Текст книги "Ставка на Водолея"

Глава III

Хлябин

– Осторожно! Двери закрываются… Искаженный динамиком бесполый голос вырвал его из дремы. Хлябин нервно заозирался. В его вагон вошли лишь две пожилые, знакомые лицом тетки, каждая с тяжелой клеенчатой сумкой – везут на продажу утреннее молоко, сыр да яйца. В курортном Пятигорске – товар ходовой.

Да-а… Нервы ни к черту. Недаром рейтинг неприятностей возглавляют глаголы: ждать и догонять. Догонять он давно перестал – отдогонялся. На его долю теперь выпало бремя ждать. Три недели назад Хлябина предупредили, что дни его сочтены. Увы, это была не шутка. Тому типу было не до смеха – это он знал твердо.

Дней десять он просидел взаперти на больничном. Втайне от жены и сына (незачем расстраивать раньше времени) оформил завещание. От страха и паники у него действительно повысилось давление, проявились было симптомы диабета. Но анализы, обследования и прочая околобольничная хренотень оказались в норме. Пришлось выйти на работу. И озираться. И ждать. Кирпича ли на голову, наезда ли из-за угла, наемного ли киллера?.. И даже утомиться от этого ожидания. Скорей бы уж, что ли…

Привычно провожая взглядом полустанок со старинным названием «Змейка», он вяло подумал: а неплохой себе памятник воздвиг Яковенко. Еще при жизни! В далекую студенческую пору Хлябин сдавал ему «архитектуру». Всегда на «отлично». Подавал, как говорили прежде, большие надежды. Да-а. Когда это было-то… Повезло Яковенко и в том, что в эйфории застойного времени не снесли спроектированные им игрушечно-изящные здания промежуточных станций на линии «Минеральные Воды – Кисловодск». Как произошло в те времена со старинным, еще дореволюционной постройки, Пятигорским вокзалом. Ныне – коробка коробкой. Стекло. Бетон. Шаблон.

На протесты Хлябина, в те времена – главного специалиста Управления градостроительства и архитектуры Пятигорска, даже ухом не повели. Зато тут же состряпали приказик о переводе его в соседний городок Ессентуки. На ту же должность. С той же зарплатой. И дорога от дома в пригороде Минеральных Вод та же – электричкой. Лишь на двадцать пять минут дольше. Практически незаметно. Привык.

Вновь накатила дремота – сказывалась не первая бессонная ночь.

…Скоростной электричкой бегут года. Веселые пейзажи за окном сменяются унылыми, блеклые – радужными. Бежит жизнь, торопится. Скорей, еще скорей! Вот на подходе и первая узловая станция – Тридцатилетие. Фанфары. Духовой оркестр. Судьба вручает билет в купе. Чао, плацкарт! Чао, веселая убогость, смачные анекдоты, теплое пиво…

Глядь, и соседи подобрались путевые. Незаметно, за продуманными тостами, двигаются деловые проекты и так же незаметно пролетают полустанками: 31, 32, 33, 34, 35… Оп! Уже 36. Эй, проводник! Ау! Когда ж промелькнул возраст Христа? На рассвете? Почему ж не разбудил, мать твою!..

Начинает грызть червь сомнения – туда ли еду? Тем ли экспрессом?.. Но тут раздается скрежет тормозов. За окном – вторая узловая – 40! И – торжественно-суетливый переход в следующий вагон, уже в «СВ». Не успел – ни выйти, ни размяться, ни оглядеться. Зато в соседнем купе с комфортом устроена жена с малышом. Батюшки-светы! «Малышу»-то уже скоро пятнадцать! Совсем же недавно…

Меняются раз за разом попутчики по купе. Но все как один – люди солидные. Тихо шелестят деловые бумаги. Подписываешь, почти не глядя, – свои ж люди, сочтемся! Стреляет пробками шампанское, растекаются по блюдечкам икорочка черная да икорочка красная, щиплет язык лимончик.

