Текст книги "Приключения трех джентльменов. Новые сказки «Тысячи и одной ночи»"

– О божество, – начала она, – божество, чье имя мы не смеем изречь, божество, не доброе и не злое, но более древнее и могущественное, чем добро и зло, – всю свою жизнь я поклонялась и служила тебе с восторгом и благоговением. Кто окропил кровью твои алтари? Кто сорвал голос, воспевая и восхваляя тебя? Кто прежде времени изнемог и ослаб, кружась в неистовых плясках на радениях в твою честь? Кто принес тебе в жертву собственное дитя? Я, Метамнбогу! Я нарекаю себя своим собственным именем. Я разрываю покров. Я добьюсь повиновения или погибну. Услышь меня, слизь тучного болота, грозовой мрак, яд, таящийся в пасти змей, – услышь меня или убей! Я жажду исполнения двух моих желаний, о бестелесное божество, о ужас пустоты, – а если не исполнишь их, убей меня! Я жажду крови моего бледнолицего мужа: о, ниспошли мне его смерть, ибо он враг худу, ниспошли мне его смерть! И еще одно желание, о повелитель буйных слепых ветров, о властелин всего сущего, зачинающий новых тварей в мертвых телах, о начало и конец всякой жизни и всякой смерти! Мне грозит старость, мне грозит безобразие, меня знают в лицо, меня преследуют всю мою жизнь, позволь же твоей верной рабе отринуть это измученное тело, верни твоей верховной жрице расцвет ее юности, возврати ей вновь девическую красоту, да будет она желанной в глазах всех мужчин, как была когда-то! О господин мой и повелитель, я молю здесь о чуде, не виданном с тех пор, как мы были оторваны от земли наших предков, и потому я приготовила тебе жертву, коей не может не возрадоваться душа твоя, – безрогую козочку!

Не успела она произнести эти слова, как по толпе святотатцев прокатился гул одобрения, он то нарастал, то снова ослабевал и наконец перерос в вопль исступленного, неистового восторга, когда негр на миг исчез в «часовне», а потом снова появился на пороге, неся на руках ту самую рабыню, Кору. Не знаю, наяву или в кошмарном сне увидела я то, что произошло дальше. В следующую минуту, когда ко мне вернулось сознание, Кора лежала на ступенях перед змеями, негр застыл над нею с ножом в руке; вот нож вознесся над ее распростертым телом – и тут я отчаянно, пронзительно закричала в ужасе, умоляя их во имя Господа остановиться.

Толпа людоедов замерла. Еще миг, и они очнулись бы от оцепенения, а я неизбежно погибла бы. Но Небу угодно было спасти меня. Эти несчастные еще не успели нарушить безмолвие, как внезапно тихая ночь наполнилась чудовищным воем: он был громче рева любой европейской бури и распространялся стремительнее, чем легкокрылый восточный самум. Мир мгновенно объяла тьма, со всех сторон пронзаемая трезубцами ослепительных молний. Почти в ту же секунду, словно великан, одним шагом перенесшийся на огромное расстояние, поляны достигла воронка исполинского торнадо. Я услышала ужасающий грохот и треск, и свет в глазах моих померк.

Когда я пришла в сознание, уже настал день. Я не пострадала, на деревьях вокруг меня не сломалась ни единая ветка, и сначала мне показалось, будто ураган мне приснился. Однако, оглядевшись, я поняла, что чудовищный смерч и в самом деле обрушился на место бесовских радений, а я лишь чудом избежала гибели. Через весь лес, покрывавший здесь холмы и долины, теперь пролегла стезя, оставленная буйством урагана. По обе стороны от нее деревья остались совершенно невредимы, листвой их поигрывал нежный утренний ветерок, но на пути своего ужасного разгула смерч не пощадил никого и ничего. Все, что ни попадалось ему: дерево, человек или зверь, оскверненная часовня или приверженцы культа худу, – было низвергнуто наземь и уничтожено; так страшна оказалась мгновенная вспышка гнева, охватившая воздушную стихию. Однако все, что отделяло от проложенной им борозды хотя бы два шага, будь то хрупкий цветок, величественное дерево или бедная, не имеющая никакой защиты девица, которая теперь коленопреклоненно благодарила Небеса за свое чудесное спасение, пробудилось, нисколько не пострадав, в прозрачном, незамутненном утреннем воздухе и безмятежном покое.

