Текст книги "Восхитительный куш"

8

– Черт, рук не хватает, – сопел Пашка, зажав Нениллу в самый угол каморы. – Мне бы еще парочку не мешало бы, тогда уж я вас всю бы сразу… ощущал, – вспомнил он барское слово.

Вы уж и так, Павел Емельянович, затискали меня всю, аж дышать невмоготу, – пылала в темноте старшая горничная морковным лицом. – Какой же вы, оказывается… страстный, – тоже ввернула господское словечко Ненилла.

– Да уж, я такой, – шумно сглотнул Пашка, освобождая свою метрессу от одежд.

Ровно через четверть часа дверца каморы скрипнула, и в образовавшийся проем просунулась всклоченная голова Пашки. Обозрев пространство, в коем лишних глаз замечено не было, голова пропала, зато появилась Ненилла Хрисанфовна, легкой птахой выпорхнувшая из каморы. Еще раз осмотрев свое одеяние, она напустила на себя строгий вид и степенно двинулась в сторону людской. А Пашка прилег на только что служившую любовным ложем кушетку и стал думать над планом, чуть более часа назад родившимся у них с Нениллой. План сей сводился к фразе, сказанной титанидой после того, как она на несколько мгновений сдвинула брови к переносице:

– Надо их свести.

– Ково? – не сразу понял Пашка.

– Ну, твоего майора и мою княгиню.

– На кой? – не подумавши, спросил Пашка.

– Что значит, на кой? – взъярилась «титанида. – Они будут вместе, и мы не порознь. А то они, как кошка с собакой. Того и гляди, разъедутся. Неладно это.

(

– Неладно, – согласился Пашка.

– Ну вот. А барыня моя, она – хорошая. Токмо с мужем ей не подфартило. Это надо же, супружницу на кон поставить, как девку дворовую. А какая красавица, – начала расхваливать Голицыну Ненилла. – Чистый марципан. А уж умница какая!

– А мой… а мой барин – герой, – загордился Таубергом Пашка. – Он на войне был, ранетый вернулся. Хранцузов десятками укладывал, а уж ляхов и не счесть.

– Ну вот, разве они не пара? – спросила Ненилла.

– Пара, – твердо ответил Пашка.

– А потом, – титанида снова свела брови к переносице, – моя-то уже о вашем барине и задумываться стала. Смотрит на него иначе, чем прежде. Давеча, когда его мы за железный статуй приняли, она один раз так на него глянула, что у меня аж внутри заныло. Так, Павел Емельянович, – с грустинкой глянула на Пашку Ненилла, – бабы смотрют, только когда любят или жалеют.

– А ты на меня так глядела? – перешел в наступление камердинер.

– На что тебе знать? – зарделась Ненилла.

– Надо, – не унимался Пашка. – Так смотрела или нет?

– Смотрела, – еле слышно ответила титанида.

Потом, стало быть, и началась у них любовная прелюдия, в которой, как законстатировал Пашка, у него не стало хватать рук. Впрочем, кажется, вполне хватило.

Пашка уже стал задремывать на своей кушетке, как вдруг в его голову пришла мысль. А сие явление в Пашкиной голове было сродни такому событию, как, скажем, если бы по улицам Москвы прошелся верблюд. Или, скажем, слон. Словом, случай возможный, но крайне редкий. Уяснив это, камердинер вскочил со своей кушетки и пулей вылетел из-под лестницы.

Потоптавшись у двери бывшего кабинета Тауберга, он несмело поскребся, приоткрыл створку и придушенным шепотом позвал:

– Ненилла Хрисанфовна… а Ненилла Хрисанфовна…

– Войдите, – отозвались за дверью.

Пашка робко вошел.

– Чем обязана? – удивленно вскинула брови Голицына, увидев на пороге камердинера Тауберга.

– Прошу прощения, ваше сиятельство, – выказав навыки деликатного обращения с дамами, начал Пашка. – Мне бы Нениллу Хрисанфовну, переговорить с ней по весьма важному делу.

– Весьма важному? – чуть насмешливо уточнила Голицына.

– Именно так, барыня, – подтвердил Пашка.

