Текст книги "Когда звезды чернеют"

Глава 21

Команда Уилла, двенадцать человек, работает без передышки со дня исчезновения Кэмерон. Прочесывает и расспрашивает, ходит от двери к двери по городу и его окрестностям с листовкой о пропаже. Каждый день они перекапывают базы данных, звонят инспекторам по УДО, надеясь отыскать имя и мотив. Я не сомневаюсь, что все они хорошие люди, но не хочу с ними знакомиться, не хочу погружаться в тонкости расследования больше, чем погрузилась сейчас. Уилл согласен. Он говорит, что я могу докладывать только ему и работать самостоятельно – до тех пор, пока держу его в курсе событий.

– Я хотела бы расспросить Стива Гонзалеса. Еще хочется побольше узнать о родной семье Кэмерон.

– Хорошо. А я отработаю подружку Троя Кёртиса и нарою что-нибудь на Дрю Хейга. Но сначала мы вместе поговорим с Греем Бенсоном…

– Я тоже так подумала.

* * *

Мы выезжаем чуть позже трех часов дня. Сегодня понедельник, 4 октября. Грей живет в двух кварталах от школы, на Гато-стрит, узкой улочке, которая идет вдоль кладбища Хиллкрест. Здесь негде поставить машину, но Уилл прижимается к густой стене лиан и эвкалиптов по левой стороне и глушит мотор. По лобовому стеклу рассыпаны бусины дождя.

Я знаю каждый закоулок Мендосино, но редко бывала на Гато-стрит. Здесь только четыре дома, считая дом Грея – простое крытое гонтом[25]25
  Гонт – кровельный материал в виде пластин из древесины.


[Закрыть] бунгало за низким забором, вдоль которого выстроены мусорные баки. Мы вылезаем и поднимаемся по пологому склону улицы, мимо грязных выбоин и заплат на асфальте, через слово «ШКОЛА», нарисованное на дороге уже потрескавшейся скользкой от дождя желтой краской. Воздух густой и сладкий. Так пахнет влажная кора.

Я пытаюсь представить Кэмерон, поставить себя на ее место. В вечер своего исчезновения она занималась после школы уроками вместе с Греем. И проходила мимо этих домов, когда шла ужинать. О чем она думала? Она уже знала, что ночью встретится со своим похитителем? Может, тогда он и предложил встретиться? Пообещал нечто ценное для нее? Но что?

– Вы проверили эти дома? Никто не видел подозрительную машину? – спрашиваю я Уилла.

Он кивает.

– Ничего.

– Если Кэмерон часто бывала здесь, следует внимательнее приглядеться к соседям. Как насчет мистера Бенсона?

– Насколько я понимаю, он тут ни при чем. Уехал в Новый Орлеан, когда Грей был еще маленьким.

– Возможно, это еще одна ниточка, связывающая Кэмерон и Грея. Когда ты лишаешься родителя – неважно из-за чего, – ты меняешься.

Калитка Бенсонов открыта и перекошена от времени, по столбику вьется клематис. Во дворе я вижу запущенный огород – овощи растут в длинных коробках, на проволочных рамах висят помидоры – и думаю, насколько простым и настоящим все это выглядело для Кэмерон, заключенной в стеклянный ящик, пока ее знаменитая мать ухаживает за своими бонсай и притворяется, что не знает о неверности мужа.

На стук Уилла отвечает Ди Энн Бенсон. Пухленькая и симпатичная, лет сорока пяти, с уложенными темно-рыжими волосами. Из кухни несется резкий запах соуса для спагетти.

– Шериф Флад. – Она держит в руке кухонное полотенце. – Я вас не ждала.

– Простите, что снова вас беспокою. Это детектив Харт. Грей дома? Обещаю, мы быстро.

Она кивает, ведет нас через прихожую, по узкой лестнице, покрытой затертым коричневым ковром. На стене криво висят ботанические иллюстрации, их рамки присыпаны пылью. Идя за женщиной, я замечаю ярлык, торчащий из ворота ее облегающего темно-синего свитера, и борюсь с порывом заправить его на место.

– Грей? – голос Ди Энн просачивается в комнату, потом она открывает дверь и отходит в сторону. В ее движениях беспокойство, будто она знает, насколько настороженным и тревожным стал ее сын. Насколько уязвимым.

