Текст книги "Сто одна причина моей ненависти"

– А теперь? Теперь поверили? – спросила его Людмила.

– Тогда не поверил. Но тем не менее снабдил телефончик дражайшей половины приложением по типу родительского контроля. Спутники отслеживают сигнал, от сотовых вышек результативность не зависит, и я рад такой своей предусмотрительности. Понимаете, дамы, если свериться с календарем, в тот период времени моя крошка в пансионате под Минском пребывала. И ничего о поездке под Смоленск мне не рассказывала. Но это ведь ничего не значит, правда, крошка?

– Бэзил, ну что ты такое говоришь! Как ты можешь обо мне так думать! Этот наш зять непутевый все наврал. Или у него после травмы бред. Не встречалась я с ним, не приезжала на сборы, никаких разговоров с ним не вела. Тэдди, а может, это ты там был? А контуженому пригрезилось, что мы оба с ним говорили!

– Заткнись, – злобно прошипел Тэдди.

– Поэтому я здесь, – подвел итог рассказу Карасев. – Вчера утром я побывал по адресу, который мне назвал Антон, и Анисью там не обнаружил. Мне ничего не было известно про Клавочку, этот обормот мне не сказал. Вероятно, думал, что я и так про внучку знаю. Поэтому на Анисьин счет я особенно и не волновался. Рассудил, что покинула моя девочка гнездышко: или у подруги ночевать осталась, или еще что… Хотя это не ее стиль, но что еще я мог подумать? А вот передвижения дражайшей половины меня всерьез озадачили. Какого лешего ей понадобилось в заброшенном дачном поселке? С июня тут никто не живет, и Колька Кожемякин в том числе. В прошлом году мы к Коляну пару раз заезжали на шашлыки. Решил лично посмотреть, что моя милая затеяла.

– Что затеяла, что затеяла, – проворчала Светлана. – Ничего оригинального, это очевидно. «И царицу, и приплод…»

– Вот дерьмо! – с чувством стукнул себя по лбу Карасев. – Вспомнил! Разговор один вспомнил! Я Елизавету несколько раз отправлял к Анисье в город, чтобы в курсе ее дел быть. Мало ли, какая помощь нужна будет. Хоть моя дочь и послала отца куда подальше, а все же обиду я задвинул.

– Позвольте спросить, Василий Михайлович… – начала Людмила.

– Василий, – прервал ее Карасев.

– Позвольте спросить, Василий, – без тени улыбки продолжила Людка, – а откуда сведения? Что дочка вас, как вы выразиться изволили, послала куда-то? Потому что я располагаю информацией прямо противоположной. Со слов Анисьи – это, напротив, вы перестали считать ее дочерью.

– Вот именно, – поддакнула Светка.

– Откуда сведения? – удивился Карасев. – Так ведь…

И запнулся. И свирепо посмотрел на Бэтти.

А Людка на нее не посмотрела.

Понуро и невесело Карасев продолжил:

– Недели две назад этот разговор был. Жена, – слово «жена» он произнес с видимым усилием, – в очередной раз съездила в Москву к Анисье. И вновь поведала, как неистово дочь меня ненавидит. А я сказал, что мне плевать. Не буду ей мешать, это ее право – жить, как считает нужным. А если родит внука, мне еще больше будет плевать. Я приеду взглянуть на него, а может, и понянчить позволят. И отпишу Анисьечке бизнес. Зоотехником не захотела быть, так хозяйкой захочет.

– А велик ли бизнес? – полюбопытствовала Светлана.

– А если внучка бы родилась, не отписали бы? – дополнила вопрос Людмила.

Вопрос ее, по всему видно, Карасев счел глупым, а на Светкин ответил:

– Хозяйство «Золотые колосья». Скажет вам о чем-то?

– Ого, – проговорила Светка и толкнула Людмилу в бок. – Знакомься, Людмила Валерьевна, с олигархом от сельхозтруда. Коровники, птицеферма, тепличное хозяйство, – а для Карасева пояснила, не увидев смысла таиться: – Наш с Германом «ХимОрганик» вам кое-что поставляет.

– Госпожа Галактионова? – задал уточняющий вопрос Карасев, склонив голову набок.

– Она самая, – важно кивнула Светка.

– Ваш муж тоже в «ХимОрганике» служит? – как бы невзначай поинтересовался Карасев у Людмилы.

