Текст книги "Смерть героя"

Часть Камбрэ война сровняла с землей еще в 1914 году, остался печальный памятник: аккуратно собранный в кучи битый камень. Другую часть уничтожил пожар. На уцелевших улицах многие дома были разграблены. Мебель переломана, картины и фотографии сорваны со стен, подушки вспороты штыками, занавеси рассечены, ковры изрезаны в куски. Перепортив все, что только попалось под руку, немцы сваливали вещи в кучу посреди комнаты, мочились и испражнялись на них. Уинтерборн заглянул по крайней мере в десяток домов, и всюду было одно и то же. За Камбрэ деревни разграбить не успели, но грязь была неимоверная, гудели тучи мух. Иные домики, стоявшие на отшибе, были выпотрошены до последней крохи. В одном таком домишке Уинтерборн увидел изможденную француженку и двух полумертвых от голода детей – у них не осталось ничего, буквально ничего, кроме соломы. Он отдал им свой неприкосновенный запас провизии и двадцать франков. Женщина взяла их, лицо ее застыло в тупой безнадежности.

Уже недалека была бельгийская граница. Вечером третьего ноября Уинтерборн с двумя десятками солдат ворвался в деревню К., с другого ее конца поспешно отступали немцы. Приказ был – по возможности занять деревню и остановиться здесь на ночлег. Уинтерборн расквартировал роту, расставил караулы и охранение, потом пошел осмотреть погреба. Немцы были мастера ставить подрывные ловушки, которые взрывались при неосторожном прикосновении, а кроме того, Уинтерборн хотел удостовериться, что в погребах не укрылись неприятельские солдаты и не нападут потом на спящих врасплох. Он спускался в каждый погреб с электрическим карманным фонариком и скоро убедился, что опасаться нечего. Немцы бежали в такой спешке, что кое-где в погребах остались винтовки и снаряжение. Полы были устланы соломой. В одном погребе Уинтерборн увидел на столе неоконченное письмо, оборванное на полуслове. В другом валялся огромный черный пес – хозяин пристрелил его из боязни, что он попадет в чьи-нибудь недобрые руки.

Полковник объяснял по карте план предстоящего боя, офицеры записывали. Приказ был излишне подробный, но ясный и четкий. Кончили около половины четвертого, а в половине седьмого назначена была атака. Накануне Уинтерборн поднялся в пять утра и с тех пор непрерывно был на ногах. Хотелось спать, глаза резало, голова была такая тяжелая, что он с большим трудом понял и записал приказ. Он еле выводил слова дрожащим, неузнаваемым почерком, путал и пропускал буквы. Подолгу не мог разобраться в ссылках на карту и злил батальонного, себя, снова и снова его переспрашивая.

У них оставалось около часу до выхода на боевые позиции. Усталые офицеры поспешили к себе, чтобы немного вздремнуть. Уинтерборну отчаянно хотелось спать, но сон не шел. При одной мысли о том, что опять надо драться, хотя бы и с разбитым, потерявшим всякую надежду немецким арьергардом, он цепенел от ужаса. Как выдержать еще одно огневое заграждение? Он пытался написать Фанни и Элизабет, но на уме было другое, он не мог собраться с мыслями, не мог связать нескольких самых простых фраз. Он сидел на стуле, который принес ему денщик, и, подперев голову руками, остановившимся взглядом смотрел на солому, на мертвого черного пса. Он жаждал одного: покоя. Ему нужен, ему необходим покой. Он не может больше вынести, у него не осталось ни капли сил и энергии. Быть бы скелетом из тех, что лежат на высоте 91, безыменным трупом, каких много валяется сейчас на улице. У него даже не хватило мужества взять револьвер и застрелиться, и презрение к себе стало последней каплей, переполнившей чашу его отчаяния.

Они построились повзводно на деревенской улице, и каждый офицер в молчании повел свой взвод к назначенному участку. Уинтерборн с горсточкой людей – взводом управления – шел следом и проверял, так ли разместился каждый взвод, как велено. Он пожал руку каждому офицеру.

– Хорошо помните приказ и рубеж, который вам надо занять?

– Да.

– Прощайте.

– Зачем так? Лучше – до свиданья!

– Прощайте.

Он вернулся на свой командный пункт и стал ждать. Взглянул на светящиеся стрелки ручных часов. Двадцать пять минут седьмого. Через пять минут – атака. Эту холодную ноябрьскую ночь заполняла необычайная тишина. Тысячи людей, сотни орудий стояли друг против друга, готовые к бою, но кругом не слышалось ни звука. Он прислушался. Все тихо. Вестовой что-то шепнул сигнальщику, тот шепотом ответил. Еще три минуты. Тишина. Сердце Уинтерборна сильно билось – быстрей, чем тикали часы, которые он поднес к уху.

