Текст книги "Глаза, устремленные на улицу. Жизнь Джейн Джекобс"

Скоро местные уже делали одеяла, стулья и веники из плотно перетянутой соломы, на втором этаже работало три ткацких станка[161]161
  Благодарю Энн Батцнер за то, что показала мне один из этих веников.


[Закрыть]. И сюда уже стали приезжать, чтобы посмотреть, что сделали Марта (и кузен Джон). «Добро пожаловать», – гласили искусно вырезанные буквы указателя рядом с дорогой:

Общинный центр Хиггинса

Пресвитерианская церковь

Дом ремесел Маркла

Местные ткацкие продукты

Плетеные изделия из дерева, и т. д.

Это «и т. д.» включало дикий мед и сироп сорго. 3 июля 1934 года, когда Джейн гостила в Хиггинсе, сюда заезжала первая леди, Элеонора Рузвельт, она купила несколько «горных кувшинов» на маленькой придорожной стоянке, которую оборудовали специально для случайных туристов[162]162
  Марта Э. Робисон – Флоренс Э. Квик, 4 июля 1934 г., Markle Papers, RG 3, Series 5, Box 4, Folder 28, Rockefeller.


[Закрыть].

К тому времени как Джейн приехала в Хиггинс в мае 1934 года, тетя Марта – «вдохновляющий гений», как говорится в одном рассказе о ней – добилась больших успехов во втягивании его в XX век и улучшении общественной и, вероятно, религиозной жизни местных жителей. Джейн жила с ней и ее приемными детьми в Sunshine Cottage, который располагался на холме, вверх по крутому склону от ручья, так что со всех сторон маленького подворья были слышны журчанье и бульканье. Дом Маркла был внушительным. Он возвышался над округой. Но даже его совершенно затмевала гора, которая высилась через дорогу, будто бы выросла там именно для того, чтобы показать ничтожность людей перед величием Бога.

Летом 1932 года навестить Джейн приехала ее сестра, Бетти, но погостила всего неделю[163]163
  Архив Энн Батцнер.


[Закрыть]. Джейн жила в горах около полугода, и некоторое время ей даже пришлось работать. В июле центр организовал библейскую летнюю школу. «Клубная работа для девочек будет проходить под руководством мисс Джейн Батцнер»[164]164
  Архив Энн Батцнер.


[Закрыть],– сообщала местная газета, отмечая ее, очевидно, главное достижение – в герлскаутах еще в Скрантоне она получила Золотого орленка, самую высокую награду. 29 июля Хиггинс ненадолго стал своего рода деревенской метрополией, «самым большим собранием людей, когда-либо собиравшихся вместе в этой местности»[165]165
  Архив Энн Батцнер.


[Закрыть]: они пришли в Голландскую мемориальную церковь на большое семейное собрание, 250 человек отовсюду, десятки Хиггинсов на поляне перед домом Маркла.

К началу осени, как только окружающие холмы вспыхнули осенним багрянцем, отец Джейн и ее младший брат Джим приехали за ней, чтобы забрать ее вместе с вениками, креслами и другими поделками из Хиггинса назад в Скрантон. Мы не можем сказать, насколько Хиггинс занимал ее мысли в те первые часы после отъезда. Но по прошествии времени стало ясно: это место глубоко тронуло ее. Через пятьдесят лет она посвятит ему существенную часть одной из ее книг.

В ней взрослая Джейн Джекобс отнюдь не рассматривает Хиггинс через призму ностальгии и не позволяет изображению простого деревенского прошлого – Хиггинса, возможно, и бедного, но при всем этом более благородного – разрушить свои воспоминания о нем. «Мы можем оплакивать исчезновение старой естественной жизни и те интересные пути, которыми она прошла»[166]166
  CityWealth, p. 129.


[Закрыть],– напишет она, но сама она не потакала тому ходу мысли. Не уподоблялась Джейн и Хорасу Кефарту, летописцу Дымчатых гор с его любовью к горцам и восхищением их образом жизни. Наверно, время, проведенное в Хиггинсе, могло разжечь в ней желание вернуться, восстановить старые связи, посвятить себя жизни тех, кого она встретила в 1934 году. Но она, кажется, больше так и не вернулась в Хиггинс и не переписывалась с кем-либо, кого там встретила[167]167
  Интервью с Джимом Джекобсом.


[Закрыть]. Регион Эшвилла прославился своими ремесленниками и музыкантами, стал популярным местом для туристов и пенсионеров (включая брата Джейн Джима и его жену Кей, к которым она приезжала в 1988 году), а также фотографов, которые не могли наглядеться на горные туманы, медвежат и больших скачущих оленей, сверкающие водопады и дубы в осеннем сиянии. Джейн не была слепа к этим чарам; она назовет это место «магическими холмами с лиственными лесами и звонкими стремительными ручьями»[168]168
  CityWealth, p. 125.


[Закрыть]. Но не они произвели на нее самое глубокое впечатление.

Нет, Джейн все последующие годы угнетало что-то более темное и мрачное: нищета Хиггинса, его позорный упадок в течение многих поколений, драма исчезновения старых ремесел. Джейн будет писать о том, как до приезда тети Марты из обихода исчезли свечи, о семьях, вынужденных «обходиться пламенем очага»[169]169
  Ibid., p. 127.