Идти по пути, проложенному торнадо, было выше человеческих сил, ведь на нем громоздились стволы огромных деревьев, которые он вырвал с корнем, стремительно проносясь в своем неудержимом натиске. Мне пришлось пересечь стезю смерча, и это стоило таких усилий, такого упорства, я столько раз оступалась и падала, что, перебравшись через нее, утратила всякую силу и мужество. Там я опустилась на пень, желая восстановить силы, и, подкрепляясь захваченной из дому провизией (как надлежит мне благословлять Небо за Его неизреченную доброту!) и окидывая взглядом ряд высоких, величественных деревьев, внезапно заметила ствол, помеченный зарубкой. Да, указующая десница Провидения направила меня на ту самую тропу, по которой мне велел идти отец. С каким же ликующим сердцем двинулась я в путь, каким легким шагом пересекла я островные нагорья!

Был уже почти полдень, когда я, оборванная и измученная, добралась до отвесного прибрежного склона, откуда открывался вид на раскинувшееся внизу море. Прибой, взволнованный ночным торнадо, с яростью обрушивался на берег и отступал, оставляя снежную кромку. У ног моих лежала гавань, окруженная обрывистыми, поросшими пальмами утесами. Прямо у входа в гавань на большой волне вздымался корабль, такой новенький, с такими белоснежными парусами, надраенный до блеска, сверкающий металлом, что я невольно залюбовалась. На мачте его развевался английский флаг, и, пока он покачивался на тяжелом, медлительном валу, я заметила его безупречно-белую обшивку и поблескивающие на солнце медные детали палубных механизмов. Так вот каков собою корабль, пришедший меня спасти, а из всех трудностей мне осталось преодолеть только одну: подняться на его борт.

Спустя полчаса я наконец вышла из леса на окраину небольшой бухты, вход в которую заливали беспокойные синие волны, разбиваясь о ее берега и поднимая на удивление громкий шум. Яхту скрывал поросший лесом мыс, и мне пришлось пройти какое-то расстояние вдоль побережья, как я думала, в полном одиночестве, но вдруг я заметила шлюпку, заведенную в естественную гавань, где она тихо покачивалась на волнах, совершенно пустая. Я поискала взглядом ее команду и вскоре, прямо на опушке леса, различила красные угли костра и растянувшихся вокруг него дремлющих моряков. Я осторожно приблизилась: большинство из них были чернокожие, некоторые белые, но все были одеты с безупречной благопристойностью яхтсменов, а в одном, по фуражке и сверкающим пуговицам, я угадала офицера. Его-то я похлопала по плечу. Он тотчас же вскочил, а от его внезапного движения проснулись остальные, и все с удивлением уставились на меня.

– Что вам угодно? – осведомился офицер.

– Взойти на борт яхты, – отвечала я.

Мне показалось, что это требование их несколько обескуражило, а офицер довольно резко спросил, кто я такая. Я же исполнилась решимости скрывать свое настоящее имя до тех пор, пока не встречусь с сэром Джорджем, а первое имя, которое мне вспомнилось, было «сеньора Мендисабаль». Услышав его, матросы явно пришли в смятение, негры воззрились на меня с неописуемым подобострастием, словно готовясь выполнить любое мое поручение, и даже на лицах белых изобразилась смесь удивления и испуга; и тут бес озорства и лукавства точно толкнул меня в бок, заставив добавить:

– А если вы никогда не слышали этого имени, можете называть меня Метамнбогу.

Никогда прежде я не видела, чтобы слова возымели столь чудесное действие. Негры вскинули руки тем же жестом, что я заметила ночью, у ритуального костра худу; сначала один, потом и другие бросились ко мне, упали на колени и принялись благоговейно покрывать поцелуями рваный подол моего платья, а когда белый офицер кинулся на них с бранью, спрашивая, уж не сошли ли они с ума, цветные матросы схватили его за плечи, оттащили в сторону так, чтобы я не могла их расслышать, и, обступив его, стали нелепо размахивать руками, что-то повторять и указывать на меня. По-видимому, офицер изо всех сил сопротивлялся; он громко рассмеялся, и, судя по его жестам, не соглашался и возражал, но в конце концов, побежденный то ли их вразумлениями, то ли просто устав от борьбы, сдался, обратился ко мне довольно вежливо, но не без иронии и, притронувшись к козырьку фуражки, произнес:

– Миледи, – произнес он, – если вы и вправду та, за кого себя выдаете, шлюпка ждет вас.

