Текст книги "Челн на миллион лет"

7

За окнами плавился летний день округа Колумбия, кондиционер обдавал кабинет ледяным дыханием, но у сенатора Мориарти в груди бушевал темный пожар. Отшвырнув журнал, он припечатал его ладонью.

– Ублюдок! Злобная зараза!..

Поток эпитетов был прерван сигналом интеркома.

– Сенатор, вас хочет видеть мистер Стоддард, – послышался голос секретарши.

Мориарти на миг задержал воздух в легких и выпустил его со смешком, воскликнув:

– Как на заказ! Великолепное чувство момента! Впустите его!

Вошедший был невысок ростом, обладал невыразительной внешностью и был полон холодной невозмутимости компетентного работника. Его потное после прогулки по улице лицо влажно поблескивало. В руках он держал портфель.

– Добрый день, сэр! – Взгляд его пропутешествовал с лица сенатора на стол, затем обратно. – Я вижу, вы читали свежий выпуск.

– Конечно, – буркнул Мориарти. – Садитесь. Вы это видели?

– Пока нет, – Стоддард подвинул себе стул. – Я ведь, знаете ли, был занят изучением ответственной за это личности.

Одутловатый хозяин кабинета снова взял журнал и нацелил на него стекла очков в фасонистой оправе.

– Вот послушайте. Передовица. Относительно моей речи в поддержку СССР. Беру выдержку более или менее наугад.

– Привычным ораторским приемом он подавил ноту возмущения в голосе и начал методично излагать:

– Представила сенатора активистка движения за мир и разоружение доктор Фульвия Борн. Он мастерски справился со щекотливой ситуацией и не стал цитировать ее речи на состоявшемся за вечер до того банкете, не опровергая и не поддерживая цветистых фраз вроде «Пентагон – пещера, забитая демонами ядерного безумия» или «ЦРУ – Цитадель Растленных Уродов». Он попросту свел все к нулю, назвав ее современной Жанной д'Арк. Упомянутая святая Жанна вооружилась до зубов, чтобы добиться мира. Затем уж было проще простого плавно перейти к необходимости искусно управлять государством, дабы «быть терпимым к делам внешним, но нетерпимым к делам внутренним». Очевидно, терпимость нужна по отношению к сеньорам Кастро и Ортеге. В довершение всего благородный собрат сенатора по партии, преподобный Натаниэл Янг, назвал обоих вышеупомянутых джентльменов «дорогими товарищами». Нам должно не проявлять терпимости, скажем, в Южной Африке; зато во внутренней политике мы должны быть нетерпимы и довершить разрушение производительных сил Америки… Гр-р-м! – терпение покинуло сенатора. – К чему продолжать?! Читайте сами, если вытерпите.

– Сенатор, можно задать вопрос? – промямлил Стоддард.

– Разумеется. Я всегда выступал за открытое и свободное высказывание мнений.

– Почему этот Таннахилл так берет вас за живое? – Стоддард смерил Мориарти взглядом. – Его писанина ничем не выделяется из писанины остальных ваших оппонентов.

– Его мерзопакостность не знает границ, – широкая физиономия сенатора побурела. – Оппозиция вовсе не то же самое, что экзекуция. Вы же знаете, что он не только пытается взбаламутить всю нацию, но и вбить клин между мной и избирателями.

– Мм-да, он пользуется влиянием в Новой Англии и завязал много региональных контактов, но он не в вашем штате, сенатор. А главное – тираж «Штурманской рубки» достаточно мал.

– Нужна минимальная доза вируса, впрыснутая правильно выбранным людям, чтобы заразить всю нацию. Таннахилл пользуется благосклонностью не только старорежимных консерваторов и неофашистов, но и в студенческих городках, среди молодежи, – Мориарти вздохнул. – Ну да, первая поправка гарантирует этому змею кое-какие права; признаюсь, меня его уколы ранят куда больнее, чем следует. Пора бы мне привыкнуть к людской жестокости.

– Позволю себе заметить, вы зачастую сами подставляете себя под удары подобных типов. Я ведь не советовал вам обращаться с речью к этому сборищу.

– В политике приходится искать союзников где попало и стараться им угодить.

– Как с Южной Африкой? Ох, извините…

В голосе Стоддарда не прозвучало и тени раскаяния. Мориарти нахмурился, но продолжал:

– В комитет входят кое-какие экстремисты, но, будь оно неладно, они экстремисты во благо. Нам нужны их энергия и увлеченность, – он прокашлялся. – Впрочем, оставим это и перейдем к делу. К выяснению, что за тип этот Таннахилл и кто за ним стоит. Что вы можете мне поведать?

– Боюсь, немногое. Насколько удалось дознаться моим людям – а они знают свое дело, – он чист. Но, правду сказать, до самого дна им докопаться не удалось.

Мориарти подался вперед.

– Да-а?! Он умудряется оставаться человеком-загадкой, затворником в своем поместье? – Следующая реплика вырвалась сама собой: – Недаром он поселился в Нью-Хемпшире, а? «Живи свободным или умри» – такой там девиз? Должно быть, он даже верит в эту белиберду.

– Он вовсе не затворник под стать Говарду Хьюзу* [Американский миллиардер, который в старости удалился от людей, не стригся и не брился.], если вы об этом, сенатор. Правду сказать, собрать о нем сведения трудно именно потому, что он редко сидит дома. Он порядком ездит – наверно, по всему свету, хотя чаще всего моим людям не удается выяснить, куда он подался. От его домашних слуг и работников журнала тоже не удалось добиться особого толку. Это горстка тщательно отобранных личностей, давно работающих с ним, преданных ему и держащих рот на замке – хотя им и не приходится хранить какие-то позорные тайны, – Стоддард хмыкнул. – На такое везение не рассчитывайте. Они просто не знают, чем босс занимается вдали от них, и придерживаются принципа янки, мол, нечего совать нос в чужие дела.

Мориарти вгляделся в лицо помощника пронзительным взглядом. Порой он ломал голову, не работает ли тот на него только ради денег. Однако он достаточно хорош на своем месте, чтобы позволить ему не соблюдать субординацию.

– Так что же вы узнали? Ничего, если придется повторить уже известные мне факты.

– Боюсь, именно этим мне и придется заниматься изрядную часть времени, – Стоддард вынул из портфеля лист бумаги и сверился с записями. – Кеннет Александр Таннахилл родился 25 августа 1933 года в Трое, штат Вермонт – небольшом городке у канадской границы. Вскоре после того его родители переехали. Прежний сосед, которому они написали пару писем, сказал, что они перебрались в Миннесоту, но не помнил, куда именно. В деревушку Северная Чаща. Все смутно, неясно; никаких официальных материалов, помимо необходимого минимума и нескольких старых публикаций в местной газетке.

– Вы хотите сказать, что это не настоящее его имя? – Мориарти так и задрожал от волнения. – Предположим, настоящие Таннахиллы все до единого умерли – скажем, погибли в автокатастрофе. Человек с деньгами, желающий замести следы, мог нанять сыскное агентство, чтобы то подобрало пропавшую семью, подходящую под его нужды.

– Не исключено, – Стоддард не скрывал своего скептицизма. – Доказать это чертовски трудно.

– А словесный портрет в призывном свидетельстве времен воинской повинности?

– Я бы предпочел не вытаскивать на свет ничего подобного, сенатор.

– Да, пожалуй, не стоит – если только не наткнемся на какие-то зацепки, которые позволят передать дело в ведение соответствующих властей.

– Похоже, Таннахилл и не служил вовсе, нам пока известно лишь это. Но по различным причинам многие его ровесники не служили, несмотря на Корею и Вьетнам. Он не распространяется о причинах своего отсутствия на воинской службе, но вовсе не оттого, что ведет себя уклончиво или замкнуто. Коллеги описывают его как остроумного человека, который за словом в карман не полезет, у него всегда под рукой подходящая шутка или колкость. Однако требует от своих работников высокой компетенции – и получает ее. Просто у него манера переводить разговор подальше от собственной персоны.

– Еще бы! Продолжайте. Я полагаю, ни разу не женился?

– Нет. Не гомосексуалист и не импотент. За эти годы у него было несколько женщин, личности которых мы установили. Ничего особо серьезного, и ни одна не затаила на него злобы.

– Очень жаль. А какой след он оставил на Западном побережье?

– Практически нулевой. Сперва всплыл на поверхность в Нью-Хемпшире, купил дом с землей, учредил журнал, и все это в качестве… отчасти работника «Томек энтерпрайзиз». Точнее было бы сказать, «компаньона» или «посредника». Как бы то ни было, Томек финансирует его. Я полагаю, что многие его поездки вызваны именно необходимостью докладывать старику, что и как.

– А тот и сам – довольно темная личность, разве нет? – Мориарти ухватился за подбородок, и его пальцы глубоко ушли в рыхлую кожу. – Я все более и более уверен, что за эту ниточку стоит уцепиться.

– Сенатор, мой вам совет: бросьте вы это дело. Обходится оно чертовски дорого, да вдобавок отнимает у персонала массу столь ценного в предвыборный год времени, и я на девяносто девять процентов убежден, что оно не выдаст на-гора ничего политически ценного.

– Хэнк, вы думаете, что я только политик?

– Я уже слышал, как вы излагаете свои идеалы.

– Вы правы, – Мориарти наконец пришел к решению, – не стоит и дальше гоняться за призраками. Но в то же время я нутром чую, что какие-то факты его биографии не выносят дневного света. Не спорю, у меня с ним личные счеты – но вытащив его темные секреты на обозрение, мы заработаем политические дивиденды; к тому же я сыт по горло затеянной Таннахиллом травлей и хочу дать ему сдачи. Пожалуй, пора прекратить сбор косвенной информации, но я не намерен бросать это дело, – он сплел пальцы перед лицом и поверх них глянул на помощника. – Где он сейчас?

– Где-то на поверхности Земли… наверно, – пожал плечами тот.

Мориарти прикусил губу. По поводу упадка американской космической программы «Штурманская рубка» злословила особенно яростно.

– Ничего, рано или поздно ему придется вернуться домой. Организуйте наблюдение за его домом и редакцией. Когда он покажется, устройте ему сопровождение на двадцать четыре часа. Ясно?

Стоддард начал было подыскивать ответ, но вовремя прикусил язык и кивнул:

– Устроим, если вы готовы покрыть затраты.

– Деньги у меня есть, – отрезал Мориарти. – Если понадобится, я выложу из своего кармана.

8

– Да что стряслось-то?

Вопрос Наталии Терлоу резал уши – или колол – как шпага в начале поединка, и Ханно понял, что от прямого разговора больше не уйти. И все-таки еще немного постоял, глазея в окно гостиной Роберта Колдуэлла. На землю опускались воздушные летние сумерки. В оконном стекле отражалась ярко освещенная комната, но его собственный силуэт прорисовывался на стекле темным контуром, который заполняли тысячи огней – по склонам холма сбегавших в город, и дальше, к могучей, но спокойной ныне водной глади. Точно так же богатые Сиракузы наслаждались мирным счастьем, укрепив свою оборону величайшими механизмами своего времени; а тем временем аскетичные римляне готовились к походу.

– Ты пришел вчера, будто во сне, – вела свое Наталия у него за спиной. – Сегодня ушел едва ли не с рассветом и вернулся лишь сейчас, но по-прежнему погруженный в себя.

– Я же тебе объяснял. Пока я отсутствовал, скопились дела.

– В каком это смысле? Помимо интереса к лаборатории Руфуса – чем ты еще здесь занимаешься?

Прозвучавший в ее голосе вызов заставил его обернуться. Она стояла, напряженно выпрямившись, уткнув в бока стиснутые кулачки. Написанная на ее лице боль заставила его сердце облиться кровью, но одновременно ноты разгорающегося в ее голосе гнева пролились бальзамом на рану.

– Ты же знаешь, у меня есть дела и в другом месте, – напомнил он. Наталия видела скромную контору в городе – вот только Ханно ни разу не сказал ей, чем там занимается.

– Вот уж действительно! Я звонила туда, да только общалась лишь с автоответчиком.

– Мне надо было уйти. Чего ты от меня хочешь? Я звонил сюда и надиктовал на автоответчик, что не смогу с тобой пообедать.

Фактически говоря, большую часть дня он пробыл Джо Левином, просвещавшим двух других полномочных представителей-бухгалтеров на предмет налогового аудита Чарльза Томека, чтобы они могли справиться сами во время отлучки Левина на неопределенное время по неизвестной причине. Конечно, они уже знали общую ситуацию и массу деталей – ни один посредник не в состоянии в одиночку справиться с Дядей Сэмом. (А какие такие ценности произвели на свет орды этих бумагомарак – разве осчастливили они хоть одну живую душу?) Однако надо было ввести их в курс дела по поводу некоторых тонких моментов.

Мысль оставить их управляться на свой страх и риск может обойтись дорого; и дело вовсе не в том, что они могут обнаружить что-нибудь противозаконное – такого просто не существует. Ханно не мог позволить себе оставлять такую брешь в обороне против государства. А вся штука заключалась в невозможности объяснить, почему нельзя найти путешествующего мистера Томека и вызвать его сюда, чтобы справиться с проблемами.

«Перед тобой – бабочка-однодневка, – твердил он себе. – Ее можно сбросить со счетов. Скоро приедет Свобода, чтобы войти в содружество пятым членом. А сверх того…»

Но вопреки его воле сердце билось неровно, дыхание спирало.

– Я-то думала, мы могли бы вместе пообедать в ресторане, – говорила Наталия.

– Извини, ничего не вышло. Я перекусил сандвичем, – соврал Ханно. Он просто не смог бы сохранить присутствие духа в ее компании. Оказывается, он вовсе не такой уж хороший карточный игрок, как думал. Может, Свобода заставила растаять державший его стержень – а может, потрясла так, что тот дал трещину.

– И не можешь объяснить мне, почему затеял такую гонку, так ведь? – вздохнула Наталия. – Какой ты все-таки лукавый! До меня лишь сейчас начало доходить, что ты ни разу не проговорился при мне, чем занимаешься, не проронил о себе всерьез ни слова, только какие-то второстепенные пустяки.

– Слушай, давай не будем затевать скандал, – попросил он. – Ты же знаешь, что по натуре я… э-э… человек необщительный.

– Нет, как раз наоборот, в том-то и беда! Ты говоришь без умолку, ты речист и говорлив, слушать тебя интересно – но кроме своей неандертальской политики, ты ни в чем не бываешь серьезен. – Ханно хотел было ответить, но Наталия жестом заставила его умолкнуть и продолжала. – Несмотря на это, я узнала, как интерпретировать кое-какие признаки. Человек, с которым ты виделся в Дании, вовсе не был «любопытным субъектом», как ты расплывчато выразился. А когда ты вернулся из аэропорта домой и просмотрел почту, одно письмо заставило тебя отшатнуться… Тебе не удалось до конца скрыть свою реакцию. Но я заранее знаю, что ты не станешь мне его показывать и не проронишь о нем ни звука.

«Определенно», – подумал Ханно. Хотя бы потому, что наивная девчушка Асагао выложила все на бумагу открытым текстом.

– Это чисто личное и конфиденциальное письмо.

– Не только в Дании, но и в Айдахо? Проклятье! Она видела обратный адрес. Надо было предупредить супругов-азиатов, как связываться в случае экстренной надобности. Но они знали имя Колдуэлла в связи с институтом, а в организацию Томека писать по незнанию побоялись: кто знает, наверно, там перехватит корреспонденцию кто-нибудь чужой? А у Ханно ни разу даже тени мысли не было, что из всех людей Земли именно эти двое наткнутся на неостывший след.

Хорошо, что Наталия – человек честный и не стала расклеивать конверт над паром. Впрочем, он специально выяснял характер Наталии, прежде чем сойтись с ней более тесно.

Но понимает ли он ее по-настоящему? Наталия – личность яркая и сложная, этим-то и привлекла Ханно. Узнай он ее получше, и арсенал обрушивающихся как снег на голову сюрпризов был бы не так обширен.

Ханно подумал, что теперь уже слишком поздно. Охватившая его тоска мешалась с изнеможением. Сегодняшний день выдался утомительным, даже для человека с его запасом жизненных сил.

– Не садись мне на шею, поняла? – намеренно грубо бросил он. – Мы ничем друг другу не обязаны. Она совсем оцепенела.

– Нет, это ты не хотел никаких взаимных обязательств, не так ли? Да что я для тебя, кроме партнерши в постели?