[Закрыть]; о древней реликвии – мельнице сорго, «приводившейся в движение бредущим по кругу мулом»; о ткацких станках, ремонтируемых так неумело, что ткань, которую они делали, была самого низкого качества, «слишком тонкая в одних местах, слишком плотная в других, комковатая и разваливающаяся у кромки». Джейн расскажет своему сыну Неду, что приготовить кофе в Хиггинсе означало взять горшок со старой кофейной гущей и раз за разом пропускать через нее кипяток, бесконечно; она попробовала это пойло и «чуть не умерла». Каким бы ни было искушение описать этот лесной мир в более теплом свете, такая утрата ремесел, мастерства и экономической жизнеспособности казалась ей трагедией.

Почитаешь отчеты Марты Робисон, публичные или частные, почитаешь статьи, написанные о Хиггинсе, – и трудно избежать вывода, что маленькое горное захолустье зависело от благотворительности. Когда обозреватель Presbyterian Advance рассказывал о ее работе в сентябре 1932 года, он назвал это «захватывающей историей окружного центра Хиггинса и его предприимчивого директора Марты Э. Робисон»[170]170
  Denny Moore, «Sunshine Spread Between States», Presbyterian Advance, September 15, 1932.


[Закрыть]. И это действительно захватывающая история, если только взглянуть на нее под правильным углом. Но его рассказ заключает просьба о помощи – нужны радио, и «фонограф, и побольше хороших записей», и электрогенератор Delco. Любое письмо к мисс Робисон, в котором «предлагается прислать подарки, – заверяли читателей, – получит немедленный ответ». И эти трудные времена в Хиггинсе, начавшиеся задолго до Великой депрессии, начались не по причине урагана-убийцы, весеннего наводнения или расового угнетения. Жители того самого отважного английского происхождения, чьи предки первыми колонизировали Америку, работали в поте лица, «были веселы и полны любопытства, так же умны, как любой из нас, – будет вспоминать Джейн. – Они ничуть не походили на безответственных и неотесанных деревенщин из комиксов»[171]171
  CityWealth, p. 128.


[Закрыть]. Но почему-то Хиггинс опустился до этого печального состояния, в котором зависел от доброты незнакомцев.

Джейн не забыла и ценила усилия тети Марты. Напротив, она видела своими глазами все, что та сделала, и какой контраст это составляло по отношению к Хиггинсу того сырого январского дня 1922 года, когда Марта Робисон впервые сюда приехала. И вот, в самый разгар Великой депрессии, Хиггинсу стало лучше – без сомнений. Но Джейн прежде всего беспокоил вопрос: как он опустился так низко? Как Хиггинс дошел до той точки, что ему потребовались вся энергия и решимость тети Марты и все деньги Джона Маркла? Начинает возникать вопрос, пока, впрочем, не сформулированный в нужных словах: Как могло это случиться?

Глава 4
Этот большой ошеломляющий мир

В ноябре 1934 года, в разгар самой страшной экономической депрессии на чьей-либо памяти, восемнадцатилетняя Джейн Батцнер переехала в Нью-Йорк. Ничто из того, что мы знаем о ее родителях, не намекает, что они запрещали ей это сделать. Оба были представителями профессий, посвященных заботе о людях, но не пытались вовлечь ее в сестринское дело, учительство или медицину. Они предложили ей пойти в колледж; но Джейн претила сама мысль провести в учебной аудитории еще хоть один день, и они не собирались ее заставлять. Дух и энергия сварливого дяди Билли из Фредериксберга, примеры предприимчивых теть с Аляски и Северной Каролины были живы в семье; по сравнению с ними бегство в Нью-Йорк не представляло из себя чего-то особенного, едва ли ему требовалось препятствовать, даже если бы запрет вообще был принят в семье Батцнеров. Сама мать Джейн, та еще пуританка, могла служить примером, бросив одну карьеру ради другой и отказавшись от жизни в маленьком городке ради большой Филадельфии.

Школа осталась позади. У Джейн были базовые навыки и год опыта работы репортером в серьезной газете. Депрессия в угольной экономике предшествовала Великой депрессии в стране, так что ее родной город предлагал не много резонов остаться. Переехав в Нью-Йорк, она последовала примеру поколений амбициозных и энергичных молодых людей – отправиться в большой город, чтобы стать художниками и писателями. Нью-Йорк, напишет Джейн, был местом, «куда я приехала в поисках счастья»[172]172
  Смерть и жизнь, посвящение.


[Закрыть]. Клише? Конечно, но верное: «Я пыталась стать писателем».

К тому времени, как Джейн приехала в Нью-Йорк, ее сестра Бетти, которая была старше на шесть лет, уже там жила. Пока Джейн с трудом доучивалась в школе, Бетти упорно работала в Филадельфии и весьма преуспела. Она закончила и Школу промышленного дизайна при Пенсильванском музее[173]173
  См.: Circular of the Art Department школы, начиная с 1931–1932 годов, там содержатся сведения об учебных программах и некоторых наградах Бетти; см. интервью и переписку с дочерью Бетти, Кэрол Биер.


