Текст книги "ДНК миллиардера. Естественная история богатых"

Картины Джорджа Стаббса обычно более сдержанны, но они могут нести все то же подсознательное послание. Например, над кушеткой в курительной комнате в частных покоях дворца Бленем, где отдыхают герцог и его семья, висит картина Стаббса, на которой изображен лежащий тигр. Тигр был подарен семье Робертом Клайвом в XVIII веке, а когда я оказался в Бленеме два с половиной столетия спустя, там все еще помнили его диету: тигр съедал двадцать четыре фунта мяса за два или три дня и коровью голову раз в неделю. «Он отпугивал браконьеров», – пошутила моя провожатая.

Благородный хищнический порыв проявляется и в менее тривиальных ситуациях как непременный подтекст жизни богатых и влиятельных лиц. Так, на подоконнике офиса Джерри Делла Фемина на Манхэттене кто-то выложил серебряную надпись, анаграмму его фамилии: INFLAME DALE. Это более чем уместно. Делла Фемина, владеющий рекламным агентством и двумя модными нью-йоркскими ресторанами, – известный провокатор. Однажды он был арестован за то, что выставил тыквы перед своим магазином деликатесов в Ист-Хэмптоне, что стало вызовом общепринятому пуританскому дизайну. Он гордится тем, что, будучи коренным бруклинцем, «дал прикурить» хэмптонским снобам. Но когда я похвалил его идею «поджечь долину», Делла Фемина повел себя так, будто никогда не видел этой надписи. Некоторые инструменты социального доминирования, пожалуй, должны оставаться подсознательными.

Свирепая мебель

Вкус к свирепым образам проявляется и в мебели для богатых, например в имитирующей львиную лапу ножке стула в стиле чиппендейл или в перекрещенных копьях на круглом зеркале, выполненном в колониальном американском стиле. Эти детали могут показаться всего лишь привлекательными элементами декора, однако они являются частью древней аристократической традиции прославления агрессии в героических сагах, живописных полотнах, военных мемуарах, фамильных гербах и так далее. Этолог Иренеус Эйбль-Эйбесфельд отмечает, что среди мужчин Австралии, Германии и Швейцарии когда-то существовала мода на декоративные шрамы от боевых мечей. Это напоминает обычай индейцев ваика, живших в верховьях Ориноко, которые брили головы, чтобы демонстрировать полученные в боях шрамы.

Никто не использовал образы агрессии с большим энтузиазмом, чем Типу-султан – мусульманский правитель Майсура (государства на юго-западе Индии) в XVIII веке, ведший кровопролитную войну против британских захватчиков. Типу сделал тигра своим культовым животным и создал себе репутацию «майсурского тигра». Посаженные на цепи тигры охраняли его дворец на укрепленном острове Серингапатам. Историки утверждают, что когда два министра не оправдали его ожиданий, он скормил их тиграм.

Хотя в этих историях, бесспорно, есть свое очарование, большее отношение к жизни современных богачей имеет то, как настоящее хищное поведение Типу отразилось в декоре. Внутри дворца трон Типу представлял собой некий помост на тигриных ногах с огромными когтистыми лапами (похожими на те, что все еще встречаются у буфетов в некоторых домах). Внизу в центре стояла фигура тигра в настоящую величину, а золотая голова тигра с открытой пастью и обнаженными клыками была обращена к входящим просителям. Еще восемь тигриных голов венчали углы помоста. Чтобы все обратили внимание на хищническое послание, Типу носил одежду с тигриными полосами, которые также присутствовали на обивке трона и даже в его покоях.

Последним штрихом была расположенная в музыкальной комнате скульптура тигра (в три четверти реальной величины), вонзающего клыки в горло европейского солдата. В теле тигра находилось механическое устройство, издававшее тигриный рык и крики агонизирующей жертвы. Вдобавок в тигре имелся орган с четырнадцатью трубами и клавиатурой для обеспечения «дополнительных шумов или триумфального мелодичного сопровождения». Ученые полагают, что человеческая фигура могла олицетворять либо британского полковника, которому Типу нанес сокрушительное поражение в 1780 году, либо сына командовавшего войсками генерала, которого несколько лет спустя действительно растерзал тигр. Так или иначе, память о победе, не увядающая благодаря этому тигру и серии стенных росписей в Серингапатаме, убеждала Типу в собственной свирепости. Согласно его биографу, «так он приобретет уверенность в отношениях с англичанами или даже высокомерие, которое покинуло его лишь с приходом смерти». На самом деле оно вряд ли покинуло его даже тогда, ведь он умер, яростно рубя мечом британских гренадеров, взявших штурмом его дворец в 1799 году.