На борту «Неморозы»[46]46
  Немороза – от исп. nemorosa – «лесная, поросшая лесом».


[Закрыть] (именно такое название носила яхта) мне был оказан столь же смешанный прием. Не успели мы оказаться в пределах слышимости этого большого, элегантного судна, покачивавшегося из стороны в сторону и взбивавшего белые буруны на синей морской глади, как фальшборты усеяли головы множества матросов, чернокожих, белых и желтых; они и немногочисленная команда шлюпки принялись перекрикиваться на каком-то лингва франка[47]47
  Лингва франка (лат. lingua franca, дословно – «язык франков») – общепонятный язык, возникший в Средние века в Восточном Средиземноморье; состоял из отдельных элементов романских языков, греческого, арабского, турецкого. В широком смысле – средство общения, используемое носителями разных языков.


[Закрыть], мне непонятном. Все глаза были прикованы к пассажирке, и я снова увидела, как негры вскидывают руки к небу, но на сей раз словно бы в восторге и радости.

Наверху сходней меня встретил другой офицер, по виду джентльмен, с пушистыми белокурыми бакенбардами; у него я тотчас потребовала, чтобы меня отвели к сэру Джорджу.

– Но это же не… – воскликнул было он и осекся.

– Знаю, – отвечал другой офицер, тот, что привез меня с берега. – Но что же нам, черт побери, делать? Только посмотрите, что творится с неграми!

Я проследила за его взглядом, и, когда стала переводить глаза с одного матроса на другого, бедные, невежественные африканцы принялись кивать головами, кланяться и всплескивать руками, точно в присутствии существа божественной природы. Судя по всему, офицер с бакенбардами тотчас же признал правоту своего подчиненного, поскольку обратился ко мне со всем возможным уважением.

– Сэр Джордж на острове, миледи, – промолвил он, – куда, с вашего позволения, мы прямо сейчас и отправимся. Каюты готовы. Стюард, проводите леди Гревилл.

Нареченную этим новым именем и столь потрясенную, что не в силах была издать ни звука, меня провели в просторную, изящную каюту; на стенах здесь висело оружие, обстановку составляли диваны. Стюард спросил у меня, будут ли какие-то приказания, но я к этому времени почувствовала себя настолько уставшей, смущенной и озадаченной, что только отпустила его, махнув рукой, а оставшись одна, опустилась на гору подушек. Вскоре по изменившейся качке я поняла, что корабль вышел в море; мысли мои отнюдь не прояснились, но напротив, стали путаться и рассеиваться, потом начали перемежаться какими-то виденьями и странными картинами, и наконец, и сама не поняв как, я погрузилась в глубокий сон без сновидений.

Когда я проснулась, оказалось, что прошел целый день и целая ночь и вновь настало утро. Мир, в который я вернулась, странным образом то подлетал вверх, то оседал; драгоценные камни в кошеле, что лежал рядом со мной, то и дело позвякивали, сталкиваясь; часы и барометр непрерывно покачивались наподобие маятника, а наверху матросы пели за работой и по палубе гремели и грохотали кольца травимых канатов. Однако я не скоро догадалась, что я в море, не скоро вспомнила, одно за другим, все трагические, таинственные и необъяснимые события, что привели меня туда, где я очутилась.

Осознав наконец, где я, я поспешила спрятать драгоценные камни, на которые, к моему удивлению, никто не посягнул, за пазухой и, увидев рядом на столе серебряный колокольчик, громко позвонила. Тотчас же явился стюард; я велела принести мне поесть, и он принялся накрывать на стол, то и дело бросая на меня подозрительные, недоверчивые взгляды. Чтобы преодолеть смущение, я с самым непринужденным видом, на какой только была способна, спросила, всегда ли на яхтах бывает столь многочисленная команда.

