Текст книги "После катастрофы"

Глава девятая

Электронный ключ от номера выдавался в одном экземпляре, и, чтобы Евдокимов мог попасть к себе, дочь оставила приоткрытой дверь… Доверчивая душа. Наивная и чистая. От Жени всегда исходило благоухание чистоты. И это несмотря на пережитые ужасы замужества.

Увидев приоткрытую дверь, Евдокимов поначалу испугался. Потихоньку открыл, прислушался. В номере было темно и тихо.

Евдокимов вошёл.

Дочь безмятежно спала. И это было более чем странно, поскольку прямо под номером оказался ночной ресторан и какой-то пьяный мужлан так пронзительно завывал в микрофон, будто его три дня не кормили, и он знал, что и завтра, и послезавтра кормить не будут. Нечего сказать – удружили поселить над ночным рестораном! И до каких пор это пьяное чудовище намерено над ними измываться? Евдокимов глянул на табло сотового телефона – половина второго. Ого! Впрочем, что до шума сну младенца? И, поправив под головой дочери подушку, убрав с лица прядь волос, Евдокимов ушёл в душевую.

Кабина была вровень с полом, стеклянная. Евдокимов долго плескался, смывая пивной пот, которым насквозь пропиталась рубашка.

Постирав её, а также нижнее бельё, он всё это накинул на стеклянное ограждение кабины и, просушив феном волосы, лёг. Оставалось только погрузиться в глубокий сон, как вдруг опять взвыло пьяное чудовище.

Нет, это просто издевательство какое-то, пятизвёздочный отель называется!

Как будто услышав это, певец умолк. И молчал долго. Сначала Евдокимов выжидал: вот сейчас, вот-вот… Но всё было тихо. Евдокимов с облегчением вздохнул и уже начал проваливаться в сладкую истому вожделенного сна, как вдруг опять взорвалось это чудовище. И издевалось над «бедным Йориком» до трёх утра, причём в шесть надо было идти на завтрак, а в восемь начинался конкурс, завтра продолжение, послезавтра, перед гала-концертом, объявление результатов и награждение победителей. И это притом, что по московскому времени всего лишь два часа ночи, и не успевший адаптироваться организм Евдокимова это прекрасно чувствовал, по этой же причине, видимо, он легко просидел с Ли до половины второго ночи, а по московскому – всего до половины десятого вечера.

* * *

К завтраку Евдокимов вышел как варёная курица. И ладно если бы в освежительную прохладу раннего утра, а то наоборот: из прохлады – в баню.

Шведский стол на этот раз устроили в холле, где вчера было открытие конкурса, расставив вокруг круглых столов, покрытых белыми скатертями, зачехлённые кумачом стулья, перед сценой разместили стойки с едой. В отличие от ужина, на завтрак был подан тонко нарезанный из круглых караваев пшеничный хлеб, но, сколько Евдокимов ни смотрел, так и не смог обнаружить сливочного масла. Имелось только клубничное варенье, и многие китайцы намазывали его на хлеб, которым покрывали небольшие пиалы с молоком – в отличие от грандиозных сооружений и посуда, и порции были миниатюрными. При виде молока Евдокимов даже обрадовался. Было оно горячим, но без пенки. Он налил в пиалу, положив сверху четыре склеенных между собой вареньем по два куска хлеба – наконец-то душеньку отведёт! Но молоко оказалось какою-то безвкусной жидкостью, может быть, разведенной соевой мукой или уж очень обезжиренным. Насилу выпил. Затем опять помучился с вермишелью (на этот раз вилку никто не предложил), обглодал какие-то косточки (возможно, утиные), съел пару кусков несладкого арбуза и следом за дочерью поднялся. Женя вообще скушала полкуска хлеба с долькой арбуза.

– С такой пищи немного напоёшь, – заметил Евдокимов.

– Зато мне кажется, я уже похудела.

– А через три дня будешь говорить, дошла.

И тут они нос к носу столкнулись с инструментальным квартетом. Лица у них были сонными, волосы прибраны кое-как, движения вялыми, но от этой домашней растрёпанности на Евдокимова неожиданно пахнуло притягательностью супружеской постели.