[Закрыть] в июне 1933 года по специальности «Декорирование интерьера». Четыре года прошли в окружении фурнитуры, тканей, акварельных красок и дизайна; как показывают призы и награды, полученные как на начальных, так и старших курсах, она, вероятно, была одной из лучших. Но карьера в зараженном депрессией Нью-Йорке не пошла. Какое-то время Бетти жила с другими молодыми женщинами в дешевых меблированных комнатах на востоке 94-й улицы[174]174
  Kunstler, I, p. 3.


[Закрыть]. Однако в конце концов нашла работу в Бруклине, в отделе домашней мебели в большом универмаге Abraham&Straus в центре – может быть, и не соответствующую ее образованию, но все же работу. Вскоре Бетти переехала в квартиру на верхнем этаже в доме без лифта на Орандж-стрит[175]175
  Дж. Дж. – Мирне Катц Фроммер и Харви Фроммеру, 26 июня 2000 г., Burns. Само здание не сохранилось, но карты Бруклинского исторического общества дают некоторое представление об улице.


[Закрыть], в пятнадцати минутах ходьбы от A&S, и теперь к ней присоединилась Джейн.

Дом находился на окраине Бруклин-Хайтс[176]176
  Whyte, The WPA Guide, p. 441–447.


[Закрыть], района, занимающего обрывистый берег Ист-Ривер напротив Манхэттена. Хайтс некогда был аристократическим анклавом с прекрасными домами из бурого песчаника, щегольским пригородом Нью-Йорка, хотя его блеск немного потускнел, когда в 1908 году сюда пришло метро и с ним – менее респектабельные пассажиры. Всего через несколько кварталов от того места, где жили Батцнеры, улица под названием Колумбия-Хайтс пролегала вдоль реки; оттуда контур Нижнего Манхэттена казался таким близким, будто его можно потрогать, и обычно было видно Статую свободы. Вверх по Колумбия-Хайтс возле Бруклинского моста находился Фултон-Ферри, прибрежный район, который Уолт Уитмен обессмертил почти век назад в стихотворении «На Бруклинском перевозе», но теперь захудалый, заполнившийся ночлежками и грязными забегаловками; Джейн и Бетти жили в квартале от типографии на Кранберри-стрит, куда Уитмен послал печатать «Листья травы». Их участок Орандж-стрит был застроен одновременно новыми многоквартирными домами и мрачными жилыми домами, построенными по старому закону[177]177
  То есть жилые дома, построенные в Нью-Йорке в период с 1879 по 1901 год, пока не был принят регулирующий жилую застройку «новый закон». «Старый закон» был шагом вперед по сравнению с периодом городской застройки, регулируемым законом от 1867 года: он впервые устанавливал нормы инсоляции и вентиляции для обиталелей дома. Однако дома, построенные по старому закону, также оказались не слишком удачными: вынужденные размещать окна во всех жилых комнатах, застройщики решали проблему доступа света за счет узких щелей-воздушных колодцев. Вид из этих окон, очевидно, оставлял желать лучшего. Кроме того, воздушная шахта не способствовала пожарной безопасности, как и извлечению из нее многочисленного мусора, вследствие чего дома, построенные по старому закону, регулярно горели. Несмотря на программы по их сносу и редевелопменту, существенное количество подобных домов до сих пор стоит на боковых улицах манхэттенского Нижнего Ист-Сайда. Ныне существует даже гражданское движение по защите этих зданий от сноса. – Прим. ред.


[Закрыть] – реформаторы обещали их снести, но пока в них все еще мыкались тысячи людей во всем городе. Улица заканчивалась на Фултон-стрит, с ее магазинами и грохотом проходящих поездов надземки.

Почти с самого начала первого года в Бруклине и большую часть первых двух лет в Нью-Йорке Джейн перескакивала с одной работы на другую[178]178
  См. записи федерального трудоустройства Дж. Дж.; интервью с Джимом Джекобсом.


[Закрыть] – разовые подработки, временные подработки, работы, сначала выглядевшие как постоянные, но исчезавшие вместе с работодателем, что случалось не единожды. Вначале Джейн трудилась на финансового обозревателя изданий группы Hearst, Роберта Х. Хемфилла[179]179
  StL, Заявление на федеральное трудоустройство, 8 сентября 1949 года, приложение F; некролог Хемфилла, New York Times, April 24, 1941 г. Позже в 1930-е годы Хемфилл писал для Social Justice, радикального ультраправого издания отца Чарльза Кофлина. В библиотеке Дуайта Б. Уолдо в Университете Западного Мичигана хранятся некоторые материалы Хемфилла, включая «карандашный набросок, сделанный соседом на желтой печатной бумаге в доме 55 по Мортон-стрит в Нью-Йорке, штат Нью-Йорк, около 1937–1938 годов».; Бетти, кажется, лучше удалась художнику, чем Джейн.


[Закрыть], бывшего директора коммунального хозяйства, сотрудника Федерального резервного банка и некогда прожектера, у которого была своя оригинальная позиция в вопросе о причинах неустойчивости банковской системы, расшатанной Великой депрессией. Джейн занималась его архивом, помогала в подготовке материалов и печатала под диктовку. Она помогала брокеру, который собирался написать книгу о фондовом рынке[180]180
  Request for Investigation Data, April 10, 1948, StL.


