Текст книги "Глаза, устремленные на улицу. Жизнь Джейн Джекобс"

И так бы все и шло.

Если бы однажды в 1956 году, когда она уже четыре года работала на последней из своих постоянных работ, босс не попросил подменить его на конференции. Пойди туда и выступи с речью, ты же можешь, Джейн? Сам он не мог: собирался в Европу. Нет, сказала она, ей не нравится выходить и говорить перед людьми. Пожалуйста, сказал он, очень надо. Ну ладно, согласилась она, но только если можно говорить то, что она захочет.

Она так и сделала, и это изменило ее жизнь, и чуть позже изменит мир.

В первой части книги говорится об интересном и запутанном пути, который привел ее к этому.

Во второй – о том, что происходило после. В третьей – о новой жизни на новой земле.

Часть I
Женщина без диплома
1916–1954

Глава 1
Хорошее место для жизни

Бабушка Джейн рассказывала ей, как зимними днями, когда она была маленькой, они катались возле дома на коньках по замерзшему на двадцать миль каналу. Еще в 1850-е годы, прежде чем канал уступил роль основной транспортной артерии железной дороге, по нему с шахт центральной Пенсильвании на рынки больших городов доставляли бездымный антрацит[39]39
  Columbia County Historical & Genealogical Society, библиотека, музей и вестник: карты, старые фотографии, вырезки и другие свидетельства о жизни в Эспи и Блумсберге; WPA Project 5175, 1936, включая записные книжки Espy Notes, содержащие History of the North Branch Canal, 1828–1901; статьи об Эспи: Berwick Enterprise, December 22, 1900; Morning Press, June 25, 1938; Morning Press, February 1937; «The Passing Throng», November 4, 1936; Walk Bloomsburg: Self-guided Tours of the Historic District; William M. Baillie, ed., Discovering Bloomsburg: A Bicentennial History (Bloomsburg, PA: Bloomsburg Bicentennial Commission, 2002).


[Закрыть]. Уголь загружали на мелкосидящие баржи, около 15 тонн на каждую, потом буксировали их вниз по каналу, шедшему вдоль северного рукава реки Саскуэханна, с помощью мулов по примыкающей тропе. Доллар за тонну, как вы понимаете, из Уилкс-Барре, центра угольного бассейна, в Филадельфию. Строить баржи и чинить их было местным промыслом. И с 1830-х годов главным центром всего этого был Эспи, городок с населением в несколько сот жителей, протянувшийся вдоль северного берега канала, где жили смотрители шлюза и работники канала, находились кожевенная и керамическая мастерские, кирпичный завод. С ранней весны, когда таял лед, до поздней осени, как гласят мемуары 1936 года, местные жители «задавали темп своей жизни бесконечным стуком копыт бредущих мулов». Мальчишки в городе с завистью смотрели на своих сверстников, управлявших мулами или развалившихся на палубе проплывающих мимо барж.

Эспи, запрятанный в гористой местности, выглядевшей на топографических картах скомканной и смятой, пришел в упадок на исходе XIX века. Но какое-то движение все еще сохранялось в 1893 году, когда бабушка Джейн, Дженни Брис Робисон, и ее муж, Джеймс Бойд Робисон, купили дом на северной стороне главной дороги, идущей вдоль канала. Оба – уроженцы центральной Пенсильвании, из известных шотландских, североирландских и английских родов[40]40
  См.: Jane Jacobs, «Reading, Writing, and Love-Apples»; «Captain James Boyd Robison Found Dead», Democratic Sentinel, March 5, 1909; федеральная перепись населения 1870–1920; Historical and Biographical Annals of Columbia and Montour Counties, Pennsylvania (Columbia County, PA: J. H. Beers & Co., 1915); Book of Biographies of the Seventeenth Congressional District (Chicago: Biographical Publishing Company, 1899); Marc Fritz, «Robison Family Endured Un-Civil War», http:// www.robisonsuncivilwar.blogspot.com, выдержки из: Gertrude Keller Johnston, Dear Pa… And So It Goes (Harrisburg, PA: Business Service Company, 1971); генеалогическое древо Робисонов и Батцнеров, собранное Бесс Робисон Батцнер, Burns, 4/7; Souvenir Views of the State Normal School, Bloomsburg, PA, и школьные каталоги этого периода; благодарим Роберта Дункельбергера, архивиста Блумсбергского университета, за то, что предоставил нам эту и другую информацию из архивов педагогического училища о Робисонах.


[Закрыть]. У них было четверо сыновей (еще один умер в детстве) и четверо дочерей. Одной из них была Бесс Мэри, или Бесси, рожденная в 1879 году. Она станет матерью Джейн Джекобс и проживет 101 год.

