Текст книги "Лазурный берег, или Поющие в терновнике 3"

Он закрыл тетрадь и, отложив ее на тумбочку, задумался…

Некоторое время они сидели молча, думая каждый о своем, но, по большому счету – об одном и том же…

Наконец Джастина сказала:

– Знаешь что… Я пойду в детскую…

Лион, подняв на нее удивленный взгляд, поинтересовался:

– Для чего?

– Посмотрю, как они спят…

И, встав с кровати, она накинула поверх ночной сорочки пеньюар и вышла из спальни, неслышно затворив за собой дверь…

Через несколько дней, когда Уолтер и Молли казалось уже немного освоились и в своем новом доме, и, как надеялся Лион, в новом качестве, произошла сцена, которая поразила и даже немного напугала его.

За завтраком (теперь Уолтер не одергивал сестру, когда ей хотелось добавки) Лион, приветливо улыбнувшись, обратился к ним:

– Дети, я понимаю, что не имею права требовать, чтобы вы называли нас «папа» и «мама».

Уолтер, ковыряя вилкой овсяный пудинг, смотрел в тарелку не поднимая глаз. Лион продолжал:

– Это надо заслужить… То есть, я хочу сказать, что это мы должны заслужить вашу любовь, ваше доверие… – он бросил быстрый взгляд в сторону Джастины; она только улыбнулась в ответ – мол, все правильно, продолжай, мой милый… – Так вот: я прошу тебя, Уолтер, и тебя, Молли, чтобы вы больше не обращались к нам «сэр» и «мэм»…

В беседу вступила Джастина:

– Да, конечно… Лион прав, вы ведь не маленькие дети, которые обращаются к полицейскому: «сэр констебль, как нам пройти туда-то и туда-то»…

Молли, приветливо улыбнувшись, поинтересовалась:

– А как же нам к вам обращаться… Миссис Хартгейм и мистер Хартгейм?

Лицо Лиона расплылось в добродушной улыбке.

– О, нет, зачем же! Ведь мы вам не чужие…

– Как же тогда? – не унималась девочка.

– Зовите нас просто: Лион и Джастина… Молли вопросительно посмотрела на брата – он сидел молча, насупившись, все так же продолжая терзать свой пудинг.

Она, с минутку помолчав, несмело произнесла:

– Может быть мне все-таки называть вас…

– Как, Молли?

– Папа… и мама…

Уолтер, бросив на чистую скатерть вилку, метнул в сестру косой взгляд.

– Молли!

Та тут же осеклась.

Лион и Джастина переглянулись.

– Уолтер, – спросил Лион, – а почему ты запрещаешь сестре обращаться к нам так, как она хочет? Почему ты командуешь ею?

– Потому что я старше, – последовал ответ, – и потому что я мужчина…

– Но ведь за столом есть люди, которые старше тебя… тебя и Молли, вместе взятых…

– Я ее брат, – отрезал Уолтер. Лион покачал головой.

– Понимаю, но ведь это не дает тебе права лишать сестру собственного мнения!

Однако мальчик неожиданно проявил упрямство. Посмотрев сперва на приемную мать, а затем – и на приемного отца, он произнес:

– Все это время, пока мы были в воспитательном доме, я следил за ней… Если бы не я… – добавил он и неожиданно замолчал.

– Что бы тогда? – спросил Лион, стараясь придать своим интонациям как можно больше доброжелательности.

– Ей пришлось бы худо…

Лион, отодвинув стул, на котором сидел, подошел к Уолтеру.

– Послушай, сказал он, кладя мальчику руку на плечо, – послушай… У вас там в воспитательном доме что – какие-то ужасные вещи происходили?

Мальчик дернул плечом, словно это была не рука его приемного отца, а раскаленное железо.

– Нет.

– Но ты так говоришь…

Уолтер ответил голосом, в котором и Джастина, и Лион услышали нескрываемый вызов:

– Все, что происходило в воспитательном доме и до него вас не касается…

– Почему?

– Потому что это наше частное дело… – Уолтер резко вскинул голову и, посмотрев сперва на Джастину, а затем на Лиона, добавил, но уже более мягко. – Ведь я не спрашиваю, как вы жили до того, как мы с Молли оказались в вашем доме – не так ли?