[Закрыть]. Она искала работу в фонде Маркла, благодетеля тети Марты – но вернулась с пустыми руками[181]181
  Флоренс Э. Квик – Марте Робисон, 1 апреля 1935 г., Markle Papers, RG 3, Series 5, Box 4, Folders 28 and 29, Rockefeller: «Мне очень жаль, что я ничем не смогла помочь вашей племяннице, надеюсь, она успешно нашла себе работу здесь, в Нью-Йорке». Из ответа Марты (Марта Э. Робисон – Флоренс Э. Квик, 12 апреля 1935 г.) не очень понятно, Джейн или Бетти посещала Маркла. Но у Бетти уже была работа в A&S – уже около двух лет (переписка с Кэрол Биер). Это, как и первая история по трудоустройству Джейн, в общем, явное свидетельство в пользу Джейн.


[Закрыть]. Она работала на Westclox, создателей Биг-Бена, «вежливого будильника», владыки американских тумбочек, принимая заказы «из всех экзотических мест Земли», как она сама говорила об этом[182]182
  Noah Richler, «Wealth in Diversity», Weekend Books, March 18, 2000.


[Закрыть]. В какой-то момент ей показалось, что она «вовлечена в великое дело, в результате которого вскоре у всех на свете будут свои часы». На самом же деле она целыми днями печатала и принимала заказы, печатала и принимала заказы. В итоге она поняла, что великая цель никогда не будет достигнута, «часы ломаются и теряются, работа будет бесконечной». Душевный подъем, а затем стремительное разочарование посетили ее за единственную неделю, по окончании которой она ушла. Будьте к ней снисходительны: ей всего восемнадцать лет.

На самом деле это был первый и единственный за эти годы раз, когда Джейн сама ушла с работы. Часто она сидела совсем без работы. И за занятия, которые она находила, платили не больше 12 долларов в неделю. «Я едва могла наскрести себе на жизнь», – писала она позже. Она вспоминала одну особенно скучную работу: сидела совсем одна, бесконечно складывая цветные полоски бумаги. Начиная чувствовать «беспомощность и подавленность», мисс Джейн Батцнер обратилась к азартным играм[183]183
  Jane Jacobs, «Futility vs. Taking Chances», рукопись лекции, дата и место не указаны, Burns, 13.


[Закрыть]. Что ж, не то чтобы совсем уж азартным – но она выкладывала 1 доллар 25 центов за билет в ирландской лотерее[184]184
  Ирландская лотерея (Irish (Hospitals’) Sweepstake) – благотворительная лотерея, основанная Ирландским свободным государством в 1930 году и направленная на поддержку медицинских учреждений. Выигрыш в лотерее определялся на конных бегах. Несмотря на нелегальный статус, лотерея была крайне популярна в США и Великобритании вплоть до 1950-х годов. – Прим. ред.


[Закрыть], в то время нелегальной. В ней воспитали неодобрительное отношение к азартным играм «как глупым, бесполезным и в каком-то смысле аморальным… Но, oщущая бессмысленность бытия», она покупала их. «Я не могла себе этого позволить. Это означало забыть о новых подметках для туфель, приспосабливая вместо них кусочки картона». Она ни разу не выиграла, но никогда не жалела об этом: «Вот так запросто я смогла приобрести немного приключений, мечты и надежды, – напишет она. – Я до сих пор благодарна за те недели безумного воодушевления, ведь я в нем так нуждалась. Дерзкая и восхитительная нелегальность тоже пришлась кстати».

У Бетти дела шли немного лучше, она зарабатывала около 14 долларов в неделю. Когда они обе работали, то иногда могли позволить себе пригласить в квартиру уборщицу[185]185
  Интервью с Бургин Джекобс.


[Закрыть]. Но порой дела шли так плохо, что приходилось есть Pablum[186]186
  Kunstler, I, 4. Джейн добавляет: «Я не хочу, чтобы у вас сложилось впечатление, что мы долго так жили. Может быть, до конца недели».


[Закрыть], пресное готовое детское питание, пусть и неаппетитное, но по крайней мере калорийное, как сообщал его разработчик. Чаще всего они резали лук, помидоры и зеленый перец и смешивали с бобами и маленькой котлетой. И немного чеснока: «Мы правда думали, что мы в авангарде, – будет вспоминать Джейн. – В Скрантоне у нас никогда не было чеснока». Они назвали свою стряпню catchabeano[187]187
  См. видео Think Again: Jane Jacobs on Urban Living, TVO, Ontario Public Television, 1997.


[Закрыть], потому что «там много бобов, и мы подумали, что это меткое название». По сравнению с Pablum, «это был наш эквивалент изысканного деликатеса». Однажды миссис Батцнер подарила им книгу The Fanny Farmer Cookbook[188]188
  Самая популярная в истории США поваренная книга, первое издание которой вышло в 1896 году под названием Boston Cooking-School Cook Book. Ее автор, Фани Фармер, впервые использовала для описания рецептур стандартизированные меры весов и объема. – Прим. ред.


[Закрыть]; когда Джейн как-то обвинила ее в том, что та не научила ее готовить, миссис Батцнер возразила в ответ: «Я ведь научила тебя читать, не так ли?»[189]189
  Интервью с Джимом Джекобсом.


