Текст книги "Северная Пальмира"

– Ты кто?

– Тень Элия, – отвечал тот. – Можешь называть меня Квинтом.

– Он прав, – сказал Элий. – Юний Вер, почему ты его не убил?

– Я им восхищаюсь. Он удивительный экземпляр. Я все ломаю голову и не могу понять – как он мыслит. Сам Сократ бы не понял, хотя он и мудрейший из людей. Даже если бы он в самом деле прожил лишние тысячу шестьсот лет, все равно бы не понял. Это такая головоломка, которая даже мне не под силу. Я – Логос, бог, но не могу понять человека. Человека, который мою бессмертную «Нереиду» в чёрные тряпки под ногами превратил. Невероятная метаморфоза. Я теперь понял: самое замечательное в нашем мире – это метаморфозы. То, что постоянно, то неинтересно. А метаморфозы – это замечательно. Это как полет. Люди наконец полетели – это метаморфоза. А ты, Элий, способен на метаморфозу, как ты думаешь?

– Думаю, что да.

– Он сошёл с ума или притворяется? – шёпотом спросил Квинт у Элия.

– Я играю роль, – тут же отозвался Логос. – Но не могу из неё выйти, вот в чем штука. Вот и бегаю по просцениуму туда-сюда, туда-сюда, жду, когда появится бог из машины и все разрешит. Ах да, ведь я и есть бог. И я появился… Но ничего не разрешил. – Он выдернул из головы клочок красно-рыжих волос. – Интересно, те волосы, что вырастут, будут такого же отвратительного цвета?

– Он правда хотел собрать новую бомбу? – спросил Элий.

– Чего там хотеть? Он её сделал. Почти. Куда мощнее, чем та, что взорвалась в Нисибисе. Он её собирался доставить в империю Си-Ся. Страна совсем невеликая. Но Чингисхан эту страну ненавидит. За дерзость. А говорит, что за предательство. Смелость – она всегда предательство по отношению к тирану. Как же он называется, этот город? Позабыл… Но я заряд вытащил и спрятал. А железяка монголам досталась. Но это ерунда, потому что все учёные Триона могут говорить только «гу-гу» и писать в кровать. Через годик Фарин раскроет им уста и поможет издать первые звуки, а Фабулин вновь научит словам, а Локуций – целым предложениям, а Нумерия поможет вновь научиться считать. Но бомбу они не создадут, ибо никто из богов не поможет им в этом.

– Трион, тебя будут судить здесь и сейчас, – сказал Элий.

Трион хмыкнул, уверенный в своей защищённости. Ему наконец удалось высвободить из полуразмотанного кокона руки, и он отёр влажное лицо краем простыни с пустовавшей кровати.

– Не получится. Ты не судья. Ты даже не римский гражданин.

– Квинт будет судьёй. У него есть гражданство. Элий Цезарь когда-то сделал все, чтобы ты избежал суда, академик Трион. Гай Перегрин предаёт тебя ныне суду.

У Триона задёргалась щека. Физик хотел сказать что-то. Но слова застряли в горле.

– Ты нарушаешь процедуру. Обвинитель должен подать жалобу, – заявил Трион.

– Твои обвинители – те легионеры, что сгорели в ядерном пламени под стенами Нисибиса. – Квинт в ярости ткнул кулаком в подушку так, что перья полетели. – Умершие в клинике Нормы Галликан в нестерпимых мучениях.

– Ему нужен защитник, – сказал Элий, не обращая внимания на протесты Триона. – Вер, защищай его.

– Я? С охотою. Моя речь будет эффектной и краткой. Я утверждаю, что человеческий разум может любую вышину покорить. И вот Трион покорил вершину. Но это не человеческая вершина. Эта вершина сродни Олимпу. И он, человек, на неё поднялся.

– Неплохо! – кивнул Трион. – Совсем неплохо.

– Но пока он добирался до сути вещей, луща природу, как орех, душа его опускалась в Тартар, на самое дно. И он повис отравленной нитью между Олимпом и Тартаром. Он сделал бомбу. Он её взорвал. Он не испугался того, что сделал. Это непостижимо. Это такая глубина, в которую и заглянуть невозможно. Боги разграничили строго – божественное и человечье. Он нарушил все запреты, он посягнул на то, что принадлежало богам.

– Разве это речь защитника? – возмутился Трион.

– Тебе даётся последнее слово, – сказал Элий.