– Хм, – произнесла княгиня и, обернувшись, крикнула в глубину комнаты, – Ненилла! Будь так добра, оставь на время свои занятия и сию же минуту выходи. Тебя ожидает… – она обернулась к Пашке, – как тебя величают?

– Павел Емельянов сын…

– …Павел Емельянович по крайне важному делу!

– Ты чего, сдурел? – обрушилась на Пашку Ненилла, в душе несказанно довольная его необычайной смелостью. (Вот ведь каков: захотел ее увидеть – и увидел, и никаких преград не признал за таковые. Ну как такому в чем откажешь?) – Ну, сказывай, чего тебя принесло.

– Мысль, – гордо объявил Пашка. – Я придумал, как их свесть.

– Как? – с восхищением посмотрела на него Ненилла.

– Надо показать моему барину, какая твоя госпожа добрая и умная, а твоей госпоже – какой мой барин еройский человек.

– Здорово! – восторженно протрубила Ненилла. – Но как?

– Тут скоро в одном месте затевается машкерад, куда приглашен и Иван Федорович, – с заговорщицким видом прошептал Пашка, оглядываясь по сторонам. – Он уже приготовил себе костюм – доспехи немецкого лыцаря. И на этом маскараде должно произойти нечто такое… такое, ну словом, мой барин выкажет себя там ероем. А ты должна уговорить свою барыню, чтобы она тоже пришла на этот машкерад. И тогда она все увидит и … проникнется к Ивану Федоровичу всякими чувствами. Ну, как мой план?

– Восхитительно! – прошептала Ненилла подслушанное у барыни словечко.

9

Серенькое ноябрьское утро нехотя заглянуло в окна кабинета, а ноне будуара княгини Голицыной. Александра сидела перед зеркалом, совершая некие магические действия, суть которых понятна одним только женщинам.

– Нет, пожалуй, не это, Ненилла, а скорее барежевое персиковое, – задумчиво произнесла княгиня, оглядывая свой гардероб и почти не вслушиваясь в трубное бормотание своей конфидентки, пересказывающей последние московские сплетни. «Утро хмурое, и когда я выйду к чаю, мой наряд напомнит о летнем солнышке», – мимоходом подумала она, поймала себя на этой мысли и вновь задумалась. Что это – женское тщеславие? Для чего, вернее, для кого она так старается? Для Тауберга? Да он, возможно, и не заметит, во что она одета, а может, и вообще не выйдет к утреннему чаю. После вчерашнего конфуза с латами он, кажется, ее избегает.

– …вся Москва гадает, кто такая. Где князь Всеволожский себе невесту сыскал… – ворвался вдруг в ее сознание голос Нениллы.

– О чем ты? – встрепенулась Александра.

– Да о невесте князя Всеволожского. Говорят, она из казанских Сеславиных. Сказывают, по осени на Тверской несчастье было, чуть каретой барышню не задавили. Это она и была, – почти нараспев увлеченно рассказывала Ненилла, – а удалой князь Всеволожский ее еройски спас, полюбил за красоту неписаную и решил на ней жениться…

– …и жили они долго и счастливо и умерли в один день. Боже, Ненилла, как ты все же сказки любишь, – улыбнулась княгиня.

– Что ж в том худого? Конец – делу венец.

На бале-машкераде у Всеволожских о помолвке объявление будет. Вон и наш… ну то есть Иван Федорович-то, не даром лыцарские доспехи примерял-потел, тоже собирается там быть. А вы, голубка моя, все одна да одна, – сочувственно вздохнула Ненилла, кинув на барыню быстрый взгляд, – сидите в четырех стенах, как замурованная. Хоть бы к кому в гости съездили. Хотя…

– А почему бы и нет? – вскинула брови Александра. – Думаю, пора мне в свете показаться. Вот на маскараде у Всеволожских и появлюсь. Надеюсь, Иван Федорович не откажется меня туда сопровождать.

Но, увы, Иван Федорович был решительно против.

– Объясните почему? – насторожилась княгиня.

Тауберг замялся, избегая смотреть в глаза княгине и проклиная свое неумение ловко уходить от каверзных вопросов.

