Текст книги "Нейтронный Алхимик: Консолидация"

Он обернулся к Хорсту:

– Прекрасная служба, отец.

– Спасибо. На Лалонде у меня совершенно не было практики. Приятно знать, что старые привычки мне не изменяют.

– Дети здорово поправились.

– Надеюсь – при таком-то внимании. Для старого жителя аркологов вроде меня Транквиллити – удивительное место. Знаешь, церковь здорово ошиблась в отношении биотеха. Это изумительная технология.

– Новое доброе дело, отец?

Хорст фыркнул.

– Спасибо, у меня и так хлопот полон рот. Кстати, о… – Он вытащил из кармашка рясы маленький деревянный крестик. – Возьми это с собой в путь. На Лалонде он все время был со мной. Не уверен, приносит ли он удачу, но тебе-то он точно пригодится больше, чем мне.

Джошуа неловко принял подарок, не уверенный, то ли в карман его засунуть, то ли на шею повесить.

– Спасибо, отец. Он будет со мной.

– Доброго пути, Джошуа. Да пребудет с тобою Господь. И попробуй в этот раз не грешить.

Джошуа ухмыльнулся.

– Попробую.

Хорст поспешил обратно к детям.

– Капитан Калверт?

Джошуа втянул воздух сквозь зубы. Теперь еще что?

– Он самый, – ответил он в начищенную медную кирасу, облегавшую определенно женское тело.

Космоник, которому принадлежала кираса, напоминал робота паровой эпохи – металлическое тело и резиновые гибкие сочленения. Определенно, решил Джошуа после беглого осмотра, космоник, а не усиленный боевик – слишком точные вспомогательные системы окольцовывают браслетами запястья. Работник, а не воин.

– Меня зовут Болью, – проговорила космоник. – Я была подругой Варлоу. Если вы ищете ему замену, я бы хотела предложить себя.

– Господи… Вы такая же прямолинейная, как ваш друг, это точно. Но он вашего имени, кажется, не упоминал.

– Он много говорил о своем прошлом?

– Не слишком.

– И?..

– Простите?

– Я могу рассчитывать на это место?

Она датавизировала свой файл CV. В черепе Джошуа завертелась таблица данных, вытесняя чувство возмущения тем, что кто-то попытался занять место Варлоу на его поминальной службе, и неохотным одобрением – при такой наглости специалист просто не может не быть компетентным, иначе при таком отношении к людям он долго не продержится.

Торопливо просмотрев файл, Джошуа обратил внимание, что Болью семьдесят семь лет.

– Служили во флоте Конфедерации?

– Да, капитан. Тридцать два года назад. Мастер по ремонту боевых ос.

– Вижу. На Лалонде флот выдал ордер на мой арест и задержание «Леди Мак».

– Думаю, у них была на это причина. Но я не служу двум капитанам.

– М-да. Это хорошо.

Джошуа с его места хорошо было видно, что на последней скамье сидят еще трое космоников и ждут, чем закончится их разговор. Он датавизировал сетевому процессору собора.

– Транквиллити?

– Да, Джошуа?

– У меня три часа до отлета, и для шуток нет времени. Эта Болью на уровне?

– Насколько я могу судить, да. В моем космопортс она работает уже пятнадцать месяцев и за это время в контакт с инопланетными агентами не входила. С усиленными боевиками и торговцами худшего сорта близко не сходится. В основном общается со своими сородичами – космоники, как правило, держатся вместе. Общительность Варлоу была скорее исключением, чем правилом.

– Общительность? – Джошуа вздернул брови.

– Да. Ты не заметил?

– Спасибо, Транквиллити.

– Всегда рад помочь.

Джошуа прервал связь.

– Нам придется летать на одном растровом узле, пока я не найду запасного, и в ходе рейса у нас могут возникнуть проблемы, – предупредил он Болью. – Деталей пока сообщить не могу.

– Это меня не волнует. Я полагаю, что ваши способности сведут любую угрозу к минимуму, «Лагранж» Калверт.

– Господи! Ладно, добро пожаловать на борт. У тебя два часа, чтобы собрать барахлишко и занять койку.

