Текст книги "После катастрофы"

Но вместо этого наблюдаем подробно изложенную в книге «Левит» ту же самую скотобойню звероподобных богов. И это понятно, поскольку только самих себя египтяне считали богоизбранным народом, а всех остальных – «сынами дьявола» и соответственно с оными поступали. Достаточно указать на повеление повитухам предавать смерти всех новорожденных младенцев мужского пола, чтобы понять, кто и от имени какого Бога отдавал приказания по поводу тех же самых мадианитян, а также по поводу отношения ко всем остальным народам, например, во второй книге Ездры:

«Земля, в которую вы входите, чтобы наследовать ее, осквернена сквернами иноплеменных земли, и они наполнили ее нечистотами своими. И теперь не отдавайте дочерей ваших в замужество за сыновей их, и их дочерей не берите за сыновей ваших, и не ищите мира с ними во все времена, чтобы укрепиться вам и вкушать блага сей земли и оставить ее в наследие детям вашим навек».

А что общего между Нагорной проповедью и заповедью о любви к ближнему с такими, например, выдержками из этого самого завета, высказанными в виде грозного повеления от имени того же самого Бога, Который не только является Сыну Человеческому Отцом, но с Ним одно? Помните? «Кто видел Меня, тот видел Отца. Отец во Мне, и я в Нём».

Однако в противовес этому от лица якобы того же самого Бога говорится буквально следующее во Второзаконии, например:

«Не отдавай в рост брату твоему ни серебра, ни хлеба, ни чего-либо другого, что возможно отдавать в рост…» И это справедливо, ибо и Сыном Человеческим заповедано просящему дать, не надеясь получить назад, не говоря уже об одной из двух рубашек. Всё это так, да в том и беда, что это всего лишь начало повеления, далее следует: «…иноземцу отдавай в рост, чтобы Господь Бог твой благословил тебя во всем, что делается руками твоими, на земле, в которую ты идешь, чтобы овладеть ею». И тогда «будешь господствовать над многими народами, а они над тобою не будут господствовать», «а в городах сих народов, которых Господь Бог твой дает тебе во владение, не оставляй в живых ни одной души…»

А! Как вам? И это ещё не всё!

Великий Исаия от имени того же Господа Бога к этому добавляет буквально следующее:

«Тогда сыновья иноземцев будут строить стены твои и цари их – служить тебе; ибо во гневе Моем Я поражал тебя, но в благоволении Моем буду милостив к тебе. И будут всегда отверзты врата твои, не будут затворяться ни днем, ни ночью, чтобы приносимы были к тебе достояние народов и приводимы были цари их. Ибо народ и царства, которые не захотят служить тебе, – погибнут, и такие народы совершенно истребятся»…

Но ведь и это ещё не всё!

За неисполнение вышеизложенных повелений следует длинная череда проклятий и угроз, от которых идёт мороз по коже:

«Проклят ты будешь в городе и проклят ты будешь на поле. Прокляты будут житницы твои и кладовые твои. Проклят будет плод чрева твоего и плод земли твоей, плод твоих волов и плод овец твоих. Проклят ты будешь при входе твоем и проклят при выходе твоем. Пошлёт Господь на тебя проклятие, смятение и несчастие во всяком деле рук твоих, какое ни станешь ты делать, доколе не будешь истреблен, – и ты скоро погибнешь за злые дела твои, за то, что ты оставил Меня. Пошлёт Господь на тебя моровую язву, доколе не истребит Он тебя с земли, в которую ты идёшь, чтобы владеть ею. Поразит тебя Господь чахлостью, горячкою, лихорадкою, воспалением, засухою, палящим ветром и ржавчиною, и они будут преследовать тебя, доколе не погибнешь. И небеса твои, которые над тобою, сделаются медью, и земля под тобою железом; вместо дождя Господь даст земле твоей пыль, и прах с неба будет падать, падать на тебя, доколе не погубит тебя и доколе будешь истреблен…

Поразит тебя Господь проказою Египетскою, почечуем, коростою и чесоткою, от которых ты не возможешь исцелиться…»

И это всего лишь начало, чем дальше, тем страшнее, но и того, что привёл, на мой взгляд, вполне достаточно, чтобы понять, кто есть кто. И тут уже никакие толкования не помогут. Как говорится, сказано в лоб.

