Текст книги "Дневник алкоголички"

В школе меня разыскала женщина по имени Оксана и сказала, что она от Дмитрия Кливенко. Мы поднялись в кабинет рисования, и она забрала все исписанные плакаты и детские поделки, посвященные Саше. Я даже не могла с ней толком поговорить, потому что боялась, что от меня несет перегаром и если она что-то унюхает, то мне потом несдобровать. Но она или не почувствовала или сделала вид, поблагодарила за ватманы и ушла. В классе больше ничего не напоминало о мальчике Саше.

***

Ты, Света, сидишь тут со мной второй час и слушаешь. Даже в тетрадку записываешь. Вот скажи, тебе что-то становится понятно обо мне? Какой я, Света, человек? Хороший, но слабый? Или плохой, но сильный? Наверное, не зря так популярна сейчас психология – приходишь к незнакомому человеку и вываливаешь на него все накопившееся за годы дерьмо, а психолог этот физиологический процесс не осуждает, как в туалете, – просто смывает за тобой, а чувство легкости остается у тебя.

А у меня не было психологов, Света. После Паши меня направили на консультацию к психотерапевту. Я пыталась говорить, но слезы душили. Ничего толком тому врачу не смогла рассказать, а на следующий прием не пошла, было стыдно за свои слезы.

Меня учили скрывать слабости, прятать под броню. Чем больше твоих слабостей увидят другие, тем ты уязвимее. Теперь же думаю, что не стоит и прятать свою уязвимость. Люди обычно не так кровожадны, когда видят, что ты обнажаешь перед ними свою боль. Что ты открыта – стреляй не хочу. Им это неинтересно. Им интереснее вскрывать твои болезненные раны, чтобы именно туда и нанести удар.

От кого я пыталась так старательно закрыться? Только от себя. Я думаю, мы с отцом начали пить не оттого, что мы слабые и уязвимые, а оттого, что мы совсем не знали себя и своих возможностей. Если ты бежишь марафон, то должен рассчитать силы, чтобы хватило на всю дистанцию. А вот, если ты ничего, кроме завтрашнего дня не видишь, не планируешь, то зачем тебе вообще силы? Тебе нужно пережить один день, скопированный с другого. Заглушить отчаяние – и алкоголь в этом помогает.

Знаешь, Света, обязательно нужно видеть перспективу, задаваться вопросами – почему ты здесь, почему превращаешь кислород в углекислый газ? Тогда внутренние демоны не сожрут тебя, я в этом уверена, они бросят все силы, чтобы отговаривать и отрывать тебя от мечты.

И все-таки, почему люди пьют? Может, от жалости к себе? Я чувствовала себя жертвой при жизни. Алкоголь меня жалел, а люди нет. Обстоятельства издевались надо мной, разве это было неочевидно?

В жизни есть два типа людей – с кем случается жизнь и те, кто творит ее. Я очень долго была пешкой, бревном, плывшим по течению, можно говорить любыми эпитетами, у меня была масса вариантов сопротивляться, но я предпочитала перекладывать принятие решений на других, так я избегала всякой ответственности. Правда же, удобно?

Или спокойная качественная размеренная жизнь была не для меня, и мне требовался праздник, поэтому я рвалась куда-то от семьи. Может, я искала повод для грусти?

Миша был регулярно в командировках, я скидывала ребенка то матери, то свекрови и обзванивала знакомых подруг. Ксюша несколько раз составляла компанию, она теперь была при богатом муже, новом русском, пили мы всегда за ее счет, это даже не обсуждалось. Но после нескольких походов по ресторанам и пафосным клубам, ее муж пригрозил разводом и мы с ней больше не виделись. Еще была Оксана, моя студенческая подруга, к которой я приходила с бутылкой вина потрепаться, но ей всегда было некогда, у нее уроки, двое детей, которые шныряли на кухню каждые десять минут, поэтому я почти все время сидела одна и пила принесенное вино, а потом уходила. Оксане даже не требовалось объяснять ничего, я просто перестала звонить ей по выходным или в каникулы, не видела смысла.