Отец Бесс мистер Бойд, дедушка Джейн, был сыном местного торговца. Родившийся в соседнем более крупном городе Блумсберге, он посещал колледж Лафайетт, а позже занялся юриспруденцией. После атаки на форт Самтер, с которой началась Гражданская война, он почти тотчас же вступил в армейские ряды и был ранен в руку во втором сражении при Булл-Ран. «Для работы, – писал он домой, – мой палец насколько же бесполезен, как если бы его оторвало». На втором отрезке службы, в 1864 году, теперь уже офицером, Бойд попал в плен к конфедератам, и его держали в тюрьме Либби, кирпичном табачном складе в Ричмонде, которую переполняли в то время тысячи несчастных офицеров армии северян. После войны он вернулся в Блумсберг, начал адвокатскую практику и женился на Дженни Брис, школьной учительнице. На несколько лет молодая семья переехала на ферму Эстер Фернис в нескольких милях от города. Потом было возвращение в Блумсберг, участие в местной политике и, наконец, прекрасный дом в Эспи. В те годы, когда Бесси подрастала, капитан Дж. Бойд Робисон – адвокат, землевладелец, ветеран войны, прихожанин пресвитерианской церкви, бывший кандидат в Конгресс от партии гринбекеров, масон-тамплиер – был известным общественным деятелем.

В 1895 году Бесси в возрасте шестнадцати лет поступила в педагогический колледж в Блумсберге, почти в двух милях от родного дома в Эспи. Вероятно, в те годы, когда еще не ходили трамваи, это считалось достаточно близко, чтобы ходить на учебу пешком; в кампусе были общежития, но она там не жила. В Блумсберге, городе с населением семь тысяч человек, вырос ее отец, там он и занимался юридической практикой. Городской центр из двух– и трехэтажных кирпичных магазинов вдоль Мэйн-стрит вместе с расставленными тут и там поздневикторианскими административными зданиями в романском стиле придавал ему атмосферу аристократизма и солидности, ощутимую даже сегодня.

В начале Мэйн-стрит стоял педагогический колледж, официально называвшийся Блумсбергский литературный институт и Государственный педагогический колледж. Это был комплекс новых кирпичных зданий, оседлавших склон вдоль дороги на Эспи, что гарантировало вид, разрекламированный школой в своих публикациях: «лента реки разрезает равнину на юге и исчезает за большим ущельем в трех милях к юго-западу». Такие педагогические колледжи, как в Блумсберге, представляли собой отчаянные попытки добронамеренных деятелей просвещения XIX века повысить стандарты начальной школы и подготовить для этого учителей. Пятилетка вливания денег и усилий в начале 1890-х годов оставила колледжу новое четырехэтажное общежитие, а также общежитие для персонала, зал с «совершенной» акустикой на тысячу мест, с этим новым чудом, электричеством. Ко времени учебы Бесси там располагалась еще и экспериментальная школа, где на втором курсе они с однокурсниками могли пройти 21 неделю студенческой практики, как то предписывало законодательство штата. Также от студентов требовалось знание алгебры и геометрии, английской литературы, латинского языка, американской истории, риторики, музыки и географии. Не стоит свысока относиться к педагогическому колледжу Блумберга. Там, кажется, взялись за свою миссию серьезно, принося реальную пользу государству и ученикам.

В 1897 году, в возрасте восемнадцати лет, Бесси закончила колледж со степенью Б.Э. – бакалавр для начальной школы, где «Э» означало элементарный уровень преподавания, что позволяло ей работать учителем в Пенсильвании. Учетная запись 1900 года гласит: проживает в Эспи с родителями, род занятий: учитель. Именно этим она, как и большинство ее одноклассниц, и должна была заниматься в это время – как и ее собственная мать, Дженни, прежде чем вышла замуж за капитана Бойда.

Но здесь история Бесси делает поворот. Потому что в свои двадцать с небольшим, после шести лет учебы и работы, она бросает преподавание. Что срывает ее с намеченного пути? Надоело ли ей, как предполагает один из членов семьи? Было ли ее решение спокойным и тщательно взвешенным или внезапным? Может, сыграло роль какое-то давление со стороны родных? Или это просто естественный порыв молодой девушки уехать как можно дальше из маленького городка в Пенсильвании? Что мы знаем наверняка, это что к началу 1904 года, через четыре года после того, как переписчик зашел в их дом в Эспи, Бесси была уже не учительницей, а медсестрой[41]41
  American Journal of Nursing (1904), p. 555, сообщает: «Мисс Бесси Робисон принята в члены» Филадельфийской поликлинической ассоциации выпускников 3 марта 1904 года; «The Philadelphia Polyclinic and College for Graduates in Medicine», Trained Nurse and Hospital Review 32 (1904), p. 419: «29 апреля в госпитале были проведены выпускные экзамены Поликлинической школы медсестер». Дипломы были вручены пятнадцати молодым женщинам, включая Бесси М. Робисон; Roberta Mayhew West, History of Nursing in Pennsylvania (Pennsylvania State Nurses’ Association, 1938), p. 623–627. В интервью покойная Кей Батцнер, невестка Джейн, сказала, что Бесси просто устала преподавать в сельской Пенсильвании и намеревалась устроить свою жизнь в большом городе.