– Наш муж банкир, – ответила Людка, поведя правой рукой по воздуху, и бриллиант в кольце выбросил снопик искр отраженного электрического света.

Карасев хмыкнул с непонятной интонацией и проговорил:

– В таком случае я навряд ли смогу вас удивить своей благодарностью в материальном выражении, но хотя бы попытаюсь. Вы моего ребенка от смерти спасли, дважды спасли, как я теперь узнал. Про паспорт Анисьин я вот что думаю. Он был нужен этим… упырям, чтобы никто не сомневался, кто именно с жизнью покончил. Чтобы не числилась моя дочка в пропавших без вести, не лежало ее тело в морге невостребованным трупом и не ждал я ее возвращения откуда-нибудь издалёка. Я бы погоревал, и женушка моя тоже, конечно же. И поддерживала бы она меня в моем горе старательно и от всей души. Даже так выражусь – в «нашем» горе. После чего был бы реализован первоначальный план. Половина активов была бы перерегистрирована на законную супругу, потому что так будет грамотнее. Ее слова, и идея тоже ее. Этот план появился спонтанно, но теперь я понимаю, что процесс все же управляемым был. Очень обидно мне было и горько, когда супружница моя пересказывала, какими словами обо мне дочечка выражается. Вот и повелся я на эмоции, и получилось у нее мною манипулировать. Старый идиот. Вы только представьте, дамы, мой юрист даже пакет документов подготовил, осталось нюансы уточнить. А потом я остыл, притормозил дело. И дернул же меня леший про внука помечтать. Выходит, мой длинный язык дочь под удар подставил, на грани смерти девочка моя была.

– Василий Михайлович, в чем-то вы правы, но есть и плюсы: нарыв лопнул. Если бы всего этого не произошло, вы так и продолжали бы считать, что Анисья вас ненавидит, и про Клашеньку не знали бы, а жизни их под угрозой бы оставались, – проговорила Людмила.

– Не разубеждайте меня, я кретин. Самому нужно было к дочери ездить, а не перепоручать хрен знает кому! А я, видите ли, через самолюбие свое оскорбленное переступить не мог, идиотина.

– Это все он! – неожиданно взвизгнула Бэтти, пихнув братца в плечо. – Он меня надоумил, он заставил! О, прости меня, Бэзил, милый, прости! Я все исправлю! Я буду делать все, что ты мне скажешь, только прости!

– Да?! – взвизгнул в ответ Федя. – А кто мобильник у Тохи тиснул? А кто эсэмэски сочинял? А кто пари предложил заключить? Ставлю, говорит, сто баксов, что клуша вены вскроет!

– А ты поставил двести, что газом траванется!

– Зато ты подбила меня возле ее дома крутиться почаще! Если повезет, труповозку увидим! А когда Аниська выскочила из подъезда и на такси за город рванула, ты что сказала? «Гони за ними, а то к самому интересному не успеем!» А когда облом случился, кто подговорил меня инвалидное кресло взять в аренду? И, на минуточку, это ты кресло с лестницы столкнула!

– Циничный негодяй! Я не забыла, что ты собирался на видео снимать, как наша несчастная девочка с эстакады прыгнет. И не забыла, как взбесился, что вон та достойная женщина не позволила ей это сделать. Всю дорогу до ее дома такой грязью ее поливал, я верить отказывалась, что мой маленький братик такие слова знает.

– Ага, верить она отказывалась, как же! Да в это время ты Аниське новую эсэмэску набирала, а у самой яд изо рта капал, как ты ее ненавидела.

– Замолчи, дурак! Уймешься ты наконец?!

– Я дурак?! – взвился Тэдди, но тут же умолк, а затем, обращаясь к Карасеву, проговорил: – Василий, я был просто дурак! Я не понимал, что затеяла эта страшная женщина! И она – моя сестра, о ужас! Я был слепой марионеткой в ее руках!

– Марионеткой? Да еще и слепой?! – поразился силе аллегорий Василий Михайлович.

Бэттичка, напрягая связки, чтобы перекричать Тэддин фальцет, проорала:

– Разве не ты, марионетка, засовывал Тохе под колесо «колючку»? Не ты раздобыл этот самый кусок проволоки, не ты заточил все шипы? Это ведь целиком твоя идея была, братик!