ТРРАХ! Точно оркестр по знаку дирижерской палочки, загрохотали тысячи орудий на севере и на юге. Тьмы как не бывало, всюду – слепящие вспышки выстрелов, земля содрогается от страшных ударов, в воздухе воют и визжат снаряды. Вспыхнула огнями немецкая передовая – теперь заговорила немецкая артиллерия. Бросаясь вперед, Уинтерборн успел увидеть, как двинулись в атаку первые отделения его роты, потом все смешалось в дыму и грохоте рвущихся снарядов. Он видел, как покачнулся и упал его вестовой, когда между ними разорвался снаряд; потом исчез капрал – его разнесло снарядом в клочки. Уинтерборн добежал до выемки, где проходила дорога, лег на краю и стал всматриваться в рассветную мглу. Ничего не видно, только дым, и он рванулся дальше. И вдруг со всех сторон – немецкие каски. Он схватился за револьвер. Потом заметил, что немцы безоружны и высоко подняли трясущиеся руки.

Строчили немецкие пулеметы, непрестанно свистели пули. На ходу он увидел нескольких убитых солдат своей роты. Одно отделение уничтожил тяжелый снаряд – всё, до последнего человека. В других местах мертвецы лежали поодиночке. Убит Джеймсон; убит Холлиуэл; а вот сразу трое убитых – сержант Мортон, Тейлор и Фиш. Уинтерборн выбрался на шоссе, отсюда до рубежа, который им надо было занять, оставалось всего триста ярдов. Бешеный пулеметный огонь не давал его роте ступить ни шагу дальше. Офицеры и солдаты прижались к земле, солдаты палили из винтовок, пулеметы расстреливали ленту за лентой. Ранен был второй вестовой Уинтерборна. Он корчился на земле и стонал:

– Ради Бога, добейте меня! Добейте! Не могу! Пытка! Добейте меня!

Словно что-то сломалось в мозгу Уинтерборна. Он почувствовал, что сходит с ума, и вскочил. Пулеметная очередь стальным бичом яростно хлестнула его по груди. Вселенная взорвалась, и все поглотила тьма.

ФРАНЦУЗСКАЯ РЕСПУБЛИКА

ГЛАВНОЕ КОМАНДОВАНИЕ СОЮЗНЫМИ АРМИЯМИ СТАВКА ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО

12. XI.1918

ОФИЦЕРЫ, УНТЕР-ОФИЦЕРЫ И СОЛДАТЫ СОЮЗНЫХ АРМИЙ!

Вы упорно сдерживали неприятеля, долгие месяцы вы с неизменной энергией и решимостью атаковали его.

Вы выиграли величайшую битву в истории, исполнили священный долг: спасли свободу всего мира.

Вы вправе гордиться собой.

Вы овеяли свои знамена неувядаемой славой.

Потомки вам благодарны.

(Подпись) Ф. Фош,

Маршал Франции,

Главнокомандующий союзными армиями.

Эпилог

 
Одиннадцать лет, как повержена Троя, –
И мы, старики (иным уж под сорок),
В солнечный день сошлись на валу крепостном,
Пили вино, толковали. А в пыльной траве
Ящерицы суетились и стрекотали кузнечики.
 
 
Кто показывал старые раны,
Кто вспоминал, как горела от жажды гортань
И сердце стучало под грохот сраженья,
Кто вспомнил о нестерпимых страданьях;
Седы волосы были у всех,
И угасли глаза.
 
 
Я поодаль сидел,
В стороне от речей их и воспоминаний, –
И услышал, как двадцатилетний юнец
С нетерпеньем, с досадой подруге сказал:
– Да пойдем же! Ну, что ты заслушалась их?
Мало слышала ты стариков?
Не довольно с тебя болтовни об Ахилле, о Трое?
И зачем они вечно твердят
О распрях забытых, о скучных давних боях,
Для чего повторяют имена мертвецов,
Которых мы и не знали?
 
 
И увлек ее прочь.
И она оглянулась
Всему, что о нас говорил он с презреньем,
Но слов уже не было слышно.
Я думал
О несчастных могилах вокруг разрушенной Трои,
И о всех молодых и красивых, обратившихся в прах,
И о долгах терзаньях, и о том, как все это было напрасно.
 
 
А тут те же речи мне в уши стучали,
Словно ржавый клинок ударял о клинок.
А двое
Уходили все дальше
И на ходу целовались,
И смех доносился веселый.
 
 
Я поглядел на запавшие щеки,
На глаза, что смотрели устало, и седые виски
Стариков, окружавших меня, – им было под сорок, –
И тоже пошел от них прочь,
Сожаленьем и скорбью бессильной терзаясь.