– Я хотел служить Риму, – сказал Трион. – Я делал бомбу для Рима… – Он запнулся. – Да, я сделал бомбу, но никто не оценил ни моего ума, ни моей энергии. – Трион возвысил голос. – Меня осудили, меня растоптали. Да! Я не собирался хоронить свой талант. Если я мог это сделать, значит, должен был сделать. Почему этот толстый старик с огромным животом и седыми волосами не покарал меня, если я нарушил запрет богов, а?! Что ж он медлил со своим перуном? Ведь боги знают все на свете и могут тоже все!.. – Трион замолк – крик застрял в горле. Потому что мысль, поразившая его, была подобна удару молнии царя богов. Почему он, Трион, представляет Юпитера толстым стариком, ведь статуи изображают красавца-атлета с золотыми волосами в расцвете лет? Откуда этот жирный живот, эти седые кудри? Почему мысленно он видит Юпитера стариком? – Неужели боги стареют? – прошептал Трион.

– Прекрасная речь, – сказал Квинт. – Суд приговаривает тебя к смерти, Гай Трион.

– Глупая шутка, – клацнул зубами учёный. Его стало знобить – у него был жар.

– Я бы мог вздохнуть и не выдохнуть, – сказал Логос, – выпить его память, и он бы сделался как ребёнок. Но мозг его так могуч, что, боюсь, восстановится вновь. Ему не нужны ни Фарин, ни Фабулин, ни Нумерия, и даже Минерва ему не нужна. Он сам научится всему. Это страшно. Но лишь отчасти. Страшнее другое – ему плевать на Помону и Флору, на Меллону и Палес, и даже на богиню Луцину ему плевать. Так что я не могу выпить его память, не могу ослабить его мозг. Он сильнее меня. Потому что он не признает бога Термина[55]55
  Помона – богиня плодов, Флора – богиня цветов, Меллона – богиня мёда, Палес – богиня пастухов, Луцина – богиня рождения, Термин – бог границы.


[Закрыть] и легко переступает любые границы.

– Вывезем его подальше за город и казним где-нибудь в болотах, – сказал Квинт. – А труп закопаем.

Элий взял Вера за руку и подвёл к кровати, на которой лежал Всеслав. Казалось, страсти, которые бушевали в палате, могли разбудить и мёртвого. Но юного гладиатора не разбудили. Он был так же неподвижен и равнодушен ко всему.

– Ты бы мог сделать что-нибудь для этого парня? Пока его сердце бьётся.

Логос наклонился, коснулся губами лба раненого.

– Я попробую. Нить его жизни не порвана. И это удивительно. Но должен предупредить: он очнётся ребёнком. Ребёнком, который ничего не помнит о прошлой жизни.

– Пусть, – прошептал Элий и стиснул зубы.

– Послушай, Элий, ты что, забыл, что этот парень натворил в Пальмире? Его отдадут под суд! – шепнул Квинт.

– Я спасу его. Он не виноват. Сульде виноват. Шидурху виноват. Я, в конце концов. А он – нет. Возвращай его, Вер!

Элий стиснул кулаки. Он вновь был готов драться. За этого юношу – со всем миром. Как прежде сражался за Рим в одиночку с самим богом войны.

Логос посмотрел на старого друга, потом коснулся губ раненого, глубоко вдохнул, будто забирал всю жизнь Всеслава без остатка. Установка «сердце-лёгкие» замерла. Приборы запищали, сообщая, что сердце Всеслава остановилось. На экране вместо синусоид возникла ровная зелёная полоса. Логос выдохнул. Он вдыхал жизнь назад. Но приборы молчали. Все как заворожённые смотрели на ровную зеленую полосу.

– Его душа почему-то не хочет возвращаться, – прошептал Логос.

– Филоромей! – крикнул Элий. Он был уверен, что душа Всеслава его слышит. Он схватил умирающего за руку и рванул, будто утопленника тащил из воды.

Логос отрицательно покачал головой:

– Он уходит. Он сказал: «Так лучше». Оставь его…

Элий отпустил руку Всеслава, и она упала плетью.

И Квинт несколько раз кивнул, утверждая принятое решение.