Причальная колыбель мягко вытолкнула «Леди Макбет» из дока СА5-099. Чтобы понаблюдать за ее отбытием, к сенсорам космопорта подключилась несколько сот человек – агенты всяческих разведок, наслушавшиеся баек и оттого любопытствующие команды других звездолетов, репортеры, записывающие отлет на случай, если в рейсе произойдет что-то интересное.

Иона наблюдала, как выскальзывают из пазов терморадиаторы, точно в насмешку над раскрывающимися для полета птичьими крыльями. По периметру корабля вспыхнули крохотные огоньки химических маневровых двигателей, осторожно выводя звездолет из колыбели.

При помощи сродства она наблюдала, как поздравляют друг друга усталые монтажники, как выверяют вектор отлета диспетчеры, как у себя в комнате Келли Тиррел смотрит за отправлением через сенсоры космопорта.

– Крайне удачно, что Келли Тиррел не захотела отправиться с ним,– заметил Транквиллити. – Тебе пришлось бы задержать ее, а это привлекло бы лишнее внимание.

– Конечно.

– Он будет в безопасности, Иона. Мы с ним, чтобы помогать и отчасти – отдать за него кусочек жизни.

– Ты прав.

Полыхнули ярко-голубые ионные движки «Леди Макбет», затмевая прожекторы причала. Через сенсоры платформ СО Иона следила, как звездолет направляется к Мирчуско. Джошуа вывел его на круговую орбиту в ста восьмидесяти тысячах километров над планетой, отключив в нужный момент все три термоядерных двигателя. Ионным движкам пришлось вспыхнуть всего дважды, выправляя траекторию, прежде чем терморадиаторы начали убираться в корпус.

Транквиллити ощутил гравитонный всплеск, когда разрядились растровые узлы корабля, и крохотная тяготеющая точка пропала.

Иона обратилась к более насущным проблемам.

Демарису Колигану казалось, что он неплохо поработал над костюмом, вообразив на себе элегантный желтовато-коричневый пиджак с серебряной отделкой, и вполовину не такой пестрый, в каких щеголяли некоторые лейтенанты Организации.

В последний момент он добавил алую розочку в петлице и кивнул в елейную рожу Бернарда Олсопа, который должен был провести его в никсоновские апартаменты.

В салоне его ждал сам Аль Капоне. Костюм его мало отличался от того, что был на Демарисе, но на Капоне он сидел настолько блистательно, что его не менее роскошно разодетые старшие лейтенанты выглядели и вполовину не так стильно.

Зрелище такого количества больших шишек ничуть не прибавило Демарису самоуверенности, хотя он был точно уверен, что нигде не напортачил.

Аль широко улыбнулся и сердечно пожал ему руку:

– Рад тебя видеть, Демарис. Парни говорят, что ты неплохо для меня поработал.

– Стараюсь, как могу, Аль. Ты и твоя Организация хорошо со мной обошлись.

– Рад слышать, Демарис, рад слышать. Подходи, хочу показать тебе кое-что. – Капоне компанейски обнял Демариса за плечи, увлекая его к прозрачной стене. – Разве не славный вид?

Колиган глянул в окно. Саму Новую Калифорнию скрывала сейчас масса астероида, так что он поднял глаза. Растрескавшиеся бурые скалы сходились к тупоконечному пику. В трех километрах от отеля начинались ряды торчавших из камня терморадиаторов размером с футбольное поле каждый. За ними висел диск неподвижного космопорта, хотя казалось, что крутится вместе со звездным небом именно он. А за краем диска в четко поддерживаемом строю висело пугающе многочисленное скопление адамистских кораблей. Всю прошлую неделю Демарис как раз тем и занимался, что готовил их к полету; и это созвездие представляло лишь тридцать процентов военной мощи Организации.

– Это… э… неплохо, Аль, – выдавил Демарис.

Глубоко проникнуть в мысли Капоне он не мог, так что грозит ли ему выволочка Колиган не знал. Но босс был вроде бы доволен…

– Неплохо! – Капоне это показалось неимоверно смешным. Он разразился хохотом и огрел Демариса по спине. Лейтенанты вежливо улыбнулись.

– Да это натуральное чудо, Колиган! Стопроцентное! Ты знаешь, что одна такая посудина могла бы отправить на дно весь флот США? От такой мысли понос не пробирает?

– Точно, Аль.

