Текст книги "После катастрофы"

– Всё посмотрели? – Евдокимов обернулся. Весь квартет в полном составе вместе с Элей стоял за его спиной. – А мы знаете, где были? В Императорском дворце! Там, в конце площади, переход. Вход платный. Такая красота!

Валя с Ксенией ели мороженое. Таня описывала достопримечательности дворца. Эля в знак согласия кивала, а вот Света явно специально смотрела либо себе под ноги, либо по сторонам. Во время завтрака, сонные, они вяло кивнули друг другу в автобусе. Оперативно орудуя камерой, Евдокимов даже не поинтересовался, где села она (может быть, даже спала), при выходе на площадь сразу потерялись, и вдруг оказались лицом к лицу. Сказать, что всё в нём сразу взволновалось, нельзя. От трёх бессонных ночей, от угнетающей жары он едва стоял на ногах. И всё-таки приятно было отметить, что его присутствия стесняются, а может быть, в очередной раз доказывают пристающим по этому поводу подругам, что ничего между ними нет.

Постепенно подошли остальные. И когда выделил себя из толпы гид, через тот же подземный переход вернулись к автобусу. Уличные торговки опять осадили. И не было от них никакого спасу.

Обедали в кафе. Кудрявый суп, клёклый рис, перчёные подливки из пресмыкающихся. Узбеки вообще не стали есть и во всё время застолья расхваливали свою национальную кухню: «Каму жирний баран? Каму жирний баран?» И даже пронеслось по группе что-то вроде возмущения. Многие из принципа даже пошли и купили довольно дорогих «уток по-пекински», продававшихся почти на каждом шагу – полуфабрикат доводился до ума в течение пятнадцати минут. Евдокимов съел несколько слипшихся кусков несолёного риса исключительно из медицинских соображений – для удаления предполагаемых солей из суставов и, выйдя на улицу, ради любопытства побродил по пристроенным к дому ларькам. Водка, пиво, чай, сигареты – основной их ассортимент. На обратном пути, чтобы заехать на китайский рынок, а по-местному шопинг, водитель попросил взятку в тысячу юаней, и все отказались. И когда прибыли в гостиницу, организаторы ради реабилитации сводили группу в прежнюю оранжерею и досыта накормили мантами.

Евдокимова так развезло от жары, трёх бессонных ночей, усталости, что по возвращении в номер он принял душ и завалился спать и как убитый проспал не только ужин, но и всё на свете.

Очнулся глубокой ночью от пения «китайского соловья». И часа два лежал без сна, досадуя и на «соловья», и на себя, и на дочь, смутно припоминая, однако, что несколько раз она всё-таки пыталась его разбудить, хотя прекрасно понимал, надо же было когда-то организму взять своё и хорошенько выспаться. Завтра, вернее уже сегодня, объявление результатов и гала-концерт. Сказать, что Евдокимов внял совету Ирины и ни на что не надеялся, конечно, нельзя. Как ни крути, а Женино выступление было великолепным. И подаренная китайским продюсером визитка должна же что-то означать. Поэтому хотя бы на второе, в худшем случае, на третье место Евдокимов всё же рассчитывал, ни слова не сказав при этом, а также о визитке, Жене. Пусть для неё это будет сюрпризом. Она ни на что не надеется, а ей возьмут и дадут. И покажут по китайскому телевидению. И, может быть, даже предложат турне по Китаю. И тогда у Евдокимова будет больше возможности понять, что из себя представляет эта загадочная страна.

Но и перед поездкой он немало о ней узнал.

Для него, например, стало новостью, что Китай, оказывается, не перенаселен и располагает ресурсами на два миллиарда человек. В другом месте царапнуло белой завистью то обстоятельство, что китайское руководство, в отличие от российского, тесно сотрудничает с учёными: два института весьма продуктивно работают на страну – внешней и внутренней политики. У нас же, в очередной раз вздыхал Евдокимов, всё отдали в руки «гайдаровской банде». В Китае, да и во всех развитых странах, такое просто немыслимо и давно бы привело к революционной ситуации, у нас же, скрипел зубами Евдокимов, либо наивно верят, что всё образуется как-нибудь само собой, и все вечера напролёт смотрят по «волшебному телевизору многосерийную сказку про будущую счастливую жизнь», либо ждут чудесного решения всех вопросов от Бога, либо полностью разуверились в том, что от них что-либо зависит.