III

Они ехали на старой «триреме» по лесной дороге. Мелькали берёзы в прозрачных зелёных нарядах ранней весны. Мелькали тёмные строгие ели. Вовсю цвела Перунова лоза, осыпанная пухлыми зелёными серёжками. Они ехали долго и заплутали. Дорога все понижалась, то и дело колёса машины поднимали фонтан брызг. А потом уже не дорога, а тропка вывела их к болоту и исчезла. Все вышли из машины. Вокруг стеной стоял лес. Перед ними простиралась залитая водой низина с низкорослыми карликовыми деревцами – будто игрушечные столетние сосенки торчали из чёрной воды. Элий прошёлся по краю болотины. Под кальцеями чавкала вода. Сквозь чёрные прошлогодние листья пробивалась молодая трава. Мир жил. Соки в нем так и бурлили. Птицы распевали на разные голоса, перебивая друг друга.

– Значит, здесь, – сказал Элий.

– Прекратите! Это же убийство! – Трион недоуменно переводил взгляд с одного на другого. Он не верил, не мог поверить до конца.

Пленника, уже полностью освобождённого от кокона, Квинт и Логос вытащили из машины и поставили на плоский камень.

Элий вытащил из кобуры «брут» и приставил к виску Триона.

– Богу Термину не приносят кровавых жертв, – сказал Квинт.

– Я приношу его в жертву Танату, – сказал Элий.

– Нет! – прохрипел Трион.

– Почему нет? Ты всегда говорил только «да».

– Нет…

– Ты хочешь жить? – Трион не ответил. – Он хочет жить. Те, другие, тоже хотели.

– Элий, стреляй же скорее! – крикнул Квинт.

Трион зажмурился.

Элий нажал на спусковой крючок, но послышался лишь сухой щелчок.

– Стреляй! – вновь закричал Квинт.

– Не надо, – сказал Логос. – Это ни к чему. Он уже умер. Ты только что убил его, Элий. Дух его умер… А тело… Оно может нам ещё пригодиться.

Подойдя, Логос что-то сказала Элию, какое-то одно слово. Но какое – никто не расслышал. Квинт бы мог различить по губам, но Логос намеренно встал к нему спиной. Элий опустил руку с пистолетом и внимательно посмотрел на Триона. И этот взгляд самому Триону очень не понравился.

– Поехали назад, – сказал Элий. – Казнь откладывается.

Трион не поверил в удачу. Неужели? Он хихикнул. Попытался принять серьёзный вид. Вновь хихикнул. Потом начал хохотать непрерывно. Логос схватил его за шиворот и втолкнул в авто. Трион смеялся и плакал, думая, что он остался жить. На самом деле он уже был мёртв.

IV

Элий ожидал, что посол от Бенита рано или поздно появится. И посол появился. Чернокудрого красавца с чёрной повязкой на глазах ввела в его таблин молодая особа, которая показалась Элию смутно знакомой. Бывший Цезарь когда-то видел её, но где и когда – забыл. А вот посол был Элию хорошо знаком. Знаком, да. Но увидеть его в качестве Бенитова посланца Элий никак не ожидал. Не мог представить. Кого угодно ждал – Аспера, Блеза, Луция Галла – но не бывшего гения Империи.

– Гимп! – прошептал Элий, поднимаясь посланцу навстречу.

– Я, Элий, я. Не сомневайся. Видишь ли, я опять ослеп.

– Ну что ж, ещё один слепец в истории. Гомер. Аппий Клавдий. И теперь – Гимп.

– Но это в принципе не беда. Я тебя прекрасно слышу. И рад, что ты здоров и невредим. Ведь ты невредим?

– Более или менее.

– Ну и хорошо. Ариетта, дружочек, покинь нас. Это разговор не для твоих ушей.

– Я не проболтаюсь.

– О да, ты девочка умная. Но видишь ли, у женщин в языке есть что-то вроде насекомых – они вызывают нестерпимый зуд. И рано или поздно любая женщина проболтается. Так что, будь добра, отправляйся в триклиний, там тебя чем-нибудь угостят. Хотя не надо. Ты и так начала полнеть. Пальцами это особо ощущаешь. – Гимп улыбнулся в пространство.

Ариетта обиженно передёрнула плечами и вышла.

Гимп протянул руку, не зная, куда сесть.

– Стул прямо перед тобой, – сказал Элий.

Гость сел.

– Итак… – Элий, откинулся в кресле, разглядывая бывшего покровителя Империи.

– Итак, – отвечал Гимп. – Я – посол Бенита.

– Да уж, удивил! – вспомнилось о предложении Квинта прикончить его, Элия, для сохранения имиджа. Как видно, не только люди податливы. Гении – тоже.