Но все чаще ностальгией сочатся воспоминания о тихоходном речном пароме «Детство». Впереди – широкие горизонты, а на палубе – тягомотная, как казалось, рутина. Улиткой ползет паром из первой четверти во вторую, затем в третью и, наконец-то в четвертую. И – ур-р-ра-а! Остановка на целых три месяца. Да здравствуют летние каникулы! Впереди-целая жизнь!.. С десяток отдельных летних жизней, каждая из них не похожа на другую, и ты сам в каждой из них – немножко другой: порой незнакомый, порой ущербный, порой по-щенячьи счастливый, но всегда растущий – и в смысле грифельных отметок на косяке двери, и во всех других смыслах тоже. Затем снова на паром – отсчитывать с настроением рекрута положенные четверти: первая, вторая… Уже и берег выпускного бала на горизонте. А там, за этим высоким берегом, раскинулось бескрайнее синее море желаний и возможностей. Но до него еще долгих, чрезвычайно долгих четыре года…

Сейчас же все, почти все уже в прошлом. Эх, с нынешним бы опытом да на тот чудесный паромчик. Сперва хорошо бы облазить все его закоулочки, во-вторых… Чего душу травить! Свои главные ошибки юности он знает – обман зрения и нетерпение.

Синее море заветных желаний вдруг отодвинулось до кромки горизонта. Надежда шептала: нужен «скорый-экспресс». У кого были билеты – тут же умчались, наскоро попрощавшись с однокашниками. Кто-то, не торопясь, решил остаться на том же пароме. Худо-бедно, но лет через пятнадцать река жизни сама впадет прямо в море. Он выбрал электричку – не чета экспрессу, но все равно скорость с паромом несоизмеримая.

…Да уж, оглянуться не успел, а уже за поворотом сорок пять… Эй! Проводник! А остановка?! Смотри-ка, промчались мимо… В поисках запропастившегося проводника (небось, где-то отсыпается, пьянь) успеваешь лишь очумело считать мелькающие за ночным окном светящиеся вывески: 46, 47, 48, 49… И невдомек, что после сорока пяти «скорый» противопоказан: взбесится либо поезд, либо человек. Эх, надо бы сойти раньше! Но одергивали «друзья»: синее море, мечты юности – пустая романтика! Без карьеры, без состояния – ты ноль… Пилила и жена: кому ты со своей лысиной нужен, сиди уж рядом и молчи в тряпочку. И теща: с кого сыну-то пример брать, зигзаги оставь молодым. А так хотелось «зигзага»: тянуло дернуть стоп-кран и свернуть навстречу синему морю, идти-ползти, и… будь что будет.

Он все же выпрыгнул. Когда поезд слегка затормозил на неизвестном полустанке «Шанс» – в нескольких километрах от пятидесятилетия. Шанс оказался липой, потемкинским деревянным щитом, крикливо разукрашенным для таких вот горе-прыгунов. Что называется, приехали!

Вместо синего моря – свинцовая гладь реки. Вместо соленого свежего ветра – запах тины и запустения. Едва различимый плеск воды. Лодка! И некто в ней неспешно подгребает к болотистому берегу.

– Переправишь? – кричит он.

– Отчего не переправить. Это моя работа. Залазь!

– А море?

– Море давно уж высохло… Здесь только эта река. Ты готов?

Уже оказавшись в лодке, он с интересом рассмотрел нездешнего вида переправщика с библейскими глазами, гордым профилем и печатью скорби на челе.

«Это же Харон!» – с ужасом осознал он, и в тот же миг лодку тряхнуло.

– …Станция «Ессентуки», – продребезжал механический голос, и состав, еще раз дернувшись, остановился. На перроне у еще закрытых дверей электрички толпился народ. И в самом вагоне, по обе его стороны, построились на выход пассажиры. Хлябин, притиснутый к дедку с засаленными волосами, старательно отворачивал лицо. Его подпирали сзади какие-то студенты.

– Осторожно, двери закрываются… – пригрозил механический голос под медленно разъезжающиеся в стороны створки. Люди с перрона ринулись внутрь, не выпустив выходящих. Затор. Натиск. Еще один…

Хлябин, зажатый в тиски с двух сторон, вдруг почувствовал, как карман плаща оттянулся чем-то тяжелым. Еще мгновение, и энергия спешащих на выход выплюнула их на платформу. Хлябин оттопырил карман и похолодел от ужаса: внутри лежал подкинутый кем-то будильник.