А ещё для Евдокимова стало новостью утверждение, что Китай считает себя центром вселенной и абсолютно уверен, что рано или поздно все подчинятся ему. Так, видимо, долго находился в рабстве, что приложит все усилия, чтобы заиметь хотя бы по одному рабу. Такое заявление может показаться парадоксальным только на первый взгляд. Современные технологии дают возможность, не выходя из дома, иметь массу обслуживающих твоё благополучие рабов, которые об этом даже не подозревают. Через тот же интернет, например. В отличие от нас, в очередной раз вздыхал Евдокимов, Китай планирует на сто, на двести и более лет вперёд. И это несмотря на то, что четыреста миллионов до сих пор живут в условиях двенадцатого века. Прокормить и обеспечить даже минимальными условиями жилья, медициной полуторамиллиардное население – задача не из простых. Кстати, имеется у них около семи тысяч государственных предприятий. Это градообразующие предприятия, на которых рабочие живут хотя и в скромных, но всё-таки квартирах. А вот на частных предприятиях обитают в общежитиях – мальчики отдельно, девочки отдельно. Каторжный труд, штрафы, скудное питание (рис с зеленью) за несколько лет высасывает из них всё. Они это понимают и время от времени выплёскивают недовольство, но деваться некуда, не будешь терпеть, умрёшь с голоду или сгноят в исправительном учреждении. Даже такие условия для большинства предпочтительнее лагеря. Некоторые считают, что Китай плавно перетечёт в демократию, в чём Евдокимов следом за Ли сомневался, поскольку это было бы позором для Китая, который привык чтить своих предков, и в первую очередь – Мао. Отвернуться от социальной справедливости – значит отвернуться от простого человека. Ли, например, был уверен, что в настоящее время от него отвернулись тактически, но рано или поздно всё вернётся на круги своя. И большинство китайцев в это верит. Да и конкретные шаги предпринимаются. Новая программа Си, например.

Как и в России, в Китае ключевая проблема – несправедливость и коррумпированность власти, которая довольно часто решает вопросы, наплевав на людей. Но есть и существенная разница. У сорока процентов китайских судей, оказывается, нет высшего образования, да к тому же все они члены партии. Китайцы считают, что не имеют права требовать от судей жертвовать своим благополучием ради справедливости, поскольку материальные блага для них – всё, и лишиться их – большое горе. В России, напротив, со дня революции требуют от судей личной жертвенности ради утверждения справедливости. Восемьдесят процентов жалоб в Китае остаются без внимания. Только один процент петиций получает удовлетворение. Всё это делается для того, чтобы отбить желание жаловаться на несправедливость. Лагерная система перевоспитания – при помощи труда. Нарушителей порядка до новой программы Си отправляли в лагеря до четырёх лет прямо из полицейского участка, без решения суда. Преступления в основном связаны с наркотиками и проституцией, многие из осуждённых были нарушителями общественного порядка. В колониях принудительно поют песни о том, что без компартии не было бы Китая, не было бы ничего, компартия – честь и совесть, она всех ведёт к лучшей жизни.

Проведению инициатив сверху, как правило, мешает коррупция на местах, а то и простое непонимание. Представитель власти с элементарным чувством справедливости довольно часто мог бы всё решить.

«Они члены партии или кто? Я член партии, и я просто не могу смотреть на этих мерзавцев!»

«Как это похоже на наши советские времена! – во время просмотра этого фильма думал Евдокимов. – Но стоит в Китае открыть шлюзы свободы, экраны заполонят фильмы о беспринципности партийных боссов, как у нас в перестройку, и тогда место КПК займут парламент и президент. Однако и очковтирательство не может продолжаться бесконечно».