Были школьные незамужние приятельницы, у нас совпадал график, поэтому мы, как в студенчестве, бегали друг другу в гости, или сидели в барах и пили дешевое вино.

В какой-то момент родственники перестали брать ребенка, да и мне надоело под них подстраиваться или искать компанию, проще было сидеть дома с ребенком и алкоголем втроем.

Несколько лет прошли в жалости к себе и тихом пьянстве. Я старалась пить только, когда мужа не было дома. И пару лет удавалось скрывать свои алкогольные привычки, благо Мишины командировки участились, и он отсутствовал по два-три дня на неделе. К девятому году совместной жизни для мужа стало очевидно, что я попиваю в его отсутствие:

– Пашенька, у мамы были гости? – спросил Михаил как-то вечером после ужина.

Сынишка размахивал ножками, одновременно раскачиваясь на табурете:

– Нет, мама была одна, – Пашка никогда не умел врать, как другие дети. Дети, я заметила, искусные фантазеры в этом возрасте. Но чаще они лгут, чтобы защититься от взрослых. Пашка с нами чувствовал себя в безопасности.

– Мама сидела на кухне и пила из маленького стакана вино, – спокойно ответил мой сын.

– Иди в комнату, поиграй, малыш. Папа сейчас придет, – он похлопал моего мальчика по спинке, и сын убежал к себе.

– Заканчивай, Оля, иначе отправлю на лечение. Ты думаешь, я не догадываюсь, что ты пьешь? Я запрещаю пить дома. Это не предупреждение и второго раза не будет, – да, периодами Миша был чертовски убедителен.

И я честно продержалась месяца три, даже когда его не было дома. Наверное, в те годы это был самый длительный период в моей жизни, когда бутылки не было совсем. Я гордилась собой, что на днях рождениях или посиделках удавалось произносить: «Нет» и оставаться праздновать в компании, а не бежать догоняться втихую. Мне даже в тот «сухой» период показалось, что я могу существовать без спиртного вовсе. Что я победила эту алкогольвицу внутри себя, которая так рвалась наружу, стоило лишь сделать глоток. Что я, наконец, заткнула внутреннюю боль, научившись с ней уживаться. Я доказала себе, что выживу без спиртного.

Но алкоголь нечем было заменить на другую отдушину. И я сорвалась.

Пустые скамейки, детская площадка с облупившейся краской, покосившиеся столбики для сушки белья, уцелевшая часть железного забора, скромные остатки советского прошлого под единственным горящим фонарем – все тот же безжизненный пейзаж за окном, который я наблюдала год за годом.

Муж был в отъезде, наступил вечер пятницы и впереди ждала неработающая суббота. Я до вечера пыталась отвлечь себя делами, занять руки и голову уборкой, готовкой, проверкой домашек, но мысль: «Выпей» не покидала меня. Я посидела перед телевизором, выключила, отодвинула шторы и уставилась на свое отражение, точнее на то, как водные лезвия исцарапывают окно.

Наверное, есть какие-то исследования, в какие часы человек наиболее подвержен тому, чтобы выпить, в какие минуты его внутренний стресс зашкаливает. По моим наблюдениям это было где-то с шести-семи вечера до девяти, если удавалось проскочить этот временной отрезок, то я оставалась трезвой и не поддавалась голосу, который нашептывал: «Сходи до магазина. Купи красное столовое. Тебе нельзя всю бутылку, а от двух бокалов плохо не станет».

Время на часах ползло медленно, голос кричал в голове громче, я устала с ним бороться и послушалась призыва. Уложила сынишку пораньше и вылетела в магазин за бутылкой. Мне хотелось немного вырубить себя из реальности. Первый бокал – одурманивающий, обволакивающей дымкой, словно мягкой ватой, застилает голову. Тело наливается свинцом, тяжелеет, а внутренняя легкость нарастает, и напряжение, как сжатый кулак, отпускает из тисков, и приходит желанное освобождение.

Я, конечно, пожалела, что взяла одну бутылку и побежала ночью за второй. В магазине, у витрины с вином я увидела приличного вида женщину, она рассматривала бутылки с красным, так старательно выбирала, что насмешила меня.

