Текст книги "Лазурный берег, или Поющие в терновнике 3"

Отставив лопатку, мальчик вытер вспотевший лоб и с улыбкой посмотрел на сестру.

– Ну что – полезли?

Молли заколебалась.

– Нет, что-то не хочется…

– Эх ты, трусиха, – махнул рукой Уолтер, – ну, как хочешь…

И он, воткнув лопатку в бугорок свежей земли, смело полез под дверь.

Спустя несколько секунд он был уже внутри.

– Ну что там? – спросила Молли, сгорая от любопытства.

И из-за двери послышалось:

– Ну и грязно же тут! Сейчас, сейчас, только фонарик зажгу… Тут какая-то дверь… И замок… обожди, попробую открыть… Получилось!

Действительно, до слуха девочки донесся скрип отворяемой двери, и вскоре брат объявил:

– Тут ступеньки ведут вниз… Видимо, это и есть родовая усыпальница…

Молли заволновалась.

– И ты хочешь проникнуть в нее?

– А для чего мы с тобой все это затеяли… Если есть желание, лезь под дверь, и пойдем вместе…

Молли заколебалась.

– А там не очень страшно?

– Да нет, не очень… Не бойся, Молли, я с тобой… давая, лезь…

Спустя несколько минут девочка стояла рядом с братом внутри часовни.

В нос сразу же ударил спертый воздух – пахло мышами, пылью, сухой штукатуркой и какой-то застарелой плесенью – да, действительно, здесь, наверное, никто не был лет сто, если не больше.

Под ногами хрустел мусор – скорее всего, это была осыпавшаяся штукатурка.

Скупой свет слабого электрического фонарика освещал скудное внутреннее убранство: мраморные рельефы внутри часовни с изображением каких-то святых, такое же мраморное распятие, под которым виднелся череп – так называемая Адамова голова.

Этот череп до смерти перепугал Молли.

– Ой, я боюсь…

– Чего испугалась – ведь тут нет никого…

Она указала на череп.

– А это?

– Всего только рельеф… Молли, – наставительно, копируя отца, произнес Уолтер, – надо бояться не мертвых, а живых… А живых тут нет – наверное, только одни высохшие мощи, как в музее Естественной истории, куда нас с тобой еще в воспитательном доме водили на экскурсию… – он тронул дверь, – ну что, пойдем вниз?

Поколебавшись, Молли еще раз бросила пугливый взгляд на оскалившийся череп и твердо сказала:

– Я никуда не пойду…

– Вот тебе и на, – присвистнул Уолтер разочарованно, – для чего же мы все это затеяли?

Бросив еще один взгляд на череп, Молли решительно заявила:

– Ты как хочешь, а я возвращаюсь…

– Ладно, постой хотя бы тут, – примирительно произнес Уолтер, – я сейчас, только разведаю, что там есть и вернусь… Это займет минут десять, не больше…

И он, открыв дверь, осторожно пошел вниз, освещая себе путь фонариком.

Когда мерцающий свет стал глуше, снизу, из усыпальницы, послышался голос подростка:

– Тут так темно, что я ничего не вижу…

– Уолтер, возвращайся! – закричала Молли, боясь собственного голоса, отражаемого каменными сводами часовни, – возвращайся, как-нибудь в другой раз…

Внезапно из-под земли послышалось:

– А-а-а!

Молли вздрогнула.

– А-а-а! – громко кричал ее брат, – помоги же!

Первым ее побуждением было бежать – добраться до вырытого лаза, выбраться на свежий воздух, однако, сдержав в себе этот порыв, Молли, вдохнув в себя побольше воздуха, устремилась вниз.

Она без труда нашла брата по свету фонарика: фонарик лежал на каменных ступеньках лампочкой вверх, и желтовато-белое электрическое пятно тускло отражалось на сводах подземелья.

Уолтер лежал ничком, тихо постанывая:

– О-о-о…

Подбежав, Молли опустилась на корточки рядом с ним.

– Что случилось?

Она попыталась поднять брата, но тот лишь вскрикнул от боли.

– О-о-о… не трогай меня…

– Что с тобой случилось? – спросила Молли, бледнея от страха. – Что с тобой, брат?

