Текст книги "Государство и право в Центральной Азии глазами российских и западных путешественников. Монголия XVII – начала XX века"

§ 5. Семейные и наследственные правоотношения

Семейные и наследственные правоотношения монголов, наверное, как никакие другие, базировались на нормах и принципах обычного права[452]452
  По мнению исследователя Цыбена Жамцарановича Жамцарано, неоднократно посещавшего Монголию с научными целями, к началу XX в. только в семейно-правовых отношениях и продолжали сохраняться принципы и нормы обычного права монголов (Жамцарано Ц. Пайзы у монголов в настоящее время // ЗВОРАО. 1915. Т. XXII. С. 52).


[Закрыть]. Как ни странно, но отражение этих правоотношений в Монголии под властью империи Цин имеет место в записках путешественников не ранее XIX в. Наибольший интерес к этой сфере проявляли представители духовенства – ведь христианская церковь и в России, и на Западе, как известно, довольно долго сохраняла монополию на регулирование семейно-правовых отношений и надзор за нравственностью супругов. Впрочем, во второй половине XIX в., в связи с ростом числа научных и разведочных экспедиций, участники которых старались исследовать все стороны жизни населения Монголии, интерес к семейной и наследственной сфере все чаще стали выражать и «светские» путешественники в рамках этнографического изучения монголов.

Исследователи отмечают, что для заключения брака требовалось согласие жениха и родителей невесты – за исключением тех случаев, когда две зажиточные семьи договаривались о браке своих малолетних детей и реализовывали этот договор по достижении молодыми 14–15 лет (в других случаях жених должен был достичь 20 лет, невеста – 17). Как правило, при этом молодого человека спрашивали, на ком он намерен жениться, после чего в дом его избранницы засылались сваты. За невесту полагалось вносить выкуп скотом, одеждой, а иногда и деньгами[453]453
  Пржевальский Н.М. Монголия и страна Тангутов. С. 49; Пясецкий П.Я. Путешествие по Китаю в 1874–1875 гг. (через Сибирь, Монголию, Восточный, Средний и Юго-Западный Китай). Т. I. СПб.: Типография М. Стасюлевича, 1880. С. 43; Козлов П.К. Монголия и Кам… С. 83–84; Певцов М.В. Путешествия по Китаю и Монголии. С. 112; Коростовец И.Я. От Чингис хана до советской республики… С. 114–115. См. также: Гюк [Э.Р.], Габе [Ж.]. Путешествие через Монголию… С. 126–127; Campbell C.W. Journeys in Mongolia. Р. 502.


[Закрыть].

Несколько иначе проходило бракосочетание у представителей знати: к князю или нойону обычно привозилось несколько девушек, среди которых родственники и приближенные аристократа выбирали наиболее подходящую[454]454
  Потанин Г.Н. Очерки северо-западной Монголии… Вып. 2: Материалы этнографические. СПб.: Типография В. Киршбаума, 1881. С. 116.


[Закрыть]. Естественно, это не освобождало жениха от уплаты «калыма», который имел поистине «княжеские» размеры: Я.П. Шишмарев сообщает, что во время одной такой свадьбы родственникам невесты было заплачено 900 баранов, 150 голов крупного рогатого скота, 300 лошадей и 100 верблюдов, во время другой – 700 баранов, 300 голов крупного скота, 200 лошадей и 50 верблюдов[455]455
  Шишмарев Я.П. Сведения о халхасских владениях. С. 87.


[Закрыть].

Н.Я. Бичурин[456]456
  Записки о Монголии… Т. I. С. 182.


[Закрыть] отмечает и существовавший у монголов запрет жениться на представительницах своего рода по мужской линии, при этом двоюродные родственники – сын брата и дочь сестры (или наоборот) – вполне могли сочетаться браком. Также отмечается распространенность среди монголов обычая договариваться о браке даже новорожденных детей. А для официального заключения брака требовалось, во-первых, согласовать «астрологические знаки» (т. е. гороскоп) жениха и невесты, подходят ли они друг другу; во-вторых, внести выкуп (аналог калыма). Правда, гороскопы заказывали, как правило, знатные и состоятельные люди, простые же монголы обходились без этой формальности. При этом очень часто жених впервые видел невесту уже на свадьбе[457]457
  Там же. С. 182–183; Россия – Монголия – Китай… С. 22.