Остановились.

– На каком этаже выступаете? – спросила Таня.

Евдокимов ответил:

– На третьем. А вы?

– На первом. Списки уже вывесили. Мы выступаем восемнадцатыми и сорок пятыми. До вечера, видимо, сидеть придётся.

– Сразу по два номера? Говорили же – по одному!

– Китайцы опять всё переиначили. За один день решили прогнать всех. Завтра отдых. Послезавтра перед гала-концертом объявление результатов и награждение.

– Ничего себе новости! Ну что – удачи!

– И вам.

И разошлись. Разговаривая с Таней, Евдокимов специально старался не смотреть на Свету, но именно оттого что не смотрел, то грозовое и влекущее, что началось между ними вчера, лишь усугубилось. Когда симпатизирующие друг другу люди постоянно общаются, как правило, стирается первая острота обоюдного влечения, но если на пути поставить плотину, вряд ли она устоит. Нечто похожее происходило с ними. Чем упорнее они старались не смотреть друг на друга, тем сильнее их друг к другу влекло. А может, это китайский климат, благоприятствующий размножению, на обоих так одурманивающе действовал. Как бы то ни было, а спокойствия в душе Евдокимова после встречи не осталось и следа. И всё вставал перед глазами образ очаровательной синеокой блондинки, на которую вчера с таким откровенным восхищением глазели китайцы.

Евдокимов себя и укорял, и осуждал, но всё напрасно. Да ведь ничего ещё и не произошло, оправдывал он себя, и скорее всего, ничего не будет, и потом, что такого предосудительного в том, что они понравились друг другу? И было лишь одно маленькое «но». И оно уже не первый раз перед ним встало. Вся разница была лишь в том, что тогда, в Питере и в школе, была как бы недостаточно удобная ситуация, теперь более удобного случая, казалось, и придумать было нельзя. И если тех молоденьких девчат влекло к нему обыкновенное любопытство, теперь было совсем иное – перед ним оказалась прекрасно всё понимающая молодая женщина.

Между тем они поднялись с Женей на третий этаж. Их номера оказались 37-м и 51-м.

Но вот чего они никак не ожидали, так это того, что прослушивание сделают закрытым. По этому поводу сразу поползли слухи, что-де китайцы хотят протащить на первые места своих, поскольку жюри состояло из них. Ирина даже сказала: «Всё! Золота не ждите!»

– Именно поэтому ты должна выложиться на полную, – сказал Евдокимов Жене, когда они вошли в номер. – Это хорошо, что выступаешь не с утра, когда ещё не проснулся голос. Ложись и лежи. Внутренне настройся. В том числе и на победу. Нужно как можно больше сохранить сил для выступления.

– Я не могу лежать, я уже сейчас как на взводе.

– А я говорю, лежи. Я буду следить за очередью.

Женя недовольно огрызнулась:

– Лежи, лежи…

И в знак протеста закрылась в душевой.

– Через десять минут приду, и чтобы была в постели! – крикнул ей вслед Евдокимов. – Пойду посмотрю аппаратуру и спрошу, будет ли репетиция.

Но спросить было не у кого, установкой аппаратуры занимались китайцы. И тогда Евдокимов поднялся на пятый этаж, где расположилось руководство.

– Какая репетиция – столько народу! – вытаращила на него бешеные глаза Ирина. – Вы профессионалы или кто?

– А если – «или кто», что тогда?

– Тогда нечего было сюда приезжать!

– Я смотрю, вы с китайцами заодно.

– Мы просто живём рядом, а значит, лучше друг друга понимаем. Для нас, для всей Сибири и Дальнего Востока, вы все там с вашей долбаной политикой хуже китайцев. Благодаря им да японцам мы теперь только и живём, а вы мало того, что отняли у нас всё, все привилегии, все надбавки, но ещё и последней возможности существования пытаетесь лишить.

– Это я пытаюсь лишить?

– И вы в том числе!

– Ну спасибо!

И они «расстались друзьями». Неудивительно, размышлял Евдокимов, что, несмотря на искусственную осветлённость, китайцы не обращали на Ирину внимания. А вчера она даже выдала… Это когда кто-то завёл разговор о китайской семье.