«Бери водку», – по-свойски обратилась я к ней. Она на удивление меня не послала, а наоборот улыбнулась, сказала, что ей и вино на сегодня сгодится. Мы похихикали у прилавка, как подростки, а потом я пригласила ее к себе домой и она согласилась.

Под градусом чувство страха притупляется. Потащить незнакомую женщину из магазина в дом с маленьким ребенком. Так, наверное, и стираются границы допустимого под алкоголем.

Мы открыли водочку, я достала все, что было съестного из холодильника, быстро нарезала бутерброды. Потом мы слушали Аллу Пугачеву и громко подпевали «Жизнь невозможно повернуть назад».

У той женщины, которую я привела в дом, муж ушел, закрутил роман с коллегой по работе. Вот она и отправилась под вечер за анестезией. Мы с ней больше не виделись. Мы наговорились в тот вечер обо всем на свете. И нам нечего было бы сказать друг другу при новой встрече. Я подливала в стаканы, делала громче музыку и орала, перекрикивая Пугачеву. В ночи к нам зашел заспанный Пашенька, я отослала его обратно в комнату.

– Мамочка, я не могу уснуть, – Паша тёр глазки и не сразу заметил, что на кухне сидит незнакомая женщина.

– Иди, иди. Не мешай тут, – отмахнулась я от сына. Собутыльница, как раз рассказывала, как застукала мужа в машине с новой пассией прямо перед его работой. Это было гораздо интереснее, чем слушать нытье Паши о том, что ему громко и страшно. Я прикрикнула, чтобы он не придумывал, я закрою все двери, чтобы ему не было слышно.

– Мама, мне страшно с закрытыми дверьми, мне нужно немножко света, ты забыла? Если вы на что-то злитесь, легкой мишенью становятся – дети.

– Что за невоспитанный ребенок, – взревела я. – Видишь, взрослые общаются! – И я склонилась над ним в полный рост, занесла руку над его головкой, намереваясь стукнуть. Пашка заплакал, тетка-собутыльница перехватила руку и сказала моему малышу, что мы будем потише, и выключила Пугачеву, которая до этого так и продолжала вопить на всю квартиру. Пашка поплелся в свою комнату. Я схватила свою рюмку, наполненную до краев, и мгновенно выпила до дна.

Мне тогда везло: Бог или ангел-хранитель меня оберегал. Как та будущая разведенка ушла, я не помню. Но сын был в порядке, а дома ничего не украдено.

Как же я себя стыдила: а если она мать кого из учеников? А если работает в департаменте образования? А если бы она была убийцей, ну или хотя бы свистнула что плохо лежит.

Я валялась на кровати и проклинала себя всеми ругательными словами все утро. Сын возился в детской комнате, но у меня не хватало сил оторвать голову от подушки и приготовить ему завтрак. Хотелось провалиться в сон, забыться до конца этого дня, но нормальный сон – роскошь для выпивающих.

Тошнота подступала к горлу, голову как ватой обложили, сердце бешено билось, пронизывая резкой болью слева. Я переживала эти состояния сотни раз, когда мутит, подташнивает, хочется блевать и спать одновременно. Потерянный день, в течение которого ты ненавидишь себя, свою жизнь и организм, который тебе не принадлежит. Жалеешь о потраченном впустую времени, потому что не в состоянии заниматься простыми вещами: покормить ребенка, постирать, прибраться, не говоря уже об интеллектуальной деятельности. Мозг ощущаешь физически, в голове все извилины распухают так, что не способна сформулировать мысль или законченную фразу. Тело пробивает жуткий озноб, при этом ледяные ноги, и в носках они теплее не становятся. Организм устраивает тебе бойкот, требует сна, питья и отдыха, а голова – мотает дурацкую фразу на перемотке, типа: «Что ты за дура, Оля», пульсирует кровь в висках, даже глаза закрывать больно, чувствуешь каждый сантиметр своего тела.