[Закрыть]. Эта традиция, по-видимому, была очень древней и сохранялась весьма долго: о ней же сообщает и Я.П. Шишмарев уже в последней трети XIX в.[458]458
  Шишмарев Я.П. Сведения о халхасских владениях. С. 86.


[Закрыть]

Н.Я. Бичурин также приводит интересное наблюдение: еще в XVII в. у монголов формально существовало многоженство, и лишь маньчжуры постепенно ввели единоженство, при котором законной являлась лишь одна жена, остальные имели статус наложниц[459]459
  Записки о Монголии… Т. I. С. 185. См. также: Пржевальский Н.М. Монголия и страна Тангутов. С. 48.


[Закрыть]. Этот китайский обычай, надо полагать, был введен с целью уменьшить число возможных наследников улусов, титулов и воинских званий и, соответственно, более эффективного контроля над монгольской знатью. Не соглашается с ним Е.П. Ковалевский, отмечающий, что «многоженство существует в некоторой степени в Монголии», причем подчеркивает, что если первую жену монгол берет по воле родителей, то вторую (и следующих) уже выбирает сам; также он обращает внимание на традицию, согласно которой вдовец после смерти жены нередко женится на ее сестре[460]460
  Ковалевский Е. Путешествие в Китай. Ч. I. С 31–32.


[Закрыть]. О многоженстве монголов говорят и западные путешественники – в первую очередь, миссионеры, которые, естественно, осуждают этот обычай. Согласно их сведениям, первая жена всегда является главной и другие должны ей подчиняться. Впрочем, если Э.Р. Гюк и Ж. Габе говорят об этом обычае применительно ко всем монголам, то их коллега Ларсон, побывавший в Монголии полувеком позднее, упоминает, что лишь монгольские ханы и князья могут взять столько жен, сколько пожелают[461]461
  [Э.Р.], Габе [Ж.]. Путешествие через Монголию… С. 128; Larson F.A. Larson Duke of Mongolia. Р. 10. Ср.: Campbell C.W. Journeys in Mongolia. Р. 502.


[Закрыть].

Во второй половине XIX в. в семейном праве монголов отмечается тенденция роста левиратных браков, которые ранее в Монголии не были широко распространены. Причиной тому стало все то же обеднение монгольского населения: молодые люди, лишенные возможности внести выкуп за невесту, вынуждены брать в жены вдов своих старших братьев[462]462
  Бутины [М.Д. и Н.Д.]. Исторический очерк сношений… С. 74; Барабаш Я.Ф. Записка о Монголии. С. 134–135.


[Закрыть].

Весьма показательным является замечание Н.Я. Бичурина[463]463
  Как известно, отец Иоакинф и сам не слишком ревностно соблюдал обет безбрачия, за что в свое время даже подвергался церковному наказанию.


[Закрыть], что монгольские женщины «мало уважают непорочность ложа»[464]464
  Записки о Монголии… Т. I. С. 170. См. также: Рабинович Е.И. «Прелестные всадницы без робости подъезжали к нам»: сексуальная культура монгольских народов в записках русских путешественников XIX века // Россия и Восток: культурные связи в прошлом и настоящем. Материалы Междунар. науч. конф. (IX Колосницынские чтения) (16–17 апреля 2014 г.). Екатеринбург: Изд-во Гуманитарного ун-та, 2014. С. 79. Ср.: Россия – Монголия – Китай… С. 22.


[Закрыть]. В некоторых же районах Монголии институт официального брака вообще не практиковался: мужчины и женщины жили, «так сказать, гражданским браком, пока не надоест обеим сторонам жить друг с другом». При этом если такая пара расставалась, имея детей, то они оставались с отцом, наследуя его статус – опять же по обычному праву монголов[465]465
  Новицкий В.Ф. Путешествие по Монголии… С. 327–328.