Грей наполовину утонул в коричневом кресле-мешке. Он закрывает альбом для зарисовок и поднимает взгляд. Рыжие волосы зачесаны вверх в духе ловеласов 50-х или Джона Тейлора[26]26
  Джон Тейлор (р. 1960) – британский музыкант, певец, автор песен и продюсер, наиболее известный как бас-гитарист и один из основателей музыкальной группы «Дюран Дюран», являвшейся в 1980-е и 1990-е гг. одной из главных звезд в мире поп-индустрии.


[Закрыть] из «Дюран Дюран» на постере, который приколот к двери изнутри. Постер с их первого тура: затуманенный взгляд, поднятый воротник и все прочее. Грей, правда, одет просто и повседневно – ярко-синяя толстовка с капюшоном, мягкие штаны цвета хаки и шерстяные тапочки с прорезиненной подошвой. Для меня он выглядит как человек, пойманный между тем, кем хочет быть, и тем, кем является.

– Я не вспомнил ничего нового. – Он вертит в руках альбом и не встречается с нами взглядом.

– Это не страшно, – отвечает Уилл, потом оборачивается к миссис Бенсон. – Мы буквально на десять минут.

– Меня зовут Анна Харт, – говорю я Грею. – Я одна из детективов, которые ищут Кэмерон.

– Я рассказал все, что смог вспомнить.

– Я знаю. А еще я знаю, насколько тяжело каждый день думать, что же с ней случилось. Уверена, что ты не можешь уснуть. Уверена, что ты даже не знаешь, что тебе делать с собой.

Он моргает.

– Я о’кей.

Присаживаюсь на пол, чтобы наши глаза были на одном уровне, и говорю:

– Мы только что были в доме Кэмерон. У ее родителей сложный период. Кэмерон говорила об этом с тобой?

– Немножко.

Мы с Уиллом переглядываемся. Пора прибегнуть к другой стратегии.

– Выйду наружу позвонить, – говорит мой напарник. – Вернусь через пару минут.

Когда он уходит, Грей настороженно смотрит на меня.

– Тебе нравится «Дюран Дюран». «Ordinary World» – прекрасная песня.

Я его удивила. Возможно, поэтому он отвечает.

– Это лучшая песня всех времен.

– Ага, только печальная. Она о Дэвиде Майлзе, знаешь?

Его зрачки расширяются.

– Саймон Ле Бон никогда этого не говорил.

– Ему и не нужно. Поэтому это такая хорошая песня. Он открывает не все, но если ты внимателен, то начинаешь слышать сказанное между строк.

По лицу Грея я вижу, что он следит за моей мыслью. В этом месте я решаюсь на бросок.

– Самое важное мы оберегаем сильнее прочего. Иногда не говорим никому, иногда только одному человеку. Тому, который лучше всех нас знает.

– Наверное, так. – Грей кладет альбом на пол, без него его руки выглядят бледными и пустыми.

– Родители Кэмерон говорят, она переживала тяжелый период. Ты знаешь, с чем это связано?

Долгая пауза, пока он борется с собой.

– Много стресса дома.

– Похоже на то. Слишком много трудностей для такой чувствительной девушки, как Кэмерон.

У него все еще настороженный взгляд, но он продолжает.

– Ей всегда было нелегко, что ее мать такая знаменитая актриса. И что папа часто в отъездах.

– Его разъезды не позволяли им сблизиться? Я имею в виду эмоционально.

– Не только. – Его зрачки дергаются, все тело чуть заметно вибрирует от внутреннего конфликта. – У него связь с кем-то на работе. Кэмерон злилась на него и беспокоилась о маме.

Я одобрительно киваю, притворяясь, что он меня не удивил.

– Как ты думаешь, он впервые ее обманывал? Или она впервые об этом узнала?

– Кэмерон говорит, он всегда таким был. Но сейчас еще хуже. Его подружка беременна и собирается оставить ребенка. Ее родители вам сказали? Может, мне не следует об этом говорить… Я не знаю.

Пытаюсь не среагировать слишком остро. Ребенок? Наверняка это было последней каплей для Кэмерон.