[Закрыть]. И жила она теперь вовсе не в Эспи, а в Филадельфии, в городе с населением полтора миллиона человек.

Молодая мать фигурирует в воспоминаниях Джейн как строгая провинциальная дама; да и чего ожидать, могла сказать Джейн, от девушки из Блумсберга и Эспи? Бесси стала хранительницей семейных альбомов, увлеченным садоводом, аккуратной прихожанкой – явно не тем человеком, кто, стремительно переключая скорости, рвет с прошлым, покидает провинцию и переезжает в большой город[42]42
  Wachtel, p. 426.


[Закрыть]. Как мы увидим, вовсе не она, а старшая сестра Бесси, Марта, оказалась настоящим ураганом среди детей Робисона и могла стремиться оставить свой след в мире. Но сейчас был черед Бесси.

В апреле 1904 года в возрасте двадцати пяти лет Бесси получила диплом Поликлиники Филадельфийской школы подготовки медсестер, расположенной возле Риттенхаус-сквер в деловом районе Филадельфии; Поликлиника позже сольется с Университетом Пенсильвании. Образование медсестер становилось все более профессиональным: первые одно– и потом двухгодичные программы в Поликлинике предшествовали трехлетнему курсу, что требовало знания анатомии и физиологии, бактериологии и фармакологии вдобавок к работе в отделении. Один из внуков Бесс, врач, вспоминал, как, даже будучи уже пожилой женщиной, она иногда употребляла медицинские термины, оставшиеся с ее сестринских дней – фрактура вместо перелома, карбункул, а не нарыв. После 1904 года Бесс стала дежурной ночной медсестрой в Поликлинике и встретила своего будущего мужа, отца Джейн.

Примерно в то время, когда Бесс вступила в ряды медсестер Поликлиники, Джон Декер Батцнер получил степень доктора медицины в Университете Виргинии и поехал на север в Поликлинику в полуторагодовую ординатуру. После этого, возможно в конце 1905 года, он мог недолго служить врачом в шахтерском городке в западной Виргинии[43]43
  Chavez, Duer, and Fang, p. 46.


[Закрыть]. К 1907 году он присоединился к существующей практике в Скрантоне, разделив офис на Вайоминг-авеню с местным доктором Роу. Как они с Бесс пересеклись в Филадельфии и как развивались их отношения, мы не знаем. В одной семейной истории говорится, что медсестрам часто приходилось стирать личное белье врачей, и Бесс постоянно получала кипу нижнего белья, выделявшееся из прочих тем, что было особенно изношенным, потертым и дырявым, что она зашивала его, латала, буквально спасала – и так привлекла внимание молодого доктора Батцнера[44]44
  Интервью с Джимом Джекобсом.


[Закрыть].

Доктор Батцнер был родом с фермы на деревенском юге[45]45
  Greene and Greene, Butzner Family History; см. также Matter, p. 150; Wachtel, p. 44; (Fredericksburg) Free Lance, April 27, 1915, о смерти Уильяма Дж. Батцнера; Garrett Epps, «The Fourth Circuit Court of Appeals Is Losing a Star: Uncle Billy’s Boy», (Richmond) Style Weekly, January 1, 1980; «Ofifce of Commonwealth’s Attorney to be Filled by Billy Butzner», Daily Star, December 31, 1909; местопребывание молодого доктора Батцнера в Скрантоне прослеживается по городским справочникам тех лет; Philadelphia Medical Journal, May 28, 1904, p. 1049.


[Закрыть]. Не из хлопкового края, не с Дальнего Юга великих плантаций, просто с юга – из округа Спотсилвейния, прибрежного региона северной Виргинии на полпути между Ричмондом и Вашингтоном. Всю жизнь он говорил с легким южным акцентом. Отцовская линия семьи, Батцнеры из Виргинии, происходила из Баварии. Материнская линия, Декеры, – янки, переехавшие к югу от Нью-Джерси в 1839 году. К 1846 году Джон Декер достаточно приноровился к южным обыкновениям, чтобы заиметь дюжину рабов: «Все рабыни, – гласит семейная история, – были большими женщинами, которых он купил на рынке во Фредериксберге, желая выращивать собственных негров»[46]46
  Greene and Greene, Butzner Family History, p. 79.


[Закрыть]. В конце войны мистер Декер владел семью участками недвижимости в округе Спотсилвейния общей площадью 2200 акров. В 1877 году его дочь Люси вышла замуж за Уильяма Джозефа Батцнера. Их сын, родившийся в следующем году, – это и есть наш врач из Поликлиники, Джон Декер Батцнер, которого всю жизнь называли Декер.