«Вот и все. Приехали!» – понял он и застыл соляным столбом на опустевшем перроне.

Электричка медленно проплывала мимо. Боковым зрением он заметил в тамбуре знакомый приплюснутый нос и недобрый взгляд.

«Есть еще, как минимум, минута, – вдруг дернулась мысль. – Иначе бомбой разнесло бы и вагон, и самого убийцу…» А Хлябин знал твердо, что тот, кто его приговорил, не камикадзе.

С величайшей осторожностью Хлябин стянул с себя плащ и, зажмурившись, швырнул его на другой, свободный от составов, путь.

Мгновение спустя он спрыгнул с другой стороны платформы на рельсы, по которым в сторону Кисловодска уходил его электропоезд.

Глава IV

Вольдемар

Урча и отплевываясь застоявшимися лужами, забуксовала под окнами мусорка. Ударили в набат стенки сменяющихся баков. Визжа на развороте, затрезвонил утреню первый трамвай: готовый аудиоряд к фильму «Грани Апокалипсиса»; причина инфаркта заблудившегося «пришельца» из позапрошлых веков; повод окончательно вынырнуть из сна – для нашего современника (надежней обычного будильника, проверено).

Но вчера я подстраховался. Ожидаемая спросонья трель разлилась ровно в шесть, нечаянно слившись в какофоническом экстазе с включившейся автозащитой «семерки», ночующей под нашими окнами. Солидарно забибикали автомобили, пугая спешащих к электричкам служащих. Вместо птиц на разные лады запели-заверещали сотовые. С новым утром, майское Пятигорье! Па-а-дъ-ем!

Двадцати минут хватило на сборы с лихвой. Отцовский полевой бинокль, набор разноцветных ручек и плоский отрывной блокнот на плотной картонной основе я положил в свою спортивную сумку еще вечером. Завтракать не хотелось – перекушу на пленэре. А тут подкатила и молочница – теть Дуся из Иноземцево. Вовремя! Наша двенадцатиэтажка – ее постоянный объект сбыта. Пластиковая бутылка еще теплого, часом раньше надоенного молока, свободно уместилась в сумке – поверх приготовленных загодя бутербродов с сыром-луком и парой кисловодских огурчиков их парников. Завтрак на траве практически в черте города-парка – такое в наши дни возможно разве что в раю.

Родичи уже встали.

– А Майя? – спросил я у матушки.

– Спит еще. Вчера ж в первом часу легли…

Конечно, пусть сестренка выспится. Вчера она была «гвоздем» кухонных посиделок. Попала-таки в Домик-музей Лермонтова до закрытия. И сразу нарыла две новости: церковь Скорбящей Божией Матери – первый храм… на Горячих Водах, построен в 1829 году… Именно там исповедовался Лермонтов! И второе – Майя успела сличить почерк поэта с заметками в уголке таинственного послания. Надпись была сделана похожим, очень похожим почерком. Совпадение по времени вскружило ей голову уверенностью: нашу находку держал в руках, читал и исследовал сам Михаил Юрьевич, двадцатишестилетний Мишель – за месяц до трагической дуэли.

Отзвонились сразу Мармарову. Он не был столь категоричен. И поручил Лодику связаться через музей с лермонтоведами, предоставив экспертам отпечатанный на ксероксе уголок с вероятным автографом поэта (без послания протоирея Василия, естественно). Для специалистов-почерковедов – более чем достаточно.

А Майе предстоит весь день копаться в архивной пыли краеведческого музея. Так что спите-спите, мальчики и девочки: вам предстоит долгая и кропотливая, а главное – коллективная работа. Я пойду иным путем. Своим. Недаром я рожден с Меркурием под таинственной звездой Денеб созвездия Северный Крест.

Меркурий, усиливающий, по словам Мармарова, мое творческое воображение, интуицию и «пробуждающий способности к ясновидению и предчувствиям», влек меня к смотровой площадке Машука (996 метров над уровнем моря). И ноги сумели привести меня к вершине всего за полтора часа!