«Обычный день китайской семьи, – рассказывал кто-то. – Муж встаёт раньше, готовит завтрак, отводит или отвозит ребёнка в школу. После работы забирает. Придя домой, готовит обед или ужин».

«А жена?»

«Жена после трудового дня отдыхает».

И тогда эта злыдня выдала:

«О-о, хотя бы на один день стать китайской женой!»

На это Евдокимов не преминул возразить:

«Почему же на один? Это не так уж трудно устроить: в Китае двадцать миллионов свободных мужчин».

Однако с несокрушимым достоинством старшей пионервожатой Ирина тут же поставила его на место:

«Это вам, может быть, нетрудно, а я сюда приехала не за этим!»

К тому же она его наконец узнала. За завтраком поинтересовалась:

«Всё смотрю на вас и не могу вспомнить, где я вас видела. Евдокимов… Евдокимов… Уж не тот ли вы самый Евдокимов?..» И когда вместо него дочь подтвердила, с намёком на что-то заявила: «А! Ну тогда понятно…» И Евдокимов так и не понял, что именно. Понятно, что он владеет академическим вокалом или что смог предоставить возможность дочери принять участие в таком солидном конкурсе? Для простого смертного действительно деньги немалые, в общей сложности понадобилось почти сто тысяч. Но какою ценою достались ему эти сто, она же не знает! Короче, поехали они чуть ли не на последние шиши. И на тебе! И тогда Евдокимов решил при удобном случае с Ириной по этому поводу объясниться, чтобы их пребывание не превратилось в подобие гражданской войны.

Когда вернулся, дочь занималась причёской. На его кровати лежали юбка от красного сарафана, блузка, жилет и широкий пояс, рядом с кроватью стояли сапоги.

– Я прикинул. Первое выступление примерно в половине десятого, второе сразу после обеда, часа в два. А что у тебя щёки красные? Пела?

– Да это от волнения. У меня и по груди, и по шее пятна пошли, вот посмотри. Я, когда волнуюсь, всегда покрываюсь пятнами. Связки только немного погрела – и все.

– Накапать валерьянки?

– Лучше таблетку приму. Выпила – и всё до лампочки.

– Не вздумай. Лучше валерьянки. Наличие волнения необходимо. Оно придаёт исполнению особенный шарм.

Камера уже была приготовлена. Фонограммы были с собой. И тут опять выяснилось, что дочь приготовила пресловутую «Сказку».

– Только попробуй!

– Мне сейчас лучше ничего не говорить! Потом можешь меня хоть помоями облить, а сейчас не говори ничего! Я уже настроилась – «Коня» и «Сказку».

– Тогда наоборот. Сначала медленную, потом быструю. Отработанный приём.

Женя подумала и согласилась.

Сказать, что Евдокимов волновался, значит, ничего не сказать. Он поднимался на лифте наверх, подходил к истомившейся от жары и ожидания толпе, спрашивал, какой номер ушёл, прикидывал в уме и возвращался назад. Дочь всякий раз встречала его испуганным взглядом, Евдокимов отвечал, ещё только двадцатый, стало быть, минут сорок ещё, и тогда дочь оставалась в постели. Но когда пришёл в очередной раз, она была уже в полном облачении.

– Ещё минут двадцать.

– Я уже не могу, я лучше туда пойду.

– В сарафане? Ты же спаришься!

– Но я не могу тут больше сидеть!

И тогда они пошли. Он с установленной на штатив камерой на плече.

Выступившие на вопрос «ну как» глядели отсутствующим взглядом и пожимали плечами. И это ещё больше придавало волнения. Стоявшая у двери на страже китайская девица не позволяла приоткрывать дверь, чтобы хотя бы краем уха послушать, а звукоизоляция оказалась на высоте, слышно было только содрогание от низких звуков и отдалённый бой ударника.

Наконец запустили их с Женей. Пускали по двое, по трое. Евдокимов тут же сориентировался, где лучше встать с камерой.