– Того, что ты видишь, прежде не делал никто. Это крестовый поход, Демарис. Мы спасем вселенную для таких, как мы, и наведем в ней порядок. И ты помог нам в этом. Я тебе очень за это благодарен. Да, приятель. Очень.

– Я делал что мог, Аль. Как мы все.

– Да, но ты помог подготовить эти ракеты. Для этого талант нужен.

Колиган постучал себя по виску:

– Я одержал одного парня, который в этом разбирается. А он со мной поделился. – Он расхрабрился настолько, что тихонечко шлепнул Капоне по плечу. – Он-то понимает, что для него лучше.

На мгновение повисла тишина, потом Аль снова расхохотался:

– Ты чертовски прав. Надо, чтоб они знали, кто тут главный. – Он предупреждающе поднял палец. – Но, должен признать, у меня тут возникла большая проблема, Демарис.

– Да господи, Аль, ты только скажи, и я все сделаю.

– Конечно, Колиган, я знаю. Беда в том, что когда мы начнем наш поход, эти ребята из Конфедерации начнут отстреливаться. А они сильнее нас.

Демарис понизил голос и воровато огляделся:

– Само собой, босс. Но у нас теперь есть антиматерия.

– Это правда, что верно – то верно. Но их от этого не становится меньше, хотя бы числом.

Колигану все труднее было удерживать на лице улыбку.

– Не понимаю… чего ты хочешь, Аль?

– Этот парень, которого ты одерживаешь, – как его звать?

– Этот козел зовет себя Кингсли Прайор. Он во флоте Конфедерации был каким-то там крутым механиком в чине капитан-лейтенанта.

– Верно, Кингсли Прайор. – Капоне ткнул пальцем в сторону Лероя Октавиуса, и тот принялся зачитывать с экрана процессорного блока:

– Капитан-лейтенант Кингсли Прайор, окончил университет на Колумбусе в 2590 году, специализировался по физике магнитного удержания. В том же году завербовался во флот. Окончил офицерские курсы на Трафальгаре с красным дипломом. В 2598-м получил диплом доктора по специальности «термоядерная техника» в Монтгомери-Техе. Числился штабным офицером инженерного дивизиона 2-го флота. Быстро продвигался по службе. В последнее время работал над проектом уменьшения размеров термоядерных двигателей. Женат, есть сын.

– Ну, – осторожно отозвался Колиган. – Этот самый. А что?

– У меня есть для него работа, Демарис, – ответил Капоне. – Особенная работа, понимаешь? Мне, конечно, очень жаль, но другого выхода я не вижу.

– Не о чем жалеть, Аль. Я же сказал – все, что потребуется, сделаю.

Капоне почесал щеку над тремя параллельными белыми шрамами.

– Нет, Демарис, ты меня не слушаешь. Мне это, блин, вовсе не нравится. У меня для него есть работа. Не для тебя.

– Для него? То есть для Прайора?

Аль беспомощно оглянулся на как всегда бесстрастного Микки.

– Вот мне бог послал Эйнштейна! Да, придурок. Мне нужен Кингсли Прайор. Сейчас.

– Но… но, Аль, я не могу тебе его отдать. Он – это я, – Колиган обеими руками заколотил себя в грудь. – Мне больше не в ком жить! Ты не можешь от меня этого требовать!

Капоне нахмурился.

– Ты мне верен, Демарис? Ты верен Организации?

– Что за дурацкий вопрос? Конечно, я, блин, верен, Аль! Но это не значит, что можно меня об этом просить! Нельзя так!

Он резко обернулся на звонкий щелчок взводимого курка «томпсона». С дружеской улыбкой на грубом лице Луиджи Бальзмао ласково покачивал в ладонях пулемет.

– И вот как верного члена Организации я прошу тебя отдать мне Кингсли Прайора. Прошу по-хорошему.

– Нет! Никогда! Ни за что!

На багровеющем лице Капоне ярко выделялись синевато-белые шрамы.

– Только потому, что ты был верным солдатом, я даю тебе выбор. Потому что мы освободим все эти долбаные планеты до последней, и ты сможешь выбирать из долбаной уймы тел. Поэтому я даю тебе возможность избежать ноль-тау и показать себя мужчиной. Теперь – в последний раз, читай по губам: мне нужен Прайор!