[Закрыть]

Впоследствии Джейн никогда не беспокоилась по поводу трудностей, которые встретила, привыкая к Нью-Йорку, а вот адаптацию к Великой депрессии она вспоминала с дрожью. «Думаю, это самое сложное время, какое я когда-либо переживала», – скажет она. И все же ей было не настолько тяжело, как многим другим. Для тридцатилетних, которые только что начали делать карьеру, для сорокалетних или пятидесятилетних людей, переживших увольнение и вынужденное безделье, все было куда тяжелее[190]190
  Впеереди Средневековье, с. 82.


[Закрыть], для них Великая депрессия имела разрушительные последствия. В 1929 году уровень национальной безработицы составлял 3 %; в 1935 году – 20 %. Но Джейн с друзьями были в состоянии «увлеченно рассказывать о том, как нас отвергли тут и там, о странных людях, которых мы встречали в ходе наших пустых поисков, и могли хохотать до упаду по всякому поводу»[191]191
  Там же.


[Закрыть].

Кажется, что короткие, плохо оплачиваемые работы Джейн в эти годы вполне можно справедливо исключить из резюме успешной женщины; поднимаясь по карьерной лестнице, вы просто забываете их упомянуть. Однако Джейн была им благодарна. «Это было не то, чего я хотела, – писала она, – но мне было интересно, и я получала удовольствие». И в самом деле, она устраивалась только на те работы, к которым ее подготовило обучение в школе Пауэлла; Джейн могла записывать 110 слов в минуту и печатать 70 – ничего выдающегося, но очень неплохо, – и она гордилась этим[192]192
  Заявление на федеральное трудоустройство, 27 ноября 1943 года, item 42, StL.


[Закрыть]. Подобные работы дали ей возможность увидеть изнанку американского бизнеса, что многие ее однокурсники из колледжа, вероятно, упустили.

Часто по утрам, просмотрев объявления о работе, Джейн ехала на метро в деловой центр. Иногда она ходила на Манхэттен пешком через великолепный Бруклинский мост Джона Реблинга, по его деревянной набережной, проходя под большими готическими башнями. Четыре крепких стальных троса моста начинали свое восхождение с причала на том берегу, забирались на башни, протягивались через реку. С тросов спускались стальные балки, а с башен – диагональные стойки; они были скреплены в месте их пересечения, дрожали из-за ветра и дорожного движения. Посередине тросы свешивались к дороге, потом исчезали под ней. Так что когда Джейн доходила до этого места, равноудаленного от обоих берегов, высоко над водой, была только она, река и большой город внизу.

Иногда Джейн отправляла тестовое задание на вакансии, связанные со скорописью или печатью. Иногда ей отказывали. Ближе к обеду, в любом случае, часто уже ничего больше не оставалось, кроме как бродить по городу, где бы она ни оказалась, или потратить пятак на поездку на метро[193]193
  Стоимость разового проезда в нью-йоркском метрополитене с 1904 года, после введения в строй, и до первого повышения цены в 1948 году составляла 5 центов. – Прим. ред.


[Закрыть] и выйти на случайной станции. Там она поднималась по лестнице наверх, вероятно, замирала на мгновение, оказавшись в незнакомой обстановке из зданий, людей, дорожных знаков и магазинов, а затем ныряла в окружающие улицы. «Большую часть времени я не понимала, где находилась»[194]194
  Alexander and Weadick.


[Закрыть],– скажет она. Она только смутно ощущала громаду Нью-Йорка. «Но он очаровывал меня. Он был прекрасен. Где бы я ни вышла, все меня поражало».

Утренние поиски работы, вечернее исследование города – все это вошло в привычку. К концу первого года в Нью-Йорке одно такое путешествие привело ее в скорнячный район Манхэттена[195]195
  Скорнячный район Манхэттена занимал несколько кварталов между Западными 20-й и 30-й улицами. В качестве центра торговли и выделки меха район с 1980-х годов приходит в упадок. Из более чем 800 лавок и мастерских, которыми район мог похвастать в 1979 году, к 1989 году осталось чуть более 300, а ныне и того меньше. – Прим. ред.


[Закрыть], к западу от Шестой авеню и 20-й Западной улицы, заполненный тележками, на которых перевозили шкурки норки, ондатры и горностая, а то и случайную шкуру тигра, готовые стать палантинами и шарфами. На лице Джейн, видимо, был написан такой живой интерес, что в один прекрасный момент из магазина вышел мужчина: он представился и вскоре уже рассказывал смелой девятнадцатилетней девушке байки о скорнячном районе[196]196
  Amateau, «Jane Jacobs, Urban Legend, Returns Downtown». О скорнячном районе см. также: WPA, p. 163.


[Закрыть].

Именно тогда, в конце лета или в начале осени 1935 года, Джейн Батцнер сделала большой шаг по направлению к работе своей жизни. В Центральной школе писательство в первую очередь означало быть поэтом. Но когда что-то привлекало ее интерес, Джейн смотрела, слушала и делала заметки, и записывала все не в стихах, а в прозе. Тогда, в Republican, она взялась за работу как неоплачиваемый начинающий репортер. Теперь же ей платили в журнале национального масштаба, Vogue, за ту работу, которую в Скрантоне она выполняла бесплатно.