Чего он никак не ожидал, «Сказка» даже его задела. Задела той абсолютно точно переданной жутью, с которой подобно древней ведунье Женя ворожила над книгой судьбы. И всё остальное исполнила без единой запинки. Жюри смотрело не отрываясь. Особенно, когда подняв над головой раскрытую книгу, Женя медленно её закрыла, а затем опустила вниз.

– Ну как? – спросили их, когда они вышли.

– Не знаю… Хотя… в какую-то минуту мне показалось, что жюри стало моим зрителем.

Они уже собирались уйти, когда вышедшая из двери Ирина сказала:

– Женя, если желаешь, через двадцать минут можешь исполнить второй номер.

– А может, так и лучше, а то перегоришь, – сказал Евдокимов.

И они дали согласие, сказав, что сейчас переоденутся и придут.

Второй костюм состоял из всего ослепительно белого – комбинезона, сапог, длинных перчаток, расшитой золотом накидки.

Когда Женя появилась в нём наверху, все ахнули. Обратило внимание и жюри. И сидевший с правого края китаец что-то спросил у стоящей рядом с ним со списком и микрофоном в руках Эли. Эля утвердительно кивнула.

Выступление прошло на одном дыхании и гармонично завершилось торжественным аккордом.

Аплодировать было некому. На этот раз следом за ними вышла Эля и протянула Евдокимову визитку.

– Эта исвесный вы Китаи паратюсар, каторый работает са Расией.

Визитка была с одной стороны – на китайском, с другой – на русском. Евдокимов сразу всё понял и, достав из кармана свою визитку, попросил Элю передать продюсеру.

Когда оказались в номере, Женя заявила:

– Хочу выпить.

– Давай повременим до объявления результатов.

Но она упрямо повторила:

– А я хочу!

Пришлось открывать бутылку коньяка и разливать по чайным чашкам. Выпили, зажевав шоколадными конфетами, которые по приезде засунули в холодильник. Кстати, конфет, вообще сладостей за китайским «шведским столом» не было тоже.

– Как думаешь, что мне дадут?

– Десять лет без права переписки.

– Нет, правда.

– Ты же слышала: золото возьмут китайцы. Они, кстати, и на Олимпиаде почти всё золото забрали. И вообще, всё. Говорят, куда не сунутся с бизнесом, в любом конце планеты одни китайцы сидят.

– Почему?

– На международном сельскохозяйственном форуме делятся опытом. Наши говорят, у нашей картошки такой-то инкубационный период, американцы, а у нашей такой-то. Доходит очередь до китайцев. Они уверяют, что сегодня сажают, а завтра копают. Это что, спрашивают, за сорт такой? А они: «Отинь кусить хотица». Так вот поэтому.

До обеда оставалось совсем немного. Кроме кудрявого супа, который китайцы пили прямо из пиал, поскольку ложек тоже не было, да игрушечных шашлыков, он ничем не отличался от вчерашнего. Они с Женей вяло поклевали и убрались отдыхать. И, неожиданно уснув, проспали до вечера. Вернее узнали, что уже вечер, то есть что пора идти на ужин, опять же по стуку в дверь.

– Ужинать! – послышался знакомый голос.

Насилу поднялись. Так их обоих даже несмотря на комфортную температуру развезло. Не с коньяка ли?

За ужином узнали, что с утра экскурсия по Пекину, посещение площади Тяньаньмэнь, Императорского дворца, затем обед в каком-нибудь кафе, после обеда желающих могут высадить у рынка, именуемого шопингом, или кто куда хочет, иначе после обеда до вечера свободное время, но вечером и, само собой, сейчас, после ужина, «чтобы все как один были у фонтана, будем знакомиться».

– А что слышно по поводу выступлений?

– Я уже сказала: лауреатов объявят перед гала-концертом. А кто не слышал, ещё раз повторяю: не ждите ничего.

И тут разом заговорили все.

– Совсем ничего?

– Ну как это ничего, надо надеяться.

– Понятно, надежда умирает последней.

– Затасканное изречение.

– Зато верное. Мы, во всяком случае, надеемся.

– И мы.

– Даже свиньи надеются, иначе бы у них пропал аппетит.

– Вы хотите сказать, что у нас из-за отсутствия надежды пропал аппетит?