Ценность декоративных элементов Типу как символов превосходства сохранилась и после его смерти. Золотая тигриная голова с его трона теперь сверкает клыками в Виндзорском дворце. Тигр, пожирающий солдата, хранится в Музее Виктории и Альберта. Герб барона Гарриса VIII Серингапатамского и Майсурского (потомка генерала, победившего султана) украшает изображение тигра Типу (с пронзенной стрелой головой).

Хищнический порыв остается также важным элементом современной высокой моды. Как и Типу, богатые любят тигриные полоски, леопардовые пятна, змеиную и крокодиловую кожу и прочие животные узоры не только из-за того, что такие материалы редки и ценны, но и потому, что они вызывают тревожную реакцию у всех, кого встречает владелец соответствующего наряда. Леопарды, например, охотились на человека и его предков на протяжении как минимум двух миллионов лет, и этот печальный опыт вполне мог повлиять на эволюцию нашей эстетической восприимчивости. Некоторые приматы развили очень чувствительную к желтому цвету зрительную систему, вероятно, для лучшего обнаружения леопардов. Кусок пятнистого меха размером не больше футбольного мяча по сей день вызывает тревогу у макак с шапочкой (Масаса radiata), которые не живут рядом с леопардами уже более сотни лет. Это в их генах – и в наших, видимо, тоже. Ричард Косс из Калифорнийского университета в Дейвисе утверждает, что именно такое генетическое наследие может быть причиной того, что короли, вожди племен, диктаторы вроде Мобуту Сесе Секо и следящие за модой женщины неравнодушны к одежде с леопардовыми пятнами. Леопарды до сих пор приводят нас в легкое оцепенение. Они пользуются нашим вниманием и уважением. Мы ничего не можем с этим поделать.

Вербальные фаллокарпы

Мы исследовали некоторые наиболее грубые инструменты социального доминирования, используемые в погоне за богатством, и завершим темой демонстрации пениса и соответствующего поведения, быть может одной из самых громких, связанных со спорами о социальном доминировании. В 1969 году вышла книга Десмонда Морриса «Человеческий зоопарк», в которой автор предположил, что даже цивилизованные люди прибегают к ритуальной демонстрации пениса, пусть даже опосредованной, в качестве способа достижения социального превосходства:

«Грубый доминантный самец… который жует толстую сигару и тычет ею в лицо своему собеседнику, в сущности, осуществляет ту же сексуальную демонстрацию статуса, что и маленькая беличья обезьяна, расставляющая лапы и направляющая эрегированный пенис в морду подчиненной особи».

К сожалению, трудно отделаться от впечатления, что богатые люди, особенно выбившиеся из низов, иногда прибегают к превращенным в ритуал формам демонстрации пениса в качестве синекдохи социального превосходства. Они строят фаллические символы, как, например, Дональд Трамп, семидесятиэтажный небоскреб которого бросает огромную тень на блеск центрального Манхэттена. (Трамп говорит, что в его недавно возведенном здании Trump World Tower поместилось бы 90 этажей обычной высоты.) Они стремятся, как интернет-миллиардер Джим Кларк, создать яхту с «самой высокой мачтой» в 189 футов. (А потом какой-то другой богач перещеголяет его своей 220-футовой «палкой».) Кроме того, богатые часто прибегают к вербальным «фаллицизмам», как, например, продюсер Джеффри Каценберг, который, готовясь выпустить фильм «Дик Трейси», написал своему сопернику: «Ты не поверишь, как велик мой Дик». В самом деле, иногда кажется, что богатые сами желают стать фаллическими символами. Они хотят быть «Big Swinging Dicks» – выражение, бывшее в ходу среди брокеров инвестиционного банка Salomon Brothers в 1980-х годах.

Как бы то ни было, почему тот или иной богач чувствует необходимость продемонстрировать, что его пенис или символ пениса больше, чем у соседа? Если забыть о блохах, разве мы все не снаряжены сравнительно неплохо? Отчасти ответ на вопрос заключается в том, что мы соревнуемся не с гориллами, а с другими самцами человека. В ходе эволюции мы стали двуногим видом, а пенис оказался очень заметным элементом, призванным привлекать внимание самок, а также поражать других самцов. Одна женщина-антрополог даже утверждала (несколько бездоказательно), что наш вид начал ходить на двух ногах в первую очередь для того, чтобы самцы могли лучше демонстрировать свой пенис. (У многих видов приматов самцы иногда встают на две ноги, когда хотят похвастаться. Но ведь есть и более веские причины для прямохождения?)