– Кажется, я оступился и сломал себе ногу…

– О, Боже! Что же делать?

– Оставь меня здесь, а сама беги к Лиону… Боюсь, что одна ты не сможешь помочь мне… Ой, как больно!

Молли не помнила, как она добежала до коттеджа – четыре мили показались ей пустячным расстоянием – так быстро она неслась.

Вбежав прямо в кабинет Лиона, она, не отдышавшись, крикнула:

– Уолтер сломал ногу!

Тот, отложив какую-то старую тетрадь, удивленно посмотрел на девочку.

– Что?

– Он… – она, все еще не в силах отдышаться, указала рукой куда-то в сторону, – он… там… Уолтер…

Лион, быстро вскочив, подбежал к Молли и взял ее за плечи.

– Где там? Обессиленная Молли опустилась в кресло. Поняв, что в таком состоянии от девочки вряд ли можно будет добиться чего-нибудь путного, Лион произнес:

– Обожди, не так быстро… Посиди, отдышись… Может быть – воды?

Она отрицательно покачала головой.

– Нет, нет, не надо…

Наконец, придя в себя, Молли коротко рассказала о произошедшем в старинной усыпальнице.

Лион принялся поспешно одеваться.

– Где это место?

– Пойдем, я покажу…

Схватив ключи от машины, Лион по дороге забежал в спальню к Джастине и крикнул:

– Скорее позвони констеблю, мистеру Уолсу, его телефон в записной книжке в холле, и в службу скорой помощи…

Джастина побледнела.

– Что случилось?

– Потом, потом расскажу… сейчас у меня просто нет времени…

– Нет, скажи…

Натянуто улыбнувшись, Лион скороговоркой пробормотал:

– Ничего страшного… Просто Уолтер, кажется, вывихнул лодыжку…

– Что?

– Я говорю – позвони нашему констеблю, мистеру Уолсу, и скажи, чтобы он подъехал на заброшенное кладбище Петра и Павла… И в скорую помощь…

И Лион, от волнения не попадая в рукава плаща, побежал в гараж следом за Молли…

А та, вспоминая страшные стоны брата, звериный оскал рельефного черепа на стене, все торопила Хартгейма:

– Скорее, скорее…

В тот же вечер Уолтера поместили в университетскую клинику – к несчастью, оказалось, что у него не только перелом ноги, но и сотрясение мозга и множество сильных ушибов.

И что самое неприятное – подросток, падая с лестницы, зацепился за какой-то крюк в стене и сильно распорол ногу; в ожидании помощи он потерял много крови…

Через некоторое время, отложив все дела, Лион поехал в клинику – он хотел навестить мальчика на следующее же утро, однако врачи сказали, что это невозможно – такой визит может только повредить здоровью Уолтера, и Лиону ничего более не оставалось, как согласиться.

Идя по больничному коридору, Лион пытался представить свой будущий разговор с сыном; он даже не знал, что ему делать – то ли высказать порицание за такой безрассудный и необдуманный поступок, то ли радоваться, что все обошлось…

Дойдя до двери палаты, Лион в растерянности остановился.

«Нет, все-таки не стоит ругаться – вспомни, каким ты был в четырнадцать лет!

Надо только дать понять, что он, Лион, никак не ожидал подобного поступка от такого взрослого и самостоятельного человека, как Уолтер.

Но сделать это надо очень тактично – не надо сердиться, не надо демонстрировать это Уолтеру.

Ведь бедный мальчик и без того настрадался!

Наконец, после всех этих раздумий, Хартгейм нажал на дверную ручку и зашел в палату.

В нос ударил непривычно резкий запах лекарств – сразу же захотелось чихнуть…

Зайдя в палату, Лион обнаружил, что там стоит только одна кровать.

Рядом с ней на медицинском столике находились какие-то замысловатые диагностические приборы с осциллографами, на экране которых зеленая точка, показывающая ритм сердца больного, выписывала некие постоянные замысловатые траектории.

Рядом с койкой, на которой под тонким одеялом угадывались контуры человеческого тела, стояла капельница – от нее к кровати шла прозрачная трубочка, наполненная бесцветной жидкостью…

Лион подошел к постели и посмотрел на своего приемного сына – казалось, он дремал.