Обзорная площадка вершины Машука в диаметре метров триста. В центре – телебашня, сбоку приютилась верхняя станция канатки. Минут десять спустя я выбрал удобное место обзора, ориентированное на памятные со школьных лет лермонтовские строки:

На запад пятиглавый Бешту синеет, как последняя туча рассеянной бури… А по краю горизонта тянется серебряная цепь снеговых вершин, начинаясь Казбеком и оканчиваясь двуглавым Эльбрусом…

В таинственном послании протоирея Василия упоминается «пятиглавый дракон», который охраняет искомую рукотворную пещеру. Сто пудов речь идет о Бештау: гора испещрена рукотворными пещерами-штольнями вдоль и поперек, как головка голландского сыра. Уже не секрет, что в середине прошлого века там добывали урановую руду.

Вопрос из разряда «Что? Где? Когда?»: как, в продырявленном горном массиве, диаметром эдак километров в двадцать, найти ту самую рукотворную пещеру?

Поделить на квадраты и… Нет, так и до пенсии можно искать. Нужен точный ориентир-объект, очертаниями похожий на мифического Лебедя.

Я отложил бинокль – рассматривать ледники Эльбруса да цепь Кавказского горного хребта удовольствие неописуемое, но сегодня я здесь не для удовольствий. Интуиция мне подсказывала, что ориентир должен быть заметен невооруженным глазом.

Настала пора подкрепиться. Я разложил на прозрачном пластике бутерброды и овощи, отпил из горлышка молока… Вот слева, вдали – пологая линия Золотого Кургана. Ниже, почти подо мной, словно ласточкино гнездо, прилепилось к отрогу Машука кафе «Панорама». Правее, в затылок друг другу, встали два холма-близнеца – Юца и Джуца. Меж ними, почти до самого горизонта, нарезаны неровными ломтиками распаханные поля. Внизу широким дружеским объятием приложился к Машуку Пятигорск. Накидкой свободного покроя, слегка на отлете, расположился на саженых плечах города – Горячеводск; искрящимся квадратиком, как барсетка денди, сверкает оцинкованными крышами микрорайон Сельхозтехника. А если взглянуть в бинокль, то слева можно рассмотреть даже Ессентуки. И… ничего похожего на очертания Лебедя… Справа полный обзор исполина Бештау загораживает канатка. Что ж, обойдем…

Вот и он – величественный Бештау, во всей красе. Отсюда действительно напоминает дракона. А из моего окна смотрится царской короной. Ух, оборотень! Все здесь, сверху, видится иным. Гора Шелудивая, напоминающая формой египетскую пирамиду, кажется отсюда моськой, хватающей за лапы гиганта-дракона. На деле же Шелудивая отстоит от Бештау километров на пять-шесть. Да и по размерам скорее тянет на дога, которому нет никакого дела до других.

Справа от Бештау расположились закадычные подружки: Железная и Развалка. Вооруженный окулярами бинокля, разглядываю утопающие в зелени белокаменные фрагменты Железноводска. Чуть поодаль, еще правее, пружиной скрутила упругие кольца гора Змейка…

В нос попала мошка, и я чихнул…

«Правильно! – по детской привычке поддакнул я чиху.

– Правильно!!! – вдруг эхом вырвалось на свободу озарение: – Змейка!» Одна из слагаемых головоломки: птица с головой змеи. Я вытащил из кармана ксерокопированное послание и уставился в чертеж в уголке странницы. Та-а-к, если пляшем от головы, то ниже по прямой – гора Развалка… Вот и «шея» вырисовывается. Еще ниже – гора Железная – сердце птицы. Левое крыло отсюда не просматривается. Ладно, пока оставим. Справа – Бештау, от него воображаемая линия «крыла» упирается… в меня! То есть в Машук – в обведенную точку рисунка с припиской… «кладъ».