Лион вздохнул.

– Ну, во-первых, Уолтер, ты не совсем прав… Мальчик совсем по-взрослому нахмурился.

– То есть…

– Ведь твоя сестра в первый же день поинтересовалась, были ли у нас дети… А ты, если мне не изменяет память, одернул ее…

Уолтер продолжал молчать.

Посмотрев на Джастину, чтобы оценить ее реакцию на происходящее, а возможно, ища поддержки, Лион добавил:

– Кстати, и ты тоже можешь спрашивать…

Прищурившись, словно глаза ему резал яркий свет, Уолтер произнес с демонстративно-независимым видом:

– Не буду…

– Почему же? – удивилась Джастина. – Ведь мы вам все-таки не чужие… – произнесла она и, вспомнив свой недавний ночной разговор с мужем, веско добавила: – во всяком случае, мы с мужем все делаем для этого… И будем делать впредь… Уолтер промолчал.

Лион, поняв его молчание как добрый знак и проявление согласия со словами жены, добавил:

– И мы с Джастиной все время будем стараться, чтобы когда-нибудь вы назвали нас «отцом» и «матерью»… Чтобы когда-нибудь настал этот счастливый для нас момент, – закончил он.

Как-то нервно задергавшись, Уолтер вскочил и неожиданно громко воскликнул:

– Этого не будет никогда!

– Но почему? – растеряно спросил Лион.

– Потому что у меня уже есть отец! Да, да, у меня есть папа!

– Но ведь…

– Да, да, я знаю, что вы хотите сказать – что мой отец преступник, что он убийца и все такое прочее… Что он сидит в тюрьме, и никогда оттуда не выйдет…

Лион, стараясь сохранять обычное присутствие духа и хладнокровие, произнес:

– Мальчик мой… Мы ничего не имеем против твоего отца… Раз ты так любишь его – да, вполне возможно, что он был замечательным, порядочным человеком…

– Почему был?

– Ну хорошо: он хороший, отличный человек… мы не имели удовольствия быть знакомым с ним, но…

Уолтер тут же перебил его:

– Вы говорите так только потому, что хотите… – и он запнулся, даже не зная, в чем можно обвинить своих приемных родителей.

Лион, пытливо посмотрев ему прямо в глаза, поинтересовался:

– Чего же мы хотим?

Уолтер исподлобья глядел то на Лиона, то на Джастину и молчал.

– Если мы и хотим чего-нибудь, то только одного: добра тебе… И твоей сестре Молли… Скажи мне, откуда в тебе столько злости? Уолтер, ответь, откуда взялась эта дикая агрессивность?

И тут мальчик произнес фразу, которая, наверное, объяснила многое:

– Вы – англичане…

Как ни драматичен был момент, но Джастина не смогла сдержать в себе улыбки.

– Уолтер, – обратилась она к нему по-ирландски, тщательно выговаривая слышанные ею когда-то в детстве слова, – Уолтер, мальчик мой… Посмотри на меня…

Уолтер, искоса посмотрев на свою приемную мать, насторожился.

Джастина продолжала – медленно, с трудом подбирая каждое слово:

– Посмотри на меня… Какая же я англичанка? Ведь до того, как я вышла замуж за Лиона, моя фамилия была О'Нил… Ведь приставка О' тебе о чем-нибудь говорит?

Недоверчиво посмотрев на нее, мальчик с сомнением в голосе спросил:

– Это правда?

– Конечно! – воскликнула Джастина, – я ведь родилась и выросла в Дрохеде – только не в той, ирландской Дрохеде, а в австралийской, названной так в честь старинного ирландского городка, а кроме того, под этой фамилией я стала известна в театре… Ты любишь театр?

– Не знаю…

– Но почему? – спросила Джастина, все больше и больше воодушевляясь, – почему ты так говоришь? Разве можно его не любить?

– Я никогда там не был…

В этот момент Джастине показалось, что лед сломлен и надо проявить еще чуточку упорства и доброжелательности – и все будет хорошо.

Однако Лион, некстати вступив в разговор, только все испортил…

– Уолтер, – произнес он строго, – скажи, а почему ты так не любишь англичан?

– Они захватили Ольстер, – ответил Уолтер насупившись, они – оккупанты…

– Как – все англичане? Мальчик кивнул.