Лицо его было довольно бледным, и это неприятно поразило Хартгейма – видимо, Уолтер действительно потерял слишком много крови.

Голова подростка была перевязана; сквозь марлю кое-где выступала засохшая темно-бордовая кровь… Губы пересохли, черты лица немного осунулись… Весь вид мальчика говорил о перенесенных муках.

Под ногами Лиона заскрипела половица – Уолтер, подняв веки, заметил вошедшего и слабо улыбнулся.

– Здравствуйте, Лион…

Хартгейм, присев рядом, поздоровался и спросил:

– Как ты себя чувствуешь?

Мальчик слабо улыбнулся.

– Спасибо, уже лучше…

– Тебе было больно?

– Да, но я думаю, что мужчина должен уметь переносить боль, – очень серьезно сказал Уолтер.

Лион на какое-то время замолчал – он смотрел на сына, и сердце его наполнялось невыносимой, острой жалостью к этому подростку, в этот момент ставшему ему родным.

Нет, все-таки, не стоит выказывать ему свое неудовольствие – не надо, может быть, в другой раз…

Нет, нет, не надо…

Они немного поговорили о вещах посторонних, не имевших никакого отношения ко вчерашнему происшествию.

Наконец Уолтер спросил:

– Как Молли?

– Нормально…

– А где она?

– Где и положено быть в это время девочке ее возраста – в школе… – Хартгейм сокрушенно покачал головой. – Но ты, Уолтер, боюсь, теперь не скоро пойдешь в школу…

Тот в ответ только вздохнул. Затем добавил:

– Да, что поделаешь…

– Скажи, а где тебе больше нравится жить – здесь, в Оксфорде, или в Вуттене?

В Вуттене, небольшом городке в нескольких милях севернее Оксфорда, располагался воспитательный дом, где Уолтер и Молли провели почти год.

– У вас, – ответил мальчик.

– Не думаешь отсюда бежать?

– Нет… Вы и об этом знаете?

Лион слабо улыбнулся.

– Ну да.

– Мистер Яблонски доложил?

– Да, он…

– Противный тип, этот мистер Яблонски, – заметил Уолтер, – не люблю его…

– Я так понимаю, что эта нелюбовь была у вас взаимная, – сказал Хартгейм, – он тоже не очень-то жаловал тебя…

– А что он говорил про нас с Молли?

– Сказал, чтобы мы были с вами построже… Пожестче, как он выразился.

– Ну, это единственное, что он умеет, – ответил Уолтер – лицо его скривилось в нехорошей улыбке.

В это время в палату вошла медсестра, катившая перед собой тележку с завтраком.

Приветливо поздоровавшись с Уолтером и с Лионом, она сверила все данные осциллографа, отсоединила капельницу и провода, идущие от замысловатой медицинской аппаратуры к телу больного и сказала:

– Уолтер, тебе сегодня значительно лучше… Можешь даже присесть… Но постарайся не ходить… – она обернулась к Лиону. – Мистер Хартгейм, проследите за ним, пожалуйста…

– Ну что вы, – замахал руками Лион, обрадованный тем, что Уолтеру стало лучше, – я ведь не враг своему сыну…

Медсестра подкатила тележку к кровати и поинтересовалась:

– Сам позавтракаешь? Или, может, тебя покормить?

Уолтер, осторожно встав с кровати, придвинул к себе тележку с завтраком.

– Спасибо, я сам справлюсь…

Когда с едой было покончено, он, виновато посмотрев на Лиона, сказал:

– Был бы я немного умнее – завтракал бы сейчас дома…

Улыбнувшись, Хартгейм ответил:

– Есть такая хорошая пословица: «знал бы, где упаду, соломку бы подстелил»… Ничего, не переживай, это еще раз подтверждает банальную истину – на ошибках учатся… Хотя, – многозначительно добавил Лион после недолгой паузы, – хотя, конечно же, лучше учиться на чужих ошибках…

– Что ж, в следующий раз буду учиться на ошибках других, – с вялой улыбкой согласился подросток.

– Следующего раза могло не быть… Скажи спасибо своей сестре…

– И вам – тоже.

– Мне-то за что?