Клад, рукотворная пещера – на Машуке?! Слишком просто… Тем более не видно из обзорной точки «левое крыло». Я схватил бинокль и навел резкость. Мат в три хода! Загадка решена… Левое крыло Лебедя легко проецировалось на две едва различимые с этой точки обзора горы – Верблюд и Бык. А вот и «хвост» – разумеется, гора Шелудивая. Просто, как дважды два. Взгляд мой был словно примагничен к впечатляющей композиции гор-лакколитов с такими говорящими названиями, овеянными древними легендами, и между тем так трепетно хранящих доверенные им тайны. И вот одна из них практически разгадана. Мгновенно проявились ключевые слова: Машук, рукотворная пещера и, возможно, Лермонтов… Сработал ассоциативный ряд и с языка вдруг сорвалось: Грот Лермонтова – фишка местных достопримечательностей на склоне Машука, чуть ниже энергетического лейбла Пятигорска – Эоловой арфы.

Я тут же схватил мобильник. Лодик откликнулся сразу.

– Братан! Братуха! Нашел! Я на-ше-о-ол!!

Я не стал ничего объяснять до Грота, проще было назначить встречу у санатория «Родник», расположенного тут же, на склоне Машука. Дорогу к фешенебельному «Роднику» укажет не только местный, но и любой курортник с трехдневным стажем отдыхающего. Короче, не маленький, найдет. Канатка уж с полчаса как открылась, и я едва успел в отходящий вагончик. Через полчаса мы встретились с Лодей у условленного места, откуда минут двадцать прогулочным шагом до таинственного Грота, увековеченного Михаилом Юрьевичем в «Герое нашего времени».

По пути я поведал другу о своем озарении. Сунул под нос мои карандашные наброски-каракули, из которых последовательно проступали контуры летящей птицы, напоминающие линии, начертанные в 1841 году в уголке таинственного послания. Птицы – с головой змеи (гора Змейка) и шелудивым хвостом (гора Шелудивая). С правого ее крыла каплей стекла надпись «кладъ», жирно обведенная мной красным фломастером.

Глава V

Привет от Оси Бендера

– В таком антураже она всегда скажет да, – восхищенно протянул Лодик, как только друзья свернули на короткую тропу, оканчивающуюся Гротом.

– Кто – она? – наморщил лоб Вольдемар.

– Да кто угодно. К примеру, незнакомка времен Михаила Юрьевича… Грот небольшой и поэтому там достаточно светло, чтобы видеть друг друга, и достаточно уединенно, чтобы в упор не видеть других… Здесь так все красиво и таинственно. И отчего-то кажется таким знакомым… И этот обрыв, и выложенный камнем вход…

– И намертво заваренная решетка, – с ухмылкой кивнул Вольдемар на арку грота. – Но ничего, решетку мы пилить не будем… Нам нужен камень в центре свода. Что будем делать – созывать экстренное собрание посвященных или справимся сами?

– Не гони лошадей, – отмахнулся Лодик и, подойдя вплотную к решетке, стал вглядываться в чрево грота. – А куда делись колонны, а? – обернулся он.

Вольдемар обомлел.

– Тайник меж двух колонн за камнем, – едва слышно процитировал он.

– Может, их снесли? – почесал голову Лодик. – С тех пор лет полтораста прошло – не меньше.

– Даже больше, – с радостью поддакнул Вольдемар.

– А может, их отродясь здесь не было. Сам подумай – нет тут места колоннам… Ладно, рубить с плеча, конечно, не будем. Зови на подмогу Майю.

Вольдемар протянул другу мобильник.

– Майя, – заговорщическим тоном начал Лодик. – Кончай глотать архивную пыль. Пора на свежий воздух… Конечно, есть… Никак не обойдемся… Где хочешь найди изображение Грота Лермонтова тех времен и дуй сюда. Да, возьми такси. – И, отключившись, добавил: – А то до посинения придется ждать…

Но ждать до посинения им не пришлось. Едва засели перекусить по-братски разделенным бутербродом, схрумкали по огурчику, допили остаток молока, как на тропинке показалась Майя.

– Ты что – дружишь с помелом? – удивился Вольдемар.

– Держи! – перебила его сестра и вытащила из пластикового пакета подарочное издание хронологии Кавминвод за прошедшие двести лет. Открой там, где закладка.

– Откуда? – не унимался братец.

– Ты когда в нашем музее-то был в последний раз, а?

– Никогда я не был там, в музее, – на есенинский манер продекламировал Вольдемар.