Я проживала эти состояния так часто, что, в конце концов, они стали банальностью, естественным состоянием с утра, но тогда такие случаи, когда был замешан Пашка, меня надолго приструняли, и я зарекалась не притрагиваться к бутылке. Помогало на несколько дней, а потом я находила оправдания себе, что ничего криминального не произошло, я же просто расслабилась и сняла стресс. И Пашку я же не избила, как другие мамаши-алкоголички со своими сожителями, не гнушаюсь ребенком. Ну, прикрикнула разок, так не ударила же. Жизнь вполне себе продолжается, нужно просто знать свою дозу.

Когда муж вернулся из командировки, кто-то из соседей рассказал Мише про шум и громкие женские голоса из нашей квартиры глубокой ночью. Михаил не стал слушать мою версию про вечер с песнями Пугачевой и другие подробности. Он отшвырнул меня, стоявшую на проходе, влетел к комнату сына, присел на корточки к Паше, когда тот играл:

– Малыш, а мама пила водичку из маленького стаканчика, – и мой сын из шестилетнего мальчишки вмиг превратился в старичка. Он упавшим голосом и с серьезным видом произнес:

– Папа, это не водичка была, а водка. Ты не знаешь разницы?

У меня внутри что-то оборвалось. Но я попыталась притвориться, что улыбаюсь на его замечание.

– А с кем была мама? – Михаил в своей излюбленной манере следователя допытывал маленького мальчика.

– С незнакомой тетей, никогда ее раньше не видел. Они мешали мне спать песнями, – Пашенька с минуту посмотрел на свой рисунок и принялся снова водить разноцветным карандашом по бумаге. – Но ничего, папа, я все равно потом уснул. Не переживай.

Михаил поцеловал сына в макушку и вышел из комнаты. Я двинулась за ним, чтобы дослушать его упреки в свой адрес и мысленно сочиняла ответы на будущие выпады. Но он не требовал и не ждал моих объяснений:

– Ты больше не пьешь дома, – ультимативным тоном заявил муж. – Хочешь бухать, иди к матери. При ребенке я запрещаю тебе пить. И в нашем доме тоже, чтобы ты не позорила меня перед людьми.

Я рассмеялась, демонстративно закатывая глаза и всячески показывая, что ситуация не стоит серьёзных разбирательств:

– Мишенька, перестань, у меня все под контролем. Я просто немного расслабилась и сняла стресс. С кем не бывает?

– Например, со мной, – сурово ответил муж. – У меня тоже проблем на работе хватает, но я справляюсь. А ты лезешь в бутылку и не первый год. Думаешь, я такой тупой и не замечаю, как ты пьешь в мое отсутствие? Теперь ты стала таскать компанию в дом. Ты хоть с ней знакома была до этого? Знаешь, кого привела в дом, где спит маленький ребенок? А дальше что? Будешь таскать вещи, чтобы пропивать?

– Бред несешь. Вся эта ситуация не стоит и выеденного яйца. А ты нагнетаешь и обвиняешь в меня в алкоголизме, – я вскипела впервые, кажется, за всю нашу совместную жизнь. Он обвинял в том, в чем я боялась себе признаться: у меня проблемы с алкоголем и я не контролирую ситуацию.

Я хохотала ему в лицо, обзывала параноиком, напомнила о Саше. Любой довод мужа я обсмеивала: «Тебе кажется». «Ты придумываешь». «У тебя навязчивая идея, что я превращусь в алкоголичку еще со студенчества». Меня потрясывало, руки ходили ходуном, я размахивала ими перед лицом мужа и доказывала, как он смешон, нелеп и глуп.

Я была у черты, когда можно было еще сдать назад и сознаться в открытую – проблема, пусть и не в катастрофических масштабах, как ее пытался преподнести Михаил, существует, и пора что-то менять. Но я, видимо, была еще слишком тупой и необтесанной, чтобы согласиться с мужем и попытаться себя спасти.

Я жалею, что, попивая регулярно, пропустила несколько первых, самых важных лет Паши, могла бы активно участвовать в его жизни, а не наблюдать со стороны. Конечно, я не была злостной пропойкой, но ты пьешь, потом стараешься продержаться день после выпитого, через несколько дней тебя начинает немного подкручивать: вокруг наваливаются проблемы, и думаешь, что пора снять напряжение и выпиваешь снова.