[Закрыть]. А.М. Позднеев упоминает женщину, у которой было восемь детей, которых их отцы впоследствии разобрали по своим хошунам[466]466
  Позднеев А.М. Монголия и монголы… Т. II. С. 426–427.


[Закрыть].

Ц. Жамцарано подчеркивает, что подобные отношения были характерны лишь для Северной Монголии – Халхи, а не для Южной[467]467
  Румянцев Г.Н. Этнографические заметки о чахарах // Труды Бурятского комплексного НИИ. Вып. 3. Сер. востоковедная. Улан-удэ: Бурятское книжное изд-во, 1960. С. 227.


[Закрыть]. Это наблюдение подтверждается и рассказом Я.П. Дубровы: дочь одного из северомонгольских князей-гунов находилась в интимных отношениях с юношей из соседнего рода, а когда он осмелился обратиться к ее отцу с просьбой отдать любимую ему в жены, князь приказал посадить незадачливого любовника в колодки, а дочь постарался поскорее выдать замуж за подходящего человека. При этом он так спешил заключить брак, что сыграл свадьбу, не дожидаясь приезда дочери, которую он на время отослал в ближайший монастырь[468]468
  Дуброва Я.П. Поездка в Монголию… Т. XVI. 1885. № 1–3. С. 50–51.


[Закрыть].

В семейной жизни жены, как правило, выполняли всю домашнюю работу (забота о скоте, уборка, приготовление пищи, шитье и починка одежды и проч.), тогда как мужчины только пасли скот и несли службу, а в остальное время бывали в гостях или просто сидели, куря трубки и беседуя друг с другом[469]469
  Гаупт В. Заметки на пути из Кяхты… С. 15–16; Пясецкий П.Я. Путешествие по Китаю… С. 43; Потанина А.В. Из путешествий по Восточной Сибири… С. 76; Козлов П.К. Монголия и Кам… С. 82; Певцов М.В. Путешествия по Китаю и Монголии. С. 112. Любопытно, что иностранцы, побывавшие в Монголии трактуют обычай, согласно которому женщина занимается всеми домашними делами как признак «все нецивилизованных и нехристианских наций» (John, bishop of Norwich. My Life in Mongolia… Р. 50; см. также: Roberts J.H. A Flight for Life… Р. 79–80).


[Закрыть]. Однако при этом женщина была практически равна с супругом в принятии решений о ведении хозяйства и распоряжении имуществом. Тем не менее формально все договоры заключал всегда глава семейства, в том числе и о взятии кредита у китайских торговцев-ростовщиков[470]470
  Пржевальский Н.М. Монголия и страна Тангутов. С. 49.


[Закрыть]. У правящей элиты изредка практиковалось «раздельное проживание» супругов – в случае, когда за монгольского правителя выдавалась замуж маньчжурская принцесса, не привыкшая к кочевому укладу жизни. Наиболее яркий пример подобного рода приводят французские миссионеры Эварист Регис Гюк и Жозеф Габе, побывавшие в Монголии в 1840-х годах: один монгольский князь женился на императорской дочери и занял весьма высокое положение при дворе в Пекине, однако постоянно выражал желание вернуться в родные степи, тогда как его жена, напротив, приходила в ужас от перспективы жить в диких степных условиях. В результате было принято компромиссное решение: князь с супругой уехали в его владения в Монголии, но для дочери императора был выстроен целый город по китайскому образцу, и она жила в привычных условиях – во дворце и в окружении большой свиты[471]471
  Гюк [Э.Р.], Габе [Ж.]. Путешествие через Монголию… С. 58–59. По-видимому, речь идет не о каком-то современнике французских миссионеров, а о князе Дондубдорджи (ум. в 1743), сведения о котором имеются в китайских источниках, см.: Успенский В.Л. Карьера князя Дондубдорджи как отражение политики династии Цин в отношении Халха-Монголии // XVII Междунар. науч. конф. по источниковедению и историографии стран Азии и Африки «Локальное наследие и глобальная перспектива. “Традиционализм” и “революционизм” на Востоке» (24–26 апреля 2013 г.). СПб.: Б.и., 2013. С. 206–207.