Всю Гражданскую войну сотни тысяч солдат армии северян и войск конфедератов маршировали, разбивали лагеря и сражались на полях и в лесах округа Спотсилвейния, в кровавом Чанселорсвилле или во Фредериксберге, рядом с границей округа, совсем недалеко от большей части владений Батцнера. Здесь после войны мало кто мог похвастаться благосостоянием, а вот обеспеченная семья Декера, можно сказать, «никогда не ощущала костлявую руку нужды, кроме суровых дней окончания Гражданской войны и сразу после нее». Но если Джейн изображала это время как годы нищеты и бедности, то со стороны Батцнеров семья никогда не опускалась ниже среднего достатка. Пока юный Декер рос, его отец, не обремененный какими-либо долгами, владел четырьмя сотнями акров пастбищ, поднимавшихся от реки Раппаханнок, где выращивали корм для скота, зерно, пшеницу, но особенной гордостью, по семейному преданию, были коровы галловейской породы.

Между тем состоятельный дядя Маршалл смог помочь Декеру и его братьям со школой. Декер с двумя братьями, Билли и Кельвином, посещали фермерскую школу, в одном классе которой занимались все дети родственников округи. Учительницей была обычно самая старшая незамужняя женщина в семье; когда она уходила по беременности, следующая по порядку молодая женщина занимала ее место. Потом Декер провел год в Академии Фредериксберга, не так давно основанной школе, которую содержали пресвитерианцы. Они с младшими братьями учились там хорошо, особенно Декер. В 1894 году он был одним из немногих учеников, кто получил за свои достижения золотую медаль, отличившись по английской литературе, немецкому, латыни, геометрии и физике. Затем он с братом Билли поступил в Университет Виргинии в Шарлотсвилле; смышленые мальчики Батцнеров некоторое время жили в кампусе по соседству друг с другом. В 1901 году Декер получил степень бакалавра и магистра, и в 1904 году получил медицинскую степень. Потом он отправился в Филадельфию, в ординатуру Поликлиники – и к Бесс.

Как бы ни развивались их отношения, очевидно, что несколько лет доктор Батцнер налаживал свою практику в Скрантоне, а Бесси вернулась в Филадельфию; в декабре 1908 года Бесси все еще получала там его письма[47]47
  President’s Ofifce, American National Red Cross, Pennsylvania State Branch to Bessie M. Robinson [sic], 1622 Summer Street, Philadelphia, December 12, 1908, Burns, 24:1.


[Закрыть]. В те годы, когда Филадельфия находилась в трех часах езды на поезде от Скрантона, их отношения представляли собой что-то наподобие того, что сегодня мы называем отношениями на расстоянии[48]48
  Электронное письмо от эксперта по железным дорогам Херба Харвуда. Он сообщает, что между Скрантоном и Филадельфией существовало «по меньшей мере два рейса в день в каждом направлении, каждый занимает примерно три часа».


[Закрыть]. Когда 24 марта 1909 года они наконец поженились, ему было тридцать, а ей двадцать девять – лет на семь старше среднестатистической невесты в те годы. Церемония прошла в доме ее матери напротив старого канала в Эспи. Всего за несколько недель до этого ее отец, капитан Бойд, внезапно умер в возрасте семидесяти четырех лет. Так что свадьба, как отмечает местная газета, «была тихой, присутствовали только члены семьи и несколько приглашенных»[49]49
  Columbian (Bloomsburg, PA), March 25, 1909.


[Закрыть]. После поездки на юг они вернулись в Скрантон, который и стал их домом.

Вскоре после свадьбы доктор Батцнер, все еще новичок во врачебной практике, купил автомобиль – чтобы легче было добираться к пациентам, объяснил он[50]50
  Интервью с Джимом Джекобсом.


[Закрыть]. Единственной проблемой было то, что он не предупредил об этих гигантских расходах Бесс, а просто взял и купил. Неуважение задело ее. В другой раз, еще в начале их брака, мать Декера рассказала Бесс секрет рецепта его любимого пирога[51]51
  Интервью с Джимом Джекобсом; см. также Sandra Martin, «An Urban Legend», p. 84.


[Закрыть]. Молодая миссис Батцнер на это ответила: это может быть хорошо и прекрасно на ферме, где все многочисленные ингредиенты под рукой; но с деньгами туго, так что, по крайней мере сейчас, она не собирается его печь, – и не испекла. Округ Спотсилвейния, о котором напоминал виргинский акцент мужа, мог показаться Бесс болотом, с его непристойными шутками и грязными словами. Горячее как семь шлюх, можно было услышать от спотсилвейнского мужчины; в Блумсберге так говорить было нельзя. Возникали небольшие разногласия, неизбежные в любом браке, но намекающие на то, что во вкусах и представлениях Бесс и Декера отнюдь не было совершенной гармонии.

И все же из этих двух несхожих натур, словно под воздействием какой-то алхимии, возникла здоровая процветающая семья, где велись живые разговоры, свободно задавали вопросы, радовались жизни, поддерживали уверенность в себе и поощряли независимость детей.