– Зато ты умыкнула у него мобильник! Воровка! – пошел на второй круг Тэдди.

– Ух ты, – восхитилась Светка.

– Да уж, – согласилась Людмила и прибавила с горечью: – Однако ничего не получилось бы у наших вурдалаков, если бы не Витюшин косяк.

– Кто это – Витюша? – свел брови к переносице Василий Михайлович.

– Хакер доморощенный. Я наняла его, чтобы он с Анисьиными аккаунтами разобрался, а он халтуру произвел. Не хакер он вовсе, непременно сообщу ему при встрече.

– Так его Витюша зовут? – встряла в разговор Бэтти. – Хороший мальчик. Но денег он все равно теперь не получит. А вам советую, бедная моя санитарка, в следующий раз достойную оплату наемным работникам предлагать. Особенно за щекотливые услуги. Бэзил, и ты поверил, что у нее муж – банкир? Она же уборщицей в поликлинике работает, унитазы драит. Доверчивый ты мой. Пропадешь без меня. Но ведь ты и не собираешься меня оставить, правда, любимый?

– Как – уборщица? – озадаченно спросил Карасев.

– Не обращайте внимания, Василий Михайлович, мы вам позже все объясним, – успокоила его Светка. – Хотя в жизни всякие случаи бывают. Я, к примеру, в свое время замуж за простого водилу собралась.

– А потом передумали?

– А потом оказалось, что он хозяин химкомбината.

– При чем тут деньги для Витюши? – встревоженно спросила Людмила.

– А еще она придумала, как лучше с Аниськой покончить, – победным тоном возвестил Тэдди. – Собиралась в петлю ее сунуть, накачав успокоительным под завязку, а детеныш и сам помрет.

В комнате повисла тишина.

Мимо «Лексуса» бочком протиснулась баба Валя Свешникова, едва не зацепив острием старомодного зонтика лакированный бок кроссовера. Прищурившись, попыталась высмотреть, кто там в салоне, однако зеркальные стекла не позволили. Пошла дальше с недовольным видом, что-то ворча под нос.

– Неудачно ты машину поставила, Свет. Аборигены могут обидеться, а обиженный абориген, он знаешь какой мстительный, – устало улыбнувшись, проговорила Людмила. – Я к вам в клинику в понедельник заеду. Нет, лучше во вторник. Ты отпросишься у самого главного, и мы к Анисье съездим, проведаем. И я вас познакомлю.

– Так я же самая главная и есть, ты разве не знала? – удивилась Светлана. – Мне Герман выделил капитал, чтобы я смогла развернуться. Думает, наверное, что я не догадываюсь, почему и зачем.

– И зачем? И почему?

– Чтобы не путалась я у него под ногами, когда он на комбинате рулит. В принципе, откупился, я скушала. Меня это потому в особенности устраивает, что он сам не путается у меня под ногами, с советами не пристает.

– Интересно живете.

– А то.

Увидев в свете слабого фонаря знакомую фигуру, показавшуюся в дверях подъезда напротив, Людмила заторопилась.

– Мне вон с тем кренделем переговорить надо. Пока, Светлан. Я побежала, а то ускользнет.

Подождав, пока «Лексус», пятясь задом, покинет двор, пошла через детскую площадку наперерез Витюше. Остановила его, стукнув кулаком в плечо.

– Ну, привет, Ступин, гад ты этакий, – и, не давая опомниться, продолжила: – Хочу порадовать, что гонорар за слив инфы тебе не светит. И мои верни, не заработал. Я жду, давай купюры.

– Э-э-э… Валерьевна… – заблеял Ступин, который, по всему видно, уже сообразил, о чем идет речь. – Ты, это… не обижайся… Мне деньги знаешь как нужны, просто до зарезу. А почему людям не помочь, особенно если обращаются?

– Ты сам к ним обратился, я все знаю. И извиняет тебя только то, что ты придурок полный, хоть и жадный. Деньги давай.

Ступин дернул головой, как от удара, но Людке было плевать на его чувства. Ей столько пришлось из-за этого типа сегодня пережить, да что ей – Анисье сколько вынести пришлось! Таких учить надо, и желательно не только словесно.