Многие люди, в том числе и пожилые, в том фильме были избиты и арестованы. Полицейские били их дубинками, ломали ноги, руки. Это творилось в одной из провинций на юге Китая. Съехались СМИ. Люди просили рассказать о них центральному правительству, всему миру. Правозащитники оказали информационную поддержку. Жители добились избрания нового комитета. Но бывшие комитетчики подкупили полицию и бандитов, чтобы вернуть власть. Все, кто осуществлял поддержку, в том числе и депутаты народного собрания, были выдворены из деревни. Деревню заполнили вооруженные лица, вновь избранный комитет зачах, а старый сделал жизнь ещё более невыносимой, чем прежде.

А вот что Евдокимов нашёл по поводу семейных праздников. В застольях, когда собирается родня, мужчины сидят в одной комнате, женщины – в другой. Водку из экономии пьют в подогретом виде. По той же причине она разливается в пятилитровые пластиковые бутыли. Чем занимаются во время посиделок? Как и на концертах, лузгают семечки, а скорлупу плюют прямо на пол. Играют в карты, говорят о немудрёном хозяйстве. Застольных песен не поют. В сёлах нет клубов, а стало быть – и дискотек. Только жилые дома, сараи для скотины и домашней птицы да огромные поля кукурузы вокруг. Нет бань – ни при домах, ни общих. Даже нет душевых кабин. Разве что в южных районах имеются (для туристов) и то весьма примитивные из-за недостатка воды. По той же причине, видимо, все обтираются влажными салфетками – даже в северных районах, где, как и в России, бывают сильные морозы и подолгу лежит снег.

* * *

Меж тем рассвело. До подъёма оставалось не больше получаса и, потихоньку поднявшись, Евдокимов ушёл в ванную. Пока принимал душ и сушил феном волосы, проснулась Женя.

– А мы вчера так хорошо посидели у фонтана! Кто-то принёс плеер, и мы организовали концерт. Подошли индусы. И мы с ними по очереди фотографировались. Оказывается, они любят с иностранцами фотографироваться. Просто умора! Они ни слова по-русски, мы ни слова по-индийски. Они пытались нам жестами что-то объяснять. И всё время за руки хватали. Понятия не имею, зачем. У них в Индии, видимо, не принято женщинам руки целовать. В отличие от китайцев, все такие высокие, упитанные. Они что, лучше китайцев живут? Их ведь, кажется, тоже очень много… А ты, я смотрю, хорошо отдохнул, посвежел. Ну что – на завтрак? Может, смотаемся до обеда в город? Надо же домой что-нибудь купить. А то скажут, были в Китае и ничего не привезли.

– Как прикажете, сударыня. И после завтрака, вызвав такси, они умотали в город, попросив Элю объяснить водителю, что им надо на «шёлковый рынок». На «шёлковый» потому, что они больше ни о каком не слышали.

Эля объяснила, как отличить государственное такси от частного, чтобы на обратном пути не переплатить лишнего, китайцы, мол, видя, что иностранец, любят загибать цену. «И на рынка опясательно ната таргаваца. Цена нету. Вы сыпросит сыкока, вама скажут, сытока, вы каварите меньше на тесять рас. Петный такой. Нисыкока польши ни мошет платить. И парататут». В общем, понятно. Только непонятно, если рынок «шёлковый», что, кроме шёлка и шёлковых изделий, можно на нём купить?

Если учесть масштабы города, ехали не очень долго – час с небольшим. И когда водитель наконец остановил машину, Евдокимов, оглядевшись по сторонам, ничего похожего на рынок не заметил.

– Нам нужен рынок! Шёлковый рынок, понимаете?

– Линка, линка! – замотал головой. – Та линка, та!

– Это?

– Та, та! Линка!

Они расплатились и вышли.

– Вот так рынок!