Третий ребенок Декера и Бесс, дочь Джейн Изабель Батцнер, родилась 4 мая 1916 года в 22:35, доктор Батцнер сам присутствовал при родах. Место рождения: Электрик-стрит, 815,– название, зафиксировавшее претензии Скрантона считаться родиной первого электрического трамвая. Доктор Батцнер купил дом в 1910 году и записал его на имя Бесс в августе 1918 года за один доллар «и любовь и привязанность»[52]52
  Договор от 6 августа 1918 года между Джоном Д. Батцнером и Бесс Робисон Батцнер, DBK no. 294, p. 228, книга учета сделок округа Лакаванна.


[Закрыть]. В этом невзрачном домике на севере Скрантона, стоявшем на небольшом склоне по восточной стороне Данмор-хиллс, Джейн жила первые четыре года. Она запомнит, что у них было два трехколесных велосипеда, или «трицикла», как называла их мама. «Я рано научилась выходить из дома, чтобы предъявлять свои права»[53]53
  Wachtel, p. 41.


[Закрыть],– скажет Джейн.

Сестра Бетти, старше Джейн на шесть лет, родилась в 1910 году – немалая разница в возрасте. Сын Джейн Джим предположил, что Бетти была «скорее частью мира взрослых, чем товарищем по играм для Джейн». Между ними был брат Уильям, родившийся в 1913 году; весной 1915 года, когда они ездили к бабушке с дедушкой в Виргинию, он выглядел хорошо, так что шок был тем более оглушительным, когда 3 августа он умер[54]54
  «Он был здоров и весел, как на картинке», Free Lance (Fredericksburg), August 10, 1951.


[Закрыть]. Джейн, родившаяся спустя девять месяцев практически в тот же самый день, намекает на возможный уговор между Декером и Бесс ответить новым ребенком на потерю сына.

В 1917 году родился Джон. Джейн, будучи на семнадцать месяцев старше, оставалась особенно близка ему всю жизнь. Когда годы спустя телефонный звонок принес весть о его смерти, она сказала: «Он был моим старинным другом». К 1920 году семья пополнилась еще: 10 ноября родился младший брат Джейн, Джим. Мать доктора Батцнера, Люси, жила с ними все время, так что дом на Электрик-стрит мог теперь показаться тесноватым. Через несколько месяцев, в феврале 1921 года доктор Батцнер купил дом по адресу Монро-авеню, 1712, в нескольких улицах к востоку от городской черты Скрантона в зеленом пригороде под названием Данмор[55]55
  Matter, p. 33. С тротуара могло показаться, что в доме был настоящий третий этаж. Но, несмотря на фронтон, хорошо отделанный оконный проем и декоративный балкон, на самом деле это был всего лишь аттик.


[Закрыть]. Там Джейн жила следующие четырнадцать лет и встретила свою молодость.

Этот дом был больше любого другого из тех, в которых Джейн когда-либо жила, дом успешного врача, самый большой в квартале. Их соседями в 1930 году, когда Джейн исполнилось четырнадцать, были менеджер сантехнической компании, инженер-строитель и управляющий угольной шахты. Были и дома покрупнее в нескольких кварталах отсюда на Вашингтон-стрит: огромные, широко раскинувшиеся имения. Но дом Батцнеров был достаточно большим – широким и просторным, с колоннами на крылечке, поддерживающими террасу на втором этаже, с мезонином, карнизами, неглубокими эркерами, садом за домом шириной около тридцати ярдов. Сын Джейн Джим, слышавший об этом доме от своей матери, представлял его «прекрасным, хорошим местом для жизни».

Вы входите с улицы, проходите по передней лужайке на широкое крыльцо с колоннами и попадаете в гостиную. Комната Джейн находилась в нескольких шагах от маленькой лестничной площадки второго этажа, куда вели два коротких лестничных пролета, первая дверь налево – возможно, самая маленькая из нескольких спален, выходящих в крошечную прихожую. Окно Джейн смотрело сквозь террасу с балюстрадой на тихую Монро-авеню. На первом этаже располагались кухня, столовая и кабинет доктора Батцнера, соседствующий с просторной гостиной с камином и лестницей наверх, которая находилась в центре событий; сложно было присесть там и не окунуться в жизнь семьи. «Там было весело, – скажет Джейн о доме. – Мы много разговаривали»[56]56
  Wachtel, p. 41. Годы спустя ее друг, Дэвид Гурин, рассказал Джейн, что в его взрослой семье единственным обыкновением, сохранившимся у него с детства в семье иудейских ортодоксов, было проводить пятничные вечера без телевидения и радио, просто общаясь друг с другом. Джейн ответила: «Так я провожу каждый вечер».


[Закрыть].

Вероятно, это было то еще зрелище, когда четверо детей Батцнера собирались все вместе, скажем, в начале 1930-х годов. На самом деле они были очень друг на друга похожи: головы одной и той же формы, узнаваемые батцнеровские черты, по-своему различимые в каждом. Все высокие, особенно Джим. Все умные, и с ранних лет их поощряли к самостоятельному мышлению. «Четверо удивительных детей», – говорит о детях Батцнеров племянница Джейн, тоже по имени Джейн. Когда они собирались позднее, взрослые и обремененные семьей, то едва ли что-то изменилось, разве что теперь их было восемь – у каждого супруг или супруга, которые, казалось, подходили не только одному Батцнеру, но и всем им одновременно.