Кингсли Прайор не мог бы сказать, почему рыдает, точно ребенок. Потому что свободен? Потому что был одержан? Потому что смерть – это еще не конец?

Какой бы ни была причина, эмоциональный шок сотрясал его сильнее электрического, неудержимо. Кингсли Прайор был вполне уверен, что плачет, что тело его лежит на прохладных шелковых простынях поверх мягкой, как облако, перины. Ноги его были согнуты так, что колени касались подбородка, пальцы стискивали лодыжки. Вокруг была темнота. Не тьма сенсорной глухоты заключенного в собственном мозгу, а изумительный, настоящий полумрак, в котором серые тени на сером очерчивали контуры предметов. Для начала этого хватало. Если бы его выпустили сейчас на залитую ярким солнцем улицу, он, наверное, лишился бы рассудка от нервной перегрузки.

Что-то зашелестело, и Кингсли еще сильнее сжался в комочек. Легкое дуновение коснулось его лица, когда кто-то сел рядом на кровать.

– Все хорошо, – прозвучал певучий женский голос. – Худшее позади.

Пальцы коснулись его шеи, плеч.

– Ты вернулся. Ты снова жив.

– Мы… Мы победили? – прохрипел он.

– Нет. Боюсь, что нет, Кингсли. Настоящая битва еще и не начиналась.

Его неудержимо трясло. Слишком много, слишком всего много для его перенапряженной психики. Он хотел… нет, не умереть, упаси Господи – но просто уйти. В одиночество.

– Поэтому Аль тебя и выпустил. Тебе придется сыграть свою роль в этой битве. Очень важную роль.

Как может столь сладкозвучный голос нести в себе отзвуки грядущей беды? Кинсгли воспользовался нейро-сетью, чтобы извлечь из памяти сильную программу-транквилизатор и запустить ее в активном режиме. Трепещущие в груди чувства и ощущения поблекли. Что-то не так было в работе нейросети, но запускать сейчас диагностику у Прайора не было никаких сил.

– Кто вы? – спросил он.

На плечо Кинсгли легла голова, нежные руки заключили его в объятия. На миг ему вспомнилась Кларисса – мягкость, тепло, запах женщины.

– Твой друг. Я не хотела, чтобы ты пришел в себя под их глумливые подначки. Это было бы слишком ужасно. Тебе нужно мое прикосновение, мое сочувствие. Я понимаю людей как никто другой. Я могу подготовить тебя к тому, что тебя ждет, – предложению, от которого ты не сможешь отказаться.

Он медленно распрямился и обернулся. Это была прекраснейшая девушка, какую он видел в своей жизни. Лет ей могло быть от пятнадцати до двадцати пяти. Вокруг ее озабоченного склонившегося над ним лица клубились кудряшки.

– Ты прекрасна, – прошептал он.

– Они схватили Клариссу, – проговорила она. – И малыша Уэбстера. Мне очень жаль. Мы знаем, как ты их любишь. Демарис Колиган рассказал нам.

– Схватили?

– Но они целы. В безопасности. Не одержаны. Ребенок и женщина – им не причинят вреда. Аль приветствует в своей Организации неодержанных. Они получат в ней почетное место, Кингсли. Ты можешь его заработать.

Прайор попытался вызвать в памяти тот облик, что ассоциировался у него с именем Аль. Молодец с пухлыми щеками в нелепой серой шляпе.

– Заработать?

– Да. Их могут вечно обходить опасность, смерть, старость, боль. Ты можешь подарить им это.

– Я хочу их видеть.

– Увидишь, – она легонько коснулась его лба сухими губами. – Когда-нибудь. Если будешь делать то, о чем тебя просят, ты сможешь вернуться к ним. Обещаю тебе. Не как друг. Не как враг. Просто как человек человеку.

– Когда? Когда я их увижу?

– Тш-ш, Кингсли. Ты слишком устал. Спи. Спи и забудь о горе. А когда проснешься, ты узнаешь, какая великолепная судьба тебя ждет.

Мойо наблюдал, как удаляется от Экснолла Ральф Хилтч, держащий на руках девочку. Зрелище было архетипическое – герой, спасающий даму.

Бронированные фигуры морпехов сомкнулись вокруг своего командира и разом скользнули с дороги под защиту леса. Хотя корявые стволы древних харандрид не могли скрыть их, странному восприятию, к которому Мойо только начинал привыкать, ярость Ральфа представлялась огнем ослепительней магниевой вспышки.

