать я, но промолчал. Дура или не дура, зато красивая. И в очереди. Мозг ни на минуту не забывал об этом. Или не мозг. А на попытки совести проснуться ей напевали колыбельную, периодически постукивая молотком для надежности. Еще кто-то из штатовских президентов сказал, что доброе слово действует намного лучше, когда у вас в руках дубина.

Как более опытная, Варвара зашла с другой стороны:

– Клара, многие поколения не могут ошибаться. Слышала о теории больших чисел? Хочешь быть в меньшинстве? А как же данные свыше законы, которыми руководствовались предки, когда устанавливали именно эти порядки, а не какие-то невиданные другие? Ну-ка, все вместе, еще раз возвышенку, а то создается ощущение, что подзабыли: Алле хвала!

– Алле хвала! – хором откликнулись выдрессированные ученицы. – Я отдаю жизнь и мысли…

Рука подхватившей торжественный речитатив Феофании задавала ритм.

– …помогаю окружающим, ведь потом они помогут мне. Воздаю выше необходимого Алле-всесвидетельнице, творительнице миров и воительнице умов, и наступит время, когда воздастся мне. Как Она создала наш мир, так и я во славу Ей создаю себя…

Происходящее нравилось Феофании все больше и больше. Особенно, что на время спора с Кларой о ней забыли. При всем желании не мог забыть только я. Ее усердие постепенно перерастало в умение. Активность в трении лампы Аладдина вызывала джинна, а тот похвально кивал старавшейся и все более понимавшей смысл того, что делает, ученице.

– Я не ною и не жалуюсь, – продолжая вместе со всеми, с особенным намеком выделила Варвара, глядя на Клару. – Я пересиливаю. Я не прошу – я действую. Для меня нет невозможного. Трудно – да, долго – может быть, но не невозможно.

– Алле хвала! Алле хвала! Алле хвала! – завершающе прогремело в ночи.

Опять орут. Сколько раз говорил: тишина должна быть в лесу! Когда за тобой погоня, когда вокруг – враги, когда в любую секунду…

Мысли попытались вернуться в голову – и расплескались, расстрелянные восторженной Феофанией, научившейся сноровисто и быстро передергивать затвор. Царевна сияла и чуть не подпрыгивала. В какой-то момент она прижала объект изучения к выпяченному животику:

– Гость стучится в домик!

– Фаня, хватит! – пресекла Варвара ее ребячество. – Очередь Клары.

Колючий преподавательский взгляд налился угрозой и приказал исчезнуть. Феофанию как ветром сдуло. Варвара вновь обратилась к застывшей столбиком царевне:

– Клара, помнишь, из семейного права: соблюдайте все уставы и все законы вам данные, исполняйте их – и не свергнет вас с себя земля, которую вам дали жить.

Добили девчонку.

– Алле хвала! – точеная ножка сделала решительный шаг вперед.

– Клара, давай уже! – одновременно подбодрила Майя и недовольно скривилась Ефросинья.

Не без некоторой осмотрительности Клара взобралась на двугорбого верблюда ног. Похожая на птенчика после предыдущих сов, ворон и зябликов, она взъерошилась, склонившись над суровой необходимостью. Творение сюрреалиста выросло перед глазами, вальяжно раскачиваясь и вспухая сиреневыми молниями. Варварин голос втек в ее уши коварным змеем:

– Возьми в руку, не бойся. Бережно сожми. Чувствуешь пульсацию?

Послушная Клара ошалело открыла рот и погрузилась в себя.

– Будто сердце в руках бьется, – напутствовала преподавательница. Хотела еще что-то добавить, но перебили.

– Настоящее сердце напоминает кулак в крови, – поделилась Антонина.

Фамилия Антонины была Меланьина, а у Меланьиных, как нам недавно с некоторым высокомерием сообщили, лучшие в стране врачеватели и физики. Отсюда, видимо, и особенные знания.

– Мы говорим о сердце, которое живет и жаждет, которое дышит и зовет, – возразила Варвара. – Но Тонин вариант тоже правилен. Таким сердце тоже бывает. Бьется и кровоточит – в прямом и переносном смыслах. Но сейчас речь, вообще-то, совсем не про сердце.

Клара медленно выходила из транса. Выползала из него с трудом, как птица из тесной тьмы скорлупы в мир света и крыльев.

– Потяни вниз, – принеслось направляющее указание.

Словно лошадь дернули за поводья. Уздечка натянулась, обуздываемый скакун склонил главу перед временно назначенной хозяйкой.