Все они были друзьями, обсуждали книги, идеи, политику, повседневные проблемы и самые разные новости, которые приносит в их дом этот безумный мир. Годы спустя друг семьи будет говорить о почти сверхъестественном оптимизме Батцнеров-Джекобсов, взаимной поддержке, которая связывала их вместе: не просто доброта, а то чувство, что жизнь слишком хороша, слишком интересна, чтобы разменивать ее на всякие мелочи, капризы и невежество. Они были «милыми разумными нонконформистами, – сказал еще один друг, знавший семью более тридцати лет. – Отнюдь не злобствующими»[57]57
  Интервью с Тошико Адильман.


[Закрыть]. Все они, говорит Кэрол, дочь сестры Бетти, «радовались жизни. Вечный праздник. Было весело. Каждый обед был в радость. Каждая прогулка – приключение». В семье не случалось «ни обид, ни ссор; не было такого, что ты должен делать то и не должен это».

Конечно, это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Возможно, в их семье не хватало взаимной эмпатии или терпимости, чтобы внимательно относится к чувствам и сомнениям друг друга или позволить скуке, раздражению или безделью испортить день; но это тоже было частью семейной культуры. Но, даже учитывая, как время смягчает воспоминания, как и некоторое семейное бахвальство в этих словах, определенно в отношениях, сложившихся в семье Батцнер, было что-то здоровое и плодотворное. Бетти станет вице-президентом крупной нью-йоркской компании, занимающейся дизайном интерьеров, и будет принимать активное участие в работе Лиги эсперанто. Джон в течение многих лет будет судьей Апелляционного суда четвертого округа США, где в том числе будет принимать важные и трудные антисегрегационные решения. Джим большую часть своей взрослой жизни проведет в южном Нью-Джерси, сделает успешную карьеру химика-технолога в крупной нефтяной компании и, на гражданском фронте, поможет превратить крошечный местный колледж в истинное достояние общественности. Джейн будет писать книги и изменит мир. Каждый проведет со своим супругом всю жизнь – по большей части, кажется, счастливую. Все четверо столкнутся со множеством вещей, с которыми будут не согласны. Их голоса станут громче. Но, как рассказывают их дети, они получали удовольствие от жизни и никогда не тратили попусту шанс воспользоваться мельчайшей крупицей радости, которую дарит этот интересный мир.

Однажды, когда Джейн было семь лет, сестра Бетти, к тому времени уже герлскаут, взяла ее с собой в поход. Джейн запомнила, как они жарили маршмеллоу на костре тем вечером, но гораздо ярче – тот момент, когда Бетти споткнулась о камень. «Вот пудингстоун![58]58
  Puddingstone – конгломерат, дословно «каменный пудинг» (геол.). – Прим. пер.


[Закрыть]» – закричала Бетти[59]59
  Jane Jacobs, «What Would I Have Been if I Hadn’t Been a Writer», ответ на редакционный опросник, 1994, Burns, 6:5.


[Закрыть]. «Какое хорошее слово!» – подумала Джейн, и что за интересная геологическая аномалия: много круглых камешков и гальки встроено в песчаную, похожую на цемент матрицу. Тогда, в семь лет, проявилась какая-то особое свойство интеллекта Джейн, некий двойственный взгляд: непреходящее удивление миру прямо перед ее носом – удивление первооткрывателя, журналиста, ученого; и вместе с тем удовольствие от языка и всех нюансов его звучания и значения.

В шесть или семь лет Джейн читала очень много, иногда бегая за мамой по всему дому с книгой в руке и спрашивая о словах, которых не понимала. Она любила детские стишки и народные песни, думала о том, что они означают. В стихотворении «Королевский пирог»[60]60
  Стихотворение When Good King Arthur Ruled This Land приводится в переводе С. Маршака. – Прим. пер.


[Закрыть], где говорится о пироге, в начинку которого входило «сало в руку толщиной», Джейн увидела отвращение к расточительству[61]61
  Интервью с Джимом Джекобсом.


[Закрыть]. Она любила «Трех мушкетеров». Она зарывалась в «Книгу знаний», детскую энциклопедию, популярную и веселую, – хоть и, по словам ее сына Джима, «расистскую и битком набитую очевидными нелепостями». Она открыла для себя и запоем прочитала «Историю Англии для юных» Диккенса:

И вот Юлий Цезарь повел восемьдесят судов с двенадцатью тысячами воинов к нашему острову. Отплыл он от мыса между Кале и Булонью, «ибо оттуда лежит кратчайший путь в Британию». Вот почему от этой же точки ежедневно отчаливают наши пароходы. Юлий Цезарь рассчитывал без труда завоевать Британию, но он ошибся[62]62
  Цит. по: Чарльз Диккенс, История Англии для юных (Москва: Независимая газета, 2001), c. 9.


[Закрыть].