– Оно и видно. В фойе музея сувенирный лоток. Я там еще одно шикарное издание приметила – закачаешься! О Пятигорске. Просто денег не хватило. Листаешь и не веришь, что все это у нас, – Монте-Карло отдыхает!

И тут без какого-либо перехода вдруг ахнула, взглянув на открывшуюся панораму города под огражденным обрывом.

– Какая красотища. Сто лет здесь не была… А вон там наша двенадцатиэтажка, смотрите!..

На ее призыв никто не шелохнулся. Присев на каменном столбике ограждения, спиной к обрыву, Лодик распахнул том на заложенной восемьдесят третьей странице. Чтобы лучше рассмотреть иллюстрации, тут же, на корточках примостился Вольдемар…

Колонн на картинке не было и в помине. Не сообщалось об этом и в тексте. Майя перехватила удрученный взгляд брата и все поняла.

– Вы что, приняли этот грот за нашу пещеру? Не видите, над гротом «поработала» природа, а не человек? Не-е-т, это не наш объект. Обрамление камнем не в счет. Эх, только деньги на такси впустую потратила. – И, бережно опустив фолиант в пакет, пробурчала: – Классику знать надо. «Княжну Мери» хотя бы перечитайте. Ладно, пошли домой. – И, обернувшись к Лоде, добавила: – А мама голубцы на обед приготовила…

– Я вспомнил! Вспомнил, где мог видеть этот грот, – озарило вдруг Лодю. – В фильме «12 стульев» Гайдая. Помните, Бендер продает билеты в Провал? Там его еще грузин играл, как его там?

– Да-а, – озадаченно протянул его тезка. – Сцену с нашим знаменитым Провалом снимали почему-то здесь, у этого грота.

– Видимо, Провал был на ремонте? – съехидничал Лодик.

Майя пожала плечами и направилась было по тропинке на выход.

– Это Провал! – громким шепотом остановил ее брат и затараторил точь-в-точь как Майя минут пять назад:

– Там – две толстенные колонны! Это – раз! Рукотворный! Тоннель-пещеру в девятнадцатом веке люди пробили. Это – два! Свод обрамлен камнем – три! – уже сорвался на крик Вольдемар.

– Какой свод? Что «три»? – не включился Лодик.

– Провал! – поняла Майя. – Действительно. – Прова-а-л. Наш уникальный единственный на земле провальчик. С со-кро-о-вища-ми… Ура! Ура! Ура! – завизжала Майя.

– Ну что, – самодовольно улыбнулся Вольдемар, – поедем есть голубцы или пехом на Провал?

– А почему пехом?

– Отсюда ни один транспорт не ходит. Только с Провала сможем уехать.

– Не боись, мальчики! За полчаса добежим – здесь же все рядом.

– Когда достанем клад, перееду жить в Пятигорск, чтобы все и всегда было рядом, – в упор глядя Майе в глаза, произнес Лодик.

– Переплюнь, – выдержала его взгляд Майя.

* * *

– Провал – излюбленное место променада курортной публики еще со времен «Водяного общества», – бегло шпарила Майя, подражая интонации столичных теледив. – Это причудливое явление природы – обвалившийся скальный грот – впервые было описано в романе «Герой нашего времени», а в советские времена, как вы знаете, его не обошли вниманием и блестящие сатирики Ильф и Петров. Обратите, господа, внимание на помпезно отделанный вход в эту штольню, который охраняют каменные львы. Кстати, и львы, и облицовка стены, и сам портал выполнены из травертина – особого машукского камня, образованного при кристаллизации минералов в водах, вытекающих у подножия Машука. Внушительные колонны подпирают высокий свод над тоннелем.

– Да, высоковато придется взбираться до нашего срединного камня, – включился Лодик. – Метров пять-шесть…

На миг запнувшись, Майя вновь овладела выбранным темпом:

– А теперь, господа, прошу в тоннель – пройдем к чудесному целебному пещерному озеру.

Тоннель привел посвященных к глубокому изумрудно-бирюзовому озеру под высоким сводом куполообразного отрога Машука.

– Чуешь запашок? – толкнув в бок друга, шепнул Вольдемар.