Наши первобытные прабабушки – Мадонны и Пегги Гуггенхейм того времени – вполне могли выбирать самцов в том числе и по размеру пениса, так же как наши дикие прадедушки обращали внимание на груди. Это совсем не обязательно происходило потому, что больший пенис или грудь обеспечивали лучший секс. Половой отбор редко бывает столь прямолинеен. На самом деле женщины могли оценивать размер пениса подобно тому, как самка лося обращает внимание на большие рога самца, то есть как свидетельство общего качества. При выборе партнера самок часто привлекают мужские черты, такие как большие рога, яркие цвета, длинные хвостовые перья или маниакальное честолюбие, которые нужны главным образом для запугивания других самцов.

Может ли столь смехотворный орган, как пенис, напугать кого-либо? Верветки Восточной Африки, видимо, уверены в этом. Их красный пенис отлично выделяется на фоне ярко-синей мошонки. Когда стадо верветок пасется, некоторые самцы сидят спиной к группе, расставив лапы. Если приближается незнакомая особь, у этих стражников возникает эрекция, а морда принимает угрожающий вид. Некоторые люди поступают похоже. Несколько лет назад журнал National Geographic напечатал фотографию аборигенов острова Ириан-Джая с надетыми, как написал смущенный автор подписи под иллюстрацией, «ножнами скромности». Фаллокарпы, или чехлы для пениса, о которых шла речь, достигали двух футов в длину, были ярко раскрашены и отделаны пучками меха и перьев. Эти дико нескромные предметы, очевидно, должны были поразить или напугать соперников.

Если подобные демонстрации – естественное поведение людей и других приматов, то что происходит, когда мы надеваем штаны и принимаем законы против непристойного обнажения? В зоопарке животные, не имеющие возможности делать то, что им положено природой, часто мечутся в клетке или проявляют иные формы так называемого замещающего поведения. А люди? Можно, скажем, носить облегающие штаны и даже дополнить природный дар, как это сделал один музыкант-металлист, засунувший огурец в трусы в фильме «Spinal Тар», снятом в жанре mockumentary, или, если уж на то пошло, носить доспехи с сильно выпирающим вверх гульфиком, как король Генрих VIII. А можно строить небоскребы.

И все же остается вопрос о том, почему большой пенис или его образ трансформируется в более высокий социальный статус. У верветок демонстрация эрекции может являться, как сказала психолог Гарвардской медицинской школы Нэнси Эткофф, «неудавшимся действием – ритуальной угрозой овладения». В данном контексте это вовсе не сексуальная прелюдия, а то, что Десмонд Моррис называет статусным сексом, – действие, сексуальный смысл которого исчез, остался только символ доминирования. Противоположное поведение (подчинение) также принимает форму ритуала. Среди обезьян располагающая к спариванию поза – типичный жест подчинения. Молодые особи поворачиваются задом к своим матерям, а взрослые обоих полов – к доминантным самцам. Это не более чем вежливый способ сказать: «Ладно, ты главный».

Еще одним свойством самцов обезьян является демонстративное мочеиспускание, которое служит не только для того, чтобы пометить свою территорию, но и чтобы показать превосходство. Подобное поведение наблюдается и у человека – это стремление помочиться в открытые камины, кадки с пальмами, дамские сумочки или любое другое удобное место, находящееся у всех на виду. Олдрич считал данную практику достаточно распространенной и даже дал ей название – «синдром мочеиспускания», назвав среди «жертв» недуга владельцев газет Неда Маклина (Tho Washington Post) и Джеймса Гордона Беннета (The New York Herald). Два случая такого странного поведения позволяют понять, сколь важен может быть контекст.

Эксцентричный десятый герцог Мальборо однажды беседовал (в своей обычной нечленораздельной манере) с посетителем дворца Бленем – очаровательной и элегантной Ли Бувье Радзивилл. Без предупреждения он вдруг сделал паузу, чтобы справить нужду в ближайший камин, а затем окончил предложение своим характерным «что?».