Перед ними стояло огромное многоэтажное здание, одетое во всё блестяще-черное и сверкающе-стеклянное. В стеклянные двери рекой втекал и вытекал народ. Было много иностранцев. Как объяснили потом, «шёлковый рынок» был рассчитан в основном на них, о чём свидетельствовала и европеизированная относительно ассортимента блюд столовая, расположенная на самом верхнем этаже, вход в которую, а значит, и обед стоили сто юаней. Плати сто юаней и ешь хоть три часа. И они с дочерью такого момента, разумеется, не упустили: пошатавшись по этажам, да ещё от острой китайской кухни за эти дни они, видимо, так оголодали, что решили хотя бы один раз потратиться на хороший обед. Тут уже были и ложки, и вилки, и ножи, и чай, и соки, и кофе, и сладости, не говоря уж о прекрасном борще, ветчине, гуляше, бифштексе и прочем, что так знакомо по европейской кухне. И они не просто наелись, а объелись, с полчаса посидев ещё за чашками чёрного кофе, к чему располагала комфортная температура воздуха – на всех этажах рынка работали кондиционеры. Что относительно покупок, после того как на калькуляторе обозначали цену, Евдокимов морщился и делал вид, что собирается уйти, а это, видимо, было не только позором для продавца, но и показателем его непрофессионализма. И тогда начинался концерт:

– Сикока?

Евдокимов набирал цифру ровно в десять раз меньшую: вместо пятьсот юаней – пятьдесят, например.

– Сико-ока?! Не-э! Тёсава! Ситока. Финис?

Евдокимов смотрел на новую цену (сбрасывали, скажем, двадцать юаней), решительно тряс головой и делал вид, что хочет уйти. Но ему опять перекрывали дорогу.

– Сикока?

Он упрямо набирал на калькуляторе прежнюю цифру.

– Ситока никака нету! Ситока. Финис?

Убавляли ещё двадцать. Евдокимов сердито махал рукой и неторопливо начинал удаляться. И тогда ему вслед летел отчаянный крик умирающего с голоду человека:

– Титылиста, тлиста, твеста. Тавай твеста? Тавай?

Он поворачивался и (чего не сделаешь для счастья ближнего?) говорил со вздохом:

– Сто.

– Сы-ы-то?! Сыто не-эт. Сыто сафсем тёсафа. Сыто – вот. Эта – сыто-о, а эта тве-еста.

– Сто.

– Сыто и пятьтесят. Тавай?

– Сто.

– И твацат. Тавай?

– Сто.

– И тесят. Тавай?

– Сто!

И как говорят только извергам, с выражением наиполнейшего неудовольствия и презрения:

– Та пири, пири са сыто!

Правда что, «отинь кусить хотица».

Не сказать, что много, у них бы на это просто не хватило ни денег, ни времени, но кое-что необходимое и экзотическое они всё же таким варварским способом приобрели. И весь обратный путь хохотали, пародируя китайских простодушных продавщиц, поскольку торговали в основном женщины. Похоже, они и в самом деле не догадывались, что Евдокимов валяет ваньку.

Когда прибыли на место, оказалось, что на третьем этаже, там, где должен был проходить гала-концерт, на всякий случай составляли программу и шла генеральная репетиция. Узнали об этом от Ирины по телефону.

– А пораньше нельзя было вернуться? – как и полагается начальнику, рявкнула она в трубку. – А ну живо наверх!

– Вы же сказали, что нам ничего не дадут.

– А вдруг!

– Так…

Пик-пик-пик…

– Нет, определённо ей за китайца надо было замуж выходить. А ты, кстати, не желаешь?

– Даже за деньги.

– Почему?

– А ты смог бы тут жить?

– Разве что на каторге. И это несмотря на весь этот манхеттенский блеск и железный порядок.

– Как всё-таки хорошо, что я родилась в России.

– И я!

До начала заключительного мероприятия оставалось полтора часа. И когда вошли в зал, там уже полным ходом шла подготовка. На месте задника установили огромнейшего размера монитор, по бокам невысокой сцены – аппаратуру, две световые пушки на высоких постаментах в конце зала. Перед сценой поставили накрытые кумачом столы для жюри. Вперемешку со звучанием фонограммы в зале было слышно непрестанное говорение, кто-то время от времени под сопровождение пытался петь, туда и сюда сновала с озабоченными лицами обслуга, прокладывали через весь зал к центральной камере шнуры, кричали, спорили, составляли предполагаемую программу, кто что, если повезёт, будет петь. Они с Женей решили всё-таки повторить есенинского «Коня», хотя Ирина категорически настаивала на чём-нибудь патриотическом.

– «Не слышны в саду даже шорохи», что ли, или «Расцветали яблони и груши»?

– И что?

– А то, что мы приехали сюда петь свои, а не чужие песни.