В детстве Джейн не могла говорить об этом так открыто, но позже она часто рассказывала о беседах с историческими деятелями, которые вела в своем воображении[63]63
  Warren, p. 16; Fulford, «Radical Dreamer».


[Закрыть]. «Когда я была маленькой, я разговаривала с ними, просто чтобы не заскучать».

Первым был Томас Джефферсон – то есть до тех пор, пока она «не исчерпала свои скудные знания о том, что может заинтересовать Джефферсона. Он всегда стремился окунуться в абстракции». Затем она обратилась к Бенджамину Франклину, который, как она сообщила однажды интервьюеру, интересовался «подробностями, практическими деталями, например, почему аллея, по которой мы идем, не вымощена, и кто мог бы ее замостить, если бы она была вымощена. Он интересовался всем». Она могла рассказать ему, как работает светофор, или наблюдать его удивление тем, как одеваются современные женщины.

Она никак не ограничивала свое воображение, и очевидно, никто не пытался сделать это за нее. «Там, где я выросла, в Пенсильвании, – писала она, – дети верили, что в августе по ночам озера переворачиваются»[64]64
  Ранний черновик «Экономики городов», Burns, 8:6.


[Закрыть]. Потом она лучше изучила этот вопрос, но тогда: «Я представляла себе это чудо: как в темноте, бурля, вздымаются и переливаются воды и сквозь них виднеется сверкающая рыба. Мы знали, когда это случалось, потому что потом находили плавающие обрывки водорослей и в верхнем слое воды в несколько футов, обычно таком чистом, – ошметки ила со дна и удушливый запах».

Довольно рано Джейн увлеклась поэзией. В 1950-х годах мать собрала ее юношеские работы и переплела около тридцати из них в маленькую книжечку. В шутку или всерьез, не ясно, они были «изданы» как работа Сабиллы Боден, одной из прародительниц по линии Бесси, жившей пять поколений назад[65]65
  Благодарю Декера Батцнера и Бургин Джекобс за то, что дали мне посмотреть сборник Сабиллы Боден.


[Закрыть]. Стихотворения Джейн назывались «Мышь», «Стирка», «Зима» и соответствовали ее возрасту; они казались очень детскими, но ведь она и была ребенком. Чаще всего они были рифмованными: «До чего же интересно знать, / Любят ли зебрята танцевать?» По большей части они были милые, порой очень ласковые. С другой стороны, поражало разнообразие тем и стилей. Джейн писала басни, как у Эзопа: их героями были мухи, блохи и мыши; коротенькие истории про Авраама Линкольна, пирата Черную бороду и французского поэта Франсуа Вийона. А вот теплые воспоминания о лагере герлскаутов: «В лунном сумеречном свете / Искры тают от костра / Листья шепчутся о лете, / Не устанут до утра…» А вот наслаждение игрой слов: «Плачет, плачет мой малыш: кошечка поймала мышь / Диньки, донки, дон…» Или: «Однажды верба вербная / Как воскресенье вербная / Увидела игривую / Простую / Рыбу рыбную / Рыбачащую в море». Некоторые, чуть более сложные, приближают юную Джейн к нам: «Лужи песни сложат о дождливом дне. / Как сегодня в школу не идется мне / Гром греми сильнее, ливень лей рекой, / Струями свободы мне лицо умой! / Ветер будет бесноваться, / Как тут дома оставаться?»

Что бы мы ни думали о ее детских текстах, она продолжала писать. Некоторые ее стихотворения были опубликованы – и когда она выросла, и тогда, пока была подростком: «Шлю вам поздравления из офиса The American Girl»[66]66
  Burns, 2:1.


[Закрыть], – написала издатель Элен Феррис десятилетней Джейн в январе 1927 года. «Мисс Йост [возможно, помощница Элен, возможно, учительница Джейн] только что прислала мне несколько ваших стихотворений, и я хочу сказать вам, что они мне нравятся». Все она, конечно, не могла напечатать, «но вы можете быть уверены, что я использую по меньшей мере часть ваших стихотворений, как только представится такая возможность». Джейн нечасто писала стихотворения, когда повзрослела, но всегда любила поэзию и декламировала стихи, за что кто-то из детей называл ее «бесконечным складом» Шекспира и Матушки Гусыни, Лонгфелло, Линдсея и Фроста[67]67
  Интервью с Джимом Джекобсом.


[Закрыть].

Из родителей Джейн ближе был отец. Она вспоминала его как «очень любознательного, умного и независимого. Он был по местным меркам очень известным диагностом»[68]68
  Wachtel, p. 42.


[Закрыть], своего рода Шерлоком Холмсом телесных улик. Он умел смотреть и слышать. «Я любила слушать его истории о том, как он обнаружил то или это». Доктор Батцнер, лысый и с усами, всегда читал энциклопедию не для того, чтобы праздно накапливать занимательные факты, а чтобы погрузиться в ее содержательные статьи, иногда довольно длинные, часто обсуждая их со своей семьей. Джейн вспоминала, что ей было около семи, когда папа просил ее отыскать ему тот или иной том, на Gr или Ro. «И пока он листал страницы, а я рассматривала картинки и таблицы, он развлекал меня чем-то интересным» о греках и римлянах. «Больше всего мне понравилось, как варвары попросили три сотни фунтов перца у Рима в счет уплаты выкупа. Он сказал, что для выкупа это совершенно цивилизованная просьба».