Более пикантный и показательный случай синдрома мочеиспускания произошел с нью-йоркским миллионером Эваном Франкелем, известным главным образом в качестве продюсера бродвейского мюзикла «Бригадун». Уже немолодым человеком Франкель влюбился в прекрасную и молодую женщину, которую звали Елена Прохаска, и несколько лет жил с ней в своем особняке в Ист-Хэмптоне. Позже Прохаска обручилась с Бартом Глинном – фотографом из агентства Magnum – и привела его к Франкелю, чтобы тот благословил их. Встреча не задалась. Пропустив стаканчик, Франкель, которому тогда было восемьдесят с лишним лет, повел Глинна на экскурсию по своему необычайному поместью, где были извилистые тропинки, причудливые скульптуры, плавательный бассейн «без дна и верха» и вольер с павлинами.

Частое появление павлинов на лужайках богачей служит тонким намеком для всякого, кто по какой-либо причине не заметил, что эти поместья призваны подчеркнуть экстравагантность демонстративного поведения мужчин. Как башенные часы, павлины хороши тем, что периодически обращают на себя внимание своим пением, напоминающим хор крупных здоровых младенцев, которых одного за другим бросают с утеса.

«Она могла бы владеть всем этим», – сказал Франкель Глинну после получасовой прогулки. Затем, вместо признания в молодом человеке достойного преемника, он расстегнул ширинку и устроил представление, помочившись на стену вольера для павлинов.

В обоих случаях синдром мочеиспускания – это ритуальный способ унижения зрителя. Для герцога Мальборо это, очевидно, обезличенный акт – не более чем привычка относиться к представителям низших сословий так, будто их нет рядом. Действие Франкеля, напротив, отдает враждебностью, вызванной досадной необходимостью смириться. Такое действие, конечно, не является актом доминирования.

Дабы увидеть этот аспект демонстрации пениса в перспективе, давайте вновь обратимся к беличьим обезьянам. Оказывается, Десмонд Моррис ошибался, полагая, что сильные мужчины и самцы беличьих обезьян утверждают свое доминантное положение, когда направляют свои эрегированные пенисы или их эквиваленты в лица подчиненных. Во всяком случае, беличья обезьяна не делает ничего подобного. Этот крошечный примат, обитающий в Новом Свете, всегда вызывает умиление посетителей зоопарков благодаря своей маленькой выразительной мордочке, большим глазам, ушам с кисточками и игривому нраву. (Напоминает Джефа Безоса из Amazon.com, не правда ли?) Пропорционально телу у этого вида самый большой пенис среди всех приматов. Объяснение Морриса касательно использования беличьими обезьянами своего пениса основывалось на наблюдениях за данным видом в неволе. Учитывая условия в зоопарках того времени, это все равно что интерпретировать поведение людей на примере заключенных колонии Дэвилз-Айленд. С тех пор Сью Воински, исследователь из Университета Флориды, потратила годы, наблюдая за разными особями беличьих обезьян в их естественной среде обитания на Коста-Рике и в Суринаме. Действительно, самец иногда направляет свой эрегированный пенис в морду другой беличьей обезьяны. Но речь здесь идет не о доминировании, а о подчинении.

«Это знак, который подчиненные особи подают доминантным, – говорит Воински. – Он означает: я признаю, что ты больше и страшнее меня, так что нам не стоит драться из-за этого, тем более что я почти наверняка проиграю». Это напоминает поведение собаки, которая ложится на спину, подставляя живот: «Ладно, откусывай его».

Теперь будет повод тихонько повеселиться (или посочувствовать), когда в следующий раз какой-нибудь «крутой» доминантный самец станет жевать свою сигару, нацелив ее вам в лицо.

Доминирование по-доброму

«Мозг заменить нельзя, но [в случае необходимости] я бы позаимствовал его у умной собаки».