– Простите великодушно, княгиня, но никаких объяснений сейчас я дать не могу. Возможно, после, – как можно тверже произнес он.

Александра еще какое-то время всматривалась в напряженное лицо Тауберга, потом мягко коснулась его руки, судорожно сжимавшей вилку.

– Я совсем отбила у вас аппетит, Иван Федорович. Простите и вы меня. Нет так нет, – произнесла она, решив про себя, что вездесущая Ненилла при необходимости вытрясет все из камердинера Пашки. И не ошиблась. Пройдя в будуар, она вызвала Нениллу.

– Господин Тауберг отказался сопровождать меня на маскарад и не смог вразумительно объяснить причину. Мне показалось, что он что-то скрывает. – Княгиня строго посмотрела на Нениллу. – Может, ты что-то слышала? Может, Павел Емельянович что говорил?

– Да ничего такого, барыня, говорено не было, – отвечала Ненилла, старательно пряча глаза и нервно перебирая складки передника.

– Ненилла Хрисанфовна! Я имею право знать, что творится за моей спиной. Или мое желание для тебя уже не указ? – свела брови к переносице княгиня.

– Что вы, что вы, барыня, вы же знаете, какая я вам преданная, вся до донышка! – горячо воскликнула Ненилла, вызвав гул в ушах княгини.

– Тише ты! А то весь дом сбежится узнать, о чем мы тут беседуем! – попыталась утихомирить ее Александра. – Говори же, что там на маскараде намечается, почему Тауберг не. желает моего присутствия?

– Ой, барыня, много не скажу, – перешла на рокочущий шепот Ненилла, – только Павел Емельянович мимоходом обмолвился, что, мол, на машкераде этом господин Тауберг ловить убивца будут, того, что суженую князя Всеволожского покушался жизни лишить.

– Вот оно что. Значит, мне непременно надо быть там! – решительно произнесла княгиня и стала прохаживаться по комнате, не замечая довольного блеска в глазах Нениллы. – Время еще есть. Первое – маскарадный костюм. Что-нибудь попроще, например… – Она задумалась. – Например, Офелия: парик, белое платье, плащ, цветы. Раздобудь завтра к утру. Второе – приглашение, это сегодня… Ненилла, прикажи закладывать лошадей, съезжу, навещу тетушку Катерину Петровну, она, кажется, в дружбе с матерью князя Сергея.

– Одну – не пущу, виданное ли дело по машкерадам даме без провожатых шастать. – Теперь уже Ненилла Хрисанфовна сдвинула широкие брови и строго посмотрела на княгиню.

– Конечно, Нениллушка, – вздохнула Александра, – куда ж я без тебя.

10

Александра Аркадьевна на балах и маскарадах неизменно блистала. Одетая дриадой или весталкой, она всегда привлекала к себе внимания разнокалиберных Гамлетов, Эдипов и Фаустов, наперебой предлагавших угостить ее шампанским. Вот и сейчас, как только она ступила в бальную залу усадьбы Всеволожских, к ней подлетел статный Ринальдо Ринальдини в бархатном камзоле и, помахав перед носом княгини широкополой шляпой с пышными страусиными перьями, произнес тоном не допускавшим никаких возражений:

– Офелия, о нимфа, я беру вас в плен.

Попытка доминиканского монаха исполинского роста и мощной позитуры, с которым пришла Офелия, помешать ее пленению, ни к чему не привела: разбойник просто оттеснил его в сторону, при этом удивленно хмыкнув, ибо плечо его пришлось как раз на большую мягкую грудь монаха.

– Прошу прощения, мадам… хм-м, святой отец, – произнес Ринальдо, подхватил Офелию под руку и повел ее внутрь великолепной залы.

Отражаясь в блестящем, как венецианское стекло, паркетном полу, по зале порхали несколько десятков фей с крылышками; прохаживались, широко расставляя ноги, будто при морской качке, английские матросы в жестких робах и беретах с помпонами; мерно вышагивали римские легионеры в коротких тогах и с панцирями на грудях; дефилировали с настроением ипохондриков Гамлеты в арбузных штанах.