«Кажется, все в скорнячном районе Нью-Йорка знали друг друга – но не все друг с другом разговаривали»[197]197
  Jane Butzner, «Where the Fur Flies», p. 103.


[Закрыть]. Вот как она начала свою статью. Сильнейшая конкуренция, «каждая связка меха на пути от охотника до зверовода, до аукциониста, до кожевника разжигала вражду». Ее удивляло все, что она видела и слышала. Она писала о том, как ящики и тележки с грудами наваленных на них шкурок сновали взад и вперед по Восьмой авеню; об аукционном каталоге, предлагающем на продажу шкуры десяти тысяч горных львов и семнадцати тысяч волков; о воровстве меха, столь распространенном, что на грузовиках была установлена примитивная сигнализация, а в магазинах – внутренние двери из железных прутьев. «За дверьми на засовах и проволочной решеткой витрин, – продолжала она, – находятся темные и жуткие магазины. Со стен свисают головы свирепых животных. Груды шкур застилают ящики и тележки, наполняя магазин затхлым удушающим запахом».

Джейн позже будет приуменьшать свои достижения, говорить, что рассказом о районе скорняков она «практически слово в слово» обязана этому джентльмену, мистеру Эдгару Леману, который вышел из магазина с ней поболтать. Но в указанном отрывке вы можете увидеть настоящую профессиональную писательскую восприимчивость, интерес к любопытным деталям. «На каждое Рождество, – завершает она статью, – тысячи белоснежных бород из клочьев шерсти ангорской козы продаются для Санта-Клаусов из универмагов. Сейчас скорняки надеются, что мода вешать хвост красной лисицы на крышку радиатора, эта прихоть таксистов, приведет к буму на торговлю лисьими хвостами».

Из номера Vogue от 15 ноября 1935 года следящие за модой читатели узнали о последних парижских коллекциях, прочитали о шерстяных и меховых помпонах на шляпах, вырезах на одном плече, как у гладиаторов, вязаных испанских шалях, бахроме, свисающей с приталенных черных смокингов. Современным женщинам советовали больше не бояться «обедать в костюме» или «танцевать в плиссе». Ювелир показал кольца с полосами чередующихся рубинов и бриллиантов. Рассказ Джейн на тысячу слов под названием «Там, где летит мех» хорошо туда вписывается.

Настоящий прорыв для девятнадцатилетней девушки, только что окончившей среднюю школу: она написала статью, впечатлившую редактора настолько, что он принял ее и заплатил 40 долларов – двух– или трехнедельная зарплата стенографистки или машинистки на скучной офисной работе, которую она отчаялась найти. В конце концов, она рада была увидеть статью в журнале и свое имя прямо в нем, наверху 103-й страницы. И редактор хотел еще. За полтора года она принесла в Vogue еще три материала, в каждом рассказывалось об одном специализированном оптовом районе Манхэттена: кожа, цветы и бриллианты. О том, как на тротуарах цветочного района «влажный, сладкий аромат [срезанных цветов] стелется вдоль мостовой, просачиваясь сквозь корзины и ящики, сваленные рядом с дверьми»[198]198
  Matter, p. 35. См. также Alexander and Weadick.


[Закрыть]. О том, что заложенным бриллиантам потребовалось тринадцать месяцев, чтобы дойти до аукционного дома[199]199
  Matter, p. 36–37. Первоначальная рукопись находится в Burns, 13:1.


[Закрыть]; снаружи тем временем на Бауэри «Эль[200]200
  Эль (the El – сокр. от «elevated», приподнятый) – народное название городских железнодорожных эстакад. – Прим. ред.


[Закрыть] ревет, грузовики грохочут, бродяги расползаются по бордюрам, китайцы с Мотт-стрит семенят мимо, обрывки чужих языков прорываются и теряются в вони экзотических и отталкивающих запахов».

В каждой статье предлагалось бросить взгляд на индустрию моды; вот почему они вообще попали в Vogue. В каждой сквозила грубая уличная жизнь, которая, как мы увидим, и предопределит творческую биографию Джекобс, навсегда связав ее с городами. Но больше, чем что-то «городское» в них, в каждой ее статье сквозила любовь к ярким краскам и всему необычному, интерес к тому, как устроен мир, отражавший ее собственные пристрастия.

Как обитатели Орандж-стрит в Бруклин-Хайтс, Джейн и Бетти Батцнер были ньюйоркцами – в своем, конечно, роде.

Дочь Бетти, Кэрол, вырастет, слушая чарующий триплет улиц – Орандж, Пайнэппл, Кранберри[201]201
  Дословно: Апельсиновая, Ананасовая, Клюквенная. – Прим. пер.


[Закрыть] – обозначающий границы их района в Бруклине[202]202
  Kunstler, I, 3.


[Закрыть]. Джейн считала это «прелестным». Во времена Уолта Уитмена, до 1898 года, когда Бруклин отказался от независимости, чтобы стать просто нью-йоркским боро[203]203
  Современный Нью-Йорк включает пять административных районов, боро – Манхэттен, Бронкс, Квинс, Бруклин и Статен-Айленд. – Прим. ред.