Уильям Гейтс в возрасте 10 лет

Посреди пыльных розовых холмов израильской пустыни птица под названием арабская говорушка исследует ветви сухого дерева, стуча по ним клювом. Данную конкретную особь изучавшие ее биологи зовут Таша-Шам, а сама она – небольшая (размером с пересмешника) коричневатая птица с длинным хвостом и гладкой головой. Такую можно не заметить. Если вы не птицевод, то, скорее всего, и десяти минут не стали бы наблюдать ее в поле. Таша-Шам застучал немного сильнее, бодро сдирая кору, пока не выудил янтарного цвета приз – испуганную личинку жука, толстую и сочную. Затем он совершает удивительный поступок. Вместо того чтобы проглотить ее, Таша-Шам взлетел на дерево, где Пушт – бета-самец группы – исполнял обязанности часового. Пушт заметил его приближение и предпочел убраться подальше. Однако альфа-самец Таша-Шам последовал за ним на землю, демонстрируя терпение великодушного парня, твердо решившего сделать доброе дело. Он держит на весу лакомый кусочек, пока Пушт, как положено, раскрыв клюв и взмахивая крыльями, с притворным энтузиазмом изображает голодного птенца. Затем Таша-Шам запихивает личинку в глотку Пушта.

На первый взгляд это удивительный пример самопожертвования. Но в тот момент логика собственных действий не заботила Таша-Шама. Он выпрямился в полный рост и объявил о своем подарке, задрав клюв и исполнив особенную трель, почти мурлыканье, будто знаменитость, позирующая для фотографа на барбекю по случаю открытия Центра профилактики рака груди. Ах, это сладкое слово «благотворительность»!

Арабские говорушки, видимо, понимают важность совершения добрых дел во благо своих сородичей. И они не единственные филантропы в природе. На самом деле альтруизм удивительно широко распространен среди животных. Даже некоторые амебы демонстрируют социальное поведение, а ведь им нет нужды встречаться друг с другом даже для занятия сексом, поскольку размножаются они делением. Но когда становится худо, они собираются вместе и около 20 % из них покрывают себя славой, превращаясь в некое подобие стебля, поддерживающего остальные клетки. Поэтому не стоит удивляться тому, что богатые люди тоже проявляют альтруизм.

Загадка в том, почему они делают это. В узких рамках дарвинизма благотворительность бессмысленна. Некий признак должен сохраняться и распространяться, если он полезен особям, которые им обладают. Отдавать еду, напротив, рискованно. По Дарвину, альтруизм должен был бы приводить к потере способности особи выживать и размножаться. Давайте попробуем шире взглянуть на альтруистический поступок Таша-Шама. Представьте, что вы застряли в пустыне. Вы не знаете, когда удастся отобедать в следующий раз. Вы добываете пропитание, стукнув головой раз пятьдесят или сто по стволу какого-нибудь дерева, пока наконец чудесным образом не находите черную икру. И что, вы ее отдадите? Да еще и подчиненному? Разве не должны такие животные, как Таша-Шам, вскоре умереть от голода? Если только к этому сводится альтруизм, то разве он не должен исчезнуть из числа наследственных факторов популяции?

Богачам не грозит голод, но существует по меньшей мере три причины, которые делают филантропию бессмысленной даже для них. Во-первых, для людей, которые определяют свое место в финансовых терминах, потеря капитала может привести к потере статуса. В 1996 году в своей знаменитой обличительной речи, направленной против товарищей-миллиардеров, Тед Тернер обвинил Forbes, публикующий свои рейтинги богатых, в потакании скупости плутократов. «Этот список губит нашу страну! – жаловался он в интервью The New York Times. – Эти новые супербогачи так прижимисты, потому что боятся потерять часть своего капитала и опуститься на пару строчек ниже в списке. Это их суперкубок». Конечно, Тернер напрасно винил во всем Forbes. Скупость богатых имеет древние корни; на словах богатые люди всегда поддерживали благотворительность, в то время как их умы и сердца были поглощены жаждой преумножения капитала. Так, семья герцога Мальборо, стараясь проявлять милосердие, складывала объедки в жестяные банки, смешивая все от супа до бисквитов «в ужасную кашу». Затем в сопровождении герцогини и ее детей это пожертвование торжественно доставлялось к домам бедняков, что жили неподалеку от дворца Бленем. Когда Консуэла Вандербильт вышла замуж за представителя семейства Мальборо, она привнесла в этот ритуал смелую нотку американского великодушия, разделив разные объедки по разным банкам «к удивлению и восторгу получателей», как она хвасталась впоследствии. Другое аристократическое семейство делилось радостью рождественского праздника, открывая окна своего городского дома и вываливая еду на бедняков, ожидавших на улице. Делясь бараньими отбивными, они, без сомнения, испытывали приятное теплое чувство (особенно сильное, если попадали в цель) и не рисковали своим состоянием.