[Закрыть].

Шведский ученый и путешественник Свен Гедин отмечает, что у монголов женщины пользовались большей свободой, чем в мусульманском мире: имели право есть вместе с мужчинами, не закрывать лица и проч.[472]472
  Гедин С. В сердце Азии. Памир. Тибет. Восточный Туркестан: Путешествие в 1893–1897 годах / пер. со швед. А. и П. Ганзен. Т. 2. СПб.: Изд. А.Ф. Девриена, 1899. С. 322. См. также: Новицкий В.Ф. По Восточной Монголии. С. 15. Надо полагать, шведский путешественник указал на это после недавнего посещения им Восточного Туркестана, население которого строго соблюдало мусульманские каноны.


[Закрыть] А.В. Потанина отмечала также, что монголы «никогда… не бьют ни жен, ни детей»[473]473
  Потанина А.В. Из путешествий по Восточной Сибири… С. 79.


[Закрыть].

Развод у монголов имел широкое распространение и мог быть осуществлен по инициативе любого из супругов. Так, девушка, которую родители выдали замуж насильно, имела право покинуть супруга в течение трех дней после свадьбы[474]474
  Larson F.A. Larson Duke of Mongolia. Р. 10.


[Закрыть]. Развод был достаточно прост и не создавал никаких ограничений для вступления в другой брак. Обе стороны сохраняли свое имущество, а жена, в частности, имела право на возврат приданого. Кроме того, в ряде случаев при разводе, как и при заключении брака, супруг был обязан уплатить некоторую компенсацию бывшей жене и ее семейству[475]475
  Campbell C.W. Journeys in Mongolia. Р. 502; Kendall E. A Wayfarer in China: Impressions of a Trip across West China and Mongolia. Boston; N.Y.: Houghton Mifflin Company, 1913. Р. 261.


[Закрыть].

Правда, если муж прогонял жену, он лишался права требовать внесенный за нее выкуп; если же жена уходила сама, то часть выкупа ему возвращали[476]476
  Пржевальский Н.М. Монголия и страна Тангутов. С. 49; Шишмарев Я.П. Сведения о халхасских владениях. С. 87; Козлов П.К. Монголия и Кам… С. 85–86.


[Закрыть]. Любопытно, что супружеская измена не считалась правонарушением (равно как и добрачная связь невесты) – более того, как отмечали исследователи, подобная практика была традиционно широко распространена среди монголов. Аналогичным образом муж мог не давать развода по причине нелюбви к нему жены – в таком случае жена могла сказаться больной и уехать к родителям, которые старались в таких случаях добиться развода – нередко путем обращения в третейский суд[477]477
  Там же. С. 86; Румянцев Г.Н. Этнографические заметки о чахарах. С. 232.


[Закрыть].

Вполне возможно, что упомянутое путешественниками «падение нравов» у монголов во многом было связано с присутствием в монгольских пределах значительного числа китайцев. Чтобы китайские торговцы и ремесленники не поселялись на территории Монголии, маньчжурские власти запрещали им привозить с собой семьи, поэтому многие из них обзаводились монгольскими наложницами, которые жили отдельно от них, в юртах, вне городских стен[478]478
  Клапрот [Ю.]. Описание Кяхты / пер. А.М. // Сын Отечества. 1816. Ч. XXXIII. № XLII. С. 125; Мартынов А. Живописное путешествие от Москвы… С. 61; [Степанов А.П.]. Путешествие в Кяхту из Красноярска. С. 27. См. также: Кяхта – Маймачен. С. 52–53.


[Закрыть]. Маньчжурские чиновники, следовавшие по служебным делам через монгольские земли, также нередко пользовались интимными услугами молодых монголок из кочевий, в которых останавливались на ночлег[479]479
  Ковалевский Е. Путешествие в Китай. Ч. I. С. 31.


[Закрыть].

Во второй половине XIX в. этот запрет сохранялся: китайцам в Монголии запрещалось привозить с собой собственных жен[480]480
  Любопытно, что этот запрет не распространялся на китайских преступников, в качестве наказания за преступления (убийство, вооруженный грабеж и т. п.) ссылавшихся в Монголию, см.: Alabaster E. Notes and Commentaries on Chinese Criminal Law. London: Luzac & Co., 1899. Р. 67, 195–196.


[Закрыть], равно как и жениться на монголках – так маньчжурские власти обеспечивали кратковременность пребывания своих подданных в монгольских пределах: «Так как мужчине без женщины, конечно, скучно, то обыкновенно всякий, проживший в Маймачине три года, возвращается на родину и заменяется другим»[481]481
  Вяземский К.А. Путешествие вокруг Азии верхом. С. 724.


[Закрыть]. Соответственно, упомянутая выше практика сожительства таких китайцев с монголками, продолжалась и в рассматриваемый период, причем после отъезда своих сожителей такие монголки нередко превращались в проституток[482]482
  Ровинский П.А. Мои странствования по Монголии. С. 292–293; Коростовец И.Я. От Чингис хана до советской республики. С. 116.


[Закрыть]. Я.П. Дуброва упоминает, что китайские торговцы брали себе в сожительницы 10–12-летних монгольских девочек, давая родителям взамен 2 брикета кирпичного чая, а пару лет спустя отдавали их собственным работникам как слишком «старых»[483]483
  Дуброва Я.П. Поездка в Монголию… 1884. Т. XV. № 5–6. С. 28–29.


[Закрыть].

В связи с этим путешественники неоднократно обращали внимание на подобные межнациональные союзы и потомство от них. Согласно Я.П. Шишмареву, «гражданские браки» между монголками и китайцами были настолько распространены, что использовался даже специальный термин для потомства от этих браков: такие дети назывались «эрлицзи» («двуутробные») и приписывались к хошуну матери[484]484
  Шишмарев Я.П. Сведения о халхасских владениях. С. 90.


[Закрыть].

Что касается наследственных правоотношений, то, опираясь на записки исследователей, их можно разделить на публично-правовые и частноправовые. К первой группе относились вопросы наследования статуса правителей, в особенности дзасаков, т. е. носителей административной власти – ханов аймаков и князей хошунов. Формально власть должен был наследовать старший сын владетельного князя, однако de facto принцип майората не действовал, и каждый князь был вправе назначать своего наследника, при этом таковым не обязательно являлся именно старший сын: наследовать статус князя мог любой из сыновей или другой представитель рода по мужской линии, формально избираемый хошунным съездом[485]485
  Попов В. Через Саяны и Монголию. С. 154. Как видим, старинная монгольская традиция избрания правителя на съезде, существовавшая еще до Монгольской империи Чингис-хана, сохранялась и в период цинского господства.


[Закрыть].

Мог наследовать пост правителя (причем не только хошунного князя, но и хана аймака) даже малолетний сын или другой родственник предыдущего – в таких случаях за него фактически управляли его заместители (туслагчи) или другие чиновники, а сам он вступал в должность по достижении совершеннолетия, т. е. 18 лет[486]486
  Новицкий В.Ф. Путешествие по Монголии… С. 168; Козлов П.К. Монголия и Кам… С. 57.


[Закрыть]. Наступление совершеннолетия, впрочем, не всегда означало переход реальной власти в руки наследника: по сведениям В.Ф. Новицкого, некоторые князья и в совершеннолетнем возрасте продолжали находиться под контролем собственных чиновников[487]487
  Новицкий В.Ф. По Восточной Монголии. С. 28.


[Закрыть].

Обязательным требованием для признания прав наследования была явка такого наследника в Пекин для официального утверждения его императорским указом (что было, в общем-то, простой формальностью, потому что фактически решение о признании прав наследника принимала Палата внешних сношений – Лифаньюань)[488]488
  Барабаш Я.Ф. Записка о Монголии. С. 129; Баторский А.А. Опыт военно-статистического очерка Монголии. Ч. II. С. 210.