Ну а затем…

Впрочем, это разговор длинный, а час уже поздний, и мне пора.

* * *

Надо ли говорить, с каким нетерпением я ждал следующей встречи? Судя по всему, он не торопился, очевидно, давая мне время на усвоение. Но что я мог усвоить, когда всё, сказанное им, просто не укладывалось в голове?

Приближался День Победы. До сорок восьмого года этот день считался выходным, но затем был отменён указом Президиума Верховного Совета (то есть лично товарищем Сталиным). Однако народ, а тем более фронтовики такую знаменательную дату обойти вниманием не могли, и во многих домах или прямо во дворах в этот день устраивали застолья, а ко мне после работы нагрянул с четвёркой водки брат. На этот раз он выглядел молодцом. Чистенький, ухоженный, тщательно выбритый, с молодым блеском в глазах. Хозяйка, у которой погиб на фронте муж, выставила на закуску жареную картошку, достала из погреба миску квашеной капусты, мочёных яблок, пригубила с нами стопку и, посидев немного, убралась к себе. А мы, как в ту памятную новогоднюю ночь, несмотря на то что обоим завтра надо было идти на работу, просидели до утра и всё не могли наговориться.

Сердце подсказывало мне, что он придёт в субботу. И точно, в седьмом часу вечера, накануне воскресенья, которое в тот год выпало на тринадцатое число, в прежнем одеянии и с тою же тростью он появился на пороге. На этот раз он принёс с собой авоську, в которой вместе с книгой, как выяснилось потом, дореволюционного издания, оказался небольшой кулёк с настоящим чаем, колотый сахар и краюха белого хлеба.

Моей хозяйке незваный гость не понравился с первого раза. И, сколько бы она ни старалась казаться учтивой, своего неприязненного отношения к нему скрыть не могла. Он это заметил, и даже, когда мы остались одни, кивнув на закрытую дверь, спросил:

– Прошу прощения, не напишет куда следует? Нет? Ну и прекрасно. А что до симпатий, так это, как говорится, дело добровольное… Ну что, может, как в прошлый раз, для начала чайку?

И я опять организовал чай, не забыв нарезать принесённый им белый хлеб. Он с удовольствием съел целый кусок, выпил чай и, потерев сухие ладони, взял в руки принесённую книгу с множеством закладок из нарезанной полосками машинописной бумаги.

– Надеюсь, вы понимаете, после всего в прошлый раз изложенного было бы, по меньшей мере, наивным полагать, что они могли отпустить учение Сына Человеческого в свободное плавание и не попытались вклиниться в то, что опять-таки началось с самых низов и однажды уже было использовано ими в своих подлых целях. Разумеется, мне приходилось слышать и об инквизиции, и о молоте ведьм, и о том, что от имени Сына Человеческого творилось в Византии, да и в самой России, но всё это было цветочками по сравнению с тем, что узнал, когда в моих руках оказалась эта книга.

И скажу сразу: главное в ней вовсе не то, что и кто и в каком веке всё это от имени Сына Человеческого чинил, а – методы, до удивления похожие на те, что были опробованы на «избранном (не знаю только, кем и для какой цели) народе».

И началось, как это ни странно, со здравого смысла, голос которого прозвучал на всю Европу в XI веке из книги одного известного немецкого богослова, который, терзаемый противоречиями, в молодом возрасте затворился в монастыре. Но пребывание в обители не принесло ему покоя. Он сомневается в себе, сомневается в подлинности Писания и даже в бытии Божием. И это всего лишь начало.