Но давайте обратимся ко второй причине, по которой пожертвование реального капитала может ужасать. Зачастую скупость – это часть того отношения к жизни, благодаря которому люди вообще становятся богаты. Однажды на благотворительной вечеринке в Палм-Бич я сидел рядом с женщиной, одетой в розовое в черный горошек вечернее платье от Escada. Ее наряд дополняли похожая на спелые фрукты грудь и волосы, закрученные в спираль, как рожок мороженого. Она сказала мне, что водит новый «ягуар», имеет дома в Палм-Бич, Нью-Йорке и Хэмптоне и что ее платье стоит 4 тысячи долларов. Чуть позже, выпив два или три бокала вина, она призналась, что унаследовала бизнес по производству резиновых штампов, созданный ее отцом-иммигрантом. Он был так бережлив, что ставил заплаты из скотча на кресло в своем кабинете, вместо того чтобы заменить его. Он так экономил на отоплении здания, что его дочери, работавшей с ним в офисе, приходилось надевать шляпу и перчатки с отрезанными пальцами (стиль Диккенса, а не Escada). Для него деньги были абстракцией, и ему никогда не приходило в голову тратить их на отопление, не говоря уже о том, чтобы отдавать их другим людям. Все уходило на развитие компании.

Третья причина, по которой благотворительность выглядит бессмысленной, заключается в том, что забота о каждом пенни может оказаться важной для создания династии. Недавно одна брокерская фирма напечатала рекламу, со вкусом изображающую нувориша, который размышляет: «Мои праправнуки будут принадлежать к старой финансовой аристократии. Они еще не родились. Я не знаю, как их назовут. Но, помимо собственной старости, я думаю о будущих поколениях и поэтому так забочусь о своих инвестициях сегодня». Стремление создать династию и стать прародителем великого семейства – совершенно естественно. Обезьяны тоже делают это. Бабушки верветок из семей с высоким статусом заботятся о том, чтобы маленькие Тиффани Вервет и Перси Вервет III имели некоторые преимущества. Когда игра перерастает в драку, мамаша-лидер вмешивается, чтобы обеспечить своему чаду победу. Другие обезьяны учатся относиться к отпрыскам важных семей более внимательно. Таким образом, существует тенденция к наследованию высокого социального статуса. Даже создание специальных фондов для обеспечения гладкого перехода денег от поколения к поколению и защиты главы семьи от адвокатов (в случае развода), налоговиков и других чужаков – это естественное поведение, хотя и недоступное среднестатистической верветке. Отец-основатель не может жить вечно, однако если он много накопит и хорошо все спланирует, то обеспечит комфортные условия для жизни и размножения собственных детей и даже правнуков. Последователи Дарвина называют это родственным отбором. Заботясь о потомках и близких родственниках, богатый человек улучшает собственную генетическую приспособленность, распространяя свои гены и увековечивая свое имя в роду.

Если что-то и кажется на первый взгляд совершенно неестественным, так это помощь незнакомцам за счет собственного потомства.

Так, у Теда Тернера пятеро детей, и он их по-своему любит.

Тернер, вдруг ставший пламенным сторонником ограничения рождаемости, однажды сказал репортеру: «Раз уж они появились, не могу же я их пристрелить».

Кроме того, он обладает самолюбием, которое как раз способствует созданию династии. Но в сентябре 1997 года Тернер ни с того ни с сего заявил, что собирается отдать миллиард долларов, что тогда составляло треть его капитала, незнакомцам. А именно ООН на решение таких вопросов, как ограничение рождаемости и борьба с эпидемиями. Если бы его дети при отрезвляющем свете следующего после получения радостной вести утра занялись математикой, то им пришлось бы решить примерно такой примерчик; отнимите треть состояния семьи, вычтите половину оставшегося на налоги и разделите на пять. Теоретически каждый из них теперь должен унаследовать 200 миллионов долларов, а не 300, как предполагалось еще накануне. Некоторые из них могли бы заглянуть еще дальше в будущее и подсчитать: если у каждого из них будет трое детей, каждый из отпрысков получит менее 70 миллионов долларов. Это, конечно, лучше, чем ничего, но далеко от попадания в список Forbes 400. Таким образом, в худшем случае какой-нибудь не столь далекий потомок Тернера мог закончить свою жизнь, работая в поте лица на наследника врага рода человеческого Руперта Мердока, который не отдал неведомо кому треть своего капитала.