После Мишиного ультиматума я окончательно превратилась в коммуникабельную особу. В школе соглашалась на все дни рождения, заходила к матери на ее посиделки с подругами, которых не переносила, но выпивала с ними несколько бокалов вина или шампанского. Так, слегка, чтобы расслабиться, ослабить вожжи внутренней скаковой лошади.

А между тем детство моего единственного сына незаметно проходило. Я от него отдалялась. Я погрязла в жалости к себе и своей судьбе. Постепенно теряла связь с сыном, как и с мужем. Он меня любил, может, как никто уже не полюбит. И умел меня терпеть, но мы смеялись все меньше. Ссорились все чаще. Паузы между ссорами сокращались, а молчание в ссоре увеличивалось на недели.

Как я допустила, что мой лучший друг превратился в соседа по квартире? Мы прожили два года одним скучным рутинным днем. Михаил почти перестал ездить в командировки, поэтому я соблюдала его правило «не пить дома», но я не завязала с выпивкой окончательно. Сложнее было останавливаться, когда пьешь в гостях или у матери. Это требует больше силы воли, чем не пить вообще.

Я все меньше смотрелась в зеркало, потому что отдалялась и от той женщины, которая была в отражении. Отросшие корни седых волос, повылезавшие синеватые подглазины, припухлость лица, которая не спадала ни к вечеру, ни на следующий день, даже если я не притрагивалась к алкоголю. Овал лица обмяк, и подбородок переходил в рыхлую шею со складками кожи.

Утро стало нелюбимым временем дня. Я открывала глаза и ощущала надавливание с обеих сторон, как если бы кто-то обхватывал мою голову руками, чуть ослабевал хватку и снова дожимал с усилием. Если мою голову не сжимали невидимые ручища, то их сменяли маленькие сверла, глубокие и точечные в виски. Глаза гноились, я видела расплывчато, картинке не хватало четкости. Как так вышло, что мне незаметно подсунули старушечье тело, которое разваливалось с каждым днем?

Были Сашкины годины, 17 апреля. Я традиционно пошла на кладбище уже после двух часов, надеясь, что никого там не встречу в это время. Я купила пару гвоздик, планировала положить цветы, зайти в церковь, поставить свечки и поехать забирать Пашу из сада пораньше.

У Сашиной могилы на скамейке за оградкой сидели двое мужчин, женщина аккуратно раскладывала цветы, что-то поправляла на могилке. Я проделала большой путь, чтобы ускользнуть незаметно, не отдав дань памяти, поэтому с невозмутимым видом подошла и положила свои гвоздики, намереваясь тут же уйти.

Меня окликнули:

– Женщина, ну вы что? Куда вы? Идите, помянем Сашу, – произнес один из мужчин, тот, что постарше. Я его никогда не видела. Да и откуда, я же не была на похоронах и ничего не знаю о Сашиных родственниках. Все, кого я видела, это была женщина, забиравшая плакаты из школы и Сашин отец.

Мне не хотелось утомлять незнакомых людей объяснениями, что я тороплюсь домой, что мне некогда здесь рассиживаться.

«Лишние полчаса есть в запасе», – и я приняла из рук мужчины стопку водки, наполненную до краев. Я залпом проглотила и сильно поморщилась, тот, что помоложе, протянул соленый огурец.

– А вы кто ему приходитесь? – и сама пожалела о своем вопросе, потому что не придумала, как бы я ответила им на это – кто я такая? И что тут делаю?

– Родственники его матери. Я двоюродный дядя – Кирилл Павлович, а это Юрий – брат Насти – мамы Саши, а там, – он указал на женщину, которая поднялась от второй могилы, и подошла к нам. – Это Аня – сестра Насти.

– Я, Вероника, учительница Саши, – ложь вырвалась незаметно и естественно. – Мне очень жаль вашего племянника, Кирилл Павлович.

– Да, чудовищная несправедливость. Парень упертый был. Его училка физкультуры бежать заставляла: «Беги, беги», ему стало плохо, он умер. Да, что я рассказываю, раз были его учительницей, то в курсе этой истории. Один глупый, другой упрямый, – Кирилл Павлович опрокинул стопку в себя.