– Мадам, – ответил он, – не знаю, кто вы и какой безумный каприз заставил вас назваться чужим именем и присвоить себе чужую, гнусную судьбу. Я искренне предупреждаю вас: не успеете вы прибыть на остров, как…

Тут его перебил офицер с бакенбардами, который незаметно вышел у него из-за спины и положил руку ему на плечо. Внезапная бледность, смертельный, непреодолимый страх, изобразившийся на лице стюарда, придали особый смысл его бессвязным, испуганным речам.

– Паркер! – произнес офицер и указал на дверь.

– Да, мистер Кентиш, – отвечал стюард, – как прикажете, мистер Кентиш!

И с этими словами, побелев, выбежал из каюты.

Офицер предложил мне сесть, принялся угощать меня и разделил со мною трапезу.

– Позвольте поухаживать за вами, – сказал он, наливая мне стаканчик неразбавленного рома.

– Сэр, – воскликнула я, – неужели вы ожидаете, что я стану это пить?

Он искренне рассмеялся.

– Миледи, вы столь изменились, что я уже и не знаю, чего мне ожидать, – сказал он.

Тотчас после этого в каюту вошел белый матрос, поприветствовал мистера Кентиша и меня и сообщил офицеру, что на горизонте показался парусник, который непременно пройдет совсем близко от нас, и мистер Харленд спрашивает, как быть с флагом.

– Учитывая, что мы подплыли к острову? – спросил мистер Кентиш.

– Да, именно так мистер Харленд и сказал, – заискивающе, с угодливым видом отвечал матрос.

– Полагаю, лучше нам не показывать наше истинное лицо, – произнес мистер Кентиш. – Скажите мистеру Харленду, что я одобряю его осмотрительность, и передайте, что, если корабль идет быстро, пусть поднимет звездно-полосатый флаг, а если едва тащится и мы его с легкостью перегоним, то можно обойтись и голландским. Пусть нас примут за «Летучий голландец», так нам не придется проявлять учтивость: мы сможем не откликаться на призывы или сигнал бедствия со встречного корабля, а упрекнуть нас будет не в чем.

Как только матрос снова поднялся на палубу, я с удивлением обратилась к офицеру:

– Мистер Кентиш, если это ваше подлинное имя, неужели вы стыдитесь плавать под вашим собственным флагом?

– Миледи имеет в виду «Веселого Роджера»? – осведомился он совершенно серьезно и тотчас же громко расхохотался. – Простите меня, – сказал он, – но сейчас я впервые узнаю вашу прежнюю порывистость.

И сколько я ни старалась, я не могла добиться от него никаких объяснений, он упорно не желал посвятить меня в тайну, отделываясь льстивыми, уклончивыми банальностями.

Пока мы таким образом препирались, качка на «Неморозе» постепенно уменьшилась, одновременно яхта пошла тише и вскоре, с глухим всплеском, бросила якорь. Кентиш тут же поднялся, подал мне руку, проводил меня на палубу, и там я обнаружила, что мы стоим на рейде среди множества низких скалистых островков, над которыми вьются несметные тучи морских птиц. Прямо у нас под боком виднелся остров более крупный, поросший зелеными деревьями, оживляемый несколькими низенькими зданиями и причалом, сколоченным, верно, каким-то безумным плотником, а чуть ближе к берегу стояло на якоре судно поменьше.

Не успела я немного осмотреться, как на воду спустили шлюпку. Мне помогли сесть, Кентиш занял место рядом со мной, и мы быстро поплыли по направлению к причалу. С пристани на нас уставилось сборище бандитского вида, вооруженных бездельников, чернокожих и белых; среди негров снова прошел слух о моем появлении, и меня снова принимали с изъявлениями молитвенного восторга, падая ниц и всплескивая руками. В окружении этой подозрительной, зловещей толпы, на уединенном, затерянном в море островке, где явно презираемы любые законы, мне наконец сделалось не по себе, мужество стало покидать меня, и, цепляясь за руку мистера Кентиша, я взмолилась, прося сказать мне, что все это значит.

– Нет, мадам, – возразил он, – вам это должно быть известно и без меня.

И, быстро и ловко проведя меня сквозь толпу, которая по-прежнему следовала за нами на почтительном расстоянии и на которую он то и дело оглядывался, как мне показалось, не без страха, он привел меня в низенький домик, стоявший посреди захламленного двора, отворил дверь и умолял меня войти.

– Зачем вы меня сюда привели? – возмутилась я. – Я требую, чтобы меня доставили к сэру Джорджу!