Витюша покаянно вздохнул:

– Люд, ты не злись только. У меня с собой нету денег, совсем нету, понимаешь? Я завтра с утра занесу, мне ни к чему с тобой скандалиться, сто пудов ни к чему. У кого еще я отвертки брать взаймы буду… И про этот случай забудь, бес попутал. Я вообще-то как рассудил? Ну, думаю, загуляла девчонка, родичи ее разыскивают, так и пусть найдут, потому что с семьей всегда лучше, чем с чужими. А чего случилось-то? Выходит, не надо было им сообщать, где она обретается?

Людмила посмотрела в его простодушно-бессовестную физиономию и ничего не сказала.

– Так я зайду с утречка? Или простишь должок, а, Валерьевна? Или потерпишь недельку?

– Завтра. Чтобы завтра вернул мне деньги, – с тихой яростью произнесла Людмила. – А про отвертки забудь. Навсегда.

– Да ладно, Людочек, не злись. Я с тортеусом приду, – разулыбался Витюша, не смутившись от ее тона. – Чайку махнем и помиримся окончательно. А, Валерьевна, согласна?

«Хоть плюй в глаза», – устало подумала Людмила и кивнула: заходи, мол, попьем чайку. Что с тебя взять, пацанчика нагленького, хоть тортик вафельный к утреннему чаю. На кофе пусть не рассчитывает.

– От десяти до одиннадцати, не раньше и не позже, – сказала она, разворачиваясь.

– В такую рань? В воскресенье? – скривился Витюша.

– Не тебе диктовать условия, милок, – наставительно проговорила Людка. – Придется под мои планы подстраиваться.

– А что у нас по плану? – игриво поинтересовался Ступин.

– Не знаю, что у вас, а у нас провокация.

– Провокации обожаю. Могу поучаствовать.

Окинув сострадательным взглядом хилую конституцию собеседника, Людмила произнесла:

– Если дело дойдет до потасовки, ты мне не помощник.

– Обидеть хочешь? – насупился Ступин. – Я в потасовках настоящий бизон.

– Я пошутила. По плану у меня романтическое свидание. С одним кочегаром.

– Ты опустилась до кочегара?

– Ну, может, он и не кочегар вовсе, хотя ногти в окаемочке. Под окнами моими бродит, страдает. Думаю, влюблен, а я-то несвободна. Нужно его как-то отрезвить и успокоить.

Ошарашенно посмотрев на Людмилу и не сообразив с ходу, как на услышанное следует реагировать, Ступин неуверенно проговорил:

– Ну типа заметано. Не раньше десяти и не позже одиннадцати. Не проспи сама.

В дальнем конце детской площадки, за песочницей и качелями, за конусом света одинокого фонаря, на скамейке сидел человек. Тихо сидел, не желая, чтобы эти двое его заметили.

Они не заметили.

Облокотившись о перила балкона, Сергей бездумно смотрел на темные ветви каштана, колышущиеся под легким ветерком. Каштан произрастал под окнами их дома давно, с самого заселения пятиэтажки, и вымахал до третьего этажа и даже выше. При желании можно было, вытянув руку, поздороваться с деревом, потрогав его за «ладошку», что Сергей и проделывал иногда в приступе сентиментальности. Днем каштан был хорош: осень разукрасила его крону, не скупясь на желто-огненные тона. А сейчас он казался просто серо-зеленой копной с небольшими прогалинами, через которые, впрочем, совсем ничего нельзя было рассмотреть. Но Портнов и не рассматривал ничего. Портнов думал.

Мысль была одна, привычная, обкатанная, но он находил в ней какое-то болезненное наслаждение, потому и не отпускал. Если ты взрослый мужик, и тебе кажется, что, размышляя о некоем своем поступке в далеком прошлом, ты делаешься на это время к кому-то ближе, а если точнее – этот кто-то делается ближе к тебе, то иначе как болезненным данное наслаждение не назовешь.

Единственный шаг, стоивший счастья. Портнов не хотел больше врать себе – именно счастья всей жизни стоил тот шаг. Считаешь, это был равноценный обмен? И что ты имел в результате него все эти годы? Кайфовал от ощущения, какой ты гордый и бескомпромиссный? Или от презрения к той, которая так сильно обидела тебя? Презрение к ней было велико. О нем ты не забывал на протяжении целой жизни с небольшими промежутками на попойки с друзьями и серый секс. И вот это вот все – ради чего? Собой, что ли, любовался, придурок?