– Ничего удивительного нет. – Гимп сидел нарочито прямо, подбородок вздёрнут. Его воображаемый взгляд был направлен куда-то поверх головы Элия. У бывшего Цезаря явилось подозрение, что бывший гений видит. – Ведь я гений Империи и думаю только о благе Рима – и больше ни о чем.

– Благо Империи, мечта Империи…

– Я должен поговорить с тобой не о мечтах, а о вполне конкретном деле. Так сказать, заключить союз.

Элий отрицательно покачал головой. И – он был уверен – якобы слепой гений это заметил.

– Что хочет от меня Бенит?

– Помощи, чего же ещё? Он диктатор – ты должен ему помогать. Ты не догадываешься? – Гимп улыбнулся. – Передай мне Триона.

– А если откажусь?

– Тогда Летицию признают невменяемой, отдадут под опеку её матери и вернут в Рим. Думаю, ты этого не хочешь. – Ты должен понимать, что это не шантаж, а договор.

– Тебе не противно все это говорить?

– Извини, Элий, но я не могу допустить, чтобы Империя ослабла и распалась. Я не могу смотреть, как её будут рвать на куски.

«Ты же не видишь!» – хотел крикнуть Элий, но промолчал.

– Разумеется, Бенит подонок, – продолжал гений, не заметив внезапной своей проговорки. – Но я буду ему служить. Ради Империи. Империя должна защищаться. И для этого нам нужен Трион.

– Ради Рима не служат мерзавцам. Хочу напомнить, что я отказался от помощи Бренна. Я ненавижу Бенита, но не иду против Рима.

– Триона мы все равно получим. Но если мы получим его с твоей помощью, ты можешь вновь заключить брак с Летицией и быть её опекуном.

– Считаешь, меня можно купить?

– Это не покупка. Это – здравый смысл.

Элий сделал вид, что задумался. Несомненно, гений видит, хотя и не слишком отчётливо сквозь полупрозрачную ткань повязки. Нельзя дать ему повода усомниться.

– Я должен подумать. Полчаса у меня есть?

– Хорошо. По старой дружбе – полчаса.

Элий вышел в триклиний, где друзья его ожидали. Все уже знали о приезде Гимпа. И о его требованиях – тоже. Квинт наверняка разнюхал. С некоторых пор дар узнавать тайны к нему вернулся. Да-да, с той самой поры как он женился. Впрочем, далеко не все он мог предугадать. Нападение Всеслава-Сульде проморгал. И красный шрам, оставленный клинком бога войны на щеке фрументария, – напоминание о том.

Элий отвёл Логоса в сторону и спросил: «Сколько времени у него есть?» И Логос ответил: «Три месяца максимум. Но это неважно. Трион уже мёртв».

Элий вернулся в таблин. Гимп сидел по-прежнему в кресле очень прямо, чёрная повязка на его глазах придавала гению вид прорицателя. Может быть, он, пребывая в темноте, видел будущее?

– Ну так как? – спросил Гимп и улыбнулся мраморному бюсту Марка Аврелия в углу.

– Я согласен. Но у меня есть ещё условия. Ни один из политических противников Бенита не может быть арестован на земле Северной Пальмиры. Это первое. И второе. Я должен увидеть Постума. Вне Рима. И ты мне дашь слово, что мы увидимся.

Гимп помолчал. У Элия явилось подозрение, что он не уполномочен что-либо обещать. Его прислали забрать Триона в обмен на Летицию. И все. Ничего сверх того гений дать не может.

– Ты требуешь слишком много, – наконец сказал Гимп, по-прежнему глядя поверх головы Элия.

– Постум – мой сын. Я хочу его видеть. Так что прошу самую малость, бывший гений.

– Не называй меня так. Гении не бывают бывшими. Мы гении навсегда. Хорошо, ты увидишь Постума. Я даю слово.

Элий перевёл дыхание. Он не был уверен, что Гимп согласится.

– А чем планируешь заняться, Гимп, когда вернёшься в Рим и получишь плату за своё посольство?

– Открою алеаториум.

– Игорный дом? – Элий ненатурально рассмеялся. – Это занятие низкое.

– Как и профессия гладиатора. В этом мы равны. Игра, – произнёс он мечтательно. – Мечешь кости и вершишь чью-то судьбу. Занятие, подходящее для гения. Мечта – в игре. И только.

Глава IX
Игры в Северной Пальмире (продолжение)

«Все, кто желает блага Риму, должны сплотиться вокруг Бенита».

«Оружейные заводы компании „Кар“ в Нижней Германии национализированы. Также национализирован машиностроительный завод в Медиолане, принадлежавший той же компании».

«Акта диурна», 6-й день до Ид мая[56]56
  10 мая.


[Закрыть]

I

Пурпурный цвет её пугал, пурпур имеет право надеть Август. И ещё Августа. Почему она, женщина без прошлого, смотрит так долго на пурпур? Не лучше ли выбрать вот этот шёлк бледно-лимонного оттенка? Он пойдёт к её чёрным волосам. Каждый день она надевает новое платье. Не помнит, почему, но надевает. Нелепая и очень дорогая причуда. Её любовник-гладиатор проливал кровь на арене, чтобы она могла следовать этой причуде. Она почти ничего не знает о себе. К примеру, откуда явилась привычка покупать каждый день новое платье. И как давно? Впрочем, «давно» – это неприменимо к Летиции. Её жизнь началась недавно. Будто она была в темноте, а потом включили свет. Очень яркий. И время начало отсчитывать минуты. Никто не рождается взрослым. Она родилась. Никто не помнит, что было до его рождения. А вдруг она вспомнит?

При этой мысли её охватывал страх. Нельзя помнить, что было до твоего рождения. Но ведь мы помним, что происходит с нами во сне. Да, многие помнят. Она – нет. Она не помнит ни одного своего сна. Ни единого. Ей снятся очень важные, очень нужные сны. Но стоит открыть глаза, и между сном и явью вырастает непреодолимая стена.

Летиция вышла из лавки и остановилась. Куда идти? Сегодня боев в амфитеатре нет. Значит, идти ей совершенно некуда. Бесцельность жизни её убивала.

Погода стояла на удивление тёплая, и несколько столиков вынесли из подвальчика и установили под тентом. Первый посетитель, худощавый молодой человек с рыжеватыми волосами, обустроился за крайним и попивал кофе. Он поднял голову.

– Летиция! – воскликнул он радостно.

– Корд! Дружище! Вот так встреча! Давно тебя не видела. – Корд бывал в гостях у её любовника-гладиатора. И Летиция знала, что этот человек помешан на самолётах.

– Да я тут… кое-что обдумывал. – Авиатор Корд сгрёб со своего столика какие-то листки и пододвинул Летиции стул. – Записываю внезапные мыслишки. – Корд хихикнул. – Впрочем, у меня все мыслишки внезапные. И внезапно кое-как получается. Макет бы построить.

– Ты молодец! – она похлопала его по плечу.

И замерла. Потому что тут же перед её глазами замелькали картинки, как иллюстрации в детской книжке. Она смотрела в никуда и шевелила губами. Будущее стлалось перед ней, послушное, как пёс, спеша открыть свои тайны. Будто умоляя: исполни, помоги, осуществи.

И вдруг все исчезло. Вновь вернулась на прежнее место улочка. Огромный платан, белые пластиковые столики. И Корд, смущённый и удивлённый, виновато отводящий в сторону глаза.

– Ты придумал новый самолёт, Корд! – воскликнула Летиция с упрёком. – Почему ты не сказал мне?

– Да я, я… Это ещё не придумка. Это так, догадка. Внезапная догадка.

Она вытащила из сумочки кошелёк и высыпала на столик пригоршню золотых монет. Монеты, оплаченные кровью гладиаторов. Спешащий мимо официант споткнулся на ходу, замер и облил белую свою тунику бледненьким кофе с молоком.

– Забирай все деньги, – приказала Летиция Корду. – Сегодня же уедешь из Северной Пальмиры.

– Куда? – обалдело спросил Корд.

– Я тебе скажу – куда. Уедешь. В один крошечный городок – его и название не на всякой карте найдёшь. Но там есть машиностроительный завод. Он тебе подойдёт. Там и будешь делать то, что должен делать.

– Ты так говоришь, будто отдаёшь приказы.

– Послушай, Корд, если бы ты видел будущее так же ясно, как я, ты бы не сомневался. Точно. – Она подалась вперёд и прошептала: – Мечта Империи в твоих руках.

И он ей почему-то поверил. Однако попытался возразить:

– Но ведь этих денег хватит лишь чтобы доехать. Ну, комнатку снять, нанять чертёжников, купить бумагу. И все.

– Поезжай, – повторила приказ Летиция. – Деньги я пришлю.

Она нетерпеливо постукивала пальцами по столику, пока он допивал свой кофе. Ей казалось, что эти минуты украдены у будущего. У будущего, которое она только что видела. И которое ещё предстояло осуществить.

II

Все произошло буквально за полминуты. Сбоку вынырнул старый «кентавр» и стал прижимать «трирему» знаменитого гладиатора к обочине. Водитель послушно свернул и затормозил. Трое, выпрыгнув из закрытой машины, кинулись к Элию. Их чёрная одежда и их лица, похожие на маски, не оставляли сомнений – перед ним исполнители. Клодия сидела на заднем сиденье рядом с Элием. Меча при ней не было, но был кинжал. И Элий понадеялся на неё. Один их трех опередил остальных, в руках у него был электрошокер, и было ясно, что Элия велено взять живым. Гладиатор сумел его опередить: кинжал вспорол руку исполнителя прежде, чем тот успел нажать кнопку разрядника. Элий рванулся из машины, одновременно выкручивая руку нападавшего, но тут сзади его обхватили за шею. Автоматически он саданул локтем, метя в зубы или нос. Короткий вскрик. Голос женский. Клодия?! Он растерялся. Пусть на секунду, но растерялся. Но и этой секунды хватило. Сразу двое навалились сзади. Шею сдавили чьи-то сильные пальцы, все поплыло перед глазами. В нос сунули флакон с какой-то химической гадостью – обожгло носоглотку, и мир перед глазами расплылся мутным пятном.

Очнулся Элий в купе поезда. Лежать было неудобно – тело затекло. Однако ложе было мягким. Стены купе обиты искусственной кожей, и кожаные шторки закрывали окно. Да, ложе было мягким. Вот только руки… Элий дёрнулся и обнаружил, что руки его прикованы наручниками к никелированной вертикальной штанге рядом с дверью. Сам он раздет – в одной нижней тунике и кинктусе, ну а с ног сняты ортопедические кальцеи – видимо, похитители знали, как тяжко ему ходить босиком. Два охранника в чёрном развалились на ложе напротив. Один курил табачную палочку, другой остановившимся взглядом смотрел Элию в лицо, но как будто ничего не видел.

Судя по баюкающему покачиванию стен и пола, поезд ехал. Но куда?

– Что это значит? – спросил Элий.

Никто не пожелал отвечать – ни тот, кто курил, ни тот, кто сидел, не двигаясь. Элий попытался прикинуть, кому он мог понадобиться. Ответ напрашивался сам собою: за всем стоял Бенит. Но зачем? К чему эту похищение? Разве Элий ему опасен? И Клодия… Как она могла? Шантаж, подкуп? Впрочем, это даже неважно. Измена Клодии поразила его больше, чем похищение.

Лязгнула дверь, и в купе вошёл Гимп. Чёрная повязка была приподнята и обхватывала лоб. Сейчас он видел – в этом не было сомнений.

– Понимаю, тебе неудобно, – сказал бывший покровитель Империи, – но придётся немного потерпеть. Не волнуйся, тебя будут кормить, воду – по первому требованию. Хочешь пить?

Во рту был противно-хинный привкус. Но Элий отрицательно мотнул головой – в воду наверняка примешают какую-нибудь гадость.

– Зря, – сказал Гимп. – Это глупо. Может, закричать? Позвать на помощь? Нет, бесполезно – наверняка весь вагон занят исполнителями. Так что зови не зови – не поможет.

Поезд мчался – Элий всем телом ощущал скорость несущегося состава.

– Куда мы направляемся, можно узнать? – Он постарался говорить спокойно, имитируя покорность, хотя знал, что покорность плохо у него получается. Всегда плохо получалась покорность – надо отметить особо.

– В Рим. – Гимп присел на ложе рядом с Элием. – В Рим, мой друг. Ты же хотел видеть сына. И ты его увидишь.

– Я дал клятву не возвращаться в Рим.

– Знаю. И все знают. И взамен Трионова бомба не должна никогда быть вновь взорвана. Но зачем нам Трион, если бомба не сможет взорваться? Ты потому и уступил, что надеялся на это. Я слишком хорошо тебя знаю, Элий. Отличный боец из любой позиции умеет нанести ответный удар. Так что я позаботился, чтобы ты его не нанёс. Мы привезём тебя в Рим, получим и Триона, и бомбу.

– Это насилие. В этом случае клятва не будет нарушена.

– Будет нарушена, мой друг, будет. – Гимп похлопал его по плечу и улыбнулся. – Уж поверь бывшему гению – богам достаточно формального повода, чтобы снять с себя обязательства. Так что как только ты пересечёшь померий[57]57
  Померий – граница Города.


[Закрыть], ты нарушишь клятву.

– Гимп, ты хоть понимаешь, что делаешь?

– Спасаю Империю. Зачем нам гробить легионы на сражения с варварами, когда можно взорвать всего одну бомбу, и армия Чингисхана исчезнет.

– Не думал, что ты способен на такую подлость.

– Это не подлость, друг мой. Когда на безумца надевают смирительную рубашку – это не подлость.

– Боги запретили создавать такое оружие! Разве ты не знаешь этого? Ты – гений! Или ты забыл, что происходит с миром под действием радиации? Ты забыл, что происходит с вами?

– Да, знаю. Но раз это оружие все-таки создано, глупо было бы им не воспользоваться. – Гимп поднялся.

– Погоди! Клодия с тобой?

– Разумеется.

– Могу я с нею перемолвиться?

Гимп секунду подумал.

– Ну что ж, пусть так. Я милостив, гениально милостив. Но только в моем присутствии.

Элий и сам не знал, зачем ему этот разговор. Он не наделся на помощь Клодии. Но все же хотел спросить…

Она пришла. И выглядела уверенно. Ни тени смущения, как будто не она была виновата в похищении старого друга.

– Хочешь знать, почему я решила помочь Гимпу? – спросила она вызывающе, не дождавшись его вопроса. – Ну что ж, я скажу. Нравится тебе или нет, но мы все должны объединиться вокруг Бенита. Он один сейчас в состоянии удержать Империю от развала. И потому я решила ему помочь. Не за деньги, нет! – Элий усмехнулся. – В этом нет ничего смешного! – Она мгновенно взъярилась.

– Да не смеюсь я – недоумеваю. С чего это – такая любовь к Бениту? У Гимпа, у тебя.

– Я же говорю – он спасёт Империю.

– А по мне, так вы неправильно выбрали объект для объединения. Вы объединяетесь вокруг пустого места.

Она пыталась спорить. Кричала. Потом окончательно разъярилась и ушла. Ушёл и Гимп. Принесли кофе. Охранники взяли по чашке. Элий смотрел на свою с сомнением.

– Не бойся, – сказал тот парень, что курил, – отравы в кофе нет.

Пить хотелось невыносимо. Но Элий знал, что в кофе подмешано снотворное.

– Послушай, парень, я могу сделать так, что ты выпьешь! – охранник ткнул чашку Элию в зубы.

– Потише, – сказал другой. – Велено обращаться с ним вежливо.

– Вежливо, – пробурчал исполнитель и отошёл. Понюхал кофе, которым хотел напоить пленника, поморщился и поставил чашку на стол.

Элий закрыл глаза. В принципе, поспать даже неплохо. Сейчас все равно ничего нельзя сделать. Поезд баюкал его и мчался, мчался…

Где-то сейчас в другом купе Гимп беседует с Трионом. Они строят планы на будущее. Они почти уверены, что победили. Но человек тем и отличается от бога, что ни в чем не уверен. И эта неуверенность спасает его порой. Так говорил гладиатор Сократ, прежде чем умереть на арене.

III

Жизнь длинна. За длинную жизнь многому можно научиться. Засыпать под грохот пушек и просыпаться от внезапной наступившей тишины. Элий проснулся оттого, что поезд остановился. Металлическая колыбель не раскачивалась больше на перегонах. Меж кожаными занавесями окна блестела жёлтая полоска света от уличного фонаря. Там за окном – станция. Охранник спал одетым, уткнувшись лицом в подушку. Кругляк затылка будто нарочно подставлен под удар. Второй охранник вышел – может, купить вина в станционной таверне, может – к автомату за кофе. Руки Элия прикованы к металлической стойке. Да, руки прикованы. Но ноги-то свободны. У калеки изуродованы ноги – зачем его связывать, решили охранники. Охранники всегда все решают за другого.

Ну, допустим, Элий неважно дерётся ногами. То есть умеет. Но порой может и не достать, проводя удар, или недостаточно отведёт пальцы на себя, или неправильно развернёт стопу – подводят искалеченные ноги, бывает. Вернее, бывало прежде… До… до купания в колодце. А этот парень так удобно улёгся головой к окну. Элий же прикован у самой двери… Осторожно, чтобы не звякнуть наручниками по металлической штанге… Элий выпрямился, встал в проходе. Столик у окна был сложен, не мешал. Собраться с силами. Удар прямой ногой сверху. На посторонний взгляд движение не слишком быстрое. Да и в драке этот приём редко бывает эффективным. Ловкий противник от него непременно уйдёт. Но мощь такого удара сокрушительна. Охранник, не издав ни звука, свалился на пол. Возможно, он мёртв. Возможно. Теперь надо обыскать карманы. Элий, уже не стараясь соблюдать тишину, опустился на ложе, ногами обхватил охранника. Нет, не поднять – парень слишком тяжёл. Вернее, приподнять его Элий может, а вот втащить ногами на ложе – нет. Глупая ситуация. Элий попытался выбить штангу из держащих её кронштейнов. И вновь ничего не вышло. Лишь разбил колено. Глупо. Что же делать? Что? Охранник лежит на боку. На поясе у него нож. Ножом наручники не откроешь. То есть можно попытаться. С третьей попытки Элий ногами вытащил нож из чехла на поясе и закинул на ложе. Теперь надо подкатить добычу к себе – к закованным рукам. Поезд дёрнулся.

Элий замер. Ясно, что времени больше нет. Почти нет. В коридоре шаги. Нет, человек прошёл мимо. Но все равно, теперь все решают секунды. Нож у Элия в руках. Лезвие выкидывается пружиной, но оно слишком широко, чтобы открыть наручники. А вот винты кронштейна отвинтить можно. Элий ухватил нож тремя пальцами, как отвёртку. Пальцы у него всегда были сильными. Один за другим он снял винты. Крак… и сам кронштейн отлетел. Никелированная штанга вышла из гнёзда, наручники соскользнули. Это почти свобода. Элий глянул в щёлку меж кожаных занавесок. Маслянисто поблёскивали рельсы в свете фонаря. Здание станции с другой стороны. А здесь никого. Отлично. Элий прихватил с собой в качестве оружия штангу и нож. Не забыл снять с пояса охранника «брут». Элий чувствовал, как дрожит поезд. Будто зверь перед прыжком. Опять в коридоре шаги. Элий кинулся к двери, сжимая металлическую штангу в руках. Кто бы ни вошёл – ему конец. Элий чувствовал, как по лицу стекают капли пота. Шаги уже рядом. Сейчас он ударит… ну же! Но опять человек прошёл мимо. Элий перевёл дыхание. Кажется, что судорожный этот вздох разнёсся по всему вагону, сдувая пыль из закутков. А впрочем – плевать. Теперь только открыть окно и… как бы не так! Окно не желало открываться. Поезд вновь дёрнулся. Времени нет. Сейчас в купе войдёт второй охранник. Пленник ударил в стекло штангой. Посыпались осколки. Элий просунулся в дыру, неосторожно вспорол бок осколком. От крови туника мгновенно сделалась мокрой. Прыжок – и Элий снаружи. Правая нога подвернулась, и он упал на шпалы – хорошо не на рельсы, больно ударил локоть. Фекально всe, как говорят гладиаторы, и хочется кого-нибудь прифинишить. Поезд, весело постукивая колёсами, набирал скорость.

Элий поднялся. Сейчас его хватятся и затормозят состав. Беглец перемахнул через рельсы, нырнул под платформу и выкатился с другой стороны. Длинное здание станции было освещено мягким жёлтым светом. Перед входом стояла «трирема». Шофёр, дожидаясь кого-то, дремал за рулём. Элий, подкравшись сбоку, вышвырнул его на мостовую, сам уселся за руль. Нажал на газ. Из-под шин вырвались синие облачка дыма, колёса пробуксовали, потом «трирема» рванулась. Элий едва сумел удержать её на повороте. Скорее! Дорога вновь делала поворот – сейчас она нырнёт в чёрный туннель меж разросшихся старых вязов, и никто не увидит, не найдёт. Но прежде чем Элий успел свернуть, грохнул выстрел, пуля разбила оба стекла – и заднее, и ветровое. Ветер ударил в лицо. Но жив, жив! Деревья скрыли Элия от погони.

IV

Сколько он мчался так, не опасаясь, что может вылететь на встречную полосу или врезаться в дерево на повороте? Ну, может, минут пятнадцать, двадцать. Может, полчаса. Потом все же машина слетела с дороги. В дерево не врезалась – нырнула в кусты, перевернулась, встала вновь на колёса. Сам Элий чудом уцелел. Что его сберегло? Ну конечно – желание, заклеймённое Вером. Он так привык к этому, что почти не удивился – лишь констатировал факт.