Так зачем такому расчетливому человеку, как Тед Тернер, рисковать? Тернер сам легко согласился, что преследовал отчасти и корыстный интерес. «Я понял, – сказал он, – что чем больше добра я делаю, тем больше денег получаю». В этом нет ничего постыдного и ничего, что могло бы заставить нас усомниться в искренности его веры в поддерживаемое дело. Всякая реалистичная точка зрения, тем более дарвинистская, подразумевает, что любая благотворительность имеет и корыстную сторону. В Лос-Анджелесе, где люди предпочитают не скрывать своих амбиций, бизнесмен по имени Роберт Лорш с радостью признался, что получает назад от 1,01 до 2 долларов за каждый доллар, потраченный им на благотворительность. Он необязательно думает об этом, когда отдает деньги. Просто так получается. Филантропическая деятельность помогает настроить общественное мнение в пользу того, кто жертвует (имя Лорша красуется над входом в местный научный центр), а также позволяет входить в контакт с нужными людьми.

В одном случае пожертвования Лорша на исследования рака позволили ему стать одним из первых инвесторов, вложивших деньги в линию по производству медицинских препаратов. Лорш полагает, что его миллионное вложение уже принесло семикратную прибыль, и рассчитывает на тридцатикратную отдачу, когда компания Cancer Vax выставит на продажу свои акции.

Альтруизм не был бы столь популярен среди арабских говорушек или миллиардеров, если бы не способствовал достижению личных интересов. Вопрос в том, как это происходит. Очевидно, что для богатых благотворительность – это форма рекламы. Ваше имя на гранитной плите перед входом в музей или университет должно сказать потомкам, что вы – человек, обладавший самым что ни на есть тонким вкусом. Гетти сколотил состояние на нефти, Гуггенхейм и Фрик – на стали, Хиршхорн – на уране, а Меллон – на алюминии. Мы могли забыть то, как успешно они извлекали из недр природные ископаемые, но мы восхищаемся ими потому, что они собрали лучшие в Америке коллекции живописи. Иногда все это делалось ради отмывания денег. Имя Стэнфордского университета сейчас ассоциируется с умом и честью, а не с политическими играми, благодаря которым Леланд Стэнфорд заработал состояние.

Альфред Таубман разбогател на строительстве пригородных торговых центров. Затем он стал владельцем аукционного дома Sotheby’s, который недавно обвинили в сговоре с конкурирующим домом Christie’s в целях искусственного завышения уровня комиссионных и обмана богачей. Но скорее всего, Таубмана запомнят как спонсора Архитектурного колледжа имени Таубмана, Центра охраны здоровья имени Альфреда Таубмана, Медицинской библиотеки имени Таубмана, Центра публичной политики имени Таубмана, а также Центра государственного и местного управления Таубмана. Вряд ли, правда, его именем назовут крыло в федеральной тюрьме Алленвуд.

Реклама, являющаяся следствием филантропии, также работает и на более личном уровне. Щедрость повышает привлекательность мецената. Для богатого человека это эквивалент павлиньего хвоста. Заказ билета за 500 долларов или столика за 5 тысяч на благотворительный ужин говорит о том, что вы можете себе позволить такой дар, а также что вы достаточно великодушны, чтобы пойти на это. Богач с добрым сердцем – какой прекрасный вышел бы супруг! Моя знакомая в вечернем платье от Escada за 4 тысячи долларов наверняка хотела сказать именно это. Ее благотворительный акт, равно как и ее платье, был частью брачного танца, а чтобы не возникло никаких сомнений, она в первые пять минут нашей беседы трижды сказала мне (дважды – положив ладонь на мою руку, и один раз – на спину), что ищет мужа. Неприятные воспоминания об отце, лишившем ее беззаботной молодости, всплыли лишь после того, как я сказал ей, что уже женат.

Даже анонимные подарки могут быть формой рекламы. Богатому человеку необязательно твердить всем о своих пожертвованиях. Достаточно, чтобы об этом узнала его жена или любовница, которая найдет записку с благодарностью, небрежно брошенную на журнальный столик. «Наивысшее удовольствие, которое я могу испытать, – однажды написал Чарльз Лэмб, – это незаметно сделать доброе дело, которое обнаружится случайно».

Однако возможно ли, как предположил недавно один писатель, что колоссальный подарок Теда Тернера – это не более чем ухаживание? В книге «Брачное мышление: Как половой отбор повлиял на эволюцию человеческой природы» Джефри Миллер пишет: