Текст книги "Когда звезды чернеют"

Глава 7

Всю дорогу до деревеньки я чувствую себя встряхнутым «снежным шаром». Уилл до сих пор здесь. Он стал городским шерифом, как его отец. И что теперь? Как ответить на любой из неизбежных вопросов о моей жизни и причине возвращения домой? Как не прислушиваться к новостям об этом расследовании? Как избежать разговоров о прошлом? В конце концов, мы не просто пара старых друзей.

В те годы, с тех пор как мне было десять, а Уиллу четырнадцать, мы были частью истории друг друга. Его отец, Эллис Флад, являлся ближайшим другом Хэпа, и потому мы часто болтались вместе. Но даже если нет, в городках вроде Мендосино дети бегали стайками, строя крепости из пла́вника на Португальском пляже, бродя по лесу за Джексон-стрит или играя в прятки с фонариком на утесах в безлунную ночь. В нашей маленькой банде были еще двое. Калеб и Дженни Форд, близнецы, жившие с отцом с тех пор, как их мать много лет назад сбежала с каким-то мужчиной, не желая иметь ничего общего со своей семьей.

Меня всегда тянуло к детям с историей, похожей на мою. Будто мы были неким клубом с тайным, непроизносимым паролем. Они были старше меня на два года, но почему-то с Дженни эта разница ощущалась больше, чем с Калебом. Он был умен, как мне нравилось, – голова набита разными фактами и историями о городе – и потому естественным образом подходил на роль друга. Я тоже всегда любила знать разные вещи: не только историю, а вообще все, что происходит. Всякие частности о местах и людях, старые рассказы и новые загадки, всевозможные тайны.

А еще Калеб находил лучшие места для пряток. В одну из ночей я последовала за ним, когда Дженни начала считать и все разбежались. Большинство ребят прятались поодиночке, но Калеб не возражал, чтобы я держалась рядом. Я следила за ним всю дорогу до края утеса, а потом он будто прошел сквозь невидимую дверь. Подойдя туда, я увидела, что Калеб отыскал маленькое и безупречное «воронье гнездо» на кипарисе. Раздвоенная ветвь выдерживала его вес, а все дерево каким-то волшебным образом укрывалось в склоне утеса. Гениальное место. Запретный плод. Технически мы были за краем утеса, однако в безопасности – в некотором роде. Ветви под нами были как раз нужной толщины и формы для двух тощих ребятишек. Густые ветки вокруг хорошо укрывали нас – настолько эффективно, что когда Дженни подбежала и посмотрела прямо на дерево (ее лицо казалось лимонно-желтым в свете маленького фонарика), то ничего не заметила и продолжила поиски.

Все это еще было для меня новым и чужим: ночные игры и хохочущие группки соседских детей… Детство. Мы с Калебом ухмыльнулись друг другу, довольные собой, поскольку уже выиграли игру. Все игры, в которые могли сыграть. Казалось, ночь растягивается во все стороны, созданная для детей вроде нас, невидимых – бессмертных, – пока издалека доносились крики Дженни, надеявшейся вспугнуть кого-нибудь из ребят. Мы долго следили за лучом ее фонаря, который подпрыгивал и прятался в черной траве, пока наконец не стал размером с кнопку.

* * *

В то время Уилл был влюблен в Дженни. И не он один. Она была самой симпатичной и славной девушкой во всем городке. У нее были ровные белые зубы, как в рекламе зубной пасты, медные веснушки на переносице и длинные каштановые волосы, которые мотались из стороны в сторону, когда она шла. А еще у нее был красивый голос, высокий и проникающий в самое сердце, как у Джони Митчелл[9]9
  Джони Митчелл (наст. Роберта Джоан Андерсон, р. 1943) – популярнейшая канадская певица и автор песен.


[Закрыть]. Она играла на гитаре вечерами у костра, зарыв ноги во влажный песок, пока другие ребята передавали по кругу стащенное пиво, слушая вполуха. Но я не могла от нее оторваться.

В один из вечеров Дженни спела собственную песню, названную «Прощай, Калифорния». О девушке, которая чувствует себя настолько потерянной и неприкаянной, что уходит в море и больше не возвращается. «Не ищите меня, я никто», – говорилось в песне.

На пляже, в оранжевом свете костра, Дженни вызывала у меня чувство редкостной близости. Будто я и вправду смотрю, как она сидит в своей комнате: тело обвивает гитару, а в каждом слове звучит одиночество. В настоящей жизни Дженни никогда не наводила на такие мысли, но я понимала, что это ничего не значит. Печаль может прятаться за любым фасадом.

Поскольку Дженни была на два года старше и не пыталась сблизиться со мной, я мало что знала о ее жизни дома. Но даже будь мы лучшими подругами, она могла не сказать мне. Есть тысячи разных способов хранить молчание, я знала это. Однако песня говорила – по крайней мере, со мной. От нее бежали мурашки по коже, на нее отзывалась душа. «Прощай, Калифорния, прощай, печаль. Пусть волны расскажут, прости, мне не жаль».

* * *

Мне было пятнадцать, когда Дженни Форд пропала, – в августе 1973 года. Ей было почти восемнадцать. Она только что окончила старшую школу Мендосино и осенью должна была отправиться в Университет Санта-Барбары, чтобы изучать сестринское дело. А пока работала в сорока пяти минутах от городка, на виноградниках Хаш в Бунвилле, копила деньги на машину и ездила на попутках. В один из вечеров она ушла с работы, как обычно, но так и не добралась до дома. Весь город – особенно Калеб – был перепуган. Надолго. На людей было тяжело смотреть. Шептались, что она могла сбежать. Подростки часто сбегали, по самым разным причинам. Но Калеб настаивал, что она не могла сбежать – по крайней мере, не предупредив его или не взяв его с собой.

Пока мы ждали новостей, я чувствовала, как во мне пробуждается старый, дремлющий страх. Годы, прожитые в Мендосино с Хэпом и Иден, укрепили меня, убедили, что я в безопасности. Но сейчас я понимала, что случившееся с Дженни могло с легкостью случиться и со мной. На самом деле мы не сильно отличались друг от друга.

Глава 8

Я добираюсь до «Паттерсонс» чуть позже половины девятого. Уилл сидит в дальнем конце бара. Перед ним почти пустая чашка кофе.

– Я уже собирался уходить. – Он обнимает меня.

Обнимаю его в ответ, замечая, что Уилл успел принять душ и переодеться в свежую форму. Влажные волосы аккуратно причесаны, но я знаю все его вихры, которые вылезут на свободу, едва высохнут. Уилл пугающе не изменился – та же сильная челюсть, те же длинные ресницы. Та же энергичная грация, будто он наполовину человек, наполовину золотистый ретривер.

– Ты здорово меня ошарашил.

– Взаимно. – Он смеется и делает знак бармену, светловолосой женщине средних лет с мягким лицом и сильно подведенными глазами.

Я заказываю «Гиннесс» и рюмку «Джеймсона», потом оборачиваюсь к Уиллу.

– Не присоединишься?

– Я на работе. На самом деле я на работе до тех пор, пока мы не найдем девушку.

– А, конечно… Не знаю, о чем я думала. – Бармен возвращается с заказом, и я поднимаю стакан с пивом в сторону Уилла. Маленький шуточный тост. – Поверить не могу, что ты до сих пор здесь. У тебя было столько планов…

– Правда? – он корчит рожицу. – И куда я должен был отправиться?

– В тысячу мест. Куда угодно.

– Хочешь сказать, подальше от тени моего старика?

– Наверное. Иногда я о нем вспоминаю. Он умел произвести впечатление. Багз Банни[10]10
  Багз Банни – знаменитый мультипликационный персонаж; известен своим легкомысленным и беззаботным характером.


[Закрыть]…

– Ага. Он серьезно работал над этим делом. Часами тренировался. В чем-то он бывает сукиным сыном, но он забавный.

– Так он все еще здесь?

– В доме престарелых. В Форт-Брэгге. – Уилл накрывает пальцами чашку, играет с ней, ему явно неуютно. – Он немного не в себе, как они говорят.

– Ох, сочувствую…

– Ничего. – Он поднимает плечи, потом опускает, пытаясь от чего-то освободиться. – Правда, все еще может рассмешить моих ребятишек.

– Ребятишек? Здорово. Уверена, ты хороший папа.

– Я стараюсь.

– Мальчик? Девочка?

– Мальчик и девочка, десять и двенадцать. И оба умнее, чем надо.

– А твоя жена, чем она занимается?

– Бет преподает в школе Монтессори, дальше по дороге. Давно там работает. Ученики очень ее любят.

– Симпатичная картинка. – Инстинктивно бросаю взгляд на его левую руку. Ни кольца, ни следа от него, ни линии загара. Может, он просто не носит кольцо, а может, тут что-то еще, о чем он не говорит…

– А как ты? Надолго приехала?

– Пока не знаю. – Я отвожу взгляд. – Сейчас я живу одним днем.

– Замужем?

– Я замужем за своей работой. – Ложь, в которой океан правды.

– Я немного отслеживал твою карьеру. Проект «Маяк». Ты хорошо справляешься.

– «Прожектор», – поправляю я. – Но да.

– Все эти пропавшие дети… Должно быть, нелегко. Я бы не смог этим заниматься.

«Именно этим ты и занимаешься», – хочется сказать мне, но это будет нечестно.

– Как ты держишься? – спрашиваю я вместо этого.

Уилл качает головой. Он выглядит усталым.

– Не спал с тех пор, как поступил звонок. Семья ждет ответов, но у меня их нет.

– ФБР подключилось?

– Для привлечения федералов нужны доказательства похищения, а их нет. Вообще никаких улик. И никакого мотива. Ни свидетелей, ни места преступления.

– Но ты думаешь, что ее кто-то забрал.

– Это просто ощущение, но… Да. Я так думаю. Пару лет назад была история с девочкой неподалеку от Ричмонда. Исчезла прямо с собственного крыльца.

– Эмбер Шварц-Гарсиа.

– Похожий возраст, верно?

– Ей было семь. Между семью и пятнадцатью целая пропасть. Кроме того, это случилось пять лет назад.

– А, точно… – Он вздыхает. – Прости. Я забываю, что ты в отпуске.

– Все нормально. Мозг копа никогда не уходит в отпуск. Есть основания подозревать семью?

– Ни малейших. Мы всё еще ведем допросы.

– Я полагаю, ты уже проследил всех зарегистрированных насильников в этом районе? И тех, кто на условно-досрочном? Всех со склонностью к девушкам такого возраста и подобным преступлениям?

Уилл странно глядит на меня.

– Ты действительно хочешь об этом говорить?

– Это мое единственное хобби. – Пожимаю плечами, пью пиво. – Возможно, ей манипулировали. Или затянули в какую-то грязь без ее ведома.

– Хочешь сказать, вроде наркотиков? Она выглядит чистой, как стеклышко.

– Возможно, секс. Кто-то может ее контролировать.

– Брата ее матери обвиняли в изнасиловании, но это было тридцать лет назад. Может, это быть папаша Кэмерон?

– Такое случается. – Я подаюсь к Уиллу и не могу не заметить морщинки вокруг его глаз. Ему отчаянно нужен прорыв, и я ему сочувствую. Я отлично знаю, что он сейчас тянет. И как это тяжело.

– Она приемная. Это может что-то значить?

Он бросает это слово, как еще одну мелочь, которую стоит обдумать, но для меня оно ближе, чем хочется. Кэмерон могла бороться с классическими проблемами приемного ребенка, проверяя любовь родителей на прочность. Или у нее могли быть целые слои эмоциональных шрамов, трудности с идентичностью, привязанностью и личными границами или тенденции к саморазрушению.

– Возможно, – я стараюсь выдерживать ровный тон, – если у нее есть проблемы. Но ты только что сказал, что она чиста, как стеклышко.

– Я знаю. Блин… – Уилл долго и громко выдыхает, потом машет бармену принести счет.

– Надеюсь, ты скоро отыщешь след.

– Я тоже. – В его словах не слышно убежденности. – Хочу тебе кое-что сказать. Я начинаю по-новому ценить папу. Теперь я понимаю, какое напряжение он испытывал, когда не мог все исправить. И ощущение неудачи. – Его вздох несет груз поколений, как каждая ракушка вмещает в себя целый океан. – Все ждали, что он вернет им ощущение безопасности. Но он так и не смог.

Уилл говорит о Дженни Форд. Мы оба говорим о ней, не упоминая ее имя.

– Ты уже видела Калеба? – внезапно спрашивает Уилл.

– Что? Калеб здесь?

– Он вернулся почти год назад, когда скончался его отец. Калеб унаследовал все, распродал все картины. У старого мерзавца были миллионы.

– Правда? – вызываю в памяти образ Джека Форда, эксцентричного отшельника, которого я знала: в запачканных краской джинсах и фланелевой рубашке, с кривой стрижкой, будто он подрезал себе волосы кухонным ножом. Миллионер? – Он мне никогда не нравился.

– Мне тоже. Что-то с ним было неладно. Знаешь, он так и не женился во второй раз.

– Неудивительно… Не думаю, что он был полезен людям. Как Калеб?

– Вроде нормально, учитывая обстоятельства. Я редко его вижу.

– Я думала, он никогда сюда не вернется. В этом городе для него слишком много боли.

– Наверное, и для нас тоже. И все же мы здесь.

* * *

Рассчитавшись по счету, выхожу за Уиллом из бара на тихую улицу, где в свете фонарей сверхъестественно сияют «Время и дева», такие же загадочные и завораживающие, как и раньше.

Уилл останавливается посреди тротуара, моргает.

– Рад снова видеть тебя, Анна. Это был не лучший год. Не стану врать.

– У меня тоже. – Быстро обнимаю его, удивляясь комку в горле.

– Веди машину осторожно.

– От одного пива не опьянеешь.

– Правда? Повторяй себе это всю обратную дорогу.

Его машина припаркована рядом с моей. Я знаю, у него еще есть работа, но чувствую: он почему-то тянет время. Может, просто ощущаю его тревогу за девушку, а может, это чистая неприкаянность. Все рассказы о его безупречной семье могут быть выдумкой. Или с его браком все отлично, но он сошел с рельсов в чем-то другом. Уж я-то знаю, как быстро может предать тебя твоя собственная жизнь.

Открываю дверцу и успеваю устроиться за рулем «бронко», когда Уилл подходит ближе, грустный и беззащитный. Он долго смотрит на меня, и внутри начинают тихонько гудеть опасения. Он что, собирается меня поцеловать?

Но я ошибаюсь.

– Рад, что ты вернулась. Даже если ненадолго. В такое время, когда мир слетает с катушек, здорово иметь рядом друзей.

Конечно, он прав. Я вернулась домой не ради этого, но он абсолютно прав.

Глава 9

Через пять дней после исчезновения Дженни двое рыбаков нашли ее тело в реке Наварро, настолько разбухшее и обезображенное, что офису коронера пришлось подтверждать ее личность по медкарте стоматолога.

Хэп отвел меня в лес, чтобы рассказать об этом. Я еще ни разу не видела, чтобы он потерял самообладание, но Хэп явно был близок к этому, когда взял меня за руку.

– Анна, я всегда говорю с тобой откровенно, правда? – спросил он дрожащим голосом.

У меня пересохло во рту. Земля под кроссовками куда-то покатилась, но Хэп продолжал говорить, объясняя, как рыбаки наткнулись на останки Дженни на глухом участке реки. И что иначе, возможно, ее тело никогда не нашли бы. Она не утонула. Ее задушили.

Мне хотелось, чтобы Хэп замолчал, настолько тошнотворным был его рассказ. Но я знала, что он не остановится. Если Хэп действительно собирался защитить меня, он не мог ничего скрывать.

– Кто это сделал? – мой голос, казалось, отскочил от деревьев и рухнул на мои колени подобно камню.

– Мы пока не знаем.

– Шериф Флад его поймает?

– Надеюсь, что да.

– Как человек может такое сделать? – спросила я, хотя уже знала ответ. Я видела разных людей, скрученных болью и обстоятельствами. Людей, которым причинили такую сильную и глубокую боль, что им хотелось сделать то же самое с кем-то другим.

– Дженни была такая юная… – Я плакала, в рот текли горячие слезы. – Ей даже не дали шанс стать взрослой.

– Анна, в жизни есть смерть и есть другие вещи, которые невозможно вынести. И все же мы их выносим.

Я знала, что он прав, но отдала бы все, только бы услышать другой ответ. Если б только Хэп мог пообещать, что такого больше никогда не случится, что я никогда не умру, и что они с Иден тоже не умрут… Что мы будем вместе, в безопасности от любого вреда, от ужасных вещей и людей, которыми полон мир… От людей, настолько уродливых изнутри. Людей, способных убить семнадцатилетнюю девушку и оставить ее в реке. Как мусор.

– Как же мы их выносим? Эти невыносимые вещи?

Его ладонь была спокойной и теплой, она была теплой, уверенной и живой. Он не сдвинулся ни на дюйм.

– Вот так, милая.

* * *

В следующие дни я выбираюсь в леса, с рюкзаком и без особой цели. Хэп научил меня, как отыскивать тропы и идти по ним, даже совсем заросшим, и как путешествовать по лесу вообще без троп. Ничто другое не успокаивает разум так эффективно. Красота живого мира: папоротники курчавятся по дну лощин влажным кружевом. Горчичного цвета лишайники и бородатый мох пятнают, как краска, темные камни и стволы деревьев. Полог леса над головой, как карта на небе.

Однажды я углубляюсь на четыре или пять миль в заповедник Джексона, пересекаю пустынную сельскую дорогу и выхожу к реке на юге от городка. Русло узкое и мелкое, выложенное мшистыми камнями. У меня с собой катушка тонкой лески и несколько крючков с мухами. Я пытаюсь поймать одну из бледных форелей, мелькающих в тени. Но они слишком осторожны, а мне скоро становится жарко. Я сдаюсь, раздеваюсь до белья и захожу в заводь. Над головой в косом свете золотистым туманом крутится сосновая пыль. Вода обтекает кожу, как прохладные шелковые ленты. Я чувствую, как пульс замедляется. Вот оно. То, что Хэп называл лекарством.

На обратном пути лезу прямо через хребет, исключительно ради нагрузки. Местами склон настолько крутой, что приходится карабкаться на четвереньках через серые лишайники, папоротники и чернозем. Делаю частые и резкие вдохи, на лицо налипли сосновая пыль и светящаяся пыльца.

На гребне останавливаюсь выпить воды. Я запыхалась, немного кружится голова. Здесь лежит болиголов, похожий на сраженного великана; его стебель как влажная черная губка. На том месте, где жестоко выдернули его корни, вижу три длинные борозды на земле и звериный помет – похоже, пумы. Когда наклоняюсь поближе, на краю зрения что-то мелькает. Не животное, а нечто неподвижное. Какое-то укрытие.

Хотя солнце начинает садиться и между лопатками поселился холодок, я спускаюсь по склону: слишком любопытная находка, чтобы не разглядеть ее вблизи. На спуске приходится отклоняться назад, чтобы удержать равновесие. Слой почвы здесь тонкий, сплошной перегной. Сухой папоротник жалит руки и цепляется за джинсы, но в конце концов я добираюсь до маленького убежища. Кто-то устроил здесь ловушку из руководств по выживанию: упер в ободранную пихту Дугласа[11]11
  Пихта Дугласа – вечнозеленый вид хвойных деревьев, также известен как орегонская сосна или колумбийская сосна.


[Закрыть] шестифутовый шест, а потом приделал к нему через равные интервалы проволочные силки. Это должно работать. Чешуйки шишек и прочий лесной мусор у основания пихты укрывают вытоптанные места, силки легко переставляются. Эффективное устройство, даже элегантное. Кто бы это ни смастерил, он точно знает, что делает, и не останется без еды.