– Я хочу сказать, что мы всё-таки не свиньи, хотя нас и кормят неизвестно чем.

– А вчера весь вечер во время выступлений эти государственные мужи даже матерились. Разве можно так вести себя в приличном обществе? Раз десять одно и то же нехорошее слово на букву «х» произносили. Скажут и зубы скалят. Они нас что, не уважают?

– А кого они уважают?

– Они нас не съедят?

– Вас не съедят. У вас есть нечего.

– Зато у вас есть чем поживиться.

– Благодарю за комплимент.

* * *

На этот раз не было Ли, зато, когда стемнело, а стемнело, как и в самолёте, мгновенно, словно на всю окрестность накинули плотный душный полог, у фонтана собралась вся делегация.

И начали вечер с представления струнного квартета на площадке между столами за фонтаном. Евдокимов снимал. Из любопытства подошли посмотреть прибывшие утром индусы в длиннополых хитонах, желтолицые, носатые и все, как один, некрасивые.

Благодаря камере, не стесняясь присутствия посторонних, Евдокимов совершенно спокойно мог приблизиться к лицу любого выступающего, чтобы вглядеться в него с более пристальным и беззастенчивым, чем при обычном общении, вниманием. И чем больше вглядывался в Светино лицо, тем больше оно ему нравилось. И до каких пор это будет продолжаться, в очередной раз спросил он себя? Ну, скажите, скажите скорее, люди умные, что пора, мол, и за ум взяться. Как будто он сам этого не знает. И потом, когда попадаешь в шторм, разве вопреки твоему желанию тебя не мотает вместе с кораблём, не уносит внезапно застигнутым вихрем? И вот он спрашивает вас, люди умные, что надо сделать, чтобы не мотало во время шторма и не уносило во время вихря? Совершенно справедливо: дома сидеть. Когда была такая возможность, он так и делал. Три года сидел. Хорошо ему было? Не очень! Но безопасно. Но вот случилось то, что случилось, и как теперь быть?

Иначе говоря, с ним опять «творилось», да ещё с какою-то особенной изощрённостью – и во время выступления квартета, и потом. Как выступали другие, он снимал хладнокровно. Собственно, выступлениями после двух номеров квартета это назвать было нельзя: коротенькие справки, кто откуда прибыл да импровизированные номера продолжительностью не более чем в один куплет. Так же поступила Женя, не забыв упомянуть, хотя её об этом никто не просил, что её «папа когда-то был известным музыкантом». И Евдокимову уже ничего не оставалось, как только выйти и спеть вместе с Женей на два голоса популярную песню из репертуара группы «Любэ»: «Выйду ночью в поле с конем…» Их наградили аплодисментами. И так приветствовали всех.

Затем сдвинули столы, принесли пива и хорошо посидели. При наличии водки посидели бы ещё лучше, но мешать дорогую китайскую водку (10 юаней стограммовый пузырёк) с дешёвым пивом (5 юаней литр) почему-то даже самые выпивучие не захотели. А такие тут же обнаружились – два рановато постаревшие Вити: один из Хабаровска, другой из Иркутска и флегматичный Вася лет сорока из Благовещенска. Приходилось Евдокимову видеть любителей пива, но чтобы без сушёной рыбы, чего в Китае в наличии не имелось, вообще без всякой закуски его можно было столько выпить, ещё не встречал. И это притом, что в отличие от родных широт, как Евдокимов вчера успел заметить, китайское пиво выходило исключительно потом. И потели два Вити и один Вася весьма ощутимо даже для самого слабо развитого обоняния.

Понятно, что не только пили, но и пели, и говорили слова. Говорили, например, о том, что, несмотря на подъёмные, китайцы, будучи теплолюбивым народом, не хотят селиться в северных городах, образовавшихся недавно на российских границах; что многие наши пенсионеры, сдав квартиру, предпочитают жить в приграничном с Владивостоком городе, который буквально за десять лет превратился в мегаполис с десятимиллионным населением, поскольку аренда квартиры (а в Китае всё жильё принадлежит государству и продаётся в аренду на пятьдесят лет), цены на тряпки и продукты питания намного ниже российских. И при этом, в отличие от вечного русского бардака, – железный порядок. Не сказать, чтобы в Китае все были такими уж законопослушными, но железный порядок тем и хорош, что в любую минуту может показать зубы. И хотя, как уверяла Эля, в Китае все взяточники (в России, кстати, то, что она имела в виду, называют калымом), только в Китае показательно расстреливали коррупционеров как из верхних, так и из низших эшелонов власти.