– Мадам, – отвечал мистер Кентиш, внезапно помрачнев как туча, – говоря начистоту, я не знаю ни кто вы, ни каково ваше звание, мне известно лишь, что вы не та, за кого себя выдаете. Но, кем бы вы ни были: шпионкой, призраком, чертовкой или любительницей пошутить и устроить розыгрыш, не задумываясь о последствиях, – если вы сию минуту не войдете в дом, я вас прикончу.

С этими словами он обернулся и бросил тревожный взгляд на толпу чернокожих, следовавших за нами в некотором отдалении.

Я не стала дожидаться второй угрозы, но повиновалась немедленно, с бьющимся сердцем, а в следующий миг дверь за мной заперли снаружи и вытащили ключ из замочной скважины. Я очутилась в помещении длинном, низком и не обставленном никакой мебелью, но загроможденном почти целиком связками сахарного тростника, бочонками с дегтем, старыми просмоленными канатами и другими кое-как наваленными, легко воспламеняющимися предметами; не только дверь в нем была заперта, но и единственное окно зарешечено.

К этому времени я пришла в такое смятение и ужас, что отдала бы несколько лет жизни, лишь бы сделаться вновь рабыней мистера Колдера. Я все еще стояла посреди комнаты, в отчаянии стиснув руки, то обводя взглядом хлам, скопившийся в этой кладовой, то возводя глаза горе, как вдруг за решеткой появилось иссиня-черное лицо негра, который властным жестом велел мне приблизиться. Я подошла к окну, и он тотчас же, со всеми проявлениями горячности, обратился ко мне с длинной речью на каком-то неизвестном мне варварском языке.

– Клянусь, – возопила я, – я не понимаю ни слова.

– Не понимаете? – переспросил он по-испански. – Поистине, велико могущество худу! Самый ум ее подвергся переменам! Но почему, о верховная жрица, позволила ты запереть себя в этой клетке? Почему ты тотчас же не призвала своих рабов себе на помощь? Разве ты не знаешь, что все подготовлено для твоего убийства? Довольно будет одной искры, и этот ветхий дом охватит пламя! И увы, кто будет тогда верховной жрицей? И в чем тогда будет польза от свершившегося чуда?

– Боже! – воскликнула я. – Не могу ли я увидеть сэра Джорджа? Я должна во что бы то ни стало поговорить с ним. Молю вас, отведите меня к сэру Джорджу!

И тут мужество меня окончательно покинуло, я упала на колени и стала молиться, в ужасе призывая всех святых.

– Батюшки! – вскрикнул негр. – Сюда идут!

И с этими словами он исчез.

– Никогда в жизни не слышал такого вздора, – воскликнул чей-то голос.

– Мы совершенно согласны, сэр Джордж, – отвечал голос мистера Кентиша, – но поставьте себя на наше место. Негров было почти вдвое больше, чем нас. И клянусь, сэр, извините меня, но если вспомнить, что́ они вбили себе в голову, то, по-моему, эта ошибка обернулась для всех нас большой удачей.

– Меня не волнует, чем она для вас обернулась, сэр, – оборвал его сэр Джордж. – Единственное, что меня интересует, – это выполнение моих приказов, и даю вам слово, Харленд, или вы сами, или Паркер, или, клянусь богом, вы трое за свое нерадение заслуживаете виселицы! Вот что я об этом думаю. А теперь дайте мне ключ и убирайтесь.

Тотчас же ключ в замке повернули, и на пороге появился джентльмен лет сорока пяти, с открытым выражением лица, довольно полный и представительный.

– Милая барышня, – произнес он, – кто вы, черт возьми, такая?

На одном дыхании, не останавливаясь ни на минуту, я поведала ему свою историю. Он выслушал меня, поначалу с безграничным изумлением, которое трудно и вообразить, но потом, когда я дошла до смерти сеньоры Мендисабаль во время торнадо, он чуть не подпрыгнул от радости.

– Дитя мое, – воскликнул он, заключая меня в объятия, – простите человека, который годится вам в отцы! Это лучшая весть, которую я слышал за всю свою жизнь, ведь эта ведьма-мулатка была не кем иным, как моей женой.

И он опустился на бочонок с дегтем, словно изнемогая от неожиданно обрушившегося на него счастья.