– Никак не ожидал, что вы так скоро появитесь…

– Но ведь я – твой отец… – произнес Хартгейм и, тут же запнувшись, добавил, – ну и что, что не родной, а приемный?

Они немного помолчали, после чего Лион неожиданно поинтересовался:

– Послушай, ты ничего не рассказывал мне про воспитательный дом…

– Хотите, чтобы рассказал?

– Если это не секрет, разумеется…

– Отчего же, – сразу подхватил тему мальчик, – никакого секрета в этом нет…

– Почему ты бежал оттуда?

– А мистер Яблонски не рассказывал вам?

– Он говорил, что ты хотел бежать в Ольстер, чтобы примкнуть к ИРА… Это правда?

Мальчик промолчал, и Лион по этому молчанию тут же заключил для себя, что последнего вопроса ему не следовало задавать.

– Так ты расскажешь о воспитательном доме?

Уолтер отвел глаза.

– Лион, я все скажу вам… Только очень прошу – никому не рассказывайте об услышанном…

Оказывается, у него есть какая-то тайна? И он собирается поверить ее ему, Лиону, своему приемному отцу!

– Так обещаете? – спросил Уолтер, цепко вглядываясь в глаза Лиона.

Тот честно признался:

– Разве что Джастине… Ну, пойми, это моя жена, и у меня от нее нет и не может быть секретов…

С минуту подумав, Уолтер решился:

– Ладно, но только Джастине… никому больше… Так вот, – он поудобнее устроился на кровати, подложив под спину подушку.

– Наш воспитательный дом в Вуттоне, – начал он, – был если не самым худшим в Англии то, во всяком случае, одним из худших…

III. ВУТТОН
Уолтер и Молли

Государственный воспитательный дом в Вуттоне, небольшом провинциальном городке, что расположен неподалеку от Оксфорда, был если и не самым худшим в Англии, то, во всяком случае, одним из самых худших – во всяком случае, считать его таковым были веские основания.

Основан этот воспитательный дом был почти сто двадцать лет назад, во время медленного заката пышной, блестящей и кровавой викторианской эпохи, и с самого первого дня его основания публика была тут далеко не блистательная; как правило – дети спившихся колониальных чиновников, бедных младших офицеров, убитых во многочисленных сражениях в Индии, Афганистане, Египте или в Бирме, матросов, зарезанных в портовых притонах и погибших во славу Ее Величества в морских сражениях, калек, доживавших свой век в домах инвалидов, и просто отпрыски неблагополучных семей, которых родители по тем или иным причинам не могли или просто не желали содержать.

В более поздние времена, уже в нашем веке воспитательный дом в Вуттоне приобрел более чем недобрую и даже скандальную славу из-за того, что здесь помещали детей осужденных на пожизненное заключение родителей, закоренелых преступников, не только профессиональных террористов, таких, как Патрик О'Хара, но и обычных уголовников или наркоманов – тех, у кого не находилось никаких родственников, которые могли бы позаботиться о них.

Это казенное заведение пользовалось в небольшом провинциальном местечке настолько устоявшейся скверной репутацией, что зачастую матери даже пугали им своих непослушных детей («не будешь слушаться, отдам в воспитательный дом, к детям насильников, наркоманов и бандитов!»), И все достопочтенные граждане городка предпочитали обходить это мрачноватое серое здание стороной.

И неудивительно – по своим порядкам, по нравам, что царили там, воспитательный дом в Вуттоне был скорее не «сиротским приютом» в обыкновенном смысле этого слова, а чем-то вроде исправительной колонии или какого-то подобного заведения – и лишь его статус не позволял вводить тут жестокие порядки, свойственные для подобного рода учреждений.

В качестве воспитателей в нем обычно работали те, кто по каким-либо причинам не мог устроиться в иное, более приличное место: изгнанные с прежней службы педагоги, те, кому при увольнении было отказано в рекомендациях для следующего места работы, а также иммигранты, которые не могли подыскать для себя ничего более подходящего.

А в последнее время здесь появилось много отставных офицеров, которые, разумеется, сразу же начали наводить среди воспитанников чуть ли не армейские порядки с неизбежными наказаниями за малейшую провинность, рукоприкладством, грубой площадной руганью и всем тем, что штатские брезгливо именуют «солдафонщиной».