В том же веке Европа услышала более веский аргумент того же здравого смысла:

«Если мой разум, подобие Божие во мне, приходит в непримиримое столкновение с авторитетами, то я согласен лучше погибнуть, чем подчинить свой разум простому указанию на авторитеты».

За этими рассуждениями последовал ряд других, более решительных и дерзких. Вкушавшая до тех пор невозмутимый покой Европа встречается с различными формами критики, доходящей в своих крайностях до отрицания Откровения и даже бытия Божия.

Это было время возникновения городов, крестовых походов, интеллектуального и торгового сближения Запада и Востока. Крестьяне толпами покидали деревни. Рыцари возвращались из Святой Земли с полной раздумий душой. Купцы переставали видеть в иноземных коллегах «поганых». Объективная реальность ставила массу вопросов относительно веры. От священников народ не получал ответов на волнующие вопросы. У большинства из них едва хватало ума править требы. К тому же довольно часто их нравы находились в вопиющем противоречии с проповедуемым учением.

Глядя на всё это, светское общество заметно уходило из-под влияния церкви. Разумеется, последняя не могла остаться к этому равнодушной.

И с XI века по всей Европе запылали костры.

Руководили процессами наделённые неограниченными полномочиями от папского престола инквизиторы.

По прибытии в терзаемую «злыми еретиками» область такой уполномоченный господин собирал народ на проповедь, присутствие на которой сулило сорокадневное отпущение грехов. На проповеди всем духовным и светским лицам повелевалось в недельный срок указать на подозреваемых в отступлении от веры. Муж обязан был доносить на жену, жена – на мужа, родители – на детей, дети – на родителей. Имена доносителей держались в секрете, наградой за донос служила трехгодовая индульгенция. За укрывательство грозило отлучение от церкви – наказание, которое влекло за собой участь тех же еретиков. И доносы не заставили себя ждать. По их рассмотрению, судя по обстоятельствам, касательно одних наряжалось следствие, по другим тут же привлекали к ответу.

Подозреваемых брали под стражу, в качестве обвинения предъявляли выдержки из доносов и предлагали дать объяснения по существу. Если объяснения казались недостаточными, прибегали к длительному тюремному заключению в цепях, изнурению голодом, жаждой, бессонницей и наконец – к пыткам.

Пытали до тех пор, пока не получали достоверные показания в том, например, что на своих шабашах «еретики» целовали в одних случаях в зад своё божество, принимавшее вид огромного чёрного кота с поднятым хвостом, в других – мерзкую пасть огромной жабы. Иные утверждали, что на этих сборищах пожирали живых младенцев. Для полётов на шабаши использовали смазанные вытопленным из выкопанных из могил детей салом кадушки, телеги, козлы, камни, мётлы, плащи…

В трубу, рассуждали ведущие умы того времени, взрослому человеку пролезть действительно невозможно, и приходили к заключению, что происходило это в результате того, что дьявол с неуловимой для глаз быстротой раздвигал и сдвигал кирпичи. По поводу холода от скорости и высоты полёта приходили к выводу, что тот же дьявол каким-то способом ухитрялся ограждать свою преданную челядь от пронизывающего насквозь ветра. Дабы не навернуться с высоты, во время полёта строго-настрого запрещалось поминать имя Божие и осенять себя крестным знамением.

Отречение от Сына Человеческого, Девы Марии, таинств и самой веры было непременным условием участия в шабашах.

Особыми заслугами перед дьяволом считались жертвоприношения младенцев, и в первую очередь – не успевших получить крещение, поскольку, писали по этому поводу передовые мужи, всякая не омытая крещением от первородного греха душа становилась достоянием ада. Между тем, рассуждали они далее, светопреставление может наступить не ранее достижения предустановленного Богом числа спасённых. Таким образом, гибель некрещеных младенцев отодвигала срок, когда злодеям пришлось бы предстать перед Страшным судом.

По поводу «достоверных» (в кавычках, разумеется) показаний подсудимых, скидывающихся кошками, свиньями, волками и другими зверями и животными, прибегали к следующим заключениям. В образе адской кошки, например, писали просвещённые мужи, бродит воображение ведьмы, сама же она в это время спит, а злодеяния совершает дьявол. В том случае, когда нанесенная кошке рана оказывалась на теле ведьмы, считалось, что в ту минуту, когда ей это снилось, дьявол наносил ей удар. При этом ранение служило неопровержимым доказательством преступления. И хотя совершаемое оборотнями вменялось в вину дьяволу, вместо него на костёр отправляли ведьму.

Для утверждения веры папы именем своего апостольского авторитета строжайше повелевали, чтобы их посланникам не смели чинить помех. И не чинили. И так до начала реформации, когда дело ревностных католиков с неменьшим усердием продолжили боголюбивые протестанты. Цитирую:

«Горе мягкосердечным судьям, которые не душат страшных зверей, волшебников, попадающих им в руки, – вопили в Женеве кальвинисты. – Нерадивостью своей свидетельствуют они, сколь мало помышляют они о Боге, своем Владыке. Явно они брезгуют Его честью, потакая отрекшимся от Него, заклятым Его врагам».

«Все добрые христиане, – вторили им в Тюрингии лютеране, – должны ратовать за то, чтобы на лице земли от ведьм не осталось и следа. Жалости никто тут не должен ведать. Муж не должен просить за жену, дитя не должно молить за отца с матерью. Все должны ратовать, чтобы отступницы от Бога были наказаны, как повелел сам Бог».

«Есть такие ледяные христиане, недостойные своего имени, – гремел в Мюнхене придворный иезуит, – которые руками и ногами противятся конечному истреблению ведовского отродья, дабы при этом, как они говорят, не пострадали невинные. Проклятие этим врагам Божеской чести! Разве в законе Божием не сказано совершенно ясно: чародеев не оставляй в живых! По Божию велению взываю я столь громогласно, сколько во мне есть силы, к епископам, князьям и королям: Ведьм не оставляйте в живых! Огнем и мечом надобно истреблять эту чуму человеческого рода!»

«Я невинна, Господи Иисусе, не оставь меня, помоги мне в моих мучениях! Господин судья, об одном вас молю, осудите меня невинной! О Боже, я этого не делала; если бы я это делала, я бы охотно созналась! Осудите меня невинной! Я охотно умру!»

Такими душераздирающими воплями оглашались застенки. Но для суда все это было очередными кознями дьявола, над которыми следовало восторжествовать искусным ведением допроса во время пытки. Присутствие дьявола при этом считалось непременно обязательным. Если обвиняемая от нестерпимых мук дико вращала глазами, для судей это было знаком того, что она ищет дьявола. Если смотрела в одну точку, значит, видела его. Если находила силы переносить истязания, это означало, что дьявол ей помогает, и надо только усилить пытку. Если же не выдерживала и испускала дух, это означало, что дьявол умертвил её, дабы она не открыла какой-нибудь страшной тайны. И так рассуждали образованнейшие люди своего времени! Но были и сочувствующие жертвам «Божественного правосудия».

«В юности моей, – пишет один из очевидцев, – мне приходилось присутствовать при этих допросах. Что это за ужас! Дорогие братья во Христе, я видел, как палачи приводили красоту человеческого тела в такой позорный вид, что, пожалуй, сам дьявол позавидовал бы такому искусству. Я видел, как палачи мозжат стройное человеческое тело, как расшатывают его во всех суставах, как заставляют глаза вылезать из орбит, вывертывают стопы из голеней, плечи из лопаток, как вздувают жилы, как вздергивают людей на воздух и с размаху бьют об пол, как свертывают несчастных кольцом, скрючивая в три погибели. Я видел, как палачи работали плетьми, как секли розгами, дробили кости тисками, навешивали на ноги гири, кололи иглами, перекручивали веревками, жгли серой, поливали маслом, палили факелами. Я был свидетелем, как мучили старух, у которых разума не больше, чем у малых детей, и как они показывали такие сумасшедшие вещи, которые даже в горячечном бреду не могли бы прийти в голову. И за всё это они шли на смерть».

А вот образец одного из «чистосердечных признаний» ведьмы:

«Я с незапамятного времени сделалась ведьмой. Я извела четыре сотни детей, в том числе троих собственных. Все они были затем вырыты мною из могил, сварены, частью съедены, а частью пущены на мази и другие волшебные снадобья. Косточки ног пошли на дудки. У родного сына я извела жену и двоих детей; обоих своих мужей я много лет травила и наконец извела до смерти. С чертом распутничала бесконечно раз. За 40 лет я навела бесчисленное множество бурь. Пять раз в году бывала на шабашах, куда собирались до двух с половиною тысяч бедных, богатых, молодых и старых, кое-кто и знатного рода».

Разумеется, суд не мог не поинтересоваться, кого именно ведьма встречала на шабашах, и настойчиво допытывался об этом, в результате чего следом за «матерью ведьм» сжигали множество других женщин. Из страха взять перед смертью на душу тяжкий грех многие «ведьмы» отговаривались тем, что на шабаше все ходят в масках, или что там не было никого из знакомых, или же называли имена давно умерших. Но для суда всё это было «хорошо известной дьявольской уловкой», и пытка наконец сламывала «сатанинское упорство». Другие подсудимые сами охотно шли навстречу суду. И тогда разворачивались групповые процессы. О количестве жертв можно сказать только одно: оно во много раз превосходило эпидемию чумы и приобретало характер общественной катастрофы, опустошающей целые территории.

«Небесной карой», как известно, служил костер. Однако и тут были свои степени. Признавшаяся сразу, не взявшая назад своих показаний и выразившая раскаяние ведьма получала в виде снисхождения Причастие и смягчение казни: вместо того чтобы жарить ее на медленном огне, палач отрубал ей голову или душил, а бездыханный труп предавал огню. Упорное запирательство и нераскаянность наказывались сожжением заживо. Впрочем, в большинстве судов брал верх обычай только особо ужасных преступниц отправлять на костер живыми. Мотивы такой судебной практики излагались следующим образом: «Христиански кроткие и боголюбивые власти предержащие приняли во внимание, что если всех чародеек жечь живыми, то многие из них от ожесточения или малодушия могут впадать в великий грех отчаяния и вместе с тем (чего избави Боже!) переселяться из одного огня в другой».

Один из очевидцев таким образом описывает зрелище, которое представляла из себя городская площадь во время казни:

«Толпа стоит и смотрит, как на телеге живодера везут ведьм и колдунов на место казни; все члены у них истерзаны от пыток, груди висят в клочьях; у одной переломаны руки, у другой голени перебиты, как у разбойников на кресте; они не могут ни стоять, ни идти, так как ноги их размозжены тисками. Палачи привязывают их к столбам, обложенным дровами. Они жалостно стонут и воют от болей. Одна громким голосом вопиет к Богу и Божьей справедливости, другая, напротив, призывает дьявола и перед лицом смерти клянется и богохульствует. А толпа, где собрались и важные особы, и беднота, и молодежь, и старики, глядит на всё это, нередко насмехаясь и осыпая руганью несчастных».

И это творилось во всех христианских государствах. Несчастных одинаково отправляли на костер и трибуналы испанской и итальянской инквизиции, и коронные суды Германии, и присяжные, судившие подобные дела в Шотландии или Англии.

Не обошла эта зараза и Византию, только в отличие от обезумевшей Европы еретикам «всего лишь» (в кавычках, разумеется) отрезали языки, уши, носы, отрубали руки и показательно секли до полусмерти на площадях. И хотя Россия не знала в таком масштабе преследования еретиков, однако без этого не обошлось. Специально составил для себя на этот счёт памятку.