– Боже мой, – произнес он, – еще немного, и я уступлю соблазну и поверю в Провидение. А что я могу сделать для вас? – добавил он.

– Сэр Джордж, – сказала я, – я уже богата: единственное, чего я прошу, – это вашей защиты и покровительства.

– Поймите одно, – проговорил он весьма решительно, – я никогда не женюсь.

– Я и не предлагала вам вступить в брак со мною! – воскликнула я, не в силах удержаться от смеха. – Единственное, чего я прошу, – это переправить меня в Англию, страну, которую этой беглой рабыне естественно счесть своим приютом.

– Хорошо, – отвечал сэр Джордж, – откровенно говоря, вы принесли мне столь чудесные вести, что я в долгу перед вами, а кроме того, ваш отец не раз помогал мне. Видите ли, я сделал небольшое состояние, занимаясь предпринимательством: были тут и алмазные копи, и морские перевозки, и прочее, – но сейчас я намерен ликвидировать компанию и удалиться в свое поместье в Девоншире, чтобы провести с приятностью старость, не обременяя себя брачными узами. Услуга за услугу: если вы поклянетесь никогда никому не рассказывать об этом острове, о милых играх у костра и вообще о моем злосчастном браке, то да, я перевезу вас в Англию на борту «Неморозы».

Я с радостью приняла его условия.

– Есть еще кое-что, – добавил он. – Моя покойная жена слыла среди чернокожих чем-то вроде колдуньи, и теперь они убеждены, что она вновь возродилась в вашем прелестном облике. Будьте добры, не разрушайте эту иллюзию, продолжайте этот маскарад и поклянитесь неграм именем худу или какого-нибудь иного божества, что я отныне – лицо неприкосновенное, а воля моя непререкаема.

– Клянусь памятью отца, – обещала я. – И эту клятву никогда не нарушу.

– Впрочем, теперь вы в моей власти, и я подчиню вас себе куда более надежно, чем любой клятвой, – посмеиваясь, промолвил сэр Джордж, – ведь вы не только беглая рабыня, но и, по собственным словам, похитительница чужих сокровищ.

Я застыла, как громом пораженная. Я поняла, что он прав; я тотчас же осознала, что эти драгоценные камни более мне не принадлежат, и столь же мгновенно решила, что должна их вернуть, даже если это будет стоить мне едва обретенной свободы. Забыв обо всем остальном, забыв о сэре Джордже, который с улыбкой наблюдал за мной, я достала записную книжку мистера Колдера и открыла на странице, где умирающий наспех набросал свое завещание. Как изобразить муки блаженства и раскаяния, которые я испытала, прочитав его! Ведь моя жертва не только даровала мне свободу, но и оставила в наследство кошель с драгоценными камнями!

Мой безыскусный рассказ близится к концу. Сэр Джордж и я, притворявшаяся его чудесным образом помолодевшей и похорошевшей женой, появились среди негров и прошли под руку, провожаемые возгласами радости и восторженными взглядами до самой посадки на яхту. Здесь сэр Джордж обернулся и произнес перед своими давними спутниками речь, в которой поблагодарил их, попрощался с ними в весьма мужественном духе, а под конец прибегнул к довольно сильным выражениям, которые врезались мне в память: «Если кто-нибудь из вас, негодяи, останется без гроша в кармане, смотрите, ко мне не обращайтесь, ведь для начала я сделаю все, чтобы вас прикончить, а если не сумею, то передам в руки закона. Шантажом меня не взять. Уж лучше я поставлю на карту все, чем дам медленно разорвать себя на части. Пусть уж лучше меня уличат и повесят, чем я хоть что-то пожертвую хоть одному из вас, подлецов». Той же ночью мы вышли в море и доплыли до Нового Орлеана, откуда я, выполняя священную клятву, послала сыну мистера Колдера его записную книжку. За неделю всю команду списали с корабля и наняли новую, и «Немороза» снялась с якоря и направилась в Старую Англию.