Она была маленькая восторженная девчонка, глупенькая, конечно, хоть и мнила о себе. Девчонка, которой прополоскали мозги лживые заезжие политтехнологи, вещающие на всю страну, но получающие инструкции снаружи. А она с готовностью этот бред восприняла.

Отчего такая готовность? Это можно понять. Не хочется в восемнадцать быть частью стада. Хочется быть уникальным и независимым. Если ты со стадом, значит, тобой рулят, как хотят. Или ты примитивен до безобразия, до полного к себе отвращения. Такая вот заразная инфекция подросткового возраста. Только ты-то куда смотрел, Серега?

И не извиняет тебя вовсе, что самому было восемнадцать. Не извиняет, потому что ты мужик, ты по-любому старше. Ты должен отвечать за свою девочку, не отпускать ее в плавание одну. Все ее невзгоды, если таковые были, на твоей совести, кабан. Все твои – тоже на твоей, но не о них речь. Сам накосячил, сам и хлебай.

И что самое поганое в этой истории – это то, что уже ничего не исправишь.

Она прощения попросила – как по сердцу ножом полоснула. От этих невозможных, неожиданных слов Серега задохнулся даже и не знал, что нужно в ответ сказать. И выдал перл в привычно-обычной саркастической манере, которая всегда наготове. Палочка, блин, выручалочка. Но самое скверное, что Миколетта и не удивилась вовсе. Как будто и не ожидала от него услышать что-то человеческое. Или все-таки задел он ее? Если задел, то урод в квадрате.

А мужики вокруг нее вьются. Хлыщ компьютерный, скользкий тип. Отчего Миколетта его терпит? Кочегар какой-то. Откуда в Москве кочегары? Сегодня к ней заходил ухарь в джинсе, с иголочки, и они вместе отбыли, хоть и на разных тачках. А привез ее вообще кто-то четвертый на «Лексусе». Если бы не был уверен Серега, что Людка столь же разборчива, как и в былые годы, то хрен знает что про дамочку мог бы подумать.

Он не ревновал. Какое право он имеет? Но было горько, до глухого стона горько, что нет ему места в ее жизни. И это уже навсегда.

Уехать бы поскорее. Или уже на нары, в тюрягу. На все согласен. Только чтобы подальше. Потому что здесь сил нет не следить за ней. И он следит.

Проснулась Людмила по будильнику, петушиным гиканьем вытолкнувшим ее в реальность. Надо будет поменять рингтон. Хотя этот ей нравился. Но не нынешним утром.

Не сразу вспомнила, что распланировала на сегодня и что было вчера. Пялилась в потолок, сканируя память. Вычленила позитив в предстоящем деле. Мобилизовалась на негатив. Можно вставать.

Из ванной прошла на кухню. С грустью взглянула на Клашину самодельную колыбельку, на тросе подтянутую вверх почти до карниза. Пока эту конструкцию она разбирать не будет, повременит. Ведь не мешает же, ну правда…

Взглянула на ходики. Время для завтрака есть, но сначала она позвонит. Кому же позвонить сначала?

– Николай Никитович? – пропела Людмила в трубку в ответ на скрипучее соседское «алле». – Доброе утро. Вы не могли бы заглянуть ко мне часиков в одиннадцать? Если я не ошибаюсь, в это время вы с Шариком с прогулки возвращаетесь, так не затруднит ли вас…

– А что произошло, Людмила? Зайти мне не трудно, но хотелось бы знать, зачем я вам понадобился. Тем более что овес к лошади не ходит.

Вон оно как. Овес, значит. К лошади. Ты, Миколетта, выходит, лошадка. Можно смело сказать – кобылица.

– Я бы не утруждала вас, Николай Никитович, дорогой, но занемогла немного. А дело важное. Нашего с вами соседа касается, Портнова.

В трубке воцарилась тишина. Людмила даже решила, что повесил сосед трубку, но, видимо, он ее просто ладонью прикрыл и размышлял над ответом.

– А с чего это вы вдруг его проблемами озаботились, а, Людмила? – ожила трубка, дохнув ядом. – Вчера вы с каким-то козырем отбыли, вернулись к полуночи ближе, а сегодня уже вам Сергея подавай?!