– Это «Подмосковные вечера» и «Катюша» для вас чужие песни?

– Та-а! Отшэнь! Ми па-аём толика на сываём ратыном ясыкье!

Стоявшая рядом Эля засмеялась. А Ирина, водевильно закатив глаза, протянула:

– Кошма-ар!

Так ни до чего и не договорились. И когда подошло время, все ушли переодеваться.

И на этот раз снимали. И опять несчётное количество раз с каким-то издевательством было произнесено приглянувшееся китайцам всего лишь одно-единственное, но очень распространённое в России нецензурное слово на букву «х». Всё это безобразие снимали три китайских оператора. Ли время от времени фотографировал. Евдокимов вместе с залом томился в ожидании, как вдруг сначала по-китайски, а потом Элиным голосом объявили, что сейчас назовут имена победителей конкурса. Называли по каждой номинации отдельно. И сразу пошли китайцы. Все, кого называли, выходили на сцену и выстраивались в ряд. Когда дошла очередь до эстрадного вокала, произошла небольшая заминка, как будто уронили микрофон, и вдруг громогласно на весь зал прозвучал Элин голос:

– А ситяс на сыцену приклашаеца аплататильница салатова приса в наминации эстратный вакал Евгения.

Евдокимов не поверил своим ушам, оглянулся на стоявшую за спиной дочь. Она растерянно пожала плечами. И тогда над всем залом командирским голосом пронеслось:

– Женя, бегом на сцену! Бего-ом!

Проходя мимо, дочь с потрясённым недоумением успела обронить на ходу: «Мне что, золото дали?»

Когда объявление результатов было закончено, на сцену поднялся председатель жюри и, пожимая всем по очереди руки и скаля зубы, стал вручать награды.

Затем начался заключительный концерт, точку в котором, как и на открытии, опять поставила Женя. Само собой, поднялся вой, буря аплодисментов, которые ещё усилились, когда дочь победоносно проскандировала в микрофон: «Ра-си-я! Ра-си-я!»

Ли фотографировал дочь во время выступления, а после концерта сфотографировал вместе с Евдокимовым. Они были счастливы, они улыбались. Подошла Эля и, отведя Евдокимова в сторону, сказала, что с ними хочет поговорить тот самый продюсер.

– Где же он?

– Он путит вас шытать низу. Ресепшна.

– А как мы его узнаем?

– Он сам к вам патайтёт.

Евдокимовы спустились в номер, ополоснули холодной водой горячие лица. Во время переодевания взволнованно переговаривались:

– Я чуть живая. Так я не поняла, кто с нами хочет поговорить?

И тогда Евдокимов сказал, что имел удовольствие после прослушивания получить визитку от известного китайского продюсера.

– Почему не сказал?

– Чтобы не расслаблялась.

– Так ты думаешь…

– Пока только надеюсь.

– А давай сегодня напьёмся?

– Не возражаю. Только, чур, с пивом не мешать, а то, пожалуй, и на Китайскую стену не попадём.

– Или с неё навернёмся. Говорят, она такая высокая.

– И длинная. Шесть, кажется, тысяч километров длиной. А что ты удивляешься? Около двух тысяч лет строили. Знаешь, почему у нас нет Китайской стены? У них каждая новая династия продолжала строить новый участок. Сто лет одна, сто лет другая. У нас одни строят, другие ломают. Поэтому у нас нет Китайской стены. Ну что, идём? Тебе очень идёт это платье! Боюсь, вместо гастролей тебе предложат руку и сердце. Но предложили именно гастроли, и притом с хорошими условиями. Правда, высказано было в виде обязательного условия наличие балета и приведение программы к единству.

– Только народный песня и танца, – сказал невысокий живой китаец, лицо которого, как и у стюардесс, отличалось отсутствием загара и морщин. Манера поведения тоже заметно отличалась. Было в ней что-то такое самоуверенное.

Договорились держать связь по электронной почте. И тут же стали прощаться. Евдокимов проводил продюсера до автомобиля, который ожидал напротив входа. На прощание пожали друг другу руки. Мягко хлопнула дверь. Блеснув чёрным лаком, машина неслышно отъехала.