И гнев агента королевского разведывательного агентства глубоко тревожил Мойо. За ним скрывалось неимоверное упорство. Проведя два столетия в бездне, Мойо считал, что никакая угроза более не в силах устрашить его. Поэтому он и согласился соучаствовать в плане Аннеты Эклунд, каким бы бесчеловечным ни казался этот план по стандартам живущих. Одержание, возращение в мир, который Мойо считал для себя навсегда потерянным, придавало новую, мрачную окраску всему, что он раньше ценил и уважал, – морали, честности, чести. С этим новым взглядом на вещи Мойо самонадеянно считал себя неподвластным страху. Но Ральф Хилтч заставил его усомниться в новообретенных убеждениях. Пусть он и был выпущен из бездны, это не означало, что ему никогда туда не вернуться.

Когда Ральф скрылся из виду, мальчишка, которого Мойо прижимал к себе, вновь забился, плача от отчаяния. Последняя надежда ускользала от него. Мальчишке было лет десять-одиннадцать, и бурлившие в его рассудке ужас и горе были так сильны, что казались заразительными.

Мойо внезапно пронзил стыд. Но жажда, которую порождали голоса погибших душ, взывавшие к нему из бездны, оказалась сильней, укрепляя нарушенную Хилтчем решимость. Она не унималась. Голоса стремились к тому, что уже получил он, – к свету, звуку и чувству, переполняющим эту вселенную. Они клялись Мойо в вечной верности, лишь бы он подарил им избавление. Они умоляли. Настаивали. Угрожали. И этому не было конца. Сто миллиардов демонов, взывающих к совести и долгу, шептали внятно, и голоса их были сильнее, чем его воля.

У него не было выбора. Покуда останутся на свете неодержанные живые, они будут драться, чтобы отправить его обратно в бездну. Покуда в бездне останется хоть одна душа, она не прекратит умолять его дать ей тело. Уравнение было ужасающе простым – две стороны взаимоуничтожались. Если только он подчинится.

Он родился заново лишь пару часов назад, а ему уже было отказано в собственной судьбе.

– Видите, на что мы способны? – вскричала Аннета Эклунд, обернувшись к своим последователям. – Салдана вынуждены торговаться с нами, принимать наши условия. Вот наша сила! И первое, что мы должны сделать, – укрепить ее. Все, кому выделена машина, – готовьтесь выехать, как только улетят морпехи; это значит примерно через четверть часа, не мешкайте. Если мы хоть раз покажем, что размякли, по нам тут же ударят платформы СО. Вы читали мысли Хилтча, вы знаете – это правда. Те, кто держит заложников, – одерживайте немедленно. Нам нужно как можно больше наших. Придется нелегко, но за пару дней мы захватим весь полуостров. И тогда у нас хватит силы закрыть небо!

Мойо невольно глянул вверх. Над зубчатой кромкой леса занимался рассвет, гася ненавистные звезды, это напоминание о бесконечности. Но даже задернутые пологом зари, небеса оставались так пусты, бездонны, как ненавистное посмертие. И Мойо ни о чем не мечтал сильней, чем о том, чтобы закрыться от этого неба, не дать его пустоте вновь выпить его душу.

И все, кто стоял рядом с ним, мечтали о том же.

Раздумья Мойо прервали стоны и крики. Заложников затаскивали в дома. Никто не приказывал этого, никто не договаривался, но одержимые как будто инстинктивно стыдились причинять людям необходимые страдания на виду друг у друга и у низкоорбитальных спутников. Ломка душ казалась занятием столь же интимным, как и секс.

– Пошли, – пробормотал Мойо, легко подхватывая мальчишку, и быстрым шагом направился в бунгало.

– Мама! – вскрикнул мальчик. – Мама, помоги!

Он расплакался.

– Тихо ты, не трусь, – цыкнул на него Мойо. – Не буду я тебя трогать.

Никакой реакции не последовало. Мойо проскочил через холл и распахнул широкие задние двери. За домом почти до самого харандридного леса, окружавшего город, простиралась лужайка. По аккуратно подстриженной траве бесцельно ковыляли два садовых механоида, взрезая дисками плугов глинистую почву, словно кто-то запрограммировал их боронить поле.