– Ага. Я не хотел бы иметь такой парфюм…

– Сероводород. Горячий… Ставит на ноги болезных и даже, говорят, омолаживает.

– А голубей-то сколько – как в Венеции! Удивительное сочетание – голуби в гроте…

– Самое удивительное ждет нас вне грота, – закруглила экскурсию Майя, ведя друзей к выходу.

– А теперь – фото на память, – предложил Лодик, натягивая на свои патлы фуражку с белым верхом от Оси Бендора из реквизита предприимчивого фотографа. К ней прилагался и длинный шарф, и пиджак покроя двадцатых годов. Вольдемар схватил реквизитный кинжал и, накинув на себя белую бурку и папаху, уселся рядом на корточки и состроил «Остапу» рожу, выпучив глаза.

Фотограф, воодушевившись настроением клиентов, кинул в руки Оси раскрытый чемоданчик с отксеренной «валютой». Вольдемар, сориентировавшись, тут же приставил кинжал к груди Лодика.

– Снято! – счастливо улыбнулся фотограф. – А теперь вы, девушка…

Майя только рассмеялась.

– В другой раз, уважаемый.

Пока Вольдемар расплачивался, попутно сдавая громоздкий реквизит, Лодя, первым скинувший пиджак и шарф, отвел Майю в сторону:

– Сами мы не справимся. Нужна высокая лестница, инструменты… Пора звонить Мармарову…

– А я уже ему позвонила, – отчего-то виноватым голосом сказала она.

– Поспешила доложиться…

– Я просто его проинформировала, что клад сто пудов на Машуке! И все. А больше говорить пока не о чем. Кстати, у отца в мастерской есть и зубило, и молоток. Даже складная алюминиевая лестница.

– Клад надо брать этой ночью…

– No problem – захватим пару фонариков.

– И веревку…

– О’Кей! Но вначале надо поскорее поймать тачку – и домой. Правильно, братуха? – крикнула Майя подошедшему Вольдемару.

– Чего, сестренка?

– Я говорю, все подробности и планы по экспроприации сокровищ – после обеда.

– Едем! Есть ужас как хочется. И с мыслями собраться треба: поскоблить башку придется изрядно…

– Эй, – крикнул фотограф.

Ребята обернулись.

– Кепку Бендера отдай!..

– А-а, – схватился за голову Лодик и сорвал позабытую фуражку с козырьком. – Сейчас! – И, обернувшись к ребятам, добавил: – Вон идет тачка, берите, нельзя терять ни минуты, я мигом.

В несколько прыжков он практически добежал до фотографа, но вдруг резко притормозил. Будто наткнулся на невидимую преграду.

– Лодька, что ты телишься, быстрее! – крикнула удивленная Майя, усаживаясь с братом на заднее сиденье такси.

Лодик застыл изваянием в семи шагах от левой колонны, рядом с каменным львом. Как в замедленной съемке, он повернул голову в сторону ребят и также медленно поднял руку, указывая на какую-то синюю табличку на опорной стене Провала.

Тут подбежал фотограф и выдернул из рук Лодика реквизитную фуражку. Пару раз оглянувшись, он спрятал ее под белой реквизитной буркой. Затем заглянул в реквизитный чемодан и пересчитал фальшивые доллары. Купюры были на месте. Как, впрочем, и реквизитный кинжал. Тут фотомастер расслабился и стал подмигивать упитанной курортнице…

Подошли к Лоде и Вольдемар с Майей и вперились взглядом в синюю табличку. Обычная, вернее, весьма интересная информация об истории Провала. Брат и сестра недоуменно переглянулись.

– Что с тобой, Лодь?

Лодя приблизился к табличке вплотную и ткнул пальцем в строчку: «После пробития в 1858 году тоннеля длинной…».

– В 1858 году! – едва слышно прохрипел Лодик. – Провал стал рукотворным спустя… двадцать восемь лет после смерти протоиерея Василия.

– ?!!

Их вывел из ступора непрерывно сигналящий таксист.

– Я ж говорила, переплюнь, – озлобленно бросила Майя, думая не столько о невиданных сокровищах, сколько о том, что в ближайшее время у Лоди не будет повода так на нее смотреть, как сегодня днем у Грота Лермонтова…