Директор этого заведения, равно как и почти вся администрация и воспитатели, как правило, смотрели на подобные вещи сквозь пальцы – для оправдания грубости и жестокости у них всегда был наготове серьезный, как им казалось, аргумент:

– Вы бы только знали, дети каких отпетых негодяев подчас попадают сюда! Нет, нет, что вы – с ними нельзя иначе, любое хорошее отношение не исправит их, а только развратит до мозга костей.

Впрочем, многие воспитанники были развращены и испорчены настолько, что развращать и портить их далее было уже просто некуда – а многие мальчики и девочки из «благополучных» семей, по каким-либо причинам попавшие сюда, через несколько лет превращались в отпетых негодяев.

Справедливости ради следует отметить, что из стен воспитательного дома Вуттона выходили не только насильники, убийцы и разного рода преступники: на специальных занятиях в мастерских тут готовили рабочих и работниц для производства.

Но, как бы то ни было, каждый год отсюда кто-нибудь бежал, иногда, очень редко – не по одиночке, а по несколько человек сразу, однако беглеца или беглецов после непродолжительных поисков ловили, примерно наказывали, чтобы другим неповадно было, и возвращали в воспитательный дом.

Правда, ловили далеко не всех – те, кому удавалось скрыться безнаказанным, пополняли армию бродяг, вливались в коммуны хиппи, становились членами молодежных банд, торговали на улицах пролетарских районов наркотиками и подчас сами становились жертвами преступников, а порой – жертвами сексуальных домогательств и рано или поздно оказывались в тюрьме или в исправительной колонии.

Жаловаться на порядки, царившие в воспитательном доме, было некому – во всяком случае, администрация этого заведения, узнав о жалобщике, начинала настоящую травлю несчастного, и он, как правило, переводился в какой-нибудь другой воспитательный дом, еще хуже этого, или же выходил после этого заведения с такой страшной характеристикой, что вряд ли мог рассчитывать на что-нибудь путное в жизни…

Да и жаловаться здесь было не принято – по многим причинам – надо отметить, что жалобы и жалобщики отнюдь не приветствовались самими воспитанниками.

Таковы были порядки в этом заведении – они во многом были скорее тюремными, и для завершения сходства не хватало только металлических решеток на окнах, злых собак и вышек с охранниками во дворе, колючей проволоки на ограде.

После того, как их отец, Патрик О'Хара по приговору был помещен в специальную тюрьму города Шеффилда, коронный суд постановил отдать его детей, тогда еще тринадцатилетнего Уолтера и одиннадцатилетнюю Молли, в воспитательный дом Вуттона…

– Эй, ты, как тебя?

Уолтер даже не подозревал, что этот окрик может относиться к нему – до такой степени он был ошарашен новыми впечатлениями.

Он только что пришел из «приемника», где его и его сестру судебный исполнитель передал администрации воспитательного дома под расписку, вполголоса переговорив о чем-то с клерком – притом до слуха Уолтера то и дело долетали слова: «да, тот самый О'Хара, который…», «пожизненное заключение, хотя он заслуживает и большего», «взорвал пассажирский самолет», «страшный человек», «терроризм», и то самое страшное слово, которое, как сразу же подметил подросток, заставило вздрогнуть клерка – «ИРА».

Два длинных зала среднего размера были полны народа. Новички робко жались вдоль стен и сидели на подоконниках, одеты они были в самые разнообразные костюмы – тут попадались и нелепые джинсовые рубища, на два или три размера больше, чем требовалось, явно с чужого плеча, и строгие дорогие костюмы, и матросские курточки с позолоченными пуговицами, и мелькали кожаные куртки с многочисленными заклепками и узорами, столь любимые рокерами, хотя до возраста, когда человеку все на свете заслоняет «Харлей-Дэвидсон», собравшимся подросткам было еще далеко.

Вскоре, однако, новичкам предстояло избавиться от этой домашней одежды, получив у кастелянши полный казенный комплект… Старожилы в одинаковых оранжевых комбинезонах (повседневная одежда в воспитательном доме) сразу же бросались в глаза своим однообразием и особенно – развязными манерами. Они ходили по двое или по трое обнявшись, некоторые перекликались через весь зал, иные с дикими воплями гонялись друг за другом.

Густая едкая пыль, заставляющая то и дело чихать, поднималась с натертого мастикой, грязного от многократного прикосновения ног паркета.

Можно было подумать что вся эта топающая, кричащая и свистящая толпа специально, преднамеренно старается ошеломить его, Уолтера, своей возней и гамом.

– Ты что, оглох, что ли?

Уолтер обернулся и поискал глазами человека, который мог выкрикнуть это обращение.

– Я к тебе обращаюсь!

Перед ним, засунув руки в обвисшие карманы, стоял рослый воспитанник и рассматривал новичка сонным, скучающим взглядом.

– Как твоя фамилия, я спрашиваю?

– О'Хара… Уолтер О'Хара…

– А, понятно… – сказал воспитанник с некоторым презрением, – из Ирландии, что ли?

– Да, из Белфаста…

– Из самого Белфаста?

– Ну да… А почему ты спрашиваешь? Ты что, бывал там?

– Нет.

– Тогда почему спрашиваешь?

С минуту подумав, воспитанник вкрадчивым голосом поинтересовался:

– Скажи, а деньги у тебя есть?

У Уолтера было тридцать с небольшим фунтов, которые он получил от отца незадолго до его ареста на гостинцы, однако вид воспитанника не внушал доверия, и потому мальчик произнес:

– Нету.

Тот прищурился.

– А ты, часом, меня не обманываешь?

– Нет, – ответил Уолтер и отвернулся. Говорить с этим развязным подростком ему явно не хотелось.

Однако тот не уходил.

– Э-э-э, скверно, что у тебя нет денег… И не предвидится?

– Нет.

– Почему? Уолтер промолчал.

– А у тебя есть родители?

Эти нелепые расспросы начали уже надоедать Уолтеру, и потому он, смело посмотрев на подростка, перешел в наступление:

– А тебе какое дело?

Подросток замялся.

– Ну, если бы у тебя были родители, то они бы передавали тебе деньги… Иногда бы давали… Хоть иногда… Понимаешь?

– Ну, передавали бы… А тебе что?

– А я бы одолжил их у тебя… Так одолжишь, когда у тебя появится хоть несколько монет?

Это обещание совершенно ни к чему не обязывало, тем более, что Уолтер твердо решил никому не при каких обстоятельствах не говорить о тридцати фунтах, которые лежали у него в потайном кармане.

– Может быть…

И мальчик резко повернулся, с явным намерением уйти прочь.

– Постой, постой, – остановил его новый знакомый, легонько тронув за плечо.

Видимо, этому развязному подростку в тот день было скучно, и он искал себе каких-нибудь непритязательных развлечений.

Склонив голову набок, он спросил:

– А ты как тут оказался?

Уолтер замялся – ему не очень-то хотелось рассказывать этому типу, который сразу же ему не понравился, о своем отце.

– Это очень долго объяснять, – ответил мальчик уклончиво.

Тот не стал настаивать.

– Ну, как хочешь… Впрочем, скрывай, не скрывай, а мы все равно узнаем…

И, развернувшись, зашагал прочь своей развинченной походочкой.

Дойдя до двери и взявшись за ручку, с явным намерением уйти, подросток немного постоял так, будто бы о чем-то раздумывая, а затем вновь обернулся к новичку.

– Слушай, Уолтер – а ты меня, часом, не обманываешь? – спросил он.

– О чем это ты? – спросил мальчик, стараясь придать своим интонациям как можно больше независимости и таким образом побороть свою внутреннюю робость.

– О деньгах…

Уолтер передернул плечами.

– Не понимаю.

– У тебя точно нет денег?

Пристально посмотрев на не в меру наглого воспитанника, мальчик ответил:

– А хоть бы и были?

– Ну, и…

– Почему я должен давать их тебе?

Тот заулыбался – так мерзко и гаденько, что Уолтеру стало немного не по себе.

– А я вижу, ты что-то слишком смелый… У вас в Ольстере все такие – да?

Мальчик проигнорировал этот вопрос – он явно ему не понравился.

Подойдя вплотную к Уолтеру, нахальный подросток спросил в упор:

– Отвечай же!

– А тебе какое дело?

Тот упер руки в бока – вид у наглеца в этот момент был самый что ни на есть вызывающий.

– Я тебя спрашиваю…

– Ну, допустим…

Казалось, этот ответ удовлетворил собеседника.

– А почему ты мне сразу не ответил? Наверное, я тебе не приглянулся – так ведь?

И вновь молодой О'Хара промолчал – ему до смерти не хотелось ввязываться в спор с этим отвратительным типом, который с первого взгляда не понравился ему.

– Так понравился я тебе или нет?

Конечно, глупее вопроса вряд ли можно было придумать, и потому, помедлив, Уолтер ответил неопределенно:

– Я тут первый день…

– Вижу, что не второй, – отрезал тот.

На что Уолтер резонно заметил:

– Я не могу сказать, нравится мне человек или нет, когда вижу его впервые… А тем более – одалживать ему деньги…

Наглец повысил голос:

– Так они у тебя есть?

– Может быть…

Неожиданно тот произнес:

– Ты должен дать их мне.

Голос подростка прозвучал настолько безапелляционно и категорично, что Уолтер даже не понял, к чему эта фраза была произнесена.

– Ты должен дать их мне… Понимаешь – чтобы их у тебя никто не стащил…

Больше всего на свете Уолтеру теперь хотелось послать этого типчика куда подальше, однако в самый последний момент, сдержав себя, он лишь возразил:

– Но ведь я не знаю тебя.

– Ты что – не веришь мне?

Уолтер пожал плечами.

– Ну, допустим, верю…

Неожиданно подросток вытянул по направлению к Уолтеру руку ладонью вверх.

– Ну!

– Что, что?

– Деньги давай – я что, должен ждать тебя? Ты, приятель, не понимаешь, наверное, куда попал…

– В воспитательный дом, – ответил Уолтер, стараясь сохранить привычное хладнокровие и присутствие духа. – В воспитательный дом города Вуттона…

– Ты тут первый день, а уже начинаешь диктовать свои порядки, – произнес его собеседник более миролюбиво, пряча руку в карман, – и ты не понимаешь, что там, – он неопределенно кивнул по направлению окна, подразумевая под этим что-то вроде «воли», – что там и здесь на одни и те же вещи смотрят совершенно по-разному…

– Возможно, – согласился О'Хара, стараясь скрыть волнение, внезапно охватившее его, – не сомневаюсь, что это так…

Видимо, эти слова были приняты развязным воспитанником за знак согласия, и потому он поинтересовался вновь окрепшим и удовлетворенным голосом:

– Значит, ты согласен дать мне свои деньги на хранение? Не беспокойся, у меня они будут в целости и сохранности – как в Тауэре!

В этот момент в коридоре появились воспитатели, и Уолтер понял, что настал самый подходящий момент для того, чтобы ретироваться и прекратить этот во всех отношениях ненужный и бесполезный разговор.

Он, улучив минутку, развернулся и зашагал прочь, все время ускоряя шаг, провожаемый ненавистным взглядом своего первого знакомого в воспитательном доме…

Страшно медленно, скучно и тяжело тянулся для Уолтера этот первый день жизни в воспитательном доме. Были минуты, когда ему начинало казаться, будто бы прошло не пять или шесть часов, а по крайней мере полмесяца с того момента, как они с судебным исполнителем взбирались по широким каменным ступеням парадного крыльца, как он с трепетом вошел в стеклянные двери, на которых старинная, ярко начищенная медь блестела с холодной и внушительной яркостью, с того самого момента, как судебный исполнитель вручил его клерку этого жуткого заведения.

Одинокий, словно забытый всеми на свете, мальчик рассматривал окружающую его унылую казенную обстановку.

Два помещения – администрация и столовая, разделенные перегородкой, были выкрашены снизу до высоты человеческого роста коричневой масляной краской, а выше – розовой известкой. По левую сторону от них тянулся коридор с рядом полукруглых окон, а по правую были стеклянные двери, ведущие в классы.

Простенки между дверьми и окнами были заняты раскрашенными картинками на исторические сюжеты – от покорения Англии норманнами и войны Алой и Белой розы, до событий последней войны. Вдоль стен в столовой стояли черные столы и скамейки. По стенам тоже были развешаны картины, изображающие героические подвиги британских солдат в колониях (видимо, они помещались тут еще при королеве Виктории, во времена основания воспитательного дома). Картины висели так высоко, что, даже взобравшись на стол, нельзя было рассмотреть, что под ними написано.

Вдоль обеих залов, как раз посреди их, висел длинный ряд ламп старой красной меди и медными шарами для противовесов.

Наскучив бродить вдоль этих унылых, бесконечно-длинных залов, Уолтер вышел на плац – большую квадратную лужайку, окруженную с двух сторон валом, заросшим травой, а с двух других сторон – ровными рядами акаций.

На плацу одни воспитанники играли в какие-то игры, другие бродили обнявшись, третьи рассматривали дешевые иллюстрированные журналы, четвертые скуки ради бросали камни в зеленый от тины пруд, лежавший шагах в пятидесяти от линии валов; к самому пруду воспитанникам ходить не позволялось, так же, как и выходить за пределы заведения; это приравнивалось к побегу.

Неожиданно он прошептал:

– Молли…

Прошло вот уже часа четыре, как он расстался с сестрой.

Уолтер знал только, что Молли помещена в этот же воспитательный дом, но только в половину для девочек – она располагалась в правом крыле того же здания. Там был свой плац, площадка для прогулок, однако с этой стороны его не было видно.

Интересно, что теперь с Молли?

Мальчик всегда ощущал в себе какую-то ответственность за сестру – наверное, потому, что эти мысли внушил ему его отец, Патрик.

Как с ней обходятся – там, в том крыле здания?

Обижают ли ее?

Ведь Молли – она такая беззащитная, такая несамостоятельная, такая тихая – она вряд ли сможет постоять за себя.

Интересно – и как она там устроилась?

Уолтер осмотрелся и перелез через забор – видимо, за ним и была половина для девочек.

Однако, едва только он ступил на землю, как услышал грубый окрик:

– Что тебе тут понадобилось?

Уолтер обернулся – навстречу ему шел мужчина с сухим, желчным лицом, притом рот этого человека растягивался в недоброй усмешке.

– Кто ты такой?

Уолтер, смущенный, пробормотал:

– Извините, сэр, меня зовут Уолтер О'Хара… Я здесь недавно…

И вновь недобрая улыбка перекосила лицо мужчины с желчным цветом кожи.

– И ты считаешь, что это – достаточные основания для того, чтобы нарушать существующие правила?

Уолтер пожал плечами – он ничего не знал о каких-то там правилах.

– А что я нарушил?

– Тут, – мужчина топнул ногой, – тут половина для девочек. И мальчикам перелезать через забор строго возбраняется… Тебе понятно?

– Но, сэр, – несмело сказал он, – у меня здесь сестра… Молли.

– Ну и что с того?

– Я хотел бы ее увидеть…

Подойдя к Уолтеру, воспитатель взял его за руку и повел к калитке.

– Что ж – весьма похвальная черта, молодой человек… Подросток слабо улыбнулся.

– Спасибо…

– Я говорю о твоих братских чувствах к сестре… Как ты говоришь, ее зовут?

– Молли… Эмели О'Хара…

– Очень хорошо… На первый раз я не буду тебя наказывать – потому что ты новенький. Но в следующий раз ты должен знать, что тебе здесь совершенно нечего делать… Понял меня?

Уолтер кивнул.

– Да, сэр… Мистер…

– Мистер Яблонски, – произнес мужчина сухим голосом и, как, во всяком случае, показалось Уолтеру, с каким-то легким иностранным акцентом. – Мистер Яблонски… Я служу воспитателем в этом заведении. Вполне возможно, что меня назначат воспитателем к тебе…

Уолтер слабо улыбнулся – видимо, хотел сделать вид, что такая перспектива дальнейшего знакомства с мистером Яблонски его очень воодушевляет.

После непродолжительной паузы он осторожно поинтересовался:

– А когда я смогу увидеть Молли?

– Увидишь в воскресенье, – ответил мистер Яблонски и, доведя нового воспитанника до калитки, препроводил его на мужскую половину. – Если конечно, – добавил он, – до того времени не ввяжешься в какую-нибудь историю и не будешь наказан…