[Закрыть], он был отдельным городом, удачно располагавшимся через реку от Нью-Йорка. Пока в 1883 году не построили Бруклинский мост, с Нью-Йорком его соединял лишь паром. Когда Джейн туда переехала, его население, насчитывающее 2,6 миллиона жителей, было на 800 000 человек больше, чем на Манхэттене; сам по себе это был третий по величине город в Соединенных Штатах после Нью-Йорка и Чикаго. В Бруклине был свой деловой центр, свои престижные районы, свои трущобы, свои торговля и промышленность; а в виде таких мест, как Флетбуш или Мидвуд – даже собственные пригороды. На Орандж-стрит Джейн жила ближе к блеску, грохоту и гравию Нижнего Манхэттена, чем большинство манхэттенцев. Стоило ей пройти два квартала пешком к станции метро Кларк-стрит и спуститься на эскалаторе, как она оказывалась в пятнадцати минутах от Таймс-сквер и в четырех от Уолл-стрит.

Но, конечно, все это не считалось; Бруклин не был Нью-Йорком. Прошло не так много времени, прежде чем Джейн узнала то, что знал каждый житель Нью-Йорка: что «город» – это Манхэттен, и точка. Скорнячный район, на который она так удачно наткнулась, располагался на Манхэттене. Там же был и ювелирный район. Офис самого Vogue, олицетворявшего нью-йоркскую моду, находился на Манхэттене. Весь первый год она работала Манхэттене, там же были и лучшие вакансии. Именно там были Бродвей, Таймс-сквер, Пятая авеню, небоскребы, издательства, галереи, практически все культовые места Нью-Йорка. Трудно было не почувствовать притяжение. Стоило только Джейн взглянуть на Генри-стрит, большие каменные арки на подходе к Бруклинскому мосту, чтобы представить себя на Манхэттене. Джейн, как и любую другую восторженную и любопытную молодую девушку, город манил.

В один из таких походов на Манхэттен, состоявшийся во второй половине первого ее года в городе, вероятно, в конце лета, Джейн вышла на станции метро на Кристофер-стрит; ей «понравилось, как звучит название», – скажет она. Она не имела понятия, где находилась, «но была очарована этим местом… Я провела остаток вечера, просто гуляя по этим улицам».

Когда она сошла с поезда, то увидела название станции, выложенное на мозаичной плитке, как и на большинстве из четырехсот с лишним станций метро Нью-Йорка:

CHRISTOPHER ST.

SHERIDAN SQ.

Шеридан-сквер – это, конечно, вовсе не «сквер»[204]204
  Whyte, The WPA Guide, p. 140–142.


[Закрыть]. Но за пределами ее нерегулируемого неприятного пространства тянется на юг Седьмая авеню и широкая 4-я Западная улица. Прогуляйтесь по ним или по Гроув-стрит, Вашингтон-плейс или Вэйверли-плейс, которые все сходятся здесь, и вскоре вы обнаружите себя в лабиринте маленьких улочек к югу и западу от площади; клубы и бары 4-й Западной улицы, привлекающие гуляк из других боро, арт-галереи, маленькие магазинчики, скромные жилые дома.

Джейн сейчас находилась здесь, в низине, по большей части не нанесенной на туристические карты, вдали от центров концентрации рабочих мест, в сердце небольшого, небогатого и немного разношерстного района. Вокруг Шеридан-сквер нет четко выделяющихся торговых улиц, ничего похожего на престижную Пятую авеню или пролетарскую 14-ю улицу – здесь вообще нет ничего четко обозначенного. Кварталы красивых особняков по Шестой авеню, которые словно сошли со страниц романов Генри Джеймса, мелодичный итальянский, звучащий в магазинах и на ступенчатых крылечках жилых домов на юге, обшарпанные склады и вкрапления кустарных производств на западе. На Бликер-стрит – пекарня, продающая итальянский хлеб по пять центов за булку, магазин сыра, торгующий рикоттой по двадцать пять центов за фунт. Торговля крестьянской рабочей одеждой, старыми украшениями и букинистические магазины занимают квартал. Аптека, где продается косметика и контрацептивы. Кафе-мороженое, где тусовались молодые итальянцы. Размах был невелик, но ассортимент и разнообразие потрясающие, уличные виды никак не вписываются в расчетливый картезианский порядок. Джейн здесь видела Нью-Йорк не в его величии, его перенаселенности, его многолюдных толпах. Напротив, это был Нью-Йорк в его малости, его неоднородности: стоит только повернуть за угол, и тебя ждут маленькие открытия и новые приключения.

Уличная сетка Манхэттена здесь распадается на части, будто в результате внезапной, вторгшейся в упорядоченную кристаллическую решетку ошибки. 4-я Западная улица, послушно связанная сеткой только на востоке, на Шеридан-сквер внезапно отклонялась к северо-западу, а через несколько кварталов вдруг припускала, против любого смысла и логики, на 11-ю Западную улицу. Другие улицы, такие как Кармин, Корнелия и Джонс, через пару кварталов просто исчезали. Добросовестный исследователь городской жизни, профессор Кэролайн Вэр из Вассар-колледжа, тогда же описала «содержание» одного из кварталов на Джонс-стрит[205]205
  Ware, p. 44.