Отношения Джейн с матерью были более сложными. Образ старой леди, забирающей волосы в аккуратный пучок, всегда аккуратно одетой и ухоженной, о которой внуки тепло вспоминали как о прекрасной рассказчице, садоводе, готовившей сытные завтраки с вафлями, дружелюбной, интеллигентной, принципиальной, иногда веселой или игривой, но всегда глубоком и внимательном слушателе, – не вполне согласуется с образом той молодой женщины, что не так давно покинула пенсильванский Эспи, которую Джейн подростком знала как свою мать. Бесс могла стать более терпимой за 101 год; строгий республиканец, она ушла из Дочерей американской революции[69]69
  Дочери американской революции (Daughters of the American Revolution) – основанная в 1890 году женская некоммерческая организация, специализирующаяся на патриотическом воспитании, сохранении и изучении исторического наследия США. – Прим. ред.


[Закрыть], когда они осудили Джеки Кеннеди за то, что та послала рождественскую открытку UNICEF из Белого дома[70]70
  Интервью с Джейн Хендерсон.


[Закрыть]. Уже взрослой Джейн признавала достоинства матери и могла объективно нарисовать ее точный портрет. Как она гуляла с Джейн по саду каждое утро, показывая тот или иной новый росток. Или как однажды во время забастовки шахтеров она плотно скрутила влажные газеты, одну к другой, чтобы сделать из них искусственные дрова[71]71
  Дж. Дж. – своей матери, 30 декабря 1974 г., Burns, 4.


[Закрыть]. «Я все еще могу представить, – писала ей Джейн с любовью, – как ты окунаешь их в ведро воды и сушишь на заднем дворе». Джейн рассказывала, как мать «стала старшей ночной медсестрой в важной больнице в Филадельфии»[72]72
  Matter, p. 11.


[Закрыть], – настоящая гордость. Она могла рассказать, как ее мать испытывала сострадание. Когда та была медсестрой, большинство ее пациентов были бедняками. «Она рассказывала мне об их нелегкой жизни», их нищета гложет ее[73]73
  Wachtel, p. 44.


[Закрыть]. В 1975 году, когда мать приблизилась к ста годам и все больше слабела, Джейн написала, что все еще «не может свыкнуться с мыслью, что дни этой прекрасной старой леди подходят к концу… Я привыкла к той, кем она была, [и] кроме того, на самом деле я люблю ее»[74]74
  Дж. Дж. – Джейсону Эпштейну, 8 января 1975 г., Random House Papers, ColumbiaRare.


[Закрыть].

Но это будет позже; в молодости же, в подростковом возрасте, а может быть и раньше, мать раздражала ее. Она была «довольно чопорной, – писала Джейн, – особенно в том, что касалось секса»[75]75
  Wachtel, p. 44.


[Закрыть]. Даже в 1950-х годах Джейн писала издателю, что мать «до сего дня изумляет меня своей способностью осуждать все земное»[76]76
  Дж. Дж. – Джону С. Зинсеру, 22 декабря 1950 г., Burns, 22:9.


[Закрыть]. Я как-то представил Джейн читающей дома стишок, весьма распространенный после Первой мировой войны:

 
Кайзер Билл на холм поднялся,
Над французами смеялся.
Тут же кайзеру-то Билли
Пулями портки набили.
 

Не читай это, возмутилась мать; «портки», конечно, означали подштанники, и Джейн не должна была упоминать их. Но, конечно, та продолжала: «пулями…», после чего Бесс перекинула Джейн через колено и отшлепала ее. «Но я собиралась сказать штаны», – вопила Джейн[77]77
  Интервью с Джимом Джекобсом.


[Закрыть].

Джейн, наверное, представляла сознание своей матери настоящим минным полем предрассудков, унаследованных из маленького городка[78]78
  Интервью с Джимом Джекобсом.


[Закрыть]. Она вспоминала, как ей запретили играть с китайской девочкой по соседству. Ей сказали, что люди родом с Сицилии – нищеброды, по той единственной, хоть и неопровержимой, причине, что они были сицилийцами. Политически мать была гораздо консервативнее отца. В молодости она была убежденным сторонником движения за трезвость (каковых в стране было достаточно, чтобы довести Америку до «сухого закона»). Красное вино называли «красным итальяшкой», и единственным аргументом против него, конечно, служило то, что оно было итальянским. Когда доктор Батцнер получал от случая к случаю бутылку вина от шахтера-сицилийца, которого он лечил, миссис Батцнер переводила вино на уксус, если бутылка попадала к ней в руки, или просто выливала его в канаву.