Мойо отпустил мальчишку.

– Давай, – скомандовал он, – беги. Брысь.

Мальчонка уставился на него непонимающими прозрачными глазами.

– Но мама…

– Ее уже нет здесь. Это уже не она. Теперь беги. Там, в лесу, морские пехотинцы. Если побежишь быстро, ты их найдешь, прежде чем они улетят. Они за тобой присмотрят. Теперь беги! – рявкнул он суровей, чем хотел.

Паренек глянул торопливо в глубь дома и опрометью ринулся к лесу.

Мойо подождал пару минут, чтобы удостовериться, что малыш перелез через ограду, потом вернулся в дом. Если бы заложником был взрослый, совесть в нем не заговорила бы, но ребенок… Что-то человеческое в нем все же осталось.

Через окно холла видна была дорога. По ней катились машины, собранный Аннстой Эклунд странный конвой – были в нем современные машины, старые модели со всех планет, из всех столетий, боевые машины, точно выехавшие из музея, кто-то вообразил для себя даже лязгающую и фырчащую паровую повозку, капавшую на дорогу водой из прохудившихся труб. Сосредоточившись, Мойо мог различить под хитроумными материальными миражами контуры реальных машин и тракторов.

Дома, на Кочи, Мойо всегда мечтал об автомобиле-купе – боевой осе на колесах, способной втрое превышать лимит скорости. Денег на первый взнос, правда, у него так и не хватило. Теперь он мог получить такую машину, просто подумав о ней. От этой мысли Мойо почему-то стало грустно. Половину очарования машине придавала именно ее недоступность.

Он долго стоял у окна, желая удачи будущим завоевателям мира. Он обещал Аннете Эклунд свою помощь – в эту ночь он открыл для одержания пятерых жителей Экснолла. Но сейчас, задумавшись о будущем, он понял, что не сможет повторять это варварство по десять раз за час. Мальчишка доказал ему это. Для Эклунд и ее ударного отряда Мойо был бы только обузой. Лучше остаться здесь и привести в порядок дом. После войны всем нужна будет передышка.

Завтрак получился… интересный. Тсрмоиндукционная панель на кухне свихнулась, стоило ее включить. Тогда Мойо уставился на нее, припоминая старую плиту, стоявшую у бабушки в доме, – почерневший чугун и раскаленная добела решетка. Такой изумительной еды, что готовила бабушка на этом анахронизме, Мойо не пробовал с детских лет. Сейчас индукционная панель потемнела, расширяясь, сливаясь с желтеньким композитным буфетом, на котором стояла, – и вот уже в печи тихонько потрескивают брикеты угля, и решетка исходит жаром. Мойо с ухмылкой оглядел свое достижение и поставил на плиту медный чайник. Пока вода кипела, он обшарил буфет в поисках еды. Пакетов нашлось уйма – современная, химически питательная, совершенно безвкусная жратва. Мойо швырнул парочку на чугунную сковороду, заставив фольгу истаять, обнаружив пару сырых яиц и несколько ломтиков свинины с проростью (кожица не снята, как ему нравилось). Чайник мелодично засвистел как раз когда яичница начала шкворчать.

Холодный апельсиновый сок, хрустящие мюсли, яичница с беконом, сосиски, почки, тосты с маслом и мармеладом и несколько чашек чая по-английски – завтрак стоил того, чтобы дожидаться его двести лет.

Доев, Мойо перекроил скудное одеяние Эбена Пэвита в очень ярко-синий дорогой костюм вроде тех, что носили выпускники-богачи в его первый студенческий год, и, довольный, отворил парадную дверь бунгало.

На Кочи не было городов, подобных Эксноллу. Мойо он приятно удивил. Основываясь на редких кадрах из новостей, он всегда представлял королевство Кулу еще более официозным, чем его собственная, произошедшая от японской, культура. Однако Экснолл строился без какого-либо определенного плана. Одержимый бродил по его широким улицам в тени могучих харандрид, радуясь всему, что попадалось на его пути, – лавочкам, вычищенным до блеска кафе, булочным и барам, крохотным паркам, симпатичным домикам, даже снежно-белой дощатой церквушке с красной черепичной крышей.

И Мойо был не единственным, кто исследовал новообретенный мир. Когда Аннета Эклунд покинула город, несколько сот человек остались. Большинство, как и он сам, просто бродило по улицам, стараясь не встречаться взглядами с сотоварищами. Все они разделяли общую тайну: что мы натворили, что с нами сделали, чтобы вернуть наши души в эти тела? Атмосфера установилась почти похоронная.

Прохожие были одеты в костюмы своих миров и эпох, но ничего экстраординарного в их одеждах не было. Склонные принимать гротескные или сказочные обличья уехали вместе с Эклунд.

Мойо с восторгом обнаружил, что некоторые кафе открыты. Одержимые владельцы деловито воображали для них новые, старинные (в двух случаях ретро-футуристические) интерьеры. Весело булькали и шипели кофеварки, по улицам разносился аромат свежевыпеченного хлеба. А потом Мойо увидел машинку для пончиков. Она стояла в витрине одного из кафе – прекрасное старинное сооружение из тусклой полированной стали с эмалевым фирменным знаком на передней стенке. Машина была добрых двух метров длиной. Огромная воронка на одном конце ее была полна белого жидкого теста. Из насадки выползали на металлический конвейер сырые пончики, чтобы свалиться в длинную ванну с кипящим маслом, и, проплыв по ней в окружении золотых пузырьков, поджаристо-коричневыми вывалиться на другой стороне в поднос с сахарной пудрой. В утреннем воздухе висел восхитительный запах. Мойо добрую минуту стоял, прижавшись носом к стеклу, завороженный парадом шествующих мимо под гудение и пощелкивание электрических моторов пончиков и игрой бирюзовых язычков газового пламени под ванной. Ему никогда не приходило в голову, что в Конфедерации могло сохраниться нечто настолько изумительно архаичное, примитивное и все же сложное. Он распахнул дверь и вошел.

Владелец (новый) – лысеющий мужчина с повязанным на шее платком, в фартуке в синюю и белую полоску – стоял за прилавком, протирая тряпицей его полированные деревянные просторы.

– Доброе утро, сэр, – приветствовал он Мойо. – Чего изволите?

«Это бред, – подумал Мойо, – мы оба покойники, нас обоих вернуло к жизни чудо, а его интересует только что я собираюсь жрать? Нам бы познакомиться поближе, попытаться понять, что случилось, чем все это обернется для вселенной…» Но он ощутил, как в сознании хозяина нарастает тревога, осознал чудовищную хрупкость его рассудка.

– Мне, пожалуйста, один пончик, уж больно они симпатично выглядят. И… горячего шоколада у вас не найдется?

Хозяин облегченно улыбнулся. На лбу его выступил пот.

– Да, сэр.

Он забренчал за прилавком банками и чашками.

– Как думаете, у Эклунд получится?

– Полагаю, да, сэр. Она, похоже, знает что делает. Слышал, она прилетела с другой звезды. Упорная, видимо, особа.

– О да. А вы откуда будете?

– Из Брюгге, сэр. Двадцать первый век. Славный в те времена был город.

– Не сомневаюсь.

Хозяин выставил на прилавок дымящуюся кружку горячего шоколада и пончик. «И что теперь?» – подумал Мойо. Какими деньгами расплачиваться, он не имел понятия.

Ситуация с каждой секундой становилась все более сюрреальной.

– Я запишу на ваш счет, сэр, – проговорил хозяин.

– Спасибо.

Мойо подхватил кружку и тарелку, оглянулся. Кроме него, в кафе было еще трое посетителей, из них двое оказались юной парой, ничего вокруг не замечавшей.

– Не против, если я присяду? – спросил он третью, женщину лет под тридцать, даже не пытавшуюся навести на себя какую-нибудь иллюзию.

Она подняла голову. По пухлым бледным щекам стекали слезы.

– Я уже ухожу, – пробормотала она.

– Не стоит, прошу. – Он сел напротив. – Я хотел поговорить. Уже несколько веков ни с кем не болтал.

Она уткнулась взглядом в свой кофе.

– Знаю.

– Меня зовут Мойо.

– Стефани Эш.

– Рад познакомиться. Не знаю, что сказать. От того, что случилось, я наполовину в ужасе, наполовину – в восторге.

– Меня убили, – прошептала она. – Он… он… он смеялся, когда это делал, и когда я кричала, он только смеялся все громче. Ему это нравилось.

Слезы снова потекли из ее глаз.

– Простите…

– Мои дети. У меня было трое детей, совсем маленьких, старшему всего шесть было. Что у них за жизнь была, когда со мной такое случилось? И Марк, мой муж, – мне кажется, я видела его, но позже, много позже. Он был сломленный, старый…

– Ну-ну, теперь все кончено, – тихонько проговорил Мойо. – А меня автобус сбил. Это вообще-то сложно, попасть под автобус в столице Кочи – вдоль дорог ограждения, и системы безопасности, и прочая защитная ерунда. Но если ты настоящий кретин, да вдобавок пьяный, да еще тебя сзади вся группа на «слабо» берет, тогда можно прыгнуть с барьера прежде, чем сработают тормоза. Я говорю, сложно. Но я справился. И что толку от такой жизни? Девушки у меня не было, детей тоже. Только отец с матерью погоревали, наверное. У вас хоть что-то было – любящая семья, дети, которыми вы гордились. Вас оторвали от них, и это настоящее зло, ничего не скажешь. Но посмотрите на себя – вы ведь их до сих пор любите. И они, держу пари, любят вас, где бы они ни были. По сравнению со мной, Стефани, вы богачка. У вас была полная жизнь.

– Уже нет.

– Нет. Но это для всех нас новое начало, верно? Нельзя позволить себе горевать над прошлым – у нас его слишком много. Тогда ни на что другое времени не останется.

– Знаю. Но нужно привыкнуть, Мойо. Хотя все равно спасибо. Кем вы были – социальным работником?

– Нет. Я был студентом на юридическом.

– Так вы умерли молодым?

– Двадцать два.

– А мне было тридцать два, когда это случилось.

Мойо откусил от пончика, оказавшегося на вкус не хуже, чем на вид, и с ухмылкой показал хозяину выставленные вверх большие пальцы рук.

– Похоже, я здесь не в последний раз.

– По-моему, это глупо, – призналась она.

– По-моему, тоже. Но он так привязывает себя к реальности.

– Вы точно учились на юридическом, а не на философском?

Мойо ухмыльнулся, глядя поверх пончика.

– Вот так лучше. Не стоит бросаться сразу на главные вопросы, только в депрессию себя вгоните. Начинайте с маленьких, а оттуда и до квантовой механики дойдете.

– Я уже запуталась. Я была просто методистом в местном детском клубе, когда вообще работала. Я обожала детей.

– Не думаю, что вы были просто методистом, Стефани.

Она откинулась на спинку стула, вертя в руках крохотную кофейную чашечку.

– И что нам теперь делать?

– Вообще говоря?

– Мы только познакомились!

– Ладно. Говоря вообще – жить, как всегда мечтали. Отныне каждый день будет летним отпуском, когда можно уйти с работы и исполнить свое самое заветное желание.

– Танцы в «Рубикс-отеле», – выпалила Стефани. – Там был изумительный танцевальный зал. На эстраде поместился бы симфонический оркестр, и окна выходили на озеро. Мы там так никогда и не побывали, хотя Майк все обещал. Я мечтала надеть алое платье, а его увидеть в смокинге.

– Неплохо. Да вы романтик, Стефани.

Она покраснела.

– А что вы?

– О нет. У меня мечты примитивного самца – тропические пляжи, фигуристые девчонки, все такое.

– Нет, не верю. В вас есть что-то глубже таких примитивных клише. Кроме того, я рассказала честно.

– Ну… тогда, наверное, горнопланерный спорт. На Кочи это было развлечение для богатых. Планер делается из связно-молекулярной пленки, он весит всего пять килограммов, но размах крыльев у него – двадцать пять метров. Прежде чем купить такую штуку, приходится делать апгрейд сетчатки и коркового процессора, чтобы видеть воздушные потоки, определять скорость на глазок – настоящее рентгеновское зрение. Это чтобы выбрать поток, который донесет тебя до вершины. Клубы устанавливали маршруты через полхребта. Я как-то наблюдал за гонкой. Казалось, что пилоты лежат в прозрачных торпедах. Эта пленка, она такая тонкая, что ее не видно вовсе, если только солнечный луч не упадет под определенным углом. Они скользили по воздуху, Стефани, и казалось, что легче нет ничего на свете.