– Расстреливают только тех, у кого не хватает денег откупиться, – пояснил кто-то, на что хабаровский Вася возразил:

– И что? У нас, кроме стрелочников, вообще никого никогда не сажают, хотя только и разговоров, что о борьбе с коррупцией.

И тут опять началось.

– Это о каких стрелочниках вы упомянули? Не об учителях ли, которые нашим замордованным фурсенками детям помогают ЕГЭ сдавать?

– Что верно, то верно: я вон институт с красным дипломом окончила, а чуть голову не сломала над вопросами этого ЕГЭ.

– У многих детей (и писали, и по телевизору показывали) даже нервные срывы на экзаменах были!

– Тоже мне, аттестация знаний – угадал, не угадал! Прямо какая-то карточная игра получается.

– И я, убейте меня, не понимаю, чем это лучше живого общения ученика с экзаменующим учителем, который состояние каждого отдельно взятого ребёнка прекрасно понимает и видит.

– А мне дочь рассказывала, что некоторые из неучей из их класса методом тыка получили высокие баллы, а потом, поступив в вузы, не смогли учиться.

– Если бы только детей! И бизнес, и всё производство налогами задушили!

– А квартплаты! А коммунальные услуги!

– Да вообще цены на всё!

И остановить это было уже невозможно даже критически настроенной к разговорам о политике Ирине. А потому, немного посидев, она поднялась и ушла, а следом за ней и больше половины группы.

Так что вскоре за двумя столиками в довольно тесной компании остались только любители пива, Евдокимов с Женей да струнный квартет. После своего выступления, пока представлялись другие, они успели отнести инструменты и переодеться в лёгкие платья. Несмотря на поздний час, было жарко – градусов тридцать, не меньше. В минуты застольного затишья Евдокимов напряжённо прислушивался, не застрекочет ли хотя бы один кузнечик, как это бывало в тёплые летние ночи в России, даже оглохнуть можно, – нет, ни один не подал голоса. И вывод напрашивался один – съели. Или, может быть, они высохли от жары. Не говоря уже о пении птиц. Ни утром, ни вечером – ни одного звука. Отсутствие птиц могло быть объяснено ещё и борьбой за сохранение урожаев, на что Евдокимов обратил внимание во время перелистывания телевизионных программ, а именно – на широкую рекламу ядохимикатов. Поэтому впечатления, что сидят на природе, не было. Под душным пологом от мух и комаров – да, но никак не на улице, и уж тем более не на свежем воздухе.

И тем не менее сидели. Любителей пива понятно, что заставляло сидеть, а что держало остальных? Что заставляло томиться в этой парилке Евдокимова, уже было сказано выше, то же самое можно было сказать про Свету. Женя могла сидеть не только за компанию, но и как бдительный часовой – после горького опыта замужества кое-чего в жизни она уже понимала. А что заставляло сидеть остальных? Положим, чтобы поддержать компанию. Но не до такого же позднего часа? Вывод напрашивается один – увлекательное кино про любовь, которое не только можно было бесплатно смотреть, но и принять в нём участие. Евдокимов давно заметил, что женщины чутки ко всякому даже самому малейшему проявлению чужой симпатии, и только непонятно, из каких побуждений стараются развитию очередного сюжета всячески способствовать.

И когда тёзки наконец, допив остатки пива, ушли, следом за ними поднялись и Валя с Ксенией. Давно уже погасили свет и практически не о чем было говорить, но они всё равно сидели. Таня, несмотря на обильное потение, рядом с Васей, Женя рядом с отцом, и напротив них Света, с которой Евдокимов не только обменивался взглядом, но уже и думал о том, где бы можно уединиться. Можно было и в холле, и возле пальм, и на кожаном диване в проходе, и в креслах у журнального столика в тупике длинного коридора, даже на улице, и только не в номере, которого просто-напросто не было. А если бы был? О-о, тут его воображению не было удержу, пока наконец он в очередной раз не осадил себя, правда, не до совершенного сожжения увлекательной рукописи, а допуская всё же из чистого любопытства развитие фабулы до «дружеских» рукопожатий и даже самого «мирного» поцелуя.

До каких пор это могло продолжаться, неизвестно, но в самый волнительный момент Женя поднялась и совершенно естественно, по-будничному сказала:

– Ну что, пойдём?

И ему уже ничего не оставалось, как с такою же естественной непринуждённостью поддакнуть:

– Да-да, конечно.

И тут же поймал полный сожаления, немного удивлённый взгляд: «Как, ты уже уходишь? Жаль».

С какою неохотой тащился Евдокимов следом за дочерью, с каким сожалением, проходя мимо, глянул на погружённый во тьму холл, а затем на кожаный диван в тёмном проходе! В коридорах, как и в вестибюле, горел тусклый дежурный свет.

Оказавшись в номере, по очереди приняли душ, просушили феном волосы.

Когда в очередной раз взвыло китайское чудовище, Евдокимов сказал с плохо скрываемой досадой:

– Лучше бы ещё посидел, чем это слушать.

– Думаешь, они ещё там?

И в самом деле, подумал Евдокимов, чего им втроём сидеть? Во всяком случае, Света, как третий лишний, должна была удалиться. Или сходить? А вдруг она ещё там? Скорее всего, так и есть. А если – нет? Ну хорошо, вот он сейчас туда придёт, а её нет, и что он должен сделать? Сразу же извиниться и, выдав себя с головой, уйти? Или для реабилитации, посидев с полчаса, под благовидным предлогом удалиться? Стыдоба! И то гневался на китайского соловья («соловьи, соловьи, не тревожьте солдат, пусть солдаты немножко поспят»), то безуспешно гонялся за ушедшим поездом.

* * *

Вокруг центра Москвы – четыре транспортных кольца, вокруг Пекина – шесть, хотя эта «старая столица», как её в Китае называли, самая малонаселённая по сравнению, например, с Шанхаем, нынешней столицей, или другими крупными городами, а по-китайски – центрами провинций. Действительно, по сравнению с Москвой Пекин не очень крупный город – всего каких-то восемнадцать миллионов жителей, но по сравнению с пятимиллионным Питером это всё-таки громадина, которая, судя по торчащим тут и там стрелам кранов, продолжала интенсивно развиваться. Поэтому даже при отсутствии светофоров и железном порядке добраться с окраины до центра города было не так просто. С девяти утра ехали, а дома, закрывая небо, по обе стороны дороги всё росли и росли. Ехали на комфортабельном автобусе с постоянно работающим кондиционером, и, как Евдокимов успел заметить, городские автобусы тоже были оборудованы ими. По круговым развязкам виадуков, навстречу, над ними, под ними, параллельно текли нескончаемые потоки транспорта.

Словно в насмешку дали гида, ни слова не говорившего по-русски, и если бы не Эля, неизвестно, что бы это была за экскурсия. Переводя китайскую тарабарщину соотечественника, Эля сопровождала её своими комментариями, заметив, между прочим, что на площадь Тяньаньмэнь теперь просто так не попадёшь, а только через специализированную проходную, потому что «крупа фанатикаф атнашты аплила сипя пинсинам и паташкла. Талой прафительстфа. Хатим сфапота».

– А почему нигде не писали?

– Эта виликий китайский тайна.

И весь автобус взорвался смехом.

Проехали мимо старинного протестантского храма, как заметила Эля, не действующего, но соблюдаемого в прекрасном виде. Вообще все без исключения здания содержались в наилучшем виде. Может быть, где-нибудь в глубине были и трущобы, но из автобуса их не было видно.

Улицы меж тем становились всё уже, пробираться приходилось всё медленнее, часто останавливались, и тогда деревья со зрелыми плодами грецких орехов оказывались на расстоянии вытянутой руки. Кто-то заметил, что они тут по три раза в год плодоносят, как и всё остальное, а иначе им и нельзя.

Наконец прибыли. Долго выбирали место парковки и остановились напротив кафе на отходящей от площади параллельной магистральной узкой улочке, которая была вся заставлена такими же автобусами и легковушками. Когда пробирались по городу, Евдокимов сразу отметил, что все нижние этажи жилых домов оборудованы витринами магазинов. Куда ни заверни, от начала до конца улицы – одни сплошные витрины. Магазины в основном были частными, но имелись и государственные, и отличить их друг от друга было проще простого – в частных, как и на рынках, не было ценников на товарах, и при покупке надо было непременно торговаться, поскольку неторгующегося покупателя в Китае не уважали. Понятно, всех разбирало любопытство посмотреть, что у них тут почём, и сравнить с российскими ценами, однако надо было идти на площадь, которая из-за сорокаградусной жары казалась задымлённой, как, впрочем, и небо, и всё вокруг.

Стоило выйти из автобуса, к ним тут же привязалась морщинистая редкозубая старуха с бойкими глазами, предлагая купить цветные пластиковые и деревянные веера. Такие же торгаши сидели под чахлым деревом возле подземного перехода. Перед ними на плотной ткани были разложены те же самые веера, брелки, статуэтки Мао. Уличная торговля, очевидно, относилась к разряду незаконных, поскольку при появлении полицейского торговцы, бросив всё, разбегались.

Желающих попасть на площадь было много, в основном китайцы. А поскольку пропускали через магнитную рамку, образовалась огромная плотная очередь. Однако гид протиснулся вдоль стены вперёд и, переговорив с полицейским, махнул флажком, чтобы все пробирались к нему. Флажок он держал для того, чтобы его не потеряли из виду. И это, на самом деле, было единственным его отличием от остальных китайцев, кажущихся одноликими.

Площадь оказалась огороженной метровой железной оградой, в окружении широких улиц, по которым, хотя и не так интенсивно, а всё-таки двигался транспорт. Парадный вход на площадь, теперь служивший выходом, знаменовало грандиозное сооружение. Как сказала Эля, это были императорские ворота, напоминавшие часть стены с высокой башней, увенчанной черепичной крышей, загнутой вверх на углах. Если войти через эти ворота, а точнее через невысокий арочный проход, взору открывался вид на мавзолей, размером превосходящий московский раза в два и по высоте, и по объёму, да и по архитектуре был оригинальнее. Фасад украшали круглые колонны. Из дверей мавзолея широким потоком вытекал народ. Вход был с левой стороны, а вот очередь, состоявшая из одних китайцев, хотя на самой площади было полно иностранцев, плотным кольцом окружая обрамлённое зелёными насаждениями здание мавзолея, начиналась от фасада. Проход был обозначен передвижными ограждениями. В очереди стояли в основном простолюдины, некоторые были с детьми. И всё это под гнетущей жарой. Эля заметила мимоходом, что часа четыре надо стоять, чтобы попасть. Евдокимов спросил: «А ты была?» – «Та». И невозможно было понять, по влечению сердца или по обязанности.

За мавзолеем огромное пространство площади было заполнено гуляющим народом. Стояло несколько автолавок – вода, мороженое, соки, сувениры. Собственно, кроме мавзолея да императорских ворот, тут и смотреть было нечего. Поэтому, обогнув мавзолей, Евдокимов с дочерью подошли к арке, где велено было собраться рассеявшейся по всей территории группе.

Свету Евдокимов потерял из виду, когда, оказавшись на площади, стал снимать. Куда-то они вчетвером сразу исчезли и появились ровно к назначенному часу вместе с Элей как раз в тот момент, когда Евдокимов с любопытством рассматривал одноногого нищего, сидевшего неподалёку от императорских ворот на раскладном стульчике. Рядом лежали костыли. В ногах у нищего картонная коробка, в которой лежала горстка мелочи и кусок жареной кукурузы. По запеченному морщинистому лицу трудно было определить возраст, а также невозможно было поверить, что это именно нищий – всего лишь один единственный на весь многомиллионный Пекин.