– Не физкультуры учительница была, – вступилась Сашина тетя в общий диалог. – На замене там кто-то был. Ту даже не уволили. Ее директриса прикрыла за счет своих связей. Вот сколько всего происходит в этой стране: и переворот, и перестройка, а коррупция и кумовство у нас не изживаемо. Всех надо было уволить и к детям не допускать. Вы, Вероника, на чьей стороне? На учительской, наверное?

Мне представлялось, что эта Анна издевается и давно догадалась, кто я. Сейчас только и ждет, чтобы вывести меня на чистую воду.

– Как вы и сказали, это чудовищная несправедливость. Все пострадали в той истории, а Сашка стал жертвой. Жалко парня, неописуемо жалко, – я слышала собственную фальшь в голосе, которая, казалось, гремела и оглушала всех собравшихся у Сашкиной могилы.

– Да и Дима сам виноват, надо было следить за здоровьем сына, а не бросать его. Решил, что он в пятнадцать лет слишком самостоятельным стал. И младшую сестру на него повесил. Женку похоронил, так тут же по бабам бежать. Кобель он! И всегда им был. И Настю в гроб загнал своими изменами и смерть сына на нем, – Кирилл Павлович открыл холщовую сумку и вынул нераспечатанную бутылку, разлил на три стопки. У меня кружилась голова и немного мутило, я толком не пообедала, и день стоял удивительно жаркий для апреля так, что припекало голову. – Жену не сберег, сына сгубил.

Аня и Юра отвернулись в сторону, делая вид, что разглядывают соседние надгробья. Кирилл Павлович говорил с напором. Учительницу физкультуры из убийц переквалифицировали в свидетеля, главным виновником назначив Сашиного отца.

– Столько лет его героем делали, мол, жену лежащую выхаживает. А кто ее инвалидом сделал? – Кирилл Павлович выплевывал слова, как очистки от семечек, с особой брезгливостью, желая избавиться от лишней ненужной шелухи. – Вот кто? Да этот Кливенко и сделал. Мы, конечно, знали, что он еще тот гуляка, но не предполагали, что Настенька так болезненно это воспримет, не смирится с его любовными утехами, что ее хватит инсульт в тридцать-то лет. Он ее на эту больничную койку загнал, он ее умертвил. И за сыном не следил, хотя знал, что у Сашки наследственное с сердцем. Сам бы убил этого Кливенко, но жизнь с ним и так расквиталась.

– Свел в могилу своими изменами, – подтвердили остальные родственники, и Кирилл Павлович удовлетворительно покивал в знак того, что он открыл важную истину, и все присутствующие с ним охотно согласились.

Я сильно опьянела, меня так и подмывало во всем сознаться этой троице, но что-то внутри, остатки здравого непропитого разума, сдерживали. Время было к пяти, когда мы прикончили вторую бутылку и местный охранник велел нам собираться. Кладбище закрывалось. Мы вчетвером решили поехать в центр города, сесть куда-нибудь в городском парке и продолжить. Аня доехала с нами до центра и пропала, а я осталась пьянствовать на лавочке до глубокой ночи. Проснулась я у себя дома на диване и очень обрадовалась, что на мне была пижама. Михаила в кровати не было. Часы показывали начало восьмого.

Я ничего не помнила, наверное, уже с семи вечера. Никаких просветов памяти. Все удалено в голове, старательно вычищено. Почему у некоторых психика хранит все в памяти в любом состоянии, а я уже почти с первых пьянок вынуждена была слушать, как провела вечер накануне. И после запойных посиделок умирала на следующий день не только от похмелья, но от догадок, что же происходило со мной часами раннее.

Я молилась Богу, ангелу-хранителю, что сберег меня, когда я не могла отвечать за свои поступки, но как же это безрассудно подвергать каждый раз себя опасности ради собственной слабости. А еще смешно, что я пила, чтобы поднять себе настроение или провести время среди людей, чтобы потом не помнить ничего ни о людях, ни о вечере, ни о разговорах. Я просто прожирала время впустую.