[Закрыть].

При этом цинские власти соблюдали издавна сложившуюся в Монголии традицию о наследовании достоинства дзасака в силу происхождения (монополия на власть потомков Чингис-хана и, в отдельных хошунах, его братьев Хасара и Белгутая)[489]489
  Стрельбицкий И.И. Отчет о семимесячном путешествии… С. 41.


[Закрыть]. Более специфической была передача по наследству статуса командующего определенным воинским подразделением: так, если дзангинами – командирами ниру («эскадрона») – пять раз подряд становились представители одного аристократического рода, то эта должность также приобретала наследственный характер и официально закреплялась за соответствующим семейством. Впрочем, в большинстве случаев при назначении командиров воинских подразделений специально оговаривалось, вручается ли должность лично или с правом передачи по наследству (последнее нередко приобреталось за взятку)[490]490
  Барабаш Я.Ф. Записка о Монголии. С. 131; Стрельбицкий И.И. Отчет о семимесячном путешествии по Монголии… С. 41–42.


[Закрыть].

В отношении наследования имущества частных лиц в Монголии было распространено правило: если владелец не оставил наследника, его имущество переходило в собственность дзасака. Таким образом, выморочное имущество, наряду с налогами и сборами, являлось источником дохода владетельных князей[491]491
  Барабаш Я.Ф. Записка о Монголии. С. 130.


[Закрыть].

Вдова наследовала имущество супруга, если не выходила замуж вторично (что делали довольно редко, да и то молодые и бездетные вдовы); не должна была вдова также иметь и любовника[492]492
  Румянцев Г.Н. Этнографические заметки о чахарах. С. 233.


[Закрыть]. Правда, в результате вышеупомянутого левиратного брака новым мужем женщины мог стать брат или другой близкий родственник ее покойного мужа, и это автоматически обеспечивало сохранение имущества в семье. Обычно же имущество покойного делилось между его родственниками поровну. А в некоторых улусах (например, у дэрбэтов) часть наследства получал каждый присутствующий – даже если случайно оказывался при дележе[493]493
  Потанин Г.Н. Очерки северо-западной Монголии… Вып. 4: Материалы этнографические. СПб.: Типография В. Киршбаума, 1883. С. 39.


[Закрыть].

§ 6. Преступления и наказания

Уголовная и процессуальная сферы правоотношений в Монголии XVIII – начала XX в., в отличие от семейной, подверглись весьма существенному влиянию китайских имперских правовых традиций, принципов и норм. Это четко видно из записок путешественников, касающихся сферы преступлений, наказаний и правосудия в Монголии под властью династии Цин.

Так, гораздо строже, чем в независимых монгольских ханствах, стали преследоваться должностные преступления (действия или бездействие) в тех случаях, когда они приносили вред императору или самим монгольским правителям[494]494
  См.: Erdenchuluu Kh. The Study of Mongolian Legal History: New Approaches on the Basis of Local Documents // Культурное наследие монголов. СПб.; Улан-Батор, 2014. С. 51–52.


[Закрыть]. Е.Я. Пестерев сообщает, что цзангин Мунке (пограничный офицер, у которого он пребывал во время своего случайного пересечения русско-монгольской границы) был наказан маньчжурским командующим за то, что продержал иностранца слишком долго на территории Монголии: «Велел оштрафовать его таким образом: велел привязать его к столбу, и обе руки растянуть, к которым привязана была длинная палка, а на ногах набита колодка; и так он простоял три дни, чем штраф и кончился, а после в свое место отпущен по-прежнему»[495]495
  Примечания о прикосновенных… С. 61–62.


[Закрыть]. Е.Ф. Тимковский описывает случай, когда цзангин (командир эскадрона), допустивший беспорядки и воровство в своих владениях, был оштрафован на 27 лан серебра и вынужден подать в отставку. Любопытно, что при этом простые монголы склонны были оправдывать нарушителя, объясняя причину беспорядков тем, что он мог уследить лишь за своими непосредственными подчиненными, но не за остальным населением вверенного ему улуса: «А как усмотреть… – степь велика»[496]496
  Тимковский Е. Путешествие в Китай через Монголию… С. 204–205.