На ужин сходили только затем, чтобы взять немного закуски. И, пообещав Ирине, что у фонтана будут непременно, направились в номер. У лифта столкнулись с выходящим из широко раздвинувшихся дверей квартетом.

– Вы уже поужинали? И Евдокимова словно дернули за язык.

– Мы решили взять сухим пайком, а точнее говоря, напиться. Не желаете составить компанию?

– Я, во всяком случае, нет, – сразу же отказалась Ксения.

– И я, – поддержала Валя.

– А вы?

– А что, пошли? – глянув на Свету, сказала Таня, и та как бы нехотя согласилась:

– Разве что за вашу победу.

– Если не возражаете, я позову Ли (полчаса назад он сидел в вестибюле), а потом все вместе пойдём к фонтану.

– Тогда и мы что-нибудь на закуску сейчас принесём – не пропадать же добру. А что у вас – сухое, водка?

– Коньяк и…

– Газированная вода, – ловко зажилила ирландский ликёр Женя.

Это было уже второе застолье в номере и по своей бесшабашности удивительно напоминало первое. Если бы случайно не встретились с квартетом, Евдокимову бы и в голову не пришло их пригласить, и позвал бы он только Ли, потому что сразу решил это сделать, но словно кто специально подстроил и эту нечаянную встречу, и в решительный момент дёрнул за язык, хотя Евдокимов и пытался себя уверить, что сделал он это исключительно из желания не пить вдвоём, и потом, должен же был кто-то ещё разделить радость победы.

Пока дочь собирала нехитрый стол, Евдокимов сходил за Ли. Он сидел в вестибюле на кресле, держа на коленях свою походную сумку. Разумеется, он сразу принял приглашение, и когда они подходили к номеру, с другого конца коридора им навстречу уже шли Таня со Светой, что-то неся в руках.

Подождав их, вместе вошли в номер.

– Согласитесь, в номере куда комфортнее, чем на улице.

– А вы знаете, что идёт дождь? – спросила Таня.

– На улице идёт дождь?

– Ливень! Отвесный! Тропический! Я специально протянула руку, чтобы потрогать, дождь оказался теплее руки. По всему тротуару сплошные пузыри в лужах.

– Затяжной?

– Это время не бывает таких ливень, – сказал Ли.

– Давайте выпьем и сходим посмотреть?

– Я думаю, тогда он не будет, – выразил сомнение Ли.

– Стало быть, не помешает нашим у фонтана. Всё-таки сегодня последний вечер. Завтра в девять вечера у нас поезд, – сказала Таня. – А вы когда улетаете?

– В три часа пополуночи в воскресенье.

– И, может быть, никогда больше не увидимся.

– Ну почему. Думаю, мы как-нибудь посетим вас с концертом.

– Правда?

– Мы на это надеемся.

Таня со Светой, кроме закуски, догадались прихватить третью чайную чашку для Ли. Евдокимов разлил коньяк. Все подняли чашки и, слегка чокнувшись ими, стоя, сказав по очереди «за победу», выпили. Евдокимов закусил шоколадной конфетой, так же и все остальные. Женя с Таней устроились в низких креслах вокруг журнального столика, Света между Евдокимовым и Ли на широкой кровати.

– А вы заметили, насколько дружнее становятся соотечественники на чужбине?

– Ещё бы!

– Да ещё когда ни слова не понимаешь по-китайски.

– От их постоянного крика можно с ума сойти.

– А давайте по второй? Вы что же ничего не едите? Бережёте фигуры?

– Конфетой, видно, отбило последний аппетит. Мы от жары эти дни почти ничего не едим. Только одни арбузы.

– Нас не развезёт с коньяка?

– У нас ещё ликёр имеется. Имеется, имеется, не жмотничай. Потрясающий, должен вам сказать, ликёр.

– Уж не «Старый ли Таллин»?

– Нет. Ирландский.

– А-а, бело-коричневый такой! Я лично ни разу не пробовала: уж больно дорогой.

– И я не пробовала, – наконец подала голос Света. От неё (или от Евдокимова?) несло жаром, как от печки.

– Тогда давайте попробуем. Надо бы сразу наоборот.

– Почему?

– Градусы не понижают, а повышают. Ну да они, кажется, почти одного состава. Так сказать, тот же чёрный кофе, только со сгущённым молоком.

Евдокимов извлёк из чемодана бутылку ликёра.

– Ли, ты чего будешь?

– Коньяк.

– И я коньяк.

– А мне ликёра, – сказала Женя. – Я уже пробовала. От такого спиться можно.

– Прямо заинтриговали.

Ликёр всем понравился.

– И закусывать не надо.

– Напиток для вельможных дам.

– Что ж, хотя бы на полчаса побудем вельможными дамами.

– Ли, подтверди, участницы струнного квартета – самые изящные из всех наших дам.

– Да!

– Спасибо.

– За ваше здоровье! И за твоё, Ли! Или как там по-старинному – «многая лета»?

– А давай споём «многая лета»? – предложила Женя.

И они на два голоса исполнили.

– У вас хорошо получается! Вы, случайно, не в церкви поёте?

– Пели.

– Серьёзно?

– Уж куда серьёзнее. Но… это уже в прошлом.

– А я так с пятнадцати лет в архиерейском хоре с мамой пела. И муж у меня был священником.

– И что случилось?

– Это не интересно, – перебил Евдокимов и соврал: – В общем, он уехал в Иерусалим и там пропал без вести.

– А с мамой что случилось?

– На машине разбилась.

– Женя, – посмотрел с укором Евдокимов, – может, хватит об этом?

– Нет, а всё-таки что произошло? – спросила уже Света. – Тем более что вы сказали, что это в прошлом.

– Как вам сказать… Мы плыли на корабле, и началась буря. Да-а! А во время бури – кораблекрушение. У Шекспира, кстати, есть пьеса «Буря». Мы из неё сценку на новогоднем вечере когда-то ставили, и я главного героя играл. Так в этой пьесе рассказывается о том, как во время бури, когда, скажем, я по верёвочной лестнице (видели в кино верёвочные лестницы на парусниках?), так вот, когда я полез на мачту, чтобы свернуть парус, от сильно напора ветра мачта сломалась, и я вместе с ней улетел в море, остальных – кого смыло, кто сам кинулся в пучину с гибнущего корабля. Но никто не утонул. Так было заранее задумано. Потом скажу кем. И так кто на чём спаслись, попав на не совсем необитаемый остров, скажем, недалеко от Китая. Один матрос даже умудрился спастись на бочке с хересом. На этом острове жил чудом уцелевший от казни китайский император. И жил он на острове не один, а с дочерью уже много лет. За это время, овладев магией, он подчинил духа по имени Ариэль. Может, кто помнит фильм про Ариэля? Нет? Ну, это неважно. Так этот Ариэль и устроил на море бурю, чтобы незаконно захвативший престол родной брат императора, плывущий на нашем корабле, попал на остров и таким образом свершилось бы правосудие. Остальные были ни при чём, но, как говорится, попали под горячую руку. С высших сил не принято спрашивать справедливости, хотя, собственно, никто не пострадал. До появления китайского императора хозяином острова было чудище по имени Калибан, которого я играл. Китайский император его тоже подчинил, превратив в недовольного, ропщущего на судьбу и желающего хозяину смерти, раба. Это ведь только христианским рабам запрещено желать смерти угнетателям, потому что нет власти не от Бога, ну а Калибан был созданием непросвещённым, никто ему про это спасительное смирение не сказал, вот он и роптал. И когда спасшийся на бочке с хересом матрос дал ему глотнуть хереса, Калибан тут же провозгласил его своим богом, архиереем и царём, а себя – лизальщиком его сапог. У нас это сейчас в большом почёте, Ли.

– И что это значит?

– А ты как думаешь?

– Ты раньше жил дворец, но твоего царя свергли, и ты оказался Китай.

– Железная логика.

– Только пессимистического настроения нам не хватало, – заметила Таня.

– Я тоже думаю, что для пессимизма повода нет, – подхватил Ли.

– Вы так считаете? Тогда за победу! В том числе – над фашистами!

Евдокимов налил женщинам ликёру, себе и Ли – коньяку.

– Ну, как у нас говорят, поехали? А у вас, Ли, как говорят?

– У нас, прежде чем выпить, три раз макать палец пиал с водка, после того как макал, возвращать пиал тому, кто даёт. Только после третий раз делает один глоток, всего один.

– И большая пиала?

– Меньше этой чашки три раз.

– Ну, такую пиалу что одним глотком не выпить? Когда-то на проводах в армию одноклассника я залпом выпил целый стакан. Целый гранёный стакан водки, Ли!

– Зачем?

– Чтобы доказать, что я мужчина.

– Доказал?

– О, всю ночь в блевотине валялся!

– Блевотина – это что-то очень приятно?

– Ха-ха-ха-ха! – захохотали все разом.

– Я сказал какой-нибудь глупость, да?

– Ты нас просто зарезал, Ли!

– Я? Но я никогда не сделаю это.

– Верю. За русско-китайскую дружбу, Ли! За то, чего больше всего боятся американцы!

– Да, у нас когда-то был хороший отношений к вам. Вы дали нам государственность. Китай это помнит. Американцам у нас не верят. Даже эмигранты деньги в американских банках не хранят. Но что касается вас… Отец переписывался с русским, они посылали друг другу подарки. Многие тогда Китай переписывались с русским. Мы тогда с вами дружили…

– А не пора ли к фонтану? – перебила Таня.

– Тогда ещё по чуть-чуть, так сказать, на посошок.

– Гранёный стакан?

– Здоровье не позволяет по гранёному, Ли. А вот по десять капель… Ясновельможные пани, вы как?

И все согласились. Выпили, закусили, а затем отправились к фонтану.

* * *

При их появлении поднялся радостный вой, раздались нестройные аплодисменты. От прошедшего дождя осталась только влага на бетонных плитах. Столы были заставлены кружками с пивом, однако делегация была уже далеко не в полном составе. Видимо, ещё до их появления многие ушли, но любители пива были на месте и ощутимо потели.

– Ну сколько можно ждать?

– Вы к нам неровно дышите, Ирина.

– Я ко всем неровно дышу. Ваше пиво.

– Они и без пива уже хорошие, – заметил кто-то.

– Мы не хорошие, мы лучшие!

– Я и говорю.

Когда пристроились на свободные места, Ли, открыв свою походную сумку, достал из неё оригинальный плеер в виде фонарика и губную гармошку. Плеер поставил на середину стола, нажал кнопку и приложил гармошку к губам. Однако стоило зазвучать музыке, все один за другим подхватили:

 
Не слышны в саду даже шорохи,
Всё здесь замерло до утра.
Если б знали вы, как мне дороги
Подмосковные вечера.
 

И Евдокимов сразу понял, что был неправ: «Подмосковные вечера» всё-таки породнили нас со всей планетой!» И даже как-то по-новому увиделся ему смысл цветаевской песни о Москве. Ведь этот «огромный странноприимный дом» что-то в судьбе мира всё-таки значил. С одной стороны, вроде бы ничего, а запели, и замаячило как в беспросветной тьме спасительным маячком. И Евдокимов то принимал самое активное участие в пении, то с недоумением наблюдал, что, оказывается, не все поют. Многие из молодых людей слов не знали, при этом испытывая как бы некоторое неудобство. Зато командир была на боевом коне:

 
Речка движется и не движется,
Вся из лунного серебра.
Песня слышится и не слышится
В эти тихие вечера.
 

А вот последний куплет всё-таки забыла. Евдокимову пришлось напомнить:

 
А рассвет уже всё заметнее.
Так, пожалуйста, будь добра,
Не забудь и ты эти летние
Подмосковные вечера.
 

Ли изобразил замечательный проигрыш на губной гармошке. И ему за это, а также за инициативу устроили овации.

– Вы знаете, что завтра в гостиницу не возвращаемся? – спросила Ирина. – Ну да вы же не слышали, вы, не знаю только, в прямом или в переносном смысле, всё время где-то пропадаете. В общем, так. После завтрака сдаёте номера и с вещами садитесь в автобус. После Китайской стены нас отвезут на вокзал, а вас в другую гостиницу. На этих организаторов у меня надежды нет, а там наши партнёры по бизнесу вам обеспечат трансфер, и я буду спокойна.