– О, ради всего святого, хватит нести чушь! – он шагнул к ней. – Между нами все было так чудесно! Не порти хоть напоследок!

Она замерла совершенно недвижно, только широко-широко распахнула глаза.

– Напоследок? – шепнула.

Он собирался подать это мягче, исподволь. Может, так оно и лучше.

– Мне опять придется уехать. Даже не знаю, когда вернусь. Надо лететь на восток. В качестве Таннахилла нанять частного детектива – пусть тот соберет основную информацию об этих людях из «Единства», исподтишка пару раз сфотографирует, – словом, обеспечит сведениями, а уж тогда можно будет решить, подступаться ли к ним напрямую или окольными путями. Тем временем Свобода свернет свои дела в Европе, получит визу, возьмет билет и сядет на самолет до Нью-Йорка. Уединенное расположение дома Таннахилла сулит возможность познакомиться с ней поближе и наверстать упущенное за последнее тысячелетие.

– Ну, мне ты, конечно, не скажешь, зачем едешь, – бесцветным голосом прошелестела Наталия.

– Очень жаль, но я правда не могу, – он давным-давно понял, что лучше избегать замысловатых выдумок.

Наталия смотрела то ли сквозь, то ли мимо него.

– У тебя другая женщина? Наверное, но не только. Иначе бы ты просто бросил меня.

– Послушай, нет!.. Слушай, Нат, ты можешь жить здесь сколько угодно, более того, я надеюсь, что ты останешься тут и…

– У меня тоже есть гордость, – покачала она головой, лотом взгляд ее обрел твердость. – Какой тайный умысел тобой движет, куда и с кем?

– Могу лишь повторить, что дело чисто личное.

– Может быть, так и есть. Но учитывая неоднократно высказанные тобой позиции – вряд ли, – она снова остановила его жестом ладони. – Ой, только не надо расписывать мне красивые байки! Тем более, ты не давал мне никакого повода для подозрений. Но надо же мне прикрыть свою задницу, ты ведь понимаешь это, правда? Если легавые станут выспрашивать меня, я выложу им те крохи, которые знаю. Я ведь больше не обязана хранить верность тебе.

– Эй, погоди-ка! – Ханно хотел взять ее за руки, но Наталия не далась. – Давай-ка сядем, выпьем чуток и потолкуем.

Она смерила его взглядом с головы до пят.

– А разве тебе есть что сказать?

– Я… ну-у, ты мне дорога и…

– Выбрось это из головы. Можешь играть в прятки с самим собой. Свои вещи я заберу завтра.

И она пошла прочь.

Оплакивать ее уход Ханно не мог себе позволить.

«Мне так и так пришлось бы скоро уйти от нее; правда, тогда расставание могло бы пройти немного легче, – но по крайней мере, я не стану больше отнимать от той горстки лет, что отведена тебе…»

Заплачет ли она ночью, оставшись в полном одиночестве?

9

Недвижный, безветренный воздух был полон мельчайшей измороси. Повсюду, куда ни кинь взор, висела влажная мутная пелена цвета тусклого серебра. Сквозь ее завесу не видны были нелепые, похожие на коробки здания, не прорывался даже шум. Будто на свете осталась лишь мокрая трава вдоль тротуара, срывающиеся с листвы капли и подернувшая асфальт блестящая водяная пленка. В этот будний день посреди недели на улицах Копенгагена было практически безлюдно. Покинув квартиру и пройдя короткий путь до парка, Петер Аструп и Ольга Расмуссен могли бы представить себе, что остались на свете одни-одинешеньки.

Капли дождя, срывающиеся с козырька фуражки на круглое молодое лицо, поблескивали, как слезы.

– Но не можешь же ты вот так, ни с того ни с сего, взять и уехать! – с мольбой в голосе твердил он.

Ольга смотрела прямо перед собой. Как только Петер отпустил ее руки, она тут же сунула их в карманы плаща.

– Да, пожалуй, это несколько внезапно.

– Ошеломляюще внезапно!

– Потому-то я и попросила тебя взять отгул и повидаться со мной. Времени в обрез, а мне надо еще столько успеть!

– И это после того, как ты не давала о себе знать с… – Он в запале схватил ее за руку. – Что ты делала? С кем была?