[Закрыть]. Е.П. Ковалевский проводит ироничное сравнение двух ургинских амбаней, отмечая, что маньчжурский «в самой Монголии не пользовался хорошей репутацией», поскольку был известен взяточничеством, тогда как его монгольский коллега «известен был своей честностью, понимая это слово не слишком в обширном смысле»[497]497
  Ковалевский Е. Путешествие в Китай. Ч. I. С. 41.


[Закрыть].

В XIX – начале XX в., когда цинские власти стали предпринимать усилия по все большей интеграции Северной Монголии в китайское политико-правовое пространство, наказания за должностные преступления стали все больше походить на практикуемые непосредственно в Китае. Так, вспоминает А.В. Бурдуков, когда цзянь-цзюнь (высший представитель маньчжурской администрации в Халхе) прибыл в один из аймаков, он тут же приказал подвергнуть порке многих из встречавших его. При этом чиновники спрятали шапки с шариками – знаки своего достоинства, чтобы их наказали наравне с простолюдинами, а не строже, как полагалось наказывать представителей власти[498]498
  Бурдуков А.В. В старой и новой Монголии. С. 33.


[Закрыть]. Впрочем, на многие преступления власти (как и в Китае) нередко закрывали глаза – например, на то, что мелкие чиновники, собирая сведения о благосостоянии налогоплательщиков, зачастую получали от них «откуп», чтобы преуменьшить стоимость их имущества и, соответственно, сумму налога[499]499
  Осокин Г.М. На границе Монголии… С. 233–234.


[Закрыть].

К числу серьезных преступлений относилась продажа монгольскими князьями своих подданных. И хотя в Монголии каждый князь мог даже подарить любое число подданных другому аристократу или монастырю, обычно такие действия разрешались в пределах одного хошуна – с целью не допустить изменения численности населения и новой раскладки сборов и повинностей. Когда один князь, нуждаясь в деньгах, продал европейцам 100 женщин из числа своих подданных, пекинские власти вызвали его на суд. Испугавшись, он распространил слухи о своей кончине и отправил сына в столицу империи для утверждения князем вместо себя. Но только после получения крупных взяток чиновники «поверили» в кончину князя и замяли дело[500]500
  Цыбиков Г.Ц. Буддист-паломник у святынь Тибета. С. 39.


[Закрыть].

Строгое наказание грозило за халатное отношение к стадам дзасаков – улусных владетелей. Если за хороший приплод пастухи могли рассчитывать на вознаграждение, то в случае уменьшения поголовья следовали неотвратимые наказания. Если количество скота убывало в соотношении 1:10, пастушеские начальники лишались части жалованья, а простых пастухов подвергали порке; если же урон скота составлял 2:10, то начальников лишали половины жалованья, а также все пастухи обязаны были возместить потери за счет собственного скота – до пяти голов с человека[501]501
  Россия – Монголия – Китай… С. 16.


[Закрыть]. Неудивительно, что пастухи старались организовать охрану таких стад из числа лиц, которые «с невероятным искусством и проницательностью примечают всякие следы и умеют отыскивать по оным неприятелей»[502]502
  Игумнов А.В. Обозрение Монголии. С. 25–26.


[Закрыть].

Из преступлений против частных лиц наиболее сурово каралось убийство: виновному публично отрубали голову, которая вывешивалась в клетке на городской стене, а тело выбрасывалось на съедение хищникам[503]503
  Козлов П.К. Монголия и Кам… С. 41.


[Закрыть]. Впрочем, П.К. Козлов отмечал, что убийства среди монголов весьма редки и случаются обычно в пылу ссоры или в результате несчастного случая: за два года экспедиции он сам слышал только о трех таких преступлениях[504]504
  Там же. С. 86.


[Закрыть]. Вторит ему и другой исследователь, Павел Аполлонович Ровинский, побывавший в