– Ты можешь сказать все, что хочешь. У тебя не будет неприятностей. Кэмерон – твой лучший друг. Вполне естественно, что ты хранишь ее секреты, а она – твои. Именно так и поступают лучшие друзья.

– Шериф несколько раз приходил поговорить со мной. Я здорово растерялся.

– Конечно. Тебе хочется защитить Кэмерон. Но, Грей, возможно, ты знаешь какие-то вещи, которые помогут нам ее отыскать. Может, ты откроешься нам чуть больше?

Я ощущаю, как Грей напрягается в своем кресле-мешке, размышляя, может ли он мне доверять. Стоит ли рассказывать то, что он держит внутри.

– У Кэмерон было много всяких трудностей. Не только насчет родителей.

– Личных трудностей?

– Ага.

Дверь открывается, на пороге Уилл. Я сдуваюсь. Редко бывает, чтобы во время интервью субъект сказал что-то важное в первую, вторую или даже третью очередь. Ценная информация требует времени. Требует терпения, чтобы докопаться до нее. И Грей был уже близок к тому, чтобы сказать мне правду.

– Хей, – говорит Уилл, садясь на кровать. – Что я пропустил?

Я смотрю на Грея, он едва заметно кивает.

– Мы только что говорили о родителях Кэмерон. О связи ее отца. Похоже, ситуация еще запутаннее, чем мы думали.

– Да?

Я снова смотрю на Грея, жду подтверждения, потом говорю:

– Подружка Троя беременна.

– Ого! Вот это серьезно.

– Пожалуйста, не рассказывайте ее родителям, что это я вам сказал.

– Мы обещаем тебе абсолютную анонимность, – заверяет Уилл.

– Об этом я и говорила, Грей. Именно так ты можешь помочь Кэмерон.

Грей надолго замолкает. Его руки лежат на бедрах. Наконец он говорит:

– Кэмерон начала вспоминать всякие штуки из прошлого. – Последнее слово застревает у него в горле. – С того времени, когда она была маленькой.

– Какие штуки? – мягко спрашиваю я.

– Вам нельзя рассказывать об этом ее родителям. – Грей закрывает глаза, потом открывает их, готовясь расплатиться за правду. Я чувствую его страх и тревогу. Мы просим его вытащить наружу самые мрачные тайны Кэмерон. – Вы должны пообещать мне.

Мы с Уиллом киваем.

– Она хотела начать принимать контрацептивы. Она не собиралась заниматься сексом или еще чем. Даже не думала об этом. Оказывается, это просто очень полезно для кожи.

– Так и есть, – говорю я. – Многие девушки принимают противозачаточные именно по этой причине.

– В общем, она попросила меня съездить с ней в бесплатную клинику. Мы поехали на автобусе в Форт-Брэгг после школы, пару недель назад. Вроде такая стильная взрослая штука…

– Продолжай, – подбадриваю я. – Вы поехали в бесплатную клинику.

– Верно, но врач не стала выписывать рецепт без полного осмотра. Когда Кэмерон вышла, она молчала. Вся закрылась. Я спрашивал, что случилось, но она не говорила, пока мы не проехали полпути назад на автобусе. Это было ужасно.

– Что ужасно? – спрашивает Уилл.

– Медсестра сказала, что у нее шрамы. – Его лицо застывает, потом сморщивается. Проходит минута, прежде чем Грей в силах продолжить. – Типа, у нее там, внутри.

Я чувствую, как меня выворачивает наизнанку.

– Она когда-нибудь упоминала при тебе своего дядю? Дрю Хейга?

Грей мотает головой.

– По-моему, нет.

– А кого-то еще? Мужчину… Думай, Грей.

– Не было никаких мужчин. Кэмерон ни о ком мне не говорила. После того дня она снова замкнулась и больше не говорила со мной об этом.

Грей просто ребенок. Конечно, он чувствует себя беспомощным, но так чувствовала себя и Кэмерон. Иначе она оперлась бы на него, на своего лучшего друга. Она бы сказала ему, если б у нее нашлись слова.