И, вынув из книги сложенный вдвое лист, он развернул его и стал читать:

– «В «Уставе князя Владимира о церковных судах» ведовство, чародейство и волхвование было отнесено к разряду дел, которыми занималась исключительно церковь. И в 1024 году в суздальской земле за постигший землю неурожай были сожжены первые волхвы с «лихими бабами». В 1227 году по настоянию архиепископа новгородского после допроса и пытки сожгли ещё четырех таких «волшебников».

Затем по образцу католической церкви были разработаны собственные методы распознавания ведьм и чародеев при помощи огня, воды, взвешивания и протыкания бородавок. Сначала колдунами признавались те, кто не тонул. Однако, убедившись, что большинство не умеет плавать, виновными стали считать тех, кто сразу шёл ко дну. Для распознавания на головы подозреваемым капали ледяную воду. Как и на Западе, главными жертвами были женщины. Их обвиняли в том, что они являются причиной неурожаев.

Так, в 1411 году в Пскове сожгли двенадцать «вещих женок», а в 1444 году в Можайске принародно сожгли боярина Андрея Дмитровича с женой. При Иване Грозном Сильвестра с Адашевым сослали в монастырь за то, что «извели» царицу Анастасию Романовну.

В 1591 году в Астрахани при большом стечении народа сожгли очередных колдунов, «испортивших» крымского царевича Мурата Гирея.

В 1606 году в Перми за то же самое отправили на костер ещё несколько человек.

В 1630 году по делу одной «бабы-ворожейки» было привлечено 36 человек.

По делу Тимошки Афанасьева в 1647 году осудили 47 «виновных». В том же году за чародейство сослали в Кирилло-Белозерский монастырь крестьянина Михаила Иванова за то, что «наговорами» испортил невесту царя Евфимию Всеволжскую.

В 1648 году вместе с Первушкой Петровым «пытали» истину у 98 «чародеев». В том же году за Аленкой Дарьицей за то же «беззаконие» последовали 142 жертвы.

В 1649 году в чародействе обвинили женку Анюту и какого-то мордвина. Их трижды пытали и палили огнем до тех пор, пока не сломали рёбра и не сожгли ноги, после чего бросили в тюрьму и уморили голодом. С Анюткой Ивановой в том же году осудили 402 жертвы.

В 1653 году был издан специальный указ, повелевавший виновных в волхвовании и колдовстве лиц «аки врагов Божьих жечь в срубах». За «волховство и чернокнижество мужиков жгли живыми, а женщинам отсекали головы».

По делу Умая Шамардина в 1664 году были преданы огню 1452 жертвы.

После подавления крестьянского восстания под предводительством Степана Разина по розыску новгородского митрополита в городе Темникове была схвачена за участие в восстании крестьянка Выездной слободы Арзамаса старица Алёна. Митрополичий духовный приказ обвинил Алёну в колдовстве и подверг пыткам. По окончании церковного суда «ведьму» выдали усмирителю крестьянского восстания князю Ю. А. Долгорукому, после чего она была сожжена в срубе.

В 1672 году в Астрахани при большом стечении народа сожгли Корнилу Семенова, у которого были найдены заговоры.

В 1674 году в Тотьме обвинили в «порче» и сожгли женку Федосью.

В 1676 году в Сокольском в срубе сожгли пушкаря Панко Ломоносова с женой Аноской вместе с кореньями и травами, которыми те лечили больных.

Процессы продолжились и при Петре I, причем для борьбы с колдовством привлекался уже весь полицейский аппарат.

В 1699 году в Преображенском приказе велось следствие по обвинению в колдовстве аптекарского ученика Маркова. Здесь же пытали крестьянина Бложонка за его сношение с нечистой силой.

В 1714 году в городе Лубны (Украина) собирались сжечь за чародейство одну бабу. Об этом узнал автор «Истории российской» Татищев, случайно оказавшийся там проездом из Германии. Поговорив с обвиняемой, Татищев убедился в ее невиновности и добился отмены приговора. Женщину все же отправили на пожизненное «смирение» в монастырь. Петровские воинские артикулы 1716 года за колдовство назначали тяжкое наказание. Сожжению на костре подвергались «чернокнижники, ружья-заговорители, суеверные и богохульные чародеи», которые «с дьяволом обязательство имеют и сношения с адом».

Обвинения в чародействе обычно начинались по инициативе духовных властей и разбирались предварительно в церковном суде. Затем следственные материалы передавались мирскому суду, который приговаривал обвиняемых к тяжким наказаниям.

Так, в 1720 году на Волыни в чародействе обвинили крестьянку Проську Каплунку. Её посадили в яму, засыпали землей до плеч, сверху набросали хворосту и зажгли. После сожжения место казни привалили большим камнем.

Активную роль священства в организации и ведении ведовских процессов отмечает царский указ от 25 мая 1731 года. По этому указу епархиальные архиереи должны были наблюдать, чтобы борьба с чародейством велась без всякого снисхождения. Указ напоминал, что за волшебство назначается смертная казнь сожжением. Сожжению подвергали и тех, кто, не «боясь гнева Божьего», прибегал к колдунам и «знахарям» за помощью. Перед сожжением секли кнутом.

В 1734 году был схвачен и подвергнут пыткам крестьянин Зворыкин. Его обвинили в том, что он отрекся от Бога и дал бесам «рукописание».

В юго-западных губерниях ведовские процессы вели, руководствуясь кодексом магдебургского права, которым пользовалась католическая инквизиция. По этому кодексу за чернокнижничество и колдовство полагались пытки и смертная казнь через сожжение. В соответствии с этими законами помещик Лука Малинский представил в 1730 году в суд города Кременца свою крепостную Мотруну Перистую, обвинив в том, что она знается с дьяволом и занимается чародейством. Мотруну подвергли трехкратной пытке, растягивая члены блоками и веревками, и три раза прижигали особо чувствительные места раскаленным железом. Несчастная, не выдержав пыток, призналась в том, чего от неё требовали. После такого «чистосердечного признания» ее, разумеется, сожгли. Для обвинения в сношениях с дьяволом возраст не имел значения, привлекали и старых, и молодых.

В 1737 году двенадцатилетнюю дворовую Ирину Иванову заподозрили в сношениях с дьяволом. Ее обвинили в том, что в «ее утробе было дьявольское наваждение, говорившее человеческим языком». Несчастную девочку заключили в Томский монастырь, били кнутом и, вырезав ноздри, сослали в далекий охотский острог под надзор местного духовенства. В Рождественском монастыре на Енисее томились в суровом заключении люди, обвиненные в сношениях с нечистой силой. Около монастырской тюрьмы был особый двор для казней. На этом дворе за связь с дьяволом сожгли несколько человек. В темной «каюте» якутского монастыря сидел на цепи Максим Малыгин за «тайное и богомерзкое общение с нечистой силой». Монастырские надзиратели лишили заключенного воды, поскольку считали, что при помощи дьявола он может уйти в воду, несмотря на тяжёлые цепи и охрану.

В 1738 году во время свирепствовавшей в Подолии моровой язвы жители села Гуманец по совету священника устроили крестный ход по полям, затем схватили крестьянина Михаила Матюковского и, обвинив в чародействе, сожгли. При этом присутствовал совершавший молебен священник. «Мое дело заботиться о душе, а о теле – ваше, жгите скорее», – заявил он.

В 1758 году управляющий крупным имением, принадлежавшим графу Тышкевичу, докладывал своему помещику, что им сожжено шесть «чаровниц».

В местечке Ярмолицах Подольской губернии в 1770 году сожгли местного лекаря-крестьянина Иосифа Маропита, предварительно обмакнув в бочку с растопленной смолой.

В декабре 1879 года в деревне Врачево Новгородской губернии сожгли крестьянку Аграфену Игнатьевну за «колдовство».