– Все.

– Без исключения?

С минуту подумав, Уолтер ответил так:

– Не знаю… Во всяком случае, я не слышал ни о каких исключениях.

– Неужели ты всерьез думаешь, что людей можно делить на хороших и плохих только потому, к какой национальности они себя относят?

Мальчик, переступая с ноги на ногу, молчал. Лион продолжал:

– Но почему, откуда у тебя такие мысли?

– В воспитательном доме, где мы были с братом, – неожиданно подала голос Молли, – нас все время дразнили дети англичан…

– Дразнили? – удивилась Джастина. Молли, подавшись корпусом вперед, добавила:

– Да, они ужасно издевались над нами… Над нашей манерой вести себя, над нашим неправильным выговором английских словечек…

– С их точки зрения неправильным, – не по-детски серьезно пояснил Уолтер, – хотел бы я послушать, как тот же англичанин стал бы говорить по-ирландски…

Тяжело вздохнув, Лион произнес:

– Да, вполне возможно, что среди тех англичан, с которыми вам приходилось сталкиваться, попадались не очень умные люди… Умный человек никогда бы не стал издеваться над другим только потому, что ему не нравится его выговор и манера произносить слова… Но это совсем не значит, что все англичане – люди скверные и невоспитанные… А ваш отец, Уолтер…

Мальчик насторожился.

– Что мой отец?

– Я не имел удовольствия знать его, я не могу сказать о нем ничего скверного, но ведь его теперь нет с вами… Да, вы уже взрослые, и многое должны понимать: Патрик О'Хара осужден на пожизненное заключение…

– Наш отец – герой, – сказала Молли заученным тоном.

Лион улыбнулся.

– Не сомневаюсь… Но теперь, когда его нет рядом… и уже, к сожалению, не будет, вам надо понять, что мы, люди, взявшие на себя ответственность за ваше будущее, желаем вам только добра…

Уолтер, пристально посмотрев на своего приемного отца, уверенно произнес:

– Он вернется.

Это было сказано столь неожиданно, что Лион и Джастина поневоле растерялись.

– Кто вернется?

– Отец, наш отец…

– Мальчик мой, – начал Лион дрогнувшим голосом, – оттуда, где теперь находится ваш отец, не возвращаются… Оттуда не возвращался еще никто и никогда… Так что, дети…

Мальчик посмотрел на него с нескрываемой злобой и, сверкнув глазами, воскликнул:

– Он – вернется. Мой отец не из таких переделок выходил живым и невредимым…

Неожиданно Хартгейм согласился:

– Вернется? Ну, хорошо, пусть он вернется… И что же будет потом…

Несмотря на очевидную простоту вопроса, Уолтер сразу же растерялся – он никак не мог ожидать, что приемный отец так скоро согласится с его утверждением.

– Ну как что… Заберет нас…

– А как же мы?

Уолтер вновь посмотрел на Лиона, затем – на Джастину, в глазах которой стояли слезы и, ничего не отвечая, вышел из столовой.

Молли, выскочив из-за стола, последовала за ним, однако, дойдя до двери, вернулась и, быстро поцеловав Джастину, побежала вслед за братом…

– О, это просто невыносимо, – бормотала Джастина сквозь всхлипывания, – чудовищно, страшно, я никогда не смогу привыкнуть к этому…

Лион, сидя рядом, держал ее за руку.

– Не плачь, Джастина, – успокаивал он жену, – не все сразу… Они полюбят нас, полюбят – вот увидишь сама…

Джастина, вытирая раскрасневшееся от слез лицо носовым платком, продолжала всхлипывать.

– Не надо так убиваться, – увещевал ее Лион, – не все так страшно, как тебе кажется… Ну, Джастина, представь себя на месте Уолтера…

Она припала к плечу мужа.

– Я чуть с ума не сошла… Особенно после его слов о том, что отец, когда вернется, заберет их с собой… – сделав небольшую паузу, она спросила: – Лион, ведь он не вернется, он ведь не может вернуться – это правда? Ответь – ты ведь сам мне говорил…

– Нет, нет, что ты… Хотя…

И Лион сразу же умолк, поразившись мысли, которая неожиданно пришла ему на ум.

Джастина, пристально посмотрев на мужа, спросила:

– Что, мой дорогой?

– Знаешь, я только что подумал, что может быть было бы лучше, если бы Патрик вернулся… Но, – тут же поспешно добавил Лион, – этого никогда не произойдет. Человек пошел против всех, против общества, и оно отвергло его… Любое общество вправе ограждать себя от сумасшедших, убийц, маньяков, террористов… Иначе бы его захлестнула кровавая река насилия…

Некоторое время они молчали.

Лион, нежно поглаживая жену по голове, по уже седеющим волосам, думал о том, как несправедливо порой играет судьба человеком, о том, что подчас многим людям приходится расплачиваться за ошибки других.

Неожиданно где-то глубоко-глубоко в подсознании у Лиона начал расти маленький пузырек раздражения, который вскоре заслонил собой все.

Как – какой-то ненормальный, наверняка – маньяк – решил пойти на убийство людей, вбил в голову своим детям, что англичане – плохие, что они годны только на то, чтобы их убивать, и теперь он, Лион Мерлинг Хартгейм, должен отвечать за ошибки этого самого Патрика, которого он не видел, никогда не увидит и вряд ли захотел бы видеть, если бы даже ему представилась такая возможность?

Мало того, что он, отправив на тот свет столько людей, причинил их семьям горе и страдание, он еще умудрился посеять в сердцах и душах своих детей семена ненависти?

А теперь он, Лион, должен за все отвечать?

Лион прищурился и с ненавистью посмотрел куда-то впереди себя, будто бы этот злосчастный Патрик стоял тут же, перед ним.

Да, теперь тебе, Лион, будет нелегко…

Да и Джастине – тоже…

Она продолжала всхлипывать.

«Спокойно, Лион, спокойно…

Не надо нервничать, не надо суетиться… Не надо искать виноватых – это, наверное, самое глупое, что только можно вообразить в данной ситуации.

То, что произошло – должно было произойти, и теперь поздно думать о том, чтобы было, если бы Патрик в свое время не стал на путь террора.

Теперь уже поздно.

Вспомни, что ты сам говорил Джастине той ночью, вспомни, что писал Ральф в своих записках…»

Неожиданно на память пришло изречение кардинала, прочитанное им тогда же – Лион вспомнил его так точно, с такой отчетливостью, будто бы тетрадь в потертом кожаном переплете лежала перед ним.

«Если жизнь вне времени, то для чего же она проявляется во времени и пространстве? А для того, что только во времени и пространстве может быть движение, а это движение – ни что иное, как стремление к совершенству, просветлению духа… Времени нет, есть только мгновения. Нет ни настоящего, ни будущего, есть только теперь, сейчас. А в нем-то, в этом мгновении, в этом «теперь» и «сейчас» – и есть наша жизнь. И потому надо полагаться только на то время, в котором ты существуешь…»

«Да, Лион, теперь уже поздно что-то менять.

Ты знал на что шел, ты сам сделал свой выбор…

Успокойся, не думай о людях плохо – это ведь против твоего обыкновения – не так ли?

Почему ты так скверно подумал только что о Патрике – ты ведь никогда не знал его, никогда не видел, никогда не разговаривал с ним…

Надо понять Уолтера: отец, память о нем и все, что с этой памятью связано, для мальчика – свято.

Надо понять и простить…»

Его вывел из оцепенения голос Джастины:

– Лион, как ты думаешь, мы привыкнем к ним?

Он, убрав руку с ее плеча, подвинул стул и уселся напротив.

– Надо бы поставить вопрос иначе: привыкнут ли они к нам…

Джастина покачала головой.

– Да, – согласилась она, – действительно… Ты прав, Лион – прав, как и всегда…

– Нет не всегда, – ответил тот, – теперь я понимаю: мне не следовало встревать в ваш разговор…

– Это ты об Уолтере?

Он кивнул.

– О нем.

Тяжело вздохнув, Джастина подошла к зеркалу и стала пристальным, оценивающим взглядом рассматривать свое опухшее и красное от слез лицо.

– А мне – вновь в колледж святой Магдалины… Через час у меня репетиция…

– Иди, умойся холодной водой, – посоветовал Лион, – тогда не так будет заметно, что ты плакала…

Спустя десять минут Джастина вновь вошла в столовую – теперь она была уже одета, и только по более обильному по сравнению с обычным слою косметики на лице, можно было догадаться, что недавно она плакала.