Ольга слегка отстранилась, и Петер, уловив безмолвный приказ, выпустил ее запястье. Он всегда был так заботлив, подумалось ей, и так мил! Быть может, он самый пылкий и нежный возлюбленный из всех, какие у меня были и еще будут…

– Петер, я бы не хотела ранить тебя больнее, чем надо, – негромко сказала она. – Так будет лучше.

– Но как быть с запланированной поездкой в Финляндию? – он шумно сглотнул. – Прости, пожалуйста, это идиотский вопрос… теперь.

– Вовсе нет, – она заставила себя обратить свои мысли к спутнику. – Я тоже ждала ее с нетерпением, но сейчас мне предоставляется слишком уж большой шанс.

– Полно, так ли это? – с отчаянием попробовал он наугад. – Несешься, позабыв обо всем, в Америку – и что? Ты ведь даже ничего толком не выяснила.

– Это сугубо конфиденциальное дело. Научные исследования. Я обещала не разглашать их сути. Но ты же знаешь, как я в них заинтересована.

– Да. Мне кажется, ты меня привлекла не столько своей красотой, сколько умом и широтой мышления.

– Ой, да брось ты! – попыталась рассмеяться она. – Я ведь понимаю, какая я простушка!

Петер остановился, вынудив остановиться и ее. Оказавшись с Ольгой лицом к лицу посреди серой холодной мути, он по-юношески бездумно выпалил:

– Ты загадочная женщина, ты что-то скрываешь, я знаю, но ты, ты… не знаешь себе равных!

Как и Ханно, подумала она. Он тоже учился этому искусству не один век…

– Я люблю тебя, Ольга, – запинаясь, твердил Петер, – я уже не раз это говорил, но повторю снова. Выходи за меня замуж! С официальной регистрацией и всем прочим.

– Ах ты, мой милый, – полушепотом произнесла она. – Я ведь гожусь тебе… – Что-то мешало ей произнести «в матери», и вместо того Ольга сказала: – Я уже стара для тебя. С виду, может, и не скажешь, но я же тебе говорила. Эти два года были для нас истинной радостью.

Ведь были же, были! А Ханно – что я о нем по-настоящему знаю? Чего от него можно ждать? И он, и я слишком долго привыкали жить тайком; это наверняка искалечило наши души, хотя сами мы этого не замечаем. Он кружил по всему свету троекратно долее, нежели я прожила на Руси-матушке. Он обаятелен, привлекателен и забавен, пожалуй; но я уже узрела в нем жестокость. А может, это лишь глубоко запрятанное одиночество? Насколько он может посвятить себя кому-нибудь или чему-нибудь помимо голой необходимости выжить?..

В замешательстве Ольга будто со стороны услышала свои последние слова:

– Мы с самого начала знали, что наша близость не вечна. Давай покончим сейчас, пока между нами не легла мрачная тень.

Петер поник и ссутулился.

– Мне плевать на твой возраст. Я люблю тебя! Ольгу начало охватывать раздражение; она едва удержалась, чтобы не обозвать его младенцем. Впрочем, чего же и ждать от человека, которому еще нет и тридцати? Он весь как на ладони.

– Прости, – бросила она.

Надо было порвать с тобой давным-давно, но плоть требовала своего, а любовные связи здесь обычно рвутся так же легко, как и завязываются. А вот как будет с Ханно и остальными?.. Возможен ли вечный брак? Сомневаюсь, что я уже влюбилась в Ханно, да и он не воспылал ко мне страстью; может, этого никогда и не произойдет. Да и любовь сама по себе – не гарантия прочного союза, для него нужно что-то еще. Ладно, поживем – увидим.

Поживем. Увидим…

– Не терзайся ты так, – посоветовала она. – Переболеешь, найдешь девушку себе под стать.

И остепенишься, добавила она про себя, и будешь растить детей, и те вырастут такими же уютно ограниченными, и так же обратятся во прах, – если мы только не стоим на пороге очередного темного века, грядущего к нам во пламени и грозящего реками крови. Ханно считает, что такое возможно…

– А пока что, – спокойно улыбнулась Петеру Свобода, – мы могли бы пойти к тебе на квартиру и устроить грандиозный прощальный вечер.

В конце концов, это ведь только до завтра.