Текст книги "Лазурный берег, или Поющие в терновнике 3"

Пытливо посмотрев на Кристофера, Джон осведомился у него:

– Это наверняка?

Тот поспешно заверил:

– Наверняка, дядя… Я обещаю, что на следующий день «Обсервер» напишет: «По счастливой случайности никто не пострадал». Хотя, – он криво усмехнулся, – честно говоря, когда я читаю в периодике или слышу по телевизору подобные вещи, я не могу поверить, что произошла случайность. Ведь такие акции, как правило, очень хорошо планируются, иногда даже репетируются, и все, включая количество жертв заранее известно.

– То есть?

– Ну, я понимаю так: где-нибудь обычно в многолюдном месте должен произойти взрыв.

– Взрыв? – пересохшими от волнения губами спросил аббат.

Крис кивнул.

– Да, взрыв. Но в этот момент поблизости не должно быть ни одного человека…

– А где именно?

– Ну, это еще предстоит решить… Взрыв может произойти и в вестибюле вокзала – после прибытия поезда, когда провожающих, встречающих и прибывших пассажиров будет немного, когда они выйдут… Или в фойе аэропорта – при подобных обстоятельствах. Или неподалеку от стадиона – минут за пятнадцать до окончания матча. Короче, место – не самое главное. Главное, какой резонанс после всего этого получится.

Пожевав губами, аббат спросил:

– Ну, а что же дальше?

– Дальше официальные власти получат уведомление, что в случае, если наш ультиматум не будет принят, и если заключенные не будут освобождены, то в следующий раз последствия взрыва будут ужасными.

– А если они не согласятся? Ухмыльнувшись, племянник убежденно сказал:

– Согласятся…

– Почему ты так уверен?

– А что же им еще остается делать?

– Не понял…

– Иначе они потеряют то, к чему так долго стремились – власть.

В голосе Кристофера звучала такая непоколебимая уверенность, что аббат поневоле согласился, однако, видимо из свойственного ему упрямства, спросил:

– И все-таки, почему?

– Иначе разразится страшный скандал, правительство будет вынуждено подать в отставку, и к власти придет другой кабинет министров, после чего последним так или иначе придется удовлетворить наши требования.

Крис говорил четко, как может говорить только человек, уверенный в своей правоте.

Эта непоколебимая уверенность в себе и в своей правоте очень поразила Джона.

– Ты говоришь так, будто бы все уже давным-давно решено…

Крис выпрямился.

– Да, – ответил он, – я действительно в этом уверен. Положение сложное, многие из моих друзей даже находят его критическим. Но я не отчаиваюсь, я чувствую себя столь же уверенно, будто стою на твердой почве. Я верю в свой разум. Не будь у нас этого чувства уверенности, надежности, мы бы давно уже наложили на себя руки – прости, что я говорю такие вещи тебе, священнослужителю. Это чувство сопровождает нас постоянно, оно не дает нам распасться, каждое мгновение оно берет наш разум, как малое дитя, на руки, оно защищает его. А отдав себе в этом отчет, мы уже не можем отречься от того, что нами выстрадано. Мы понимаем нашу правоту не столько разумом, сколько чувством – ибо не будь этого чувства, мы бы опали, как пустые мешки. – Прищурившись, словно от яркого света, Крис спросил: – ну, так ты согласен? – и тут же спохватился: – впрочем, а почему я спрашиваю тебя об этом? Ты ведь уже дал мне свое согласие – не так ли?

Аббат вздохнул.

– Кристофер, неужели ты считаешь, что мне одному это по силам?

– Что?

– Ну, то, что ты мне предлагаешь?

– А я не говорю, что ты, дядя, обязательно должен делать все один.

– Почему же? Я понял, что…

Крис перебил аббата:

– Послушай, у тебя есть какой-нибудь надежный человек?

– Что, что?

– Ну, человек, которому ты всецело доверяешь?

Тяжело вздохнув, Джон произнес:

– Не знаю…

– А ты подумай, подумай, – подбодрил Кристофер, – может быть…

– Ты предлагаешь подыскать мне помощника?

– Вот именно!

Неожиданно младший О'Коннер поднялся и принялся возбужденно ходить по комнате.

– Но кого же?

– Тебе видней…

После непродолжительной паузы аббат, внимательно посмотрев на своего собеседника, произнес:

– Знаешь, Крис, мне кажется, я знаю такого человека…

Передав аббату инструкции, подробнейшим образом объяснив, что и как делать, в различных ситуациях, а также лондонский телефон одного своего доверенного лица, мистера Уистена О'Рурка, Крис, тепло попрощавшись с дядей, вышел из дому.