– Эй, каспадын манах! – услышала голос с явно татарским акцентом Александра Аркадьевна. – Айдэ, паэдим! Лошадкэ якши, шибка быстра ехать будим!

Она обернулась и увидела, что к Ненилле пристает и хватает ее за руки ямщик-татарин в стеганом бешмете и малахае.

– Ну, паэдим, каспатын манах! Ни пажалеиш…

Наконец монах не выдержал и что-то сказал ямщику на ухо. Татарин на мгновение застыл, верно переваривая малознакомые ему русские слова, затем молча стал удаляться, время от времени поглядывая на монаха.

– Что вы все время оглядываетесь, сударыня? – спросил Ринальдо приятным голосом, показавшимся княгине немного знакомым. – Вы ищете вашу спутницу?

– Какую спутницу? – игриво спросила Александра Аркадьевна.

– Ту богатырку, что вырядилась доминиканским монахом, – с усмешкой произнес разбойник. – Она что, ваш телохранитель?

Отчего вы так думаете? И нужно ли меня охранять от столь приятного кавалера? – спросила Голицина, но ответа не дождалась, ибо Ринальдо, она это вдруг почувствовала, был уже не с ней, а с прелестной турчанкой в шелковых одеждах, не сводившей с него жгучего взгляда. «Ого, какие тут, однако, бешеные страсти», – подумала Александра Аркадьевна с некоторой завистью и легкой обидой на то, что благородный разбойник предпочитает ей, первой красавице первопрестольной столицы, маленькую хрупкую турчанку.

– Вы манкируете мной, господин разбойник, – с капризинкой в голосе произнесла Офелия и вытянула свою руку из-под руки Ринальдо. – У вас совершенно отсутствует всякая деликатность в обращении с дамами.

– Что? – машинально спросил разбойник.

– Ничего, прощайте, – холодно ответила Офелия и двинулась прочь от невоспитанного разбойника. Но тот в ответ даже не повернул головы.

Александра Аркадьевна отыскала в толпе взглядом тевтонского рыцаря в длинном плаще с рыцарским крестом. Тут как тут оказался и татарин, затянувший свою уже надоевшую песню:

– Каспадин. Эй, каспадин немис! Паэдим! Якши лошадкэ…

– Пошел вон, – голосом Тауберга произнес рыцарь, отошел от надоедливого инородца и повернул железную голову. Проследив за ним Александра Аркадьевича посмотрела туда же, куда смотрел через решетку забрала Иван Федорович. И уперлась взглядом в миниатюрную турчанку, подле которой уже крутился татарин-ямщик, не уставая зазывать желающих покататься, на его «якши лошадкэ», коих, впрочем, поблизости не наблюдалось.

– Похоже, инородец тоже с ними, – вслух сказала Офелия, бросая взоры то на рыцаря, то на Ринальдо, явно присматривавших за турчанкой. Голицына уже догадывалась: неделикатный разбойник – это не кто иной, как князь Сергей Всеволожский, а маленькая турчанка есть та самая девица Сеславина, на которой вздумал жениться взбалмошный князь. И ловушка на убивца, как выразилась в разговоре с ней Ненилла, расставлена. Роль же ловца душегуба, вероятно, отводилась ее Таубергу.

Александра Аркадьевна не сразу поняла, почему эта мысль привела ее в замешательство. Что она испытывает за Тауберга тревогу, это понятно: они знакомы, и ощущать беспокойство за известного тебе человека, подвергающегося, возможно, смертельной опасности, нормальное проявление простых человеческих чувств. Но почему они, этот несносный Всеволожский и кто там еще, скрывающийся под личиной татарина, избрали на роль изловителя убийцы именно Ивана Федоровича? Разве это правильно поручать кому-то, а не себе смертельно опасное предприятие? Почему его должен выполнять ее Тауберг, а не сам Всеволожский, ведь, в конце концов, покушаться будут на его невесту! При чем тут ее Иван Федорович?

Открытие, которое Александра Аркадьевна вдруг сделала, поразило ее. «Ее Тауберг, ее Иван Федорович». Вот откуда необъяснимое замешательство, она в своих мыслях уже назвала Тауберга своим! Черт возьми, что происходит?!

Княгиня посмотрела в зал: ее Тауберг танцевал с турчанкой.

– Ступай за мной на галереи, – приказала она Ненилле. – Оттуда лучше видно.

Вся бальная зала была как на ладони. Кроме того, интересующие княгиню персонажи были словно привязаны друг к другу, и все вместе – к турчанке, так что держать в поле зрения всех фигурантов не представляло особого труда.

Когда капельмейстер на хорах взмахнул своей палочкой, дабы начать мазурку, являющуюся с ее пречудными прискоками и танцевальными кунштюками мужчин кульминацией всех балов, в зале появился фельдъегерь с пакетом в руке, и княгиня услышала в гуле голосов громкий баритон военного посланца:

– Господину майору Таубергу срочный пакет из штаба армии.

– Я Тауберг, – снял железный шлем Иван Федорович.

– Господин майор, – передавая пакет, возвестил на всю залу фельдъегерь. – Приказано прочесть немедля.

Иван Федорович снял железные перчатки с крагами, вскрыл конверт.

– На словах велено передать, что вам предписывается тотчас отправиться к месту вашего назначения.

Иван Федорович кивнул и тяжелой походкой пошел к выходу из залы.

– Боже, да что же это такое? – всполошилась Офелия, беспомощно посмотрев на монаха за спиной.

– Дык, это Ивана Федоровича на службу призывают, – пробасил растерянно монах.

Заиграла мазурка. Кавалеры запрыгали петушками вокруг своих дам, – веселье продолжалось. Но двум дамам на сем празднике жизни было уже не до танцев.

Одна, в белоснежном парике, зеленом плаще, расшитом изящными полевыми цветами, и кружевной маске, бегом спустившись в зал, спешила к выходу, умело лавируя между танцующими парами. За ней следовал, не разбирая дороги, огромный монах в широком плаще и надвинутом на голову капюшоне, и от него мячиками отскакивали танцующие.

Пробившись к выходу и переведя дух, Александра Аркадьевна быстрым шагом миновала анфиладу комнат, спустилась по ступенькам и выбежала на крыльцо. За ней, по-бабьи поддернув подол плаща, неотступно следовал монах.

– Вот он! – воскликнула Ненилла, протянув мощную длань в сторону усадебных ворот, освещаемых плошками с деревянным маслом. – Вон, у коляски стоит.

Он что, уезжает? Оставляет меня? – со страхом спросила Голицина. Плохо соображая, что она делает, а главное, зачем, Александра Аркадьевна бросилась к воротам. Она уже приготовилась крикнуть: «Иван Федорович, погодите!» – как вдруг услышала спокойный говорок Тауберга:

– …в наилучшем виде. Не беспокойся, капитан, все последствия я беру на себя.

Княгиня остановилась за широким воротным столбом с мраморным львом наверху и осторожно выглянула. У ворот стояла крытая коляска, а спиной к ней – Тауберг.

– Ну, я поеду, – сказал фельдъегерь, усаживаясь в коляску. – Удачи тебе, Иван Федорович.

– Еще раз благодарю, Петр Васильевич, – протянул ему руку Тауберг. – Матушке и Зинаиде Васильевне мои поклоны.

Коляска тронулась. Тауберг, проводив ее взглядом, вошел в ворота и направился по тропинке к зимней беседке в глубине усадьбы. Он прошел мимо вжавшейся в столб Голициной буквально в нескольких дюймах, и если бы повернул голову, то, несомненно, увидел бы ее. Он увидел бы и могучего монаха в черном плаще, застывшего истуканом на нижних ступеньках крыльца. Но Иван шел, уперев взор в землю, и думы его, похоже, были далеко.

Александра Аркадьевна, конечно, уже поняла, что приезд фельдъегеря, отзыв Тауберга в армию, его уход с маскарада есть не что иное, как фарс, разыгрываемый перед публикой, в коей присутствовал человек, замышлявший зло. Часть их плана.

Когда Тауберг отошел на приличное расстояние, княгиня, кивнув Ненилле, двинулась за ним. А Тауберг, дойдя до беседки, толкнул дверь и вошел в нее, будто к себе домой.

– Давай, Пашка, будем разоблачаться, – услышала Александра Аркадьевна голос Ивана Федоровича. – Если б ты знал, братец, как мне надоели эти доспехи…

Ну, так, дело известное, барин, – узнала Голицына голос Пашки, а подошедшая в это время Ненилла даже охнула, – кому же охота на себе железы таскать. Никита, под-могни-ка.

Александра осторожно прильнула к окнам беседки. Там, внутри, жарко горел английский очаг, и двое мужчин раздевали третьего.

– О-о-о, – выдохнула Голицына, не сводя глаз с Ивана, что стоял теперь в одной распахнутой рубашке, чулках и коротких манчестерских панталонах. Несколько мгновений она, почти не дыша, смотрела в окно, но, когда Ненилла попыталась сделать то же, княгиня выдавила из себя:

– Не смотри.

– Что? – не поняла титанида.

– Не смотри, говорю тебе, – прошептала Александра Аркадьевна.

– Как прикажете, барыня, – проворчала Ненилла и демонстративно отвернулась от окон беседки.

А там происходило нечто. Тауберг продолжал разоблачаться, и Александра замерла, не в силах оторвать взгляд от мощного разворота плеч, игры теней а рельефе выпуклых мышц, всего этого большого, сильного тела. Затем, как ей показалось, Тауберг пошел прямо на нее, и его внушительных размеров достоинство мерно раскачивалось в такт шагам, подобно маятнику напольных часов.

– Боже мой, – прошептала Александра и слегка отпрянула от окна. Но отворачиваться не собиралась. А Иван Федорович, повернувшись к ней боком, громко сказал: «Давай», и тут Пашка стал поливать его из ковша водой. Ополоснувшись, Тауберг вытерся и проделал уже обратный путь в середину беседки, продемонстрировав Александре, сам того не ведая, уже тыльную сакральную часть своего тела, аккуратную и упругую, к которой ей страсть как захотелось прикоснуться. Дальше было не интересно: Иван Федорович надел свежую рубаху, исподники и стал облачаться в стрелецкое платье времен Иоанна Грозного.

– Ну что там происходит? – спросила трубным шепотом Ненилла.

– Ничего достойного внимания, – поспешно ответила княгиня. – Вернемся в залу, займем свои ложи и будем наблюдать. Похоже, развязка близка.

Когда они поднялись на галереи и заняли позицию, танцевали котильон. Татарин-ямщик исчез, зато вскоре в залу вошли два бравых стрельца в шишаках и масках. Простояв с минуту и оглядев зал, они стали обходить танцующие пары. В их движениях сквозила явная тревога, которая передалась и Александре. Она вскочила с кресел и стала осматривать залу. Турчанки нигде не было.

Тем временем стрельцы подошли к Ринальдини-Всеволожскому. Состоялся короткий разговор, после чего Ринальдо скорым шагом двинулся в гущу танцующих и довольно невежливо оторвал от пухленькой Дианы одноглазого пирата в ботфортах. Отведя его в сторону, он стал о чем-то спрашивать пирата. Разговаривали они довольно бурно. Один раз княгине показалось, что вот сейчас разбойник ударит пирата, а оба стрельца с удовольствием добавят. Однако вместо этого вся четверка вдруг бросилась вон из залы.

– Скорее! – крикнула Ненилле Голицына и вновь, как давеча, полетела мимо дремлющих старушек, лакеев и танцующих пар. Из передней, едва накинув на плечи манто, она пулей вылетела на крыльцо, Ненилла с трудом поспевала за ней. Через несколько мгновений они были уже у ворот, но все равно увидели лишь фонарь кареты князя Всеволожского.

– За той каретой, живо! – приказала она своему кучеру, дремавшему на облучке, и, как только Ненилла ввалилась, рухнув на кожаный диван, карета тронулась.

Ехали они быстро. Москва, довольно освещенная в центре, с иллюминированными домами и улицами, едва они въехали в Земляной город, стала казаться унылой и мрачной. Серпуховская часть, по коей, следуя за каретой князя Всеволожского, они ехали, и вовсе была черной, как лицо мавра. Остовы домов смотрели в мир пустыми глазницами, и темнота в них была темнее ночи. Чуть поодаль виднелась церковь Ярославских чудотворцев с дырявыми куполами и разрушенной колокольней. Это было место, куда еще не добрались после пожара восемьсот двенадцатого года чаяния городской Управы.

– Куда они пошли? – шепотом спросила Александра Аркадьевна, с трудом различая в кромешной тьме даже Нениллу, находившуюся рядом.

– Вон туда, в церкву, – кивнула в сторону храма титанида.

– Пойдем, – приказала княгиня.

– Так, не видать же ни лешего, – попробовала урезонить свою барыню Ненилла. – А тут еще камень битый, железы, мусор всякий. Ноги переломаем.

– Пошли, – с нехорошими нотками в голосе сказала княгиня. – Пошли, я тебе говорю.

– Воля ваша, – подчеркнуто равнодушно сказала Ненилла. – За руку мою держитесь ал и хоть за подол.

Княгиня предпочла руку. Так они с превеликим трудом – а одна из них была в бальных туфельках – добрались до церкви. И услышали голос. Под закоптелыми сводами мертвого храма он казался зловещим и исходил будто из самых глубин преисподни.

– Из-под земли, верно, идет, – фальцетом произнесла Ненилла. – Христом Богом молю, барыня, пошли отседова, я покойников боюсь.

– Нет, – отрезала Голицына. – Представление еще не кончилось.

Она пошла на голос, и теперь уже титанида держалась за ее руку, как дите, коего против его воли ведут, к примеру, к зубному врачевателю. Голос исходил со стороны алтаря, и, подойдя к нему, Александра Аркадьевна увидела сбоку небольшую нишу со ступенями, уводившими вниз.

– Свят, свят, свят, – прошептала Ненилла, вглядываясь в закопченные лики святых на стенах. Они там, – посмотрела на титаниду княгиня.

– Нешто мы туда пойдем? – с дрожью в голосе спросила Ненилла. – Ну, барынька, ну, миленькая, давайте вернемся, а?

– Вернемся, вернемся, – возбужденно произнесла Голицына, увлекая конфидентку с собой вниз по ступеням. – Вот глянем одним глазком, что там делается, – и вернемся.

Ступени кончились и, повернув за угол, Александра Аркадьевна едва не уткнулась лицом в мужскую спину, обтянутую малиновым стрелецким кафтаном. Она отпрянула, успев заметить за поворотом мрачный склеп с низкими сводами, турчанку в порванных шальварах и задранной рубашке, сидящую прямо на земляном полу, и склоненный над ней хищной птицей темный силуэт.

А потом раздался смех. Такой, что по спине Александры Аркадьевны побежали мурашки, а Ненилла, охнув, медленно сползла по стене на ступеньки.

– Ненилла, Ненилла, что с тобой? – бросилась к ней княгиня.

– Ох, нехорошо, – выдохнула титанида и прикрыла веки.

– Сомлела, совсем сомлела, – прошептала Голицина, пытаясь поставить Нениллу на ноги.

И тут в склепе послышался шум. Похоже, там началась настоящая баталия. Удары о землю, громкие возгласы не оставляли сомнений в серьезности битвы. Прислонив поднявшуюся Нениллу к стенке, Голицына не удержалась, осторожно выглянула. Все участники драмы, слава Богу, были живы. Всеволожский нежно прижимал к груди испуганную «турчанку». Иван Федорович сидел на полу, держась за руку.

«Он ранен», – молнией пронеслось в голове Александры Аркадьевны, и, не начни Ненилла опять сползать по стеночке, она бы непременно… Впрочем, что это она? Забылись, ваше сиятельство? Вздохнув, Александра обернулась к Ненилле, подхватила ее под мышки, поставила. Ее «пойдем отсюда» бальзамом пролилось на сердце титаниды и придало ей силы. Она открыла глаза и улыбнулась. Ноги сами понесли по ступеням наверх, будто и не было за несколько мгновений до того предательской слабости и дрожания в коленках.