[Закрыть]. Там находились: дома, построенные по старому закону, старинные здания 1840-х годов, многоквартирный дом, построенный в 1929 году; мастерские по производству пуховых матрасов, детских игрушек и итальянского мороженого; старая конюшня, социальный центр, две бакалейные лавки, табачный и кондитерский магазины, погреб торговца льдом, французская ручная прачечная, парикмахерская, чайная, «Итальянское мужское кафе», металлоремонт, три подпольных бара (в те времена они были под запретом). Все в одном квартале. За линией пятиэтажных фасадов – внутри, невидимая и скрытая от чужих глаз – день и ночь течет жизнь, во всем ее напряжении, боли и наслаждении; на запруженные тротуары снаружи доносятся лишь шепоты этих тихих событий, сливающиеся в повседневный городской шум.

Проведи вечер на улицах, подобных Джонс-стрит, как это делала Джейн, и голова, привыкшая к обычному городскому распорядку, невольно пойдет кругом. А что Джейн? Джейн «любила маленькие улочки», – будет вспоминать она. «Мне нравилось их разнообразие, там встречались ремесленные магазинчики с необычными и искусными вещами ручной работы. Я никогда не видела подобных магазинов. Мне казалось, что это здорово»[206]206
  Alexander and Weadick.


[Закрыть]. Весь район был классный. Могла ли она точно сказать, почему? Наверное, нет. Ей было девятнадцать. Она была полна энтузиазма. К вечеру она отыскала путь назад на Шеридан-сквер, вернулась на метро в Бруклин и скоро уже плелась по лестничным пролетам в свою квартиру. Там она рассказала Бетти о своих приключениях и заявила (когда Джейн несколько раз рассказывала эту историю, заявление звучало как приказ), что они просто обязаны туда переехать. За следующие тридцать три года у Джейн было всего три дома в Нью-Йорке, все в пределах пяти сотен ярдов от места, где она вышла на станции метро Кристофер-стрит в тот день.

Однажды, спустя какое-то время, на выходных Джейн привела Бетти в тот район, и уже к октябрю они переехали в первый дом из тех трех. Это была квартира в обычном шестиэтажном здании на Мортон-стрит, с прикрепленной к фасаду пожарной лестницей, в квартале от Джонс-стрит. Он был снабжен небольшим лифтом, хотя изначально построен без него[207]207
  Дж. Дж. – Мирне Кац Фроммер и Харви Фроммеру, 12 июля 2000 г., Burns.


[Закрыть]. Здесь Джейн и Бетти, иногда с другими соседями по комнате, жили следующие восемь лет. Оплата (в 1940 году) составляла 50 долларов в месяц[208]208
  Перепись США 1940 года, которая также кое-что рассказывает о соседях Джейн.


[Закрыть]. Среди их соседей был фотограф, преподаватель располагающегося неподалеку Нью-Йоркского университета, учитель музыки и делопроизводитель из юридической фирмы, а также писатель и его жена-иллюстратор. В это трудно поверить, но Джейн будет настаивать, «что они жили там достаточно долго, прежде чем узнали, что находятся в Гринвич-Виллидж»[209]209
  Alexander and Weadick.


[Закрыть].

Феминизм, социализм, пацифизм, марксизм, фрейдизм, кубизм, абстрактный экспрессионизм: «Многие из важнейших волн американской интеллектуальной истории родились или выросли в Виллидж», – отметил Росс Уэцстеон в Republic of Dreams, где воспел богемный образ Гринвич-Виллидж. В этом районе жили пионер контроля над рождаемостью Маргарет Сэнгер[210]210
  Маргарет Хиггинс Сэнгер (Margaret Higgins Sanger, 1879–1966) – американский общественный деятель, феминистка и леворадикальный активист, основатель Американской лиги контроля над рождаемостью (1921); открыла в США первую клинику, занимавшуюся контролем рождаемости, и основала Международную ассоциацию планирования семьи (1946). – Прим. ред.


[Закрыть], поэт Э. Э. Каммингс[211]211
  Эдвард Эстлин Каммингс (Edward Estlin Cummings, 1894–1962) – известный американский поэт-модернист, писатель, художник, драматург. – Прим. ред.


[Закрыть], драматург Юджин О’Нил[212]212
  Юджин Гладстон О’Нил (Eugene Gladstone O’Neill, 1888–1953) – американский драматург, лауреат Нобелевской премии по литературе 1936 года. Прим. ред.


[Закрыть] и множество пьяниц, наркоманов, всяких радикалов и нарушителей порядка[213]213
  На той же улице, где жила Джейн, в доме по адресу Мортон-стрит, 44, спустя много лет поселится один известный «тунеядец», будущий нобелевский лауреат по литературе Иосиф Бродский. – Прим. ред.


[Закрыть]. Все это верно. Верно как с высоты 2002 года, когда появилась книга Уэцстеона, и, вероятно, не менее верно в 1935 году, когда туда переехала Джейн. И не верно для Джейн: годы спустя ее спросят: «Общались ли вы с кем-то из тогдашней богемы Гринвич-Виллидж?»[214]214
  Kunstler, I, p. 4.


[Закрыть] Ее ответ был прямым и незамысловатым: «Нет».