– Свешникова доложила?

– Какая разница?!

– Ну, во‐первых, не Сергея мне подавай, а вас, уважаемый мой Николай Никитович, – с мягким смешком возразила Люда. – А во‐вторых… Во-вторых, у меня имеются веские причины подозревать в отравлении Зинаиды вас. Не хотите ознакомиться? Если желаете, то только лично. Не по телефону.

– Что за инсинуации! – после некоторой паузы гневно выкрикнул пенсионер Калугин и бросил трубку.

«И чего ты добилась?» – кисло подумала Людмила, разглядывая морской пейзаж на заставке смартфона.

Телефон запиликал вызовом. Не мобильный. Домашний.

– Слушаю, – произнесла она.

– Буду в одиннадцать, – пролаял сосед. И отсоединился.

И тут Людку пробрало. Ей стало страшно.

Теперь нужно срочно звонить Сереге. Или не звонить Сереге?

Людмила отыскала среди записей его городской, набрала. Сбросила. Снова набрала. Подождала три гудка. Сбросила.

Ты, оказывается, мямля, Миколина. Решай уже, нужна тебе его поддержка или так сойдет?

Она решила, что справится сама.

Как же сама, если ты совсем ничего не приготовила?! Никакого алгоритма действий не составила, не продумала, что и в каком порядке говорить преступнику будешь, а Калугин – преступник, циничный, беспощадный, хитрый, и такого вот матерого нужно за руку поймать.

Поймать-то ты его, допустим, поймаешь, да кто об этом сможет узнать, если он тебя порешит, как и Зинаиду? А ты между тем не имеешь внутренних сил к Портнову за помощью обратиться. А больше обратиться тебе не к кому. Если не к Витюше Ступину, но это для анекдота.

Но вчера было некогда размышлять о сегодняшних алгоритмах, не до того же ей было!

Могла бы в таком случае перенести задуманную операцию. Отчего – нет?

Оттого что упрямая. И глупая – сама себя настроила на сегодняшнее утро и выйти из программы не смогла. Или не догадалась, что выйти можно.

И малодушная.

Кстати, отчего ты дрейфишь? Отказ боишься услышать или колкости? Или неприязненный тон безо всяких колкостей?

«Ничего я не боюсь, – рассердилась Людмила. – Просто не хочу Серегу напрягать. Передумала».

Именно так. Ничья помощь, возможно, и не понадобится вовсе. Даже наверняка не понадобится. Ты просто-напросто сочиняешь хитрые ходы, чтобы Портнов немножко в твоей жизни поучаствовал. Вымучиваешь их даже, а не сочиняешь.

Привыкай, Людмила Домбровски – он не твой. Если до сих пор не привыкла.

Поэтому спокойно и без паники – да какая еще там паника, с чего вы взяли! – следует воспользоваться оставшимся до опасного рандеву временем и рассмотреть ситуацию со всех сторон.

Главный и единственный вопрос, который Людмилу должен всерьез беспокоить, – это каким образом преступник решит аннулировать угрозу в Людкином лице. Навряд ли он вновь прибегнет к ядохимикату, не дурак, он понимает, что никаких жидкостей в его присутствии Миколина пить не будет. Значит, действия убийцы будут более прямолинейными.

Плохо это или хорошо для нее? Ну, как сказать… Вывод напрашивается сам собой: ей следует беречься от удара по темечку чем-нибудь тупым и тяжелым или от ременной удавки, наскоро сооруженной из собачьего поводка. Не стоит выпускать Калугина из поля зрения, и все будет хорошо, Люда.

Но если все будет так хорошо, на чем ты сможешь подловить убийцу? Придется возвращаться к плану А: предложить преступнику чаю. Оставить его наедине с чашками ненадолго, а потом исхитриться, и питье, приготовленное им для тебя, вывести из оборота.

Как вывести? Проблем не будет. Отвлечь его внимание какой-нибудь ерундой и подменить. Чашку с отравой поставить на дальнюю верхнюю полку, с глаз калугинских долой. Это выполнить Люда сумеет.

И смартфон на звукозапись нужно включить, не забыть бы.

Кстати, у старика тоже сейчас имеется время, чтобы над своими действиями поразмышлять.