Я заглянула в комнату к Паше, муж спал на разобранном кресле, а Пашенька сопел в кроватке. Паша! Я не забрала сына вчера из садика. Боже, его забрал Михаил, но во сколько? Мне прямо сейчас нужно было разбудить сына и попросить прощение, рассказать, как сильно мама его любит, и она никогда больше не подведет его. Но у меня пересохло во рту.

Горло саднило, руки тряслись, сердце выпрыгивало из груди. За минуту хлопковая пижама отсырела, будто ее только что вытащили из стиральной машинки и надели на меня. Я закрыла дверь детской и побежала в туалет, засунула два пальца в рот, но желудок был пуст. Полчаса простояла под холодным душем, легче не становилось. Меня изнутри потрясывало. Мне хотелось пить и одновременно тошнило даже от мысли, чтобы что-то проглотить.

В полдевятого зашумели из соседней комнаты. Паша и муж пошли на кухню завтракать. Ко мне они не заглядывали. Я надеялась, что они проигнорируют меня до вечера, уйдут на день в парк, чтобы я смогла весь день валяться в постели и умирать то физически, то от приступов самобичевания.

Дверь слегка скрипнула, и через несколько секунд я почувствовала, что Михаил сел ко мне на краешек кровати. Я забралась поглубже под одеяло, надеясь, видимо, что это спасет меня от проповеди. Но Миша и не думал вести долгие беседы:

– Тебя привели вчера два пьяных мужика, точнее, внесли в коридор безжизненное тело. И называли Вероникой. Кошелька при тебе уже не было. Когда я привел тебя в чувство нашатыркой, ты лезла пьяная целовать сына, он разревелся и просил, чтобы я не отходил от него, сказал: «Мамочка меня пугает». А за два часа до этого я забрал его из сада, где он просидел с воспитательницей и сторожем час после закрытия. Тебе повезло, что меня никуда не отправили вчера.

Его спокойный голос настораживал. Я была готова к скандалу, выяснениям, ору, к чему угодно, но только не к безжизненному голосу, который доносится откуда-то издалека:

– Я подаю на развод. Сын будет жить со мной. Если попытаешься оспорить, у меня есть свидетельские показания соседей, воспитателей из сада, что ты алкоголичка и с тобой опасно оставлять ребенка.

Скажи он мне это вечером, я бы могла сопротивляться, спорить с ним. Но сейчас мне хотелось сдохнуть от происходящего. Перезаписать эти сутки по-другому. От любимых людей не отказываются после нескольких проступков, я так считала и была уверена, что Михаил несерьезен в своих намерениях. Я тогда ничего не понимала в людях, я и сейчас в них ничего не смыслю.

Я прождала полвечера, чтобы попросить у Паши прощения, а у мужа вымолить последний шанс. Да, у меня были очевидные проблемы с алкоголем, они усугублялись, я давно не контролирую дозу выпитого. Я пью при любом случае и не умею сказать «нет». Я опасна не только для себя, но и для близких. Мне почти 34 года, и меня выворачивает от самой себя. Мне противно жить с собой, куда уж близким со мной ужиться. Но при всем этом я заслуживаю шанса исправиться. Я готовила речь, наверное, несколько часов, но муж и сын не вернулись к вечеру. В десятом часу я дозвонилась до свекрови:

– Оля, Пашенька уже спит. А Михаил ушел, – без слов приветствия отчеканила женщина.

– Куда ушел, Зинаида Ивановна, почти десять вечера?

– И это вопросы задает та, кто шляется с незнакомыми мужиками по ночам? Мы надеялись, что ребенок тебя образумит. Куда там! От осинки не родятся апельсинки. Раз были пьющие родители, то и дети алкоголиками становятся. Злокачественные гены, – сделала вывод свекровь. Моя голова разрывалась от боли, но я готова была пожертвовать своей головою и расколоть о ее тупую башку. Кем она себя возомнила? Не появляется месяцами у нас дома. А если и появляется, то превращает мою жизнь в ад.

– Не смейте говорить со мной в таком тоне! – зарычала я на свекровь.

– А ты не смей сюда звонить, дрянь!

– Вы в своем уме? У вас гостит мой сын. Я сейчас приеду и заберу его к себе домой.