А буквально на другой день аббат узнал, что его любимый племянник арестован: об этом написали почти все английские газеты.

Большого скандала не было – наверное потому, что британские власти, как и предполагал Кристофер, не могли инкриминировать арестованному никаких более-менее вразумительных обвинений.

Теперь последнее слово оставалось за Джоном, однако, по замыслу аббата и его племянника, ему нужен был помощник, и он, после долгих размышлений, наконец-то остановился на кандидатуре мистера Хартгейма.

Тот день выдался точно таким же, как и многие, прожитые Хартгеймом в Оксфорде – тихим, меланхоличным, полным той скрытой грусти, к которой в последнее время так тяготел Лион.

Вечером, когда дети, сделав уроки, отправились играть в свою комнату, Хартгейм принялся одеваться.

– Опять к аббату? – спросила Джастина, искоса поглядывая на мужа.

Тот кивнул.

– Ну да…

– Нет, я все-таки не представляю – о чем так долго можно говорить с ним?

Голос Джастины прозвучал очень напряженно, и Лион тут же отметил про себя, что сегодня она нервничает больше обычного.

Он улыбнулся.

– Ну, мало ли о чем могут говорить между собой двое пожилых мужчин?

– Ты ходишь к нему, точно на службу, – ответила Джастина и отвернулась.

Он подошел к жене, нежно обнял ее за плечи и негромко сказал:

– Ну и что с того?

– Ох, не нравится мне все это!

– Ну почему же Джастина, почему?

– Потому что это знакомство не доведет тебя до добра…

– Но ведь ты совершенно не знаешь этого человека – почему ты так резко отзываешься о нем? – спросил Хартгейм.

Джастина, посмотрев в глаза мужу, честно призналась:

– Не знаю.

Он улыбнулся.

– А я – знаю…

– Почему?

– Мы уже говорили с тобой на эту тему… По моему, ты просто ревнуешь…

– Мне все-таки кажется, что этот подозрительный человек не доведет тебя до добра.

– Но дорогая, зачем так резко? Тебе это только лишь кажется… Ты говоришь так потому, что он не нравится тебе… Но, согласись, это еще недостаточные основания для обвинений в его адрес…

– Возможно.

– Ну, всего хорошего… Не волнуйся, Джастина, я не столь подвержен чужому влиянию, чтобы мистер О'Коннер втянул меня в какую-нибудь авантюру.

Последние слова Лион произнес ироничным тоном, невольно копируя интонации Джастины.

И, поцеловав жену на прощанье, Лион накинул куртку и направился через дорогу, в сторону небольшого коттеджа, в котором жил аббат О'Коннер.

Лион застал своего нового знакомого в необычайно взволнованном расположении духа.

Напряженно улыбнувшись, Джон предложил гостю присесть, коротко кивнув в сторону кресла.

– Прошу вас…

– Спасибо, – ответил Хартгейм, усаживаясь. – Благодарю вас.

Он внимательно посмотрел в лицо аббата и почему-то подумал, что у О'Коннера теперь был вид человека, который очень хочет что-то сказать, притом – необычайно важное, но по какой-то непонятной причине никак не решается этого сделать.

Аббат, пройдя на кухню, поставил чайник и, вернувшись к Лиону, торжественно произнес:

– Я хотел бы поговорить с вами…

Лицо у Джона в этот момент имело такое суровое и значительное выражение, что Лион поневоле спросил:

– Что-то произошло?

– Нет… то есть – да. Короче…

Окончательно запутавшись, Джон сел напротив и, чтобы побороть сильное душевное волнение, столь внезапно охватившее его, взял четки и принялся сосредоточенно перебирать их.

После непродолжительной паузы Лион, растерянно посмотрев на хозяина, спросил:

– Так что же?

Джон начал издалека.

Сперва он долго говорил о том, что иногда в жизни людей наступает момент, который можно считать переломным, что очень часто люди ждут этого момента, не задумываясь, что он может наступить в любую минуту, что в этом, наверное, есть великий смысл Провидения.

– Нам только кажется, что есть время, – говорил аббат, – но ведь на самом деле его нет. Время – это только приспособление, посредством которого мы постепенно видим то, что действительно есть и что всегда неизменно. Для того, чтобы видеть шар, необходимо, чтобы шар вертелся перед глазами, которые смотрят на него. Так и мир развертывается, или будто бы развертывается перед глазами людей во времени. Для Бога нет времени: что будет, то и есть. Время и пространство – это размельчение бесконечного для пользования этого бесконечного существами конечными. А истинная жизнь – только в настоящем: трудно среди общения с людьми, в минуты увлечения мыслями о прошлом, о будущем, вспомнить о том, что жизнь наша протекает в этом моменте настоящего…

Когда аббат закончил, Лион, посмотрев на него с некоторым недоумением, спросил:

– Я не понимаю… Я не понимаю, к чему вы все это говорите?

– А к тому, – с неожиданным жаром воскликнул Джон, – что именно сейчас, Лион, в вашей жизни, может быть, и наступил переломный момент… Тот самый о котором мы говорили.

– Но я…

О'Коннер не дал ему договорить:

– Вот несколькими неделями раньше вы сами говорили, да и я тоже, что в вашей и в любой жизни все предопределено… Тем, что мы сами часто называем цепочкой случайностей, тем, что многие определяют, как стечение обстоятельств… Ну, как сами вы назвали – последовательностью «если бы». Так ведь?

Хартгейм согласно наклонил голову.

– Ну да… Аббат продолжал:

– Что очень часто у вас в жизни не было выбора, и что если все эти «если бы» подчас оказывались сильнее всего остального… В том числе – и вас самих.

Лион выжидательно молчал.

– Так вот, – закончил свою мысль аббат, – я хочу предложить вам…

– Что, Джон?

Неожиданно голос О'Коннера зазвучал глуше, стал каким-то тусклым и, как показалось самому Хартгейму – немного бесцветным.

– Предложить право выбора… Ситуация, в которой оказался я, дает мне такое право… И я, в свою очередь, даю и вам точно такое же право.

Немного помолчав, аббат неожиданно спросил у Хартгейма:

– Кстати, вы не изменили своего мнения об Ольстере, о положении в Ирландии?

Лион передернул плечами.

– Я никогда не был склонен так быстро менять свое мнение…

Оглянувшись по сторонам, будто бы в его комнате мог находиться кто-нибудь посторонний, О'Коннер произнес:

– Так вот… Сегодня я говорил с одним человеком… И он предложил мне следующее.

Ночью Лион долго, очень долго, наверное, до самого рассвета не мог уснуть.

Он ворочался с боку на бок, несколько раз поднимался с кровати, шел на кухню, потом доставал тетрадь с записями покойного кардинала, перечитывал, затем откладывал, затем вновь брал ее в руки.

Джастина, обеспокоенная таким поведением мужа, встала и, пройдя на кухню, уселась напротив.

– Лион, что с тобой?

Тот, словно не замечая присутствия жены, отрешенно смотрел в пространство.

– Что с тобой? – повторила Джастина. Наконец, подняв на Джастину тяжелый взгляд своих светло-голубых глаз, Лион произнес:

– Джастина… Мне кажется, что жизнь моя подошла к какой-то кульминационной точке, к тому моменту, когда человеку приходится самому решать свою дальнейшую судьбу. В жизни каждого человека рано или поздно наступает такой момент, и каждому хоть единожды предоставляется право решать… дается право выбора…

Джастина, ласково посмотрев на мужа, спросила:

– Так ты все время думаешь об этом?

Он вздохнул.

– Не я думаю…

– А кто же?

Джастина, прекрасно видя, что ее муж находится в расстроенных чувствах, в каком-то непонятном смятении духа, старалась говорить мягко, вкладывать в свои интонации, в каждое произносимое слово как можно больше предупредительности.

– Так что же произошло? – спросила она.

– И теперь такой момент настал у меня…

– Какой момент? – продолжала допытываться жена, – какой же?

Неожиданно Лион замолчал. Он поднялся со стула, несколько раз бесцельно прошелся по кухне, а затем, снова усевшись, вздохнул.

– Джастина, очень тебя прошу – дай мне слово, что ни о чем не будешь меня спрашивать…

Та отпрянула.

– Но почему? Прости, но я не понимаю…

– Джастина, не надо, не надо…

В этот момент ей вновь показалось, что в глазах Лиона блеснули слезы. Показалось?

Может быть, так оно и было на самом деле… Немного помолчав, Лион произнес:

– Послезавтра я отбываю в Лондон…

– Но для чего? С какой целью?

Сколько ни выспрашивала Джастина, больше от мужа она не добилась ни единого слова.