Укрытие демонстрирует тот же уровень искушенности, и во мне начинают тихонько позвякивать тревожные колокольчики. Оно не похоже на охотничью хижину: его коническая форма напоминает старые фотографии коренного населения, вроде племени помо. Они жили небольшими группами по всей Северной Калифорнии за сотни лет до европейцев, и их дома выглядели очень похоже: округлые у основания, с шестами, поддерживающими скошенные стены, связанными вместе и накрытыми корой и древесиной секвойи.

Однако кто будет прикладывать столько усилий, чтобы соорудить убедительную копию хижины помо? И почему так далеко от города, от любого подобия дороги? Это работа какого-то свихнувшегося выживальщика, который думает, что близок конец мира? Человека, который таится, потому что ему есть что скрывать? Или же это мои мозги копа перебирают мрачные варианты, когда на самом деле это просто любитель леса вроде нас с Хэпом, которому временами требуется покой лесов, чтобы почувствовать себя целым?

– Эй? – окликаю я, подавшись вперед, но получаю в ответ только давящую тишину.

* * *

Я не езжу в Мендосино до тех пор, пока у меня не заканчиваются припасы. Это происходит первого октября. Свет начинает меняться вместе со временем года, заостряя углы и тени. Каждый солнечный день встречаешь с благодарностью. Сегодня день прохладный, но ясный, с той суровой свежестью, которую приятно ощущать. Закончив с покупками, я закидываю продукты в машину и решаю немного пройтись. В Ротари-парке разбили лагерь мужчина и женщина; они сидят у складного столика рядом с маленькой потертой палаткой. Рядом устроился средних размеров пес с темной мордой и рыжеватой шерстью. Он замечает меня и вскидывает голову, будто мы друзья. Потом подбегает рысью и пристраивается рядом.

Сначала это забавно – то, как быстро он подлаживается под мой шаг. Я останавливаюсь, поднимаю руку, как регулировщик движения – «стой!» – но он игнорирует жест. Я делаю шаг, и он делает шаг. Я смеюсь, и он садится. Похоже, мы – участники комедийного шоу, хотя на нас никто не смотрит, даже пара хиппи в парке.

Я иду к ним.

– Эй, вы не могли бы придержать вашу собаку?

– Она не наша, – говорит женщина. Ей может быть тридцать или пятьдесят, на лице морщины от солнца, торчащие светлые волосы напоминают пух утенка. Толстовка с эмблемой «Сихокс»[12]12
  «Сиэтл Сихокс» – профессиональный клуб по американскому футболу, выступающий в Национальной футбольной лиге.


[Закрыть] свисает до середины бедра поверх длинной юбки с принтами. – Первый раз ее видим.

Парень рядом с ней выглядит так, будто не покидал улиц со времен «Лета любви»[13]13
  «Лето любви – уникальный феномен культурного, социального и политического молодежного бунта; лето 1967 года, когда в квартале Сан-Франциско под названием Хейт-Эшбери собралось около 100 000 хиппи, чтобы праздновать любовь и свободу.


[Закрыть]. Через плечо перекинута седеющая косичка, небрежно заплетенная, но чистая. Серебряный зуб подмигивает, когда он говорит:

– Но собака умная.

– Откуда вы знаете? – у меня никогда не было собаки.

– По глазам видно. И, смотрите, она слушает.

– Она?

Еще одна улыбка с серебряным проблеском.

– Вы точно не любительница собак.

Я, внезапно очарованная им, смеюсь.

– А вы можете просто придержать ее, чтобы я ушла отсюда?

– Без проблем. – Он указывает на землю, и собака садится, ожидая следующей команды. Когда он поднимает ладонь параллельно земле, собака опускается на живот. На тыльной стороне его левой руки я замечаю штук пять крестиков в круге.

– А что означает ваша татуировка? – спрашиваю, указывая на нее.

– Уроки. – Его зрачки такие черные, что кажутся мультяшными. – Вещи, которые не следует забывать.

Женщина говорит:

– Не верьте его байкам. Однажды он заявил, что эти крестики означают людей, которых он убил в битве. Давайте, спросите его, в какой.

– В какой битве? – подыгрываю я.

– При Ватерлоо.