– Не посмеешь! Мы тебя быстро в наркологичку сдадим. Иди, просохни, – и естественно она бросила трубку, чтобы не продолжать препирательства.

Когда Михаил рассказывал матери о моих проблемах, что он хотел этим показать? Утвердиться за мой счет, какой он хороший муж, почему же он бросил ребенка на свою мать и пошел гулять. Хотел унизить еще больше, будто они когда-либо относились ко мне с теплом и уважением? Ничего подобного. Не нужна я была ему, и он нашел способ от меня избавиться. Соседи, воспитатель в детском саду, теперь еще и родители в курсе, даже собственный сын может свидетельствовать против меня.

В детстве казалось, что мой отец редко буянил или сильно обижал меня. Я его запомнила в состоянии «пьяный и счастливый». Он любил подискутировать с друзьями, не прогонял меня, как бывает при пьянках родителей, чтобы дети не мешали. Нет, я сидела на кухне среди его друзей, он даже умел их выпроваживать прежде, чем кто-то разнесет столовый сервиз или как-то учудит. Отца потом вырубало прямо на кухонном столе. Я даже негласно соглашалась с матерью, что она была не против попоек отца у нас дома. Уж лучше пусть надирается у нее перед глазами, чем валяется в неизвестно какой канаве и неизвестно с кем. Хотя это слабое утешение.

Но вот с возрастом всплывали картинки другого папы. Меня он мог задеть по неосторожности, отмахнуться от нас, когда мы пыталась его с матерью перенести с кухни в комнату. Но маме доставалось от него не понарошку или случайно. На него находили вспышки ревности, он выкидывал вещи из шкафов, ища на дне комода доказательства материной неверности. Отцу чудилось, что мать в его отсутствие привела любовника, и тот сидит в шифоньере, ожидая, когда родственники заснут, чтобы он улизнул из квартиры. Застолье для мамы – это всегда была лотерея.

Могла ли я не пить, да тысячу раз «да», потому что я не обязана повторять родительский сценарий, если у них в семейных традициях значилось надираться и терпеть пьяное поведение, то я могла бы придумать собственные ритуалы. Я бы многое могла, если бы не боялась.

Я осталась одна в квартире: сын трясется от страха при виде матери, муж не хочет со мной жить, собственная мать не выносит моего общества. Есть пара подруг, с кем можно поболтать, – вот и все мое богатство. Что-то маловато для одного хорошего человека, не находите?

Я вела с собой многочасовые монологи. «Вот, Олька, люди прекращают пить раз и навсегда. Это проще, чем позволять себе немного и по праздникам. Ты не умеешь сдерживаться, тебя несет в неизвестном направлении, и ты сама не знаешь, что от себя ждать, как только спирт попадает на слизистую. Поэтому лучше не пить вообще, если не умеешь пить по чуть-чуть».

«Олька, твой отец умер из-за алкоголя. Нельзя позволить, чтобы алкоголь победил. Нельзя, чтобы он уничтожил твою семью. Олька, ты справишься. Просто откажись. Не так показательно, больше никогда и ни за что, просто смирись с тем, что в мире существует алкоголь, но для жизни конкретно тебе он не нужен». И перед возможным срывом повторяла заколдованную мантру «Я не буду пить».

Никуда боль не уходит. И даже мое вечное желание убежать от реальности и не разбираться в происходящем прямо сейчас не обещает легкой жизни. Боль можно переплавлять во что-то – через творчество, спорт, или давать пути выхода. А так боль просто сидит в окопе и ждет, когда можно нанести новый удар исподтишка.

На чем я остановилось? Опять унесло. Что муж ушел? Нет, Света, тогда он еще не уходил, он, скорее, хотел проучить меня. И у него получилось. Вы, как женщина, должны меня понять, я не могла позволить остаться без сына, мужа, с клеймом «разведенка», да еще и по причине алкоголизма. Меня бы выкинули из школы, узнав, почему ребенок не будет жить с матерью после развода. Я рисковала всем, поэтому бросила все силы на борьбу с нездоровой привычкой. Тогда еще были силы для борьбы.