– Ты поступил очень храбро, рассказав нам все это, – наконец говорю я. – Это может быть очень важно, Грей. Я думаю, какой-то человек когда-то причинил Кэмерон вред. Этот человек мог снова появиться в ее жизни, или же она встретила кого-то нового, ставшего ей близким. Не вини себя за то, что не знаешь, как исправить ситуацию. На самом деле такого способа просто нет. Понимаешь?

Грей кивает. Я вижу, как ему тяжело простить себя.

– Ты дашь нам знать, если вспомнишь что-нибудь еще? Что угодно? – спрашивает Уилл.

Придвигаюсь к креслу, на коленях, протягиваю руку.

– Грей?

– Да?

– Ты ни в чем не виноват.

Глава 22

Мы с Уиллом возвращаемся к машине молча. Садимся в нее, но он долго не заводит двигатель. О мое стекло трется ветка эвкалипта; плотные зеленовато-серые листья кажутся набухшими, усеянными жемчужинами дождя.

Хэп всегда называл их «жвачными деревьями». Как-то он рассказал мне, что в одной только Австралии есть больше семисот разновидностей жвачных деревьев и что в жаркую погоду смесь из их испарений создает особый туман. Голубоватую дымку. Семьсот с лишним разновидностей! А вот человеческие жизни, похоже, обречены повторять заново одни и те же ужасные цепочки событий. Как будто история может идти только одним путем.

– Такие шрамы всегда подразумевают сексуальное насилие? – наконец спрашивает Уилл.

Я не удивлена ходу его мыслей. Даже после того, как он видел, насколько был расстроен Грей.

– Не всегда. Это запутанная тема. Многие источники говорят, что такого рода шрамы не позволяют сделать однозначный вывод. Другие считают, что большинство медиков либо не понимают, что видят, либо не хотят открывать эту дверь. Для меня главное – реакция Кэмерон.

– Ты о том, что она замкнулась?

– Да. Думаю, она очень глубоко зарыла эти события.

– Не знаю, о чем только думала та медсестра. Абсолютно безответственно вываливать такую бомбу на ребенка.

– Ну, тут все непросто. Практикующие медики видят много разного. Возможно, безответственным было бы не сказать.

– Тут есть какая-то правовая проблема? Клиника не должна была предупредить родителей Кэмерон?

– В Калифорнии такого рода огласка не требуется – по крайней мере, сейчас. Что нам следует делать с этой информацией? Может, просто придержать ее? Особенно пока мы не исключили Троя из списка подозреваемых… Какие результаты дал полиграф?

– Никаких расхождений. Результаты Эмили интереснее.

– Как это?

– Ты же знаешь, эти штуки довольны сомнительны. Я стараюсь не относиться к ним слишком серьезно, если у меня есть хоть что-то еще.

– Верно. – Что-то в его голосе заставляет меня встревожиться. – Так что случилось?

– Она не прошла.

Рация в машине визжит, пугая обоих. Уилл берет приемник, прижимает кнопку.

– Флад на связи.

– Шериф, это Леон. Мы только что получили звонок из Гуалалы. Похоже, там пропала девушка. Шеннан Руссо, семнадцать лет. Последний раз ее видели второго июня.

– Июня? А почему это вылезло только сейчас?

– Из-за остальных, я думаю. – У помощника шерифа неуверенный и слишком юный голос. Наверное, он не сильно старше, чем Уилл, когда тот впервые начал работать под началом своего отца.

– Я еду. – Уилл отключается и оторопело смотрит на меня.

– Дерьмо, – говорю я за нас обоих, желая, чтобы можно было нажать на кнопку и поставить все на паузу. Если вылезти из машины и уйти в лес, мне, возможно, удастся прочистить голову. Но Уилл все еще смотрит на меня. – Иногда это работает, как лавина. Подросток пускается в бега, и никто об этом не задумывается, пока на первых полосах не появляется кто-нибудь вроде Полли Клаас. И тогда семья решает, что пора паниковать.

– Может, так и есть. – Уилл готов мне поверить, хотя я не сказала ничего особенного. – Отправлю кого-нибудь поговорить с тамошним департаментом шерифа. Или поеду сам. Я неплохо знаком с Денни Расмуссеном.

– Хочешь, чтобы я поехала с тобой?

– У тебя и так дел хватает. Потом встретимся и сверим записи. – Он заводит машину, и я откидываюсь на спинку сиденья, радуясь поблажке.

Последние часы вымотали меня сильнее, чем я готова признать. Разговор с Эмили, разговор с Греем, шрамы Кэмерон… Слишком много для любого человека, что уж говорить о пятнадцатилетней девушке.

Будто прочитав мои мысли, Уилл говорит:

– Бедная девочка. Можешь такое представить? Быть изнасилованной и не помнить об этом…

– Нет, – говорю я.

Но я могу. Такое часто встречается.

* * *

По пути в Гуалалу, пятьдесят миль на юг, Уилл высаживает меня на парковке у школы. Я захожу в здание – и сразу налетаю на прошлое. Становлюсь подростком, которым была, кажется, только секунду назад. Тот же запах мастики для полов, те же потрепанные ряды шкафчиков, шлакобетонные стены и зеленоватые лампы дневного света. Но неужели все это было таким маленьким?

Сейчас конец дня, и в здании почти пусто. На мышечной памяти нахожу кабинет администрации, где помощник директора направляет меня в английский класс Стива Гонзалеса. Я застаю его за выстраиванием стульев и представляюсь.

– Кэмерон, – говорит он и тяжело садится, будто я его толкнула. То, как он произносит ее имя, говорит мне, что расследование им не заинтересуется. Говорит, как он о ней беспокоится.

Круглоплечий, с мягким взглядом, Гонзалес носит широкие вельветовые штаны и дешевый рыжевато-коричневый блейзер, которому, похоже, уже много лет. В его черных волосах видны серебряные нити. Похоже, он работает здесь давно.

– Расскажите мне про ее работы. Какая Кэмерон ученица?

– Хорошая. Я занимался с ней только месяц, но она сразу обратила на себя внимание. У впечатлительных читателей особый взгляд. Вы всегда это чуете. Им нужны книги, чтобы хорошо себя чувствовать.

– Ее мать говорит, вы высоко отозвались о сочинениях Кэмерон.

– Она написала несколько стихотворений и показала их мне. Они не входили в задания.

– Могу я их увидеть?

– Я вернул стихи ей, но жалею, что не сделал копию. Может, они были бы чем-то полезны…

– На что они были похожи?

– Очень хорошие на самом деле, но мрачные. Для меня это был щепетильный момент. Предполагается, что я буду обсуждать поэтическое ремесло, воображение или особо удачную строку, но тут меня встревожило содержание, и я не знал, следует ли мне об этом говорить. Юные авторы почти всегда пишут автобиографию, даже когда сами того не предполагают.

– То, что она решила показать что-то вам лично, о многом говорит. Должно быть, она знала, что может вам доверять. И что было дальше? У вас возникло чувство, что Кэмерон ждет от вас каких-то действий? Что она просит о помощи?

Темно-карие глаза Стива стекленеют.

– Господи, надеюсь, что нет… Я редактирую школьную газету и спросил, не хочет ли она опубликовать там эти стихи. Кэмерон сказала, что подумает. Потом сложила листы несколько раз. Я подумал, она застеснялась, что показала их. У меня было нехорошее чувство, когда Кэмерон ушла, но на следующий день она выглядела как обычно.

– Вы любите свою работу, мистер Гонзалес?

– Люблю, да. Хотя сейчас у меня трудности. – Он опускает взгляд на свои мягкие мясистые ладони. – Другие ученики напуганы. Они не могут сосредоточиться. Мои коллеги говорят то же самое.

Я хорошо понимаю, о чем он. Когда такое несчастье происходит совсем рядом, люди часто цепенеют, не способны сосредоточиться, впадают в депрессию, становятся нервозными. У большинства взрослых нет инструментов, чтобы справиться с такими страхами, что уж говорить о детях. Я сочувствую Стиву, сочувствую им всем.

– Новости о Полли Клаас сильно ухудшили ситуацию. Должно быть, они чувствуют, что, раз это случилось снова, то может случиться с любым из них.

Он кивает.

– Что я могу сделать?

– Будьте терпеливым. Слушайте. Ободряйте их своим присутствием. Дайте им разобраться в своих чувствах. Дети быстро оправляются от невзгод. Со временем они исцелятся, но сейчас им нужна какая-то определенность. Надеюсь, скоро мы сможем ее обеспечить.

Он долго смотрит на меня.

– А вы любите свою работу, детектив Харт?

Вопрос застает меня врасплох. Когда-то у меня был простой ответ, но сейчас его нет.

– Мне всегда хотелось помогать людям. Но эта работа становится слишком тяжелой, особенно когда они в настоящей беде, а ты не знаешь, можешь ли им действительно помочь, как бы ни старался.

– Да, – говорит Гонзалес. – Так я себя и чувствую.

* * *

Перед уходом я прошу его показать мне шкафчик Кэмерон. Оказывается, он через ряд от моего бывшего. Люди Уилла забрали практически все. Остались только учебники, «Алгебра II», «Начала латыни», «Мировая история» и потрепанный томик «Джейн Эйр» в мягкой обложке.

– Мы только начали ей заниматься, – говорит Стив Гонзалес. Дальше по коридору уборщик возит кругами громыхающий полотер; за ним остаются глянцевые следы в форме мишени. – Девушки вроде Кэмерон обожают Джен.

– Я тоже ее любила. У Джен есть все основания считать себя жертвой, но она не такая. Она тихая, она закрытая, но при этом настоящий боец.

Беру книгу, чтобы взять ее с собой, потом сдвигаю стопку учебников. В нижнем правом углу задней стенки шкафчика, там, где только ей будет хорошо видно, Кэмерон прикрепила открытку со стихотворением Райнера Марии Рильке, выписанным строка за строкой ее аккуратным и четким почерком.

 
Я слишком одинок на свете, но все же не настолько одинок,
чтоб каждую минуту освятить.
Я слишком мал на этом свете, но все же не настолько мал,
чтоб быть лишь вещью для тебя,
неясной и разумной.
 
 
Я хочу свободы воли и я хочу воли
совершать поступки;
во времена застоя,
когда что-то близится,
я хочу быть со сведущими
или один.
 
 
Я хочу отражать тебя целиком,
и никогда не ослепнуть, не состариться настолько,
чтоб стать неспособным вместить твой образ.
Я хочу распрямиться
и больше никогда не сгибаться,
ведь там, где я согнут, я лгу[27]27
  Перевод А. Посецельской.


[Закрыть].
 

Глава 23

Дожидаясь Уилла возле «Паттерсона», просматриваю «Джейн Эйр», чувствуя себя так, будто залезла в дневник Кэмерон или ступила на запретную землю. Книги могут быть поразительно личными, даже святыми. И эта книга, с измятыми страницами, загнутыми уголками, полная подчеркнутых фраз и карандашных пометок, – закодированная карта к ее душе. Я захватила и открытку со стихотворением Рильке. Копирую его в свой блокнот, обводя наиболее значащие предложения. «Я слишком одинок на свете… когда что-то близится… хочу быть со сведущими…»

Должно быть, эта поэма важна для Кэмерон, иначе она не стала бы переписывать ее от руки. Я предполагаю, что она узнала себя в этом стихотворении. Что каждое его слово пылающей стрелой указывало на то, кто она внутри и о чем заботится.

Когда я говорила Уиллу, что не могу представить, как Кэмерон подавляет воспоминания о насилии, я солгала. На самом деле это распространенная реакция, даже повальная. Пережитое насилие часто настолько сокрушающе и разрушительно, особенно для детей, что единственный способ пережить его – покинуть тело. Не сражаться или бежать, а полностью отстраниться. А если насильник – опекун, который должен нести безопасность и любовь, пережитое может быть намного драматичнее и масштабнее. Если мы не в силах вынести знание или чувство, то зачастую находим способ спрятать его внутри, и спрятать хорошо.

Сколько бы лет ни было Кэмерон, когда она подверглась насилию, был ли это единичный случай или несколько, ее разум скорее всего вмешался, чтобы защитить ее. Это не было сознательным решением. Это было ближе к основному, животному инстинкту, единственным способом избавиться от слишком жуткого, чтобы назвать его или прочувствовать. Она могла ничего не помнить до визита в клинику. До нежданного происшествия, вызволившего воспоминания из тьмы забвения.

Мне тяжело даже задуматься, что чувствовала Кэмерон в тот день, лежа в гинекологическом кресле, уже беззащитная и уязвимая, пока медсестра натягивала латексные перчатки, не подозревая, что сейчас взорвет тайную боль ценой в жизнь. Историю, которую поглотила память, но не тело. Все это время бывшую внутри, написанную рубцами и шрамами.

Даже если б воспоминания Кэмерон не выдавились на поверхность сейчас, причиненный вред просачивался бы наружу годами и рано или поздно нашел бы другой путь прорваться: в стыде или безнадежности, бессознательно притягивая ее к людям или ситуациям, похожим или близким к исходной боли. Я много раз видела, как история женщины, пережившей травму, находит способ напомнить о себе, а не наоборот.

Мне больно за нее, за эту девушку, которую я никогда не встречала, но знаю. Она пережила жестокость, предательство, страх и кражу своей души. Она пережила дымящийся, пылающий стыд и молчание, годы вынужденной амнезии. Но сможет ли она пережить то, что происходит сейчас, внутри и снаружи? Сможет ли она пережить воспоминания?

Взвинченная этими мыслями, я откладываю книгу и поэму на стойку бара и заказываю стопку виски. Выпиваю залпом, толкаю стакан вперед и показываю знаком, что хочу еще.

Барменша смотрит на меня, вскидывает подрисованные брови.

– Вы за рулем?

– Я в норме.

– Скажу вам так: отдайте мне ключи от машины – и можете выпить хоть чертову бутылку.

Я вдруг вскипаю.

– Просто налейте мне выпить. Вам какое дело?

– Кому-то же должно быть дело.

За ее бесстрастным ответом я вижу обоснованную заботу, но я о ней не просила. На долю секунды меня охватывает порыв швырнуть пустой стакан в зеркало у нее за спиной. Разбить его, что-нибудь сломать. Но вместо этого я делаю глубокий вдох и медленно выдыхаю.

– Сколько вам лет?

– Что? – Она фыркает. – Сто с чем-то дней. А вам?

– Тридцать пять. Тридцать пять и сто с чем-то дней.

– Теперь мы друзья? – женщина широко улыбается, но я чувствую, как она пытается сообразить, на что я способна и чего от нее хочу. – В декабре будет сорок.

– Вы давно здесь живете?

Она кивает.

– Вы жили здесь, когда убили Дженни Форд?

– Мы вместе ходили в школу. Она была на пару лет младше. Последнее время я часто о ней думаю.

– Из-за Кэмерон Кёртис? Я тоже.

Она все еще держит бутылку. Я вижу, как ее мозг работает над загадкой нашего разговора. Меня.

– Вы ходили в школу в Мендосино? Вы кажетесь мне знакомой.

– Вы окончили школу раньше, чем я перешла в старшие классы. Все это было давно. – Вытаскиваю из кармана двадцатку и кладу ее на стойку. – Я Анна. Простите, что так по-уродски завелась.

– Я Ванда. Ничего, видала и похуже. – Она забирает двадцатку и аккуратно засовывает ее в лифчик, как раз когда входит Уилл. – Помяни черта…

Мы с Вандой встречаемся взглядами и хохочем.

– Над чем смеетесь? – хочет узнать Уилл.

– Над твоей физиономией, – отвечает Ванда, подмигивает, и я тут же в нее влюбляюсь. Миру требуется армия таких Ванд – сильных, саркастичных, бесстрашных женщин, которые говорят, что думают, действуют прямо, без извинений и разрешений. Женщин, которые бушуют, а не вздрагивают.

– Смешно, – безжизненно говорит Уилл. – Налей мне, ладно?

Я подбираюсь в ожидании нового раунда лекции об ответственном вождении, но Ванда не так глупа. Она без лишних слов наливает ему пинту, ставит передо мной новую стопку и уходит в дальний конец стойки.

У Уилла был паршивый день. Он выпивает «Гиннесс» в две минуты, опустив плечи и сгорбившись над стойкой. Мне хочется обнять его, но я сдерживаюсь.

– Какие новости из Гуалалы?

– Чертовски тоскливые. Эта девица Шеннан по всем раскладам проблема с заглавной буквы. Постоянно срывалась в наркотики всех видов и в секс тоже. В шестом классе ее отстранили от занятий за минет в школьном туалете. По-видимому, за обеденные деньги какого-то мальчишки.

Я слышу в его голосе неприятие. Отвращение. Но поскольку я женщина, мой фильтр работает иначе. Я живу в женском теле. Я близко знакома с уязвимостью. Со всеми способами, которыми можно прикрыться, чтобы не попасть под удар. С тем, как секс может превратиться в оружие. Изнутри и снаружи.

– Продолжай.

– Когда мы говорили с ее матерью, она даже не смогла вспомнить, сколько раз Шеннан сбегала. Обычно она возвращалась через пару недель, отощавшая и с пустыми карманами. В тот последний раз она отправила записку, что уходит по собственной воле и не хочет, чтобы ее разыскивали. Штамп на письме из Юкайи, десятого июня. Иногда Шеннан говорила, что собирается уехать в Сиэтл, так что мамочка решила, что туда она и отправилась.

– Тогда почему сейчас она заявила о пропаже?

– Ты ни за что не догадаешься. – Горечь в голосе ему не идет, но, учитывая контекст, она оправданна.

– О чем?

– Ей позвонила ясновидица. Местная, Тэлли Холландер. В общем, эта Тэлли нашла Карен Руссо в телефонном справочнике и позвонила сказать, что Шеннан мертва. Сама подумай, ну кто будет так делать?

Внезапно мне становится холодно. Если случилось именно это, тут нет никакой жестокости.

– Что именно она сказала?

– Что Шеннан убили. Похоже, у нее было видение леса. Она думает, тело Шеннан там.

– Какого леса?

– Думаю, это уже за пределами ее экстраординарных способностей. – Уилл с отвращением хмыкает. – Мне она тоже звонила, сразу после исчезновения Кэмерон, и говорила такие же туманные вещи.

– Правда?.. Уилл, эти люди бывают настоящими. Пару раз у меня был хороший опыт. Тогда они на самом деле очень нам помогли. Что она сказала насчет Кэмерон?

– Что ее схватили и держат в каком-то небольшом темном месте.

– Хм. И все?

– Ага. С таким же успехом она могла отправить нас искать ее на Марсе.

Мои мысли торопливо щелкают. Трудно решить, что дальше, когда известно так мало.

– У Шеннан была машина, да? Кто-нибудь проверил ее номер?

– Не знаю. Могу спросить Дэнни, но записка была совершенно ясной. Шеннан хотела уйти.

– Возможно, но она все еще несовершеннолетняя. Уилл, а если она попала в какую-то настоящую беду или ее к чему-то принудили? А если она действительно мертва и лежит в том лесу?

Он сердито смотрит на меня.

– Тэлли Холландер однозначно чокнутая. Ты же не настолько доверчива, правда?

– Эй-эй. Речь не обо мне, и ты это прекрасно знаешь. Если Шеннан жива, ей нужна наша помощь. Даже если мы уже опоздали, она все равно заслуживает, чтобы ее нашли. Мы не можем просто взять и бросить ее.

– Анна, эта девушка – не Кэмерон. Она беглянка, давным-давно испоганившая собственную жизнь. И ты слышала, что сказала ее мать. Шеннан не хочет, чтобы ее кто-нибудь искал. Все, конец.

– Как ты можешь такое говорить? У тебя же есть свои дети.

– И что это должно значить?

– Мы ответственны за эту девушку.

– Почему? И почему мы?

– Потому что каждый хочет, чтобы его нашли, понимает он это или нет.

После мы долго молчим. Этот тупик лежит между нами, как предмет, занимая место и воздух. Наконец Уилл замечает томик «Джейн Эйр» и удивленно поднимает брови.

– Как дела со Стивом Гонзалесом?

– Он мне понравился. Похоже, он честный мужик и хороший учитель и явно беспокоится о Кэмерон. Я не думаю, что он как-то связан с ее исчезновением, но для надежности можешь прогнать его через полиграф… – Стоп. Мои слова догоняют меня и со щелчком встают на место. В машине, прежде чем наш день был испорчен новостями о Шеннан, Уилл начал рассказывать что-то важное. – Полиграф Эмили. Где она провалилась?