А не совершила ли ты промашку, пригласив его заранее? Могла бы перехватить его на лестничной клетке, когда он будет возвращаться с променада, взяла бы его врасплох. Теперь преимущества потеряны.

Да, в агенты спецслужб ты, Миколина, не годишься.

Людмила потянулась к таймеру и взвела его, чтобы просто послушать стрекот велоцепи, который ей всегда нравилось слушать. Дробные мягкие звуки ласкали ухо и успокаивали нервы.

Крестик выскользнул наружу, Людмила убрала его обратно за отворот пижамки. Может, на цепочку его нанизать?

Вчера он тоже выбился, а Люда не заметила в суете. Наверное, когда с покрышками возилась – демонтажем и перекаткой с участка на участок. А Карасев заметил. Высказался, насупившись, что нательный крестик не следует носить поверх одежды, чай, не украшение, и, осторожно взяв его двумя пальцами, заправил ей за вырез тельняшки. Смутился. Проговорил: «Я вот тоже на веревочке ношу» – и вытянул из-за ворота рубашки огромный золотой. И вправду – на веревочке, на черном сутаже, вот причуды.

Это все происходило, когда они полицейских ждали. Бэттичка еще не верила, что их с братцем под стражу возьмут, думала, муженек попугать решил, а потом все простит и забудет. Отчего же не забыть, если происшествие без особых жертв закончилось? Ну, ошиблась молодуха, с кем не бывает. Приревновала мужа к падчерице, это ведь так понятно.

Но он сказал Людмиле, кивнув в сторону привалившихся к стене «упырей»: «Хорошо, что так и не венчаны остались. Времени все не находилось, а теперь я рад, что не нашлось. Жаль, однако, что вы за банкиром».

А Бэтти заверещала: «Да врет она все, нету банкира, нету! И в кольце у нее стекляшка, а ты повелся!»

И Людмила не знала, хорошо это или плохо, что мадам Карасева так про банкира верещит.

Скривившись, как от соседского перфоратора, Карасев дождался, когда Бэттичка утихомирится, и продолжил, глядя на Людку исподлобья: «А то, может, бросай своего банкира? Мы тебя на зоотехника выучим, без образования нехорошо в наши дни. А колец таких я тебе два куплю. Или сколько захочешь».

«Я подумаю», – пообещала Людмила. «Точно подумаешь?» «Точно», – повторила она. Лицемерка.

Времени в его распоряжении было немного, но он все успел. А успел потому, что заранее приготовил инвентарь и расходники. Он не предполагал, что эти предметы могут понадобиться так скоро, но и не отвергал подобной возможности.

Стремительных поворотов событий он не любил. Не потому что не успевал за ними, а потому что… не любил. Просто не любил. Ему нравилось смаковать саму подготовку к чему-то значительному и важному, а комкать и спешить – это, считай, убить половину радости, сущее транжирство. Радости в современной жизни совсем мало осталось, особенно для ценителей и знатоков.

Но коли получается так, а не иначе, то следует проявить здравомыслие, поискав преимущества в раскладе, который подсунула вертихвостка-судьба. Он нашел. Отличное преимущество сыскалось. А найдя, он уже не мог уверенно ответить себе на вопрос, а так ли он огорчен сложившимися обстоятельствами?

Пожалуй, нет. Пожалуй, после рассмотрения даже доволен.

Он хотел наблюдать – он увидит. Он хотел убрать с дороги – он уберет. Он хотел окончательно замести следы – у него получится! И все одним разом. Одним большим, одним мощным, насыщенным махом.

А впечатлений вообще получит на год вперед. Или хотя бы на месяц, но и это отличные дивиденды.

Пора на выход или рано еще?

Нельзя явиться слишком рано, это осложнит дело. Даже может совсем испортить. Но и передерживать опасно. Он взглянул на часы.

Голос у Николая Никитовича был донельзя огорченный, а вид растерянный. И пахло от старика тревожно – то ли корвалолом, то ли валерианой с ландышем. Чем-то таким медицинским пахло.

«Сережа, – проговорил он надтреснуто, – ты, наверное, не поверишь, но Людмила Миколина… правда, я не знаю, какая сейчас у нее фамилия, у Людмилы…»

Портнов раздраженно мотнул головой, давая понять, что ему совершенно это не важно. И не важно, и неинтересно.