Лион, подняв голову, удовлетворенно заметил:

– Ну, вот видишь… Все в порядке…

Она вздохнула.

– Не думаю…

– Не переживай, – успокоительным тоном произнес Хартгейм, – во всяком случае, одна вещь меня очень обнадежила…

Джастина насторожилась и недоверчиво покачала головой.

– Не знаю, мой милый, меня ничто уже не обнадеживает… Сегодня я такое пережила…

– А вспомни, что сделала Молли, когда выходила из столовой? – спросил Лион и тут же сам ответил на свой вопрос: – она поцеловала тебя… Не беспокойся, не переживай… Придет время, и все образуется…

– Хотелось бы в это верить, – вздохнула Джастина и, постояв еще какое-то время возле мужа, неслышным шагом вышла из столовой…

В этот момент Лиону почему-то захотелось догнать ее, поцеловать, сказать что-нибудь хорошее, но в последний момент, словно устыдившись своего порыва, он, тяжело вздохнув, отвернулся к окну…

После той неприятной сцены в столовой прошла неделя…

Казалось, все шло своим чередом, как и должно было идти: Джастина каждое утро уходила в колледж на репетиции, и возвращалась несколько позже обычного: близился день премьеры, и ей хотелось дебютировать в новой для себя роли (в качестве режиссера) как можно более успешно.

– Знаешь, – сказала она Лиону, – ведь меня помнят как знаменитую актрису… И потому ждут от меня очень многого… Так что извини – мне придется бывать в колледже святой Магдалины больше, чем я планировала с самого начала…

Лион только махнул рукой.

– Да что ты, можешь не оправдываться… Я ведь знаю, что ты привыкла выкладываться везде и во всем…

– И везде и во всем быть первой – это ты хотел сказать?

– И это тоже…

– Ну, – улыбнулась Джастина, – все-таки, что ни говори, а здоровое честолюбие – это замечательное качество…

– Думаешь, что тут, в Оксфорде тебе удастся удовлетворить его в той степени, в какой ты сама этого хочешь?

Джастина снова улыбнулась – робко, почти застенчиво, и произнесла:

– Знаешь, Юлий Цезарь, о котором мы ставим спектакль, как-то сказал, что лучше быть первым в провинции, чем вторым в Риме…

– Но ведь Оксфорд – не провинция, – возразил Лион.

– К тому же я никогда и ни в чем не была второй… В том числе и в Риме, – ответила Джастина, вспомнив свои итальянские гастроли семи– или восьмилетней, кажется, давности.

Уолтер и Молли тем временем уже ушли в школу – Лиону пришлось выдержать полуторачасовой разговор с ее директором, всеми силами убеждая его «проявить к этим несчастным детям максимум такта и внимания, потому что они не такие, как все».

Лион честно, ничего не скрывая, рассказал директору историю своих приемных детей, делая акценты не столько на терроризме их родного отца, сколько на странной с точки зрения нормального человека неприязни Уолтера к англичанам и ко всему, что связано с Англией.

– В воспитательном доме, где они жили последний год, дети систематически издевались над ними за их ирландский акцент, – сказал тогда Лион, – и потому, мистер Клиффорд, я был бы вам очень признателен… Мне не хотелось бы, чтобы это повторилось вновь… Ну, вы, наверное, понимаете, что я имею в виду…

Директор школы, мистер Клиффорд, добродушного вида толстяк с пышными бакенбардами и округлым животиком, по которому Лион безошибочно определил в нем большого любителя пива и эля, поспешил успокоить его:

– Ну что вы, что вы, мистер Хартгейм… Ведь у нас хорошая частная школа, с прекрасными традициями… Здесь не воспитательный дом, и сыновья кокни[6]6
  Так в Лондоне и вообще в Южной Англии до середины нынешнего столетия пренебрежительно именовали простонародье, пролетариев с рабочих окраин (прим. Переводчика)