А летом 1885 года в деревне Пересадовке Херсонской губернии такую же расправу учинили с тремя крестьянками, обвиненными в наступлении засухи»…

А! Чуете, откуда ветер? – И он потряс в воздухе листком, а затем, сложив его вдвое, сунул в книжку. – Но куда больший урон государству нанёс церковный раскол, породивший множество изуверских сект, в которых ревностные христиане целыми семьями и даже сёлами морили и сжигали себя сами. Не обошла эта зараза и монастыри. Я уже молчу о монастырских тюрьмах, о всех этих каменных мешках, в которых посредством стояния, поскольку ни присесть, ни прилечь было невозможно, это медное войско вокруг Сына Человеческого преподавало уроки смирения уклоняющимся от истинного пути. Судили, наверное, и за дело. Но уже само слово судить, согласитесь, какое отношение имеет к Сыну Человеческому? Кого и когда Он хотя бы раз осудил? А вот медное войско… О, это медное войско, эти медные лбы!.. И не было бы тому конца, кабы замордованный отеческой заботой народ не потащил их самих в тюрьмы…

А что в среде самого монашества творилось?

Прочитал я тут несколько современных жизнеописаний. И во всех прослеживается одна и та же канва, что якобы это вовсе не они, эти медные лбы, а Бог (а с Него, как и с земли, какой спрос?) при помощи их мудрого руководства издевался над каждым, кто ради спасения души сворачивал с широкого пути погибели на устраиваемый их руками (с попущения Божия, само собой) тернистый путь. И если не выдерживал (промыслительно опять-таки) устроенной ими тяжести пути и умирал, считалось, что его «прибрал Бог» (иголки же под ногти ему никто не загонял). Если же выживал да ещё начинал творить чудеса и обнаруживать признаки прозорливости, тут уже (с попущения Божия, разумеется) на него наваливались всей гурьбой, дабы он (цитирую) «своей лицемерной праведностью не вводил в заблуждение народ». И так до тех пор, пока его «не прибирал Бог» (иголки опять же под ногти ему никто не загонял). Ну а потом, лет через тридцать или пятьдесят, если правда всё-таки вылезала наружу, с напускной скорбью говорили: «Если бы мы жили во времена отцов наших, убивших пророков, никогда бы не поступили так, как они», – и приступали к воздвижению очередных гробниц…

Примерно то же самое и в других религиях. Разделили, стравили и на чужой беде наживаются.

Ну а потом то же самое началось уже под знаменем марксизма, в чём мы с вами на собственной шкуре убедились, а вот о том, что день грядущий нам готовит, поговорим в следующий раз…

* * *

Но он больше не появился.

Первое время я не мог понять, почему он со мной, хотя и бывшим, но всё-таки членом ВКП (б), решил заговорить на такую тему? О том, что его побудил к этому мой роман, вначале не подумал и вспомнил только месяц спустя, когда, в очередной раз заглянув в библиотеку, совершенно случайно обнаружил его на одной из полок. В первую минуту я был сильно удивлён, поскольку прекрасно помню, что раньше его на этой полке не было, и когда спросил библиотекаршу, она сказала, что три недели назад его вместе с другими книгами принесла какая-то пожилая женщина, сказав, что всё это осталось у неё от одинокого постояльца, которого она недавно похоронила. Разумеется, я попросил адрес женщины, но получил ответ, что предъявить паспорт та категорически отказалась по той причине, что книги-де не её, выложила их на стол из двух больших авосек и тут же ушла.

Я попросил посмотреть список. Он состоял из академического собрания сочинений Пушкина, изданного к юбилейному тридцать седьмому году, из компактного издания Библии на русском языке, той самой книги о молоте ведьм (обе книги, по суровому заверению библиотекарши, тут же были сданы в макулатуру), из девяти современных и классических романов, среди которых оказался мой. В первую очередь я нашёл и перелистал романы, в надежде обнаружить какие-нибудь заметки на полях, но там ничего не оказалось, а вот в моём романе, а затем и в одном из томов собрания сочинений Пушкина кое-что обнаружил. Я тут же взял обе книги и по возвращении домой занялся расшифровкой записей.