– Даже не думала… – выдавилось у царевны. – Какой он интересный…

– Хватит, мне тоже интересно. – Руки вставшей сзади Ефросиньи подняли Клару за плечи и почти на весу переставили вбок.

Влажное тепло окутало одну коленку, выбранную для сидения. Устраиваясь, Ефросинья еще блаженно поерзала. У меня взмок лоб.

Сама едва больше предыдущей, очередная практикантка действовала с силой и уверенностью, трудно представимыми в столь тощеньком тельце. Взялась как за рукоять любимого меча. Несколько взмахов убедили, что меч действительно любимый. Не соврала ли насчет неосведомленности? Больно лихо управлялась. Так, как надо. Что удивительно – как надо именно мне. Чутье, интуитивный настрой на меня или хорошая практика? Спрашивать не хотелось.

Вспомнился мой с ней разговор, которому не исполнилось еще и двух часов. Ей, видимо, тоже. Вечно сомкнутые тонкие губы, почти пропадавшие в той бледной полоске, в которую обращались, вдруг разошлись в мелкозубной улыбке.

«Помнишь?» – как бы сказали они.

«А что?» – напрягся я.

«Ты глупый. Ты встречаешь по одежке, а провожаешь по уму – как все. А меня нужно воспринимать как огромную лестницу. Ты видел только первую ступеньку. Теперь ты чувствуешь вторую. А знаешь, сколько их там еще? И каких?!»

Я догадывался. Вот только куда ведет эта лестница?

Включение третье
Ефросинья

Боже, как давно это было. В другой жизни. В той жизни, которая «до», то есть пару часов назад. Костер потрескивал, тени сушилок с развешанной одеждой колыхались на рваном холсте окруживших деревьев, вызывая у человека с богатой фантазией дрожь и трепет. Если такие были, то сейчас дрыхли без задних ног. Сон скосил царевен, как комбайн затесавшиеся в пшеницу ромашки. Постиравшиеся, накупавшиеся и «полетавшие» с помощью меня и Варвары, все отключились, счастливо утонув в листве общего лежака. Рядом посапывала Варвара, так и не дождавшаяся от меня взаимности. Уснула не определившаяся с новым отношением ко мне Антонина, разомлевшая после озерного рандеву. Где-то во тьме в переходящих доспехах на голое тело стояли на часах три царевны, в том числе – невероятная Марианна, еще не провалившаяся под землю и пока мне совершенно посторонняя и безразличная. Остальные зарывались в листву или жались друг к другу, лежа дугообразным рядком, как лучики от солнышка костра. Чудесные живые лучики. Развешанные рубахи и штаны работали опахалами.

Тягучее давление внизу живота выпихнуло меня в ночь. Уже из охватившего мрака я заметил, как вслед за мной поднялся еще кто-то. Понятно, та же ерундистика, по-научному – физиология. Долго в холодной воде сидели. Теперь набегаемся.

Чтоб не смущать, я отошел подальше. Полил деревце. Но едва сделал шаг обратно, как наткнулся на подкарауливавшую ученицу.

Глаза-бусинки как у мышки. Жгучий взгляд. За впалыми щеками прячутся две нити мелких зубчиков, похожих на клыки неутоленной молодой вампирши. Крупный лоб выставлен чуть вперед, напоминая обиженного теленка, только хилого, будто его второй месяц кормить забывали.

– Ефросинья? – узнал я. – Ты за мной следила?

– Хочу поговорить.

Прикрывавшаяся, несмотря на тьму, руками, она ждала ответа. Словно от этого зависела жизнь.

Я присел на корточки, сложив руки пониже живота. Указал на место рядом. Опершись о землю, худенькая царевна опустилась на крепко сведенные колени, затем ступни поочередно вытянулись пальчиками назад, и весь вес переместился на выставившиеся кверху пятки. Даже проминаться нечему было. Тем не менее, тщедушное тельце гордо выпрямилось. Свободно ниспадающие каштановые с рыжиной локоны, во тьме тоже темные, занавесили грудку.

– В нашей семье есть тайна.

Интригующее начало.

– Если тайна, то, может, не надо? – без тени иронии поинтересовался я.

Она помотала головой. Завеса волос колыхнулась, но взгляд цепко держался меня.

– Ты же из-за горы?

– Ну…

– Мой дед тоже оттуда.

Холодная капля пробежала по позвоночнику.

– Он жив? – с мерзейшей надеждой на нехорошее поинтересовался я.

– Конечно.

Душевный озноб усилился.

– И что у вас в семье говорят о долине и ее людях?

Ефросинья скривила губки.

– Ничего. Никогда ничего не рассказывали. Даже требовали молчать о самом факте. А дед такой красивый. Самый сильный. Таких мужчин я больше не видела.

Мечтательный вздох унесся в небо.

– Расскажи, как вы там жили, – попросила она.

– Ну… жили. Рыбу ели.

– Это что?

– Еда, – объяснил я. – Вкусная. Из большой воды добывается.

– Ух ты! А свадьба во сколько зим?

Я опустил голову.

– Очень рано.

– Я уже могла бы?

Сколько ей? Моя ровесница или типа того. Маленького роста, не по годам серьезная. Белокожее тело недоразвито до стороннего осознания владелицы как объекта искушения. Но худые бедра и узкий таз не повод для хозяйки не воспринимать себя как равную взрослым особь. Перед глазами пролетели долинные искательницы равности Люся, Миледа, Верана, Тирана…

– Думаю, да. Как раз в твоем возрасте делается выбор, или даже раньше.

– Что за выбор? – насторожилась ночная собеседница.

– Уходить ли во взрослую жизнь.

Лицо во тьме вскинулось:

– Решают сами?! Круто! А мальчики?

– Тоже. Решают для себя, что уже взрослые, что готовы осуществлять права и нести обязанности. Проходят определенное испытание и – вперед.

– У девочек тоже испытание?

Я замешкался. Не рассказывать же о праве первой ночи у старого хрыча. И придумал, как не соврать ни в одном слове:

– Им определенное время нужно отслужить во дворце

– Где?

– В башне, – поправился я с учетом местных реалий. – Как только придут новенькие, можно выбирать мужей.

– А сколько мужей у вас разрешено?

Наверное, не стоит сообщать всю правду о жизни в долине. Свадьбы каждые пять дней… Царевна не поймет. Даже я до конца не понимал.

– Здешняя система мне нравится чуть больше.

– А в невестории у вас там учат?

Она обратилась в слух. Я покачал головой:

– Нет. Все своим умом. На своих ошибках.

– Как думаешь… – Ефросинья замялась, – мы с тобой не родственники?

Не проясняет ли эта плюгавая пигалица насчет еще одного невесторства? А если взять и набиться в родню, сказав, что да, возможно? Помогу ли своей легенде?

Глупость. Выдам и себя, и нормально прожившего жизнь деда, сбежавшего из каменного века.

– Вряд ли, – уверенно заявил я. – Из моей родни никто к вам раньше не попадал.

– Отлично, – царевна воодушевилась. – Сейчас ты командир, а я подчиненная…

Многозначительное заявление, подумал я.

– …но так будет не всегда. Потом ты станешь обычным войником и в конце, возможно, царевичем Тамариным. Или не станешь. А я, – вскинулась гордая головка, – в любом случае стану цариссой. Я единственная дочь.

– Угу, – внес я свою лепту в беседу.

Поглядел по сторонам. Не люблю разговоров один на один. Поскольку его затеяли, значит, чего-то хотят. Если затеял не я, значит, чего-то нужного не мне.

Хрупкая царевна встряхнула головой:

– Да что же такое. У меня ощущение, что я тебя сто лет знаю.

Я вздрогнул. Но она не потянула опасную ниточку, которая звено за звеном протянулась бы до совместной учебы с царевной Василисой Варфоломеиной и получившейся цепочкой затянулась бы на моей шее. Ефросинья вернулась в главное русло:

– Моя мама, царисса Анисья, очень красивая. Я вырасту, буду такой же. Не смотри, что сейчас я мелкая, хиленькая и вроде незначительная. Ты крутишься с Варварой и похожими на нее, но кроме них есть другие.

Я понял, куда клонят.

– Ты, например.

– Да, – кивнула Ефросинья. – Хочешь меня поцеловать?

Ее ладони опустились рядом с собой на землю, лицо подалось вперед.

– Прости, но это невозможно.

– Почему невозможно?! – вспыхнула она. – Ты же целовался со всеми во время игры!

– Игры! – выделил я.

– Представь, что сейчас тоже игра.

– Но ведь не игра?

– Всё в жизни игра.

– Не всё.

Она кивнула:

– Не всё. Но это – игра. Моя игра, понимаешь?

– Прекрасно это понимаю.

– Подыграешь? – попросила царевна.

– Нет.

– Что я могу сделать, чтоб ты включился в мою игру?

– Подрасти и поумнеть.

Существует ли на свете человек, который согласится, что завтра станет умнее сегодняшнего? А послезавтра – умнее, чем завтра? Логический вывод из этой последовательности: именно сейчас ты полный нуль и ничтожество. Кто такое примет?

– Тебя смущает, что я мелкая? – закономерно услышала Ефросинья только первую часть фразы. – Я видела, ты уединялся с Варварой, потом с Антониной. Противный. Но я могу все, что могут они. Может, даже лучше.

Ну, сейчас еще сравнивать начнем.

– Прекрати, а то до такого договоришься…

– Не смотри, что я внешне маленькая. С годами выпуклая Варька начнет обвисать, а я буду все сочнее и краше. Тонька уже сейчас пухнет, как прокисшая каша, про нее даже не говорю.

– За одни эти слова не стану играть с тобой ни за какие коврижки.

Изумленные глазки хлопнули, словно в ладоши, от избытка эмоций:

– Разве я не правду сказала?

Говорил же, поумней, потом подкатывай.

– «Не враждуй на сестру свою в сердце своем, и не понесешь греха», – продекламировал я.

Цитата из их закона не подействовала.

– Я не враждую, как ты не понимаешь!

Ага, я не понимаю. Именно я. Кто же еще? Больше же никого нет, ау, есть кто?

– Я через годы буду как мама, – пылко продолжала Ефросинья, – а она такая, как сейчас любимая тобой Варька. А Варька станет как мамаша, царисса Дарья, – тяжелая, нелепая и неповоротливая.

Это Дарья-то неповоротливая? Вспомнилось, как царисса разом отмахалось от двух десятков насевших учениц с мечами.

– Есть одна вещь, которая закрывает глаза на любые недостатки, – подсказал я.

Поерзав, Ефросинья хмыкнула:

– Любовь, что ли?

– Не веришь в любовь?

– Кто же в нее верит?

Сделав едва заметный выпад ко мне, она сразу откинулась назад и красиво отбросила с лица как бы случайно упавшие волосы. Лицо запрокинулось. Ладони уперлись в траву далеко позади пяток, на которых девица сидела. Выпятились в невероятном самомнении припухлости, вообразившие себя объектом желания. Ну да, эта царевна мыслит другими масштабами, категориями будущего. А там, в далеком будущем, возможно, все так и есть, как она нафантазировала.

Я знал, что женщины предпочитают казаться соблазнительными и красивыми, а не умными, потому что средний мужчина лучше видит, чем соображает. Но думалось, что для этого им необходимо быть умными. Оказалось – вздор.

– Любовь – это игра, – очень серьезно произнесла Ефросинья где-то слышанное, – в которой один блефует, чтобы выиграть, другой – чтобы не проиграть.

Умница. Понадобилась умность – нате вам на тарелочке. Осталось только подачу доработать. Чтоб выглядело натурально, а не так, как выглядело.

– Так что любовь – тоже игра.

Я покачал головой:

– Если бы любовь была игрой, меня буксиром не оттащили бы от Варвары, Ярославы, Антонины и прочих. И от тебя в том числе.

Радость осветила лицо собеседницы:

– Значит, я тебе тоже нравлюсь?

– Да, тоже, – буркнул я. – Мне все нравятся. Возраст такой.

– Тогда не все потеряно. Ладно, не хочешь целовать, не надо. На правах женщины я сама тебя поцелую, а ты вчувствуйся и подумай потом, стоят ли такого Варьки и Тоньки.

Ее колени резво переползли вплотную ко мне. Я отстранил их обладательницу:

– Нет значит нет. Точка.

– Права мама, говоря, что любовь – торжество воображения над разумом и надежды над здравым смыслом.

– Мамы всегда правы, просто мы это поздно понимаем.

Ефросинья задумалась.

– Короче, будешь моим невестором?

– Нет, – отбрил я.

– Почему?

– По кочану.

Показная грубость не смутила девушку.

– Из-за Томы? Неужели не понимаешь, что ее пора забыть.

Словно оглоблей с размаху.

– Почему это?!

– Она в плену.

– Не обязательно. Наверняка удалось убедить разбойников, что она из другого отряда.

– Головой подумай. У тебя это не получилось, когда в пещеру лез, а у нее как-то получится? Хорошо если останется жива. Рыкцари возвращают людей за выкуп двумя способами: живыми и невредимыми либо просто живыми. Охота тебе будет выходить за пользованный быдлом мешок мяса, зараженный всеми существующими болезнями?

Ефросинья рядом – маленькая, хлипкая, пальцами переломлю. А все туда же.

– Не доводи до греха, – взмолился я. – Уйди.

– Опять на правду обижаешься?

Я ушел сам. Богатый нынче денек на устройство личной жизни. Стоило назваться выдуманным невестором, как сразу свалилось три предложили стать реальным. Если так пойдет дальше…

На душе потеплело: начал пользоваться успехом у женщин. Или… закон толпы: никто не взял, то и мне не нужно? Только наоборот.

Лагерь спал как убитый. Приятно смотреть на сонные лица, раскинутые руки, разметавшиеся тела. Снова ощутилось, что жизнь прекрасна. Я реанимировал затухавший костер, затем подготовил шлемы-котелки и крупу для сытного завтрака. Из окружающей тьмы материализовалась и обиженно заняла свое место намеренно не глядевшая на меня, но и не стеснявшаяся Ефросинья. Ой-ой, умру от стыда.

– Ааа! – раздалось вдали.

Как по тревоге, ученицы отработанно подхватились с мест с оружием в руках – школьная выучка, отлично надрессировали, именно на такие случаи. Цапнув обнаженный меч, я тоже ринулся на звук.

Врагов не видно и не слышно. Дозорной нет. Зато в десятке метров слышны возня и стон. Не от боли, скорее – от возмущения.

Амалия позвала дозорную из своей пятерки.

– Марьяна?

– Я тут! – раздалось приглушенно из темноты. – Идите осторожно.

В земле зияла дыра с рваными краями.

– Отошла по-маленькому… – пожаловалась дозорная из глубины. – Наступила на хворост. А оно ка-а-ак провалится!

Амалия, а затем все остальные, облегченно выдохнули: опасность идентифицирована, признана несущественной. Обычное происшествие, даже без особых последствий: упавшая в яму царевна цела и невредима.

Все будто разом от яблочка с Древа Познания откусили и быстро спрятались в спасительный мрак. Осталась Варвара, как старшая и ответственная за всех, несмотря на мое так называемое командирство.

– Марьяна, обрисуй, что там, – крикнула она.

– Яма. Земляная. В форме капли. Глубина метра три, не меньше. Сама выбраться не смогу.

Подойдя чуть ближе, я поинтересовался:

– Марьяна, как далеко отстоят стенки от краа-а-а…

– А-а!!! – одновременно взвизгнула Марьяна.

Я шмякнулся всем телом на сверзившуюся одновременно со мной землю, которая смягчила удар. Марьяну накрыло тоже. Первым выбравшись из-под сошедшей лавины, я судорожно глотнул воздуха.

– Марьяна?

– Ммм…

Копать пришлось на звук. Валы рыхлой земли разлетались под моими ладонями, работавшими, как крот под электрошокером.

Освобожденная ученица долго не могла отдышаться. Дыра сверху превратилась в огромную полынью. Все, что могло рухнуть, рухнуло.

– Тащите шест, – крикнул я Варваре.

Сверху раздались указания, унеслись топающие шаги. Пока я откапывал Марьяну полностью, и мы отряхивались, к нам спустился зачищенный ствол молодого деревца.

– Удержите? – засомневался я.

– Постараемся! – донеслось сверху.

– Тогда подождите. Сройте у себя угол, будет проще.

В проеме возникли несколько голов:

– Чем срыть? Лопат нет.

– Мечами!

В лицо прилетели первые комья. Мы с Марьяной отвернулись спинами и укрывали головы.

Через десять минут снаружи сообщили:

– Готово!

– Теперь сделаем уклон у себя. Марьяна, помогай.

В четыре руки мы накидали пологую насыпь, по которой уже не так страшно ползти по шесту.

– Давай. – Я подсадил бедовую стражницу, одетую в передававшиеся друг другу доспехи.

Она вырвалась:

– Ты первый!

– Лезь, говорю, а я помогу.

Царевна насупилась:

– Я стесняюсь.

– Ты?! – вскипел я. – Ты стесняешься?! На мне ничего, а на тебе доспехи!

– А под ними ничего.

Дурдом.

– Как знаешь, – отрезал я, взбираясь по шесту не хуже обезьяны и отправляясь отмываться.

Но это другая история. И вообще, трудно думать о Марианне, не забывать о Зарине и тревожиться за Тому, когда с тобой творит невообразимое совсем другая. Не притягательно-симпатичная, не любимая и не родная.

Но такая умелая…