Более приятного путешествия невозможно было себе представить. Конечно, сэра Джорджа нельзя было назвать честным человеком, однако он обладал непритворной, искренней веселостью, которая, разумеется, привлекает людей молодых, и очень интересно было слушать, как он делится своими планами на будущее: вновь займет кресло в парламенте и поставит на службу английскому народу свой опыт и знания в области мореходства. Я спросила, не ему ли первому пришло в голову пиратствовать на частной яхте. Но он отрицал это, сказав: «Яхта – зафрахтованное наказание Божье, мисс Вальдевия. Кто перевозит на ней контрабанду? Кто похищает рыбу на лососевых реках Западной Шотландии? Кто жестоко избивает лесников, если те пытаются вмешаться? Команда и владелец яхты. Я лишь немного расширил пределы дозволенного, и если вам интересно мое непредубежденное мнение, думаю, я здесь далеко не одинок».

Коротко говоря, мы прекрасно поладили и жили, как отец и дочь, хотя, конечно, я не удостоила его того уважения, что пристало одной только высокой нравственности.

Нам оставалось плыть до Англии еще несколько дней, как сэр Джордж раздобыл на корабле, уходящем в открытое море, стопку газет, и с того-то злополучного дня и начались мои несчастья. В тот же вечер он, сидя в каюте, читал новости и отпускал язвительные замечания по поводу упадка Англии и прискорбного состояния английского военного флота, как вдруг изменился в лице.

– Надо же! А вот это уже скверно, мисс Вальдевия, хуже не бывает! – воскликнул он. – Вы же не вняли моим советам, вы во чтобы то ни стало решили послать ту записную книжку сыну Колдера и настояли на своем.

– Сэр Джордж, – возразила я, – это был мой долг.

– Вот вам и вернули его с лихвой, – сказал он, – и, как это ни печально, я более не буду принимать участия в вашей судьбе. Колдер-младший требует вас выдать.

– Но бывших рабов из Англии не выдают! – возмутилась я.

– Да, именно так! – отвечал баронет. – Но сын Колдера, мисс Вальдевия, требует выдать ему не рабыню, а воровку. Он втайне уничтожил завещание и теперь обвиняет вас в том, что вы похитили из разоренного поместья его отца драгоценные камни стоимостью сто тысяч фунтов.

Когда я услышала эту гнусную клевету, меня охватило такое негодование, я так испугалась за свою жизнь, что добродушный баронет поспешил несколько меня успокоить.

– Не падайте духом, – приободрил меня он. – Разумеется, я умываю руки и лично не буду помогать вам более. Человек моего положения: баронет, представитель старинного, титулованного семейства и прочее – обязан проявлять исключительную щепетильность в выборе круга общения. Но, черт меня побери, разве я не добросердечный старик, если только меня не злить? И я сделаю все, что смогу, лишь бы вам пособить. Я одолжу вам немного наличных, дам адрес прекрасного адвоката в Лондоне и постараюсь незаметно высадить вас на берег.

В каждом пункте он сдержал слово. Спустя четыре дня «Немороза» под покровом ночи тайно, со многими предосторожностями, подошла к некоей надежно укрытой гавани на побережье Англии, и шлюпка с обмотанными ветошью веслами высадила меня на берег неподалеку от железнодорожного вокзала. Туда, следуя указаниям сэра Джорджа, я и пробралась окольным путем, завидев на платформе скамейку, уселась и, завернувшись в мужскую меховую шубу, принялась ждать наступления дня. Было еще совсем темно, когда в одном из окон в здании вокзала загорелся свет, и восток еще не окрасила алым утренняя заря, как вдруг из какой-то двери вышел носильщик с фонарем и лицом к лицу столкнулся с несчастной Тересой. Он огляделся; в предрассветных сумерках гавань предстала ему совершенно опустевшей, а яхты давным-давно и след простыл.

– Кто вы? – воскликнул он.

– Путешественница, – отвечала я.

– А откуда вы прибыли? – спросил он.

– Первым же поездом я отправляюсь в Лондон, – проговорила я.

Вот так, подобно призраку или «новой твари»[48]48
  Второе послание к коринфянам, 5: 17.


[Закрыть], Тереса с ее кошелем, полным самоцветных камней, ступила на берег Англии; вот так, потихоньку, не имея ни имени, ни биографии, она заняла свое место среди миллионов жителей новой для нее страны.

С тех пор я жила, руководствуясь хитроумными советами своего адвоката, скрываясь в тихих меблированных комнатах, таясь от соглядатаев, присылаемых с Кубы, и боясь в любой миг утратить свободу и честь.