«Заходите, дядя Коль», – сказал он, отходя в сторонку, чтобы пропустить пенсионера Калугина в глубь квартиры.

Николай Никитович посмотрел вопросительно на Шарика, тот с укором – на Николая Никитовича, оба уставились на Сергея.

– Не могу, некогда совсем, – с сожалением проговорил Калугин. – Я ведь и так с Шаром гуляю позже, чем следовало бы, а он терпит меня, старика. А сегодня еще с Гортензией происшествие случилось… Отравилась животинка чем-то. Подозреваю, что аспарагус решила погрызть, хоть и ругаю ее за это, но разве их, кошек, урезонишь… Опрысканы были мои растения, от плесени пришлось обработать, та еще напасть. Ну и тошнило деточку нашу, просто наизнанку выворачивало, еле откачал. Желудок ей промыл, клизму поста…

– А с Миколиной-то что? – невежливо перебил старика Портнов. – Тоже… аспарагуса наелась?

– Белены она наелась, – с неожиданной злобой отчеканил пенсионер, а Сергей задрал бровь.

Подойдя почти вплотную к Сергею, стоящему в проеме входной двери, пенсионер, понизив голос, продолжил с яростным возмущением:

– Сегодня утром она мне позвонила и сделала заявление… Сделала следующее заявление…

Никитович явно волновался, поэтому Портнов решил, что торопить его не стоит, себе дороже получится, и приготовился терпеливо ждать. Все, что касается бывшей Миколиной и неизвестно чьей нынешней, ему было важно. Зачем-то.

– Да-да, – проговорил он, как бы желая старика подбодрить, и тон его был заинтересованным, но умеренно, как бы из вежливости.

Калугин голосом, в котором сквозили обида и отчаяние, выдохнул Сергею в отворот рубашки:

– Людмила сказала, что у нее есть какие-то доказательства, что Зину прикончил… я.

Сергей обомлел. Что угодно ожидал услышать, но только не это.

– И она пригласила меня сегодня зайти, чтобы эти доказательства предъявить. Поначалу я возмутился и бросил трубку, а потом решил – пойду. И не один, а тебя возьму с собой. Вот пускай в твоем присутствии она все мне и предъявит. Ты ведь не откажешь, а, Сереж? Сходим вместе, разберемся?

Он просительно посмотрел на соседа. Шарик, который уже нетерпеливо переминался с лапы на лапу, слегка потянул поводок, прихватив его клыками. «Погоди, Шар, сейчас пойдем уже», – не отворачивая взгляда от Портнова, произнес Николай Никитович и повторил просьбу: «Ну так как, Сережа, сходим?»

Сосед молчал. Вот так номер. Она что же – следствие по делу открыла? Так сказать, параллельно-независимое? На Миколетту это похоже. Анализировать Людмилины мотивы сейчас не стоит, а вот выводы, которые она сделала, пожалуй, нужно обдумать. При чем тут сосед-пенсионер? И так ли абсурдно ее предположение?

Никитович, не выдержав паузы, сбивчиво продолжил:

– Тебя, наверное, смутило, почему я к тебе обратился… Как бы так несимпатично получается, что я тебя прошу, чтобы ты Людмиле сказал, что я ни при чем, потому что это ты отраву Зинаиде подсыпал… Все не так, Сережа! Я ни единой минуты не верил, что это сделал ты! Просто свидетель разговора нужен, а к кому мне еще обратиться?

«Да хоть к бабе Вале Свешниковой, – с недоумением подумал Портнов. – Ей точно по кайфу будет. И свидетель из нее почти профи», – но вслух проговорил:

– Конечно, мы сходим вдвоем, если вы считаете, что так будет лучше. Хотя я уверен, что это недоразумение.

Недоразумение или факт – совсем не важно. Если Миколетта в своих подозрениях права, ей потребуется защита: не стоит оставаться один на один с преступником, когда обличаешь его в злодеяниях. Портнов подходящая для этого дела кандидатура.

Но, похоже, девочка здорово ошиблась. Если бы Калугин был убийцей, не позвал бы он Сергея сопровождающим, нет, не позвал бы. Потому что Сергей двумя пальцами левой руки придушит вот этого самого пенсионера, если тот отдаленным участком своего стариковского мозга только замыслит причинить вред его девочке. И, наверное, пенсионер об этом догадывается. Не слепой.