[Закрыть] у нас не учатся… Да знаете ли вы, сэр, – с пафосом воскликнул мистер Клиффорд, – знаете ли вы, что у нас учатся и дети пэров, и дети из семей настоящей, неподдельной аристократии… Очень многие затем продолжают образование в университете… Нет, не думаю, что в нашей школе возможно что-нибудь подобное… Во всяком случае, если и найдется кто-нибудь, кто станет иронизировать, – мистер Клиффорд сознательно употребил это слово, избегая хлесткого слова «издеваться», – если и найдется какой-нибудь не очень воспитанный молодой человек, которому придет в голову скверная мысль иронизировать над специфическим ирландским произношением ваших детей, то сами ученики одернут его… Нет, нет, что вы…

Как бы там ни было – или же мистер Клиффорд самолично решил проконтролировать ситуацию, или же школа действительно оказалось такой образцовой, как и рассказывал ее директор – во всяком случае ни Молли, ни тем более Уолтер никогда не жаловались, что их обижают только потому, что они – не англичане, а ирландцы…

Все шло своим чередом – Уолтер и его сестра, казалось, уже окончательно, навсегда свыклись с мыслью, что им придется жить в этом доме если и не всю жизнь то, во всяком случае, очень долго; и они уже называли своих приемных родителей не «сэр» и «миссис», а так, как того желали последние: Лион и Джастина.

Уолтер уже не смотрел на Лиона зверем, не говорил о «скверных англичанах, которые оккупировали Ольстер» – к удивлению и радости Лиона, он увлекся школьными занятиями и пристрастился к чтению хорошей литературы.

Лион, по вечерам заходя в детскую, чтобы проверить, как брат и сестра готовят уроки, иногда задерживался там, проводя много времени в разговорах (по большей части, с Уолтером) – мальчик, как он выяснил, был неглуп, природа наделила его острым умом, цепкой памятью, склонностью к анализу – это особенно радовало Лиона! – Но, по-видимому, своенравным характером и бурным темпераментом.

– Знаешь, – сказал как-то Лион, – я ведь в свое время… Ну, когда мне было немножко побольше лет, чем тебе сейчас, тоже думал, что людей можно различать только по одному признаку: по национальной принадлежности… Ты слыхал что-нибудь о Второй Мировой войне?

Подумав, Уолтер вспомнил несколько книг, прочитанных им на эту тему.

– А-а-а, знаю: немецкие бомбежки Лондона и Бирмингема, реактивные снаряды «Фау», разгром армии Роммеля в Северной Африке?

– Ну да… А знаешь, кто развязал эту никому ненужную войну?

Мальчик вопросительно посмотрел на своего приемного отца и спросил:

– Наци?

Лион кивнул в знак согласия.

– Да, немецкие наци…

– Я читал об этом, – добавил Уолтер.

– Но все началось с того, – продолжал Лион, – что кучке ненормальных удалось вбить в голову целому народу мысль, будто бы немцы – лучше, чище, умнее других народов… Если ты читал о войне, ты должен знать, чем она закончилась…

Уолтер думал, наморщив лоб.

– Лион, – начал он после непродолжительной паузы, – я не совсем понимаю…

– Тогда объясню, – прервал его тот, – когда ты впервые попал в этот дом, ты во всем винил англичан…

– Но ведь именно они оккупировали Ольстер! – со всей горячностью, на какую только был способен, воскликнул мальчик.

– Это не делает им чести, – согласился Хартгейм, – Но это совсем не значит, что следует обвинять огульно всех англичан, будто бы они – плохие, а все ирландцы – хорошие… Так недолго превратиться в наци… Только ирландского…

– И начать обстрел Лондона ракетами класса «земля-земля»? – с улыбкой спросил Уолтер. – А потом организовать где-нибудь за северной оконечностью острова образцово-показательный концлагерь, что-нибудь вроде Нью-Маутенхаузена, и содержать там несчастных британцев?

И мальчик мстительно, как, во всяком случае, показалось приемному отцу, заулыбался.

Лион явно не ожидал такой реакции-перевертыша.

– Нет, я не то хотел сказать… Давление всегда порождает противодействие – и это понятно. Британцы действительно во многом виноваты перед твоей родиной… Но ведь не все виноваты! В чем, например, виноват перед Ирландией директор твоей школы, мистер Клиффорд? Кстати, как ты его находишь?

Подумав, Уолтер произнес:

– Нормальный джентльмен…

– Вот видишь… А ведь он – англичанин…

Такие разговоры происходили едва ли не каждый вечер, и постепенно мальчик стал склоняться к тому, что Лион во многом прав.

Лион даже подумал, что Уолтеру стоило бы прочесть некоторые мысли покойного Ральфа из заветной тетради в истертом переплете, однако, хорошенько поразмыслив, решил отложить это…

Все шло своим чередом, без вспышек гнева, без лишних, по большому счету – никому не нужных – эмоций, но, надо сказать и без проявлений со стороны детей особой привязанности (не говоря уже о чем-то большем), пока в доме Хартгеймов не произошло событие, в корне изменившее к Лиону и Джастине отношение их приемных детей…

В жизни каждого нормального подростка наступает такой момент, когда ему обязательно хочется соприкоснуться с чем-нибудь загадочным и таинственным.

Одни начинают разыскивать «дома с привидениями» или «злыми духами», другие берутся за изучение шарлатанских книг по «черной» и «белой» магии, третьи принимаются за раскопки газонов под окнами родного дома, в надежде отыскать клад, зарытый «самим королем Артуром».

Такая вот неизбежная потребность в таинственном и неизведанном однажды проснулась и в Уолтере, и он, как и должно было произойти, быстро заразил ее свою младшую сестру.

Как-то вечером, когда уже было совсем темно, Уолтер и Молли вернулись домой, перепачканные свежей глиной.

Джастина окинула их удивленным взглядом.

– Ну и ну, – произнесла она, – где вы были?

– На кладбище, – последовал ответ.

Лион тогда еще подумал, что он, наверное, ослышался.

– Где, где?

– На кладбище…

Хартгейм подумал, что они, наверное, повадились ходить на кладбище старых автомобилей – что ж, если подросток интересуется техникой, это вполне объяснимо.

Однако следующая реплика парня развеяла все сомнения по этому поводу.

– Мы были на старом кладбище святых Петра и Павла, что за городом, – объяснил Уолтер, переодеваясь.

– Вот как?

– Да.

– Но зачем?

Мальчик неопределенно хмыкнул.

– Интересно…

Пожав плечами, Лион как можно безразличнее ответил:

– Честно говоря, даже не представляю, что интересного можно увидеть на кладбище… И не понимаю, почему вы так перепачканы глиной? Вы что – раскапывали могилы? – неуклюже пошутил он.

Помыв руки, Уолтер уселся за стол.

– Нет. До этого еще не дошло…

– Что ты такое говоришь! – воскликнула Джастина, – Это же кощунство!

Уолтер, ничего не отвечая, с аппетитом принялся за ростбиф.

Джастина и Лион, словно по команде, переглянулись.

Нет, положительно это было для них новостью.

– Так почему же вы так грязны?

– Кладбище старое, за ним давно никто не ухаживал, – вступила в беседу Моли, – и нам пришлось долго пробираться через разные препятствия…

Старинное кладбище Петра и Павла находилось милях в четырех от того квартала, где жила семья Хартгеймов. Оно было не то что старым – старинным; первые захоронения датировались, едва ли не с эпохи первых Тюдоров, и, вполне понятно, что там давно уже никого не хоронили – наверное, в последний раз не позднее, чем в начале прошлого века.

Конечно же, этот погост мешал растущему городу, но по английским законам ни одно кладбище не может быть снесено, сколь бы старым оно ни было, ни один прах не может быть потревожен.

Лион, внимательно посмотрев на мальчика, а затем – на его сестру, сказал в недоумении:

– Честно говоря, Уолтер, от тебя я этого никак не ожидал…

– Чего именно? – спросил он, пытаясь разрезать толстый ростбиф ножом.

– Того, что ты изберешь для себя столь странное и малообъяснимое с точки зрения нормального человека времяпрепровождение…

Мальчик лишь передернул плечами.

– А чего же тут странного?

Ответ этот прозвучал столь независимо, что Лион поневоле прикусил язык.

Уолтер, наконец-то расправившись с ростбифом, пояснил:

– Не знаю почему, но это кладбище сразу же чем-то очаровало меня… С первого взгляда…

– Не понимаю, чем кладбище может очаровать, – заметила Джастина.

– Мы с Уолтером бродим и читаем эпитафии, – поспешила пояснить Молли.

– Эпитафии?

– Да, – ответила она, – и между прочим попадаются очень любопытные… Вот, например: – и она принялась цитировать по памяти: – Тут погребен прах барона… – фамилия стерлась, и мы не сумели ее разобрать, – сказала девочка с виноватым видом, – кавалера ордена подвязки, кавалера ордена Золотой Шпоры, прусского Черного Орла, испанского Солнца, депутата Палаты Лордов, посла в Нидерландах…??? лакея его Джека Томпсона…

Лион улыбнулся.

– Да, действительно, любопытно… Я думаю, что вскоре вы выучите все эпитафии наизусть…

– Кладбище большое – так что не скоро, – загадочно ответил Уолтер.

Они еще немного поговорили на отвлеченные темы, после чего Уолтер и Молли, пожелав своим новым родителям спокойной ночи, отправились спать.

Ни Лион, ни Джастина тогда не придали этому разговору должного значения.

И, как выяснилось впоследствии – всего через несколько дней – очень зря…

Молли немного покривила душой, когда сказала Лиону, что ее с братом интересуют исключительно эпитафии.

На самом деле мальчика и девочку интересовали иные, не менее романтические (если только эпитафии могут быть отнесены к области романтики) вещи.

Неподалеку от входа на старинное кладбище стояла старая, заброшенная часовня; как явствовало из полустертого герцогского герба, в часовне этой покоились останки потомков знатного в свое время рода Кавендишей.

Последний Кавендиш был обезглавлен в кровавые и смутные времена Марии Стюарт, прямых потомков этой ветви не было и, видимо, потому за часовней никто не ухаживал и она пришла в запустение.

На двери висел огромный ржавый замок – наверное, он был повешен сторожем еще в прошлом веке.

Уолтер, обойдя часовню, произнес с многозначительным видом:

– Знаешь, мне кажется, что внутри может быть очень много интересного…

У Молли загорелись глаза.

– Например?

– Ну, ведь тут похоронены не простые люди… Не какие-нибудь мелкие клерки, а сам герцог…

– Ну, и что же с того? – не унималась девочка, – какая разница, кто?

– Большая… Думаю, что не мешало бы проникнуть внутрь и исследовать, что там такое…

После непродолжительных колебаний девочка согласилась.

– Хорошо… Только…

– Что только?.

– А тебе не будет страшно?

Лицо мальчика скривила презрительная ухмылка.

– Чего же я должен бояться – привидений, что ли? Или злых духов?

Молли замялась.

– Нет, ну все-таки…

– Я ничего не боюсь – как и наш папа, Патрик О'Хара – он ведь тоже никого и ничего не боялся?

– А что ты рассчитываешь там найти? Уолтер и сам не мог сказать, что он хочет найти там и для чего ему понадобилось проникать внутрь часовни.

В это время он переживал увлечение «Островом сокровищ» и как и всякому нормальному подростку, в каждом старом здании, а тем более – заброшенной часовне на старинном кладбище ему чудились подземные ходы, черепа со скрещенными под ним костями, сундуки, полные старинных золотых монет – соверенов…

Дверь, закрытая на ржавый замок, все более и более манила его – за ней начиналось нечто такое…

Уолтер и сам не мог сказать, что же именно, но, тем не менее, интерес его к старинной часовни рода Кавендишей от этого только усиливался.

Подросток, с решимостью подойдя к двери, попробовал вырвать замок, однако это ему не удалось.

Он еще немного постоял, после чего решил:

– Ладно, это так просто не делается… К серьезной экспедиции надо хорошо подготовиться…

И они, взявшись за руки, отправились домой…

На следующий вечер Уолтер с сестрой пришли на кладбище, захватив с собой саперную лопатку – мальчик обнаружил ее в гараже Лиона.

– Что будем делать? – спросила Молли. Уолтер улыбнулся.

– Если нам не удается проникнуть туда через дверь, значит, попробуем другой способ…

– Какой же именно?

– Сделаем под дверь подкоп.

Земля под дверью была мягкой и рыхлой, однако старинная решетка так глубоко просела, что копать пришлось долго – почти целый час…

Наконец образовался лаз, вполне достаточный для того, чтобы через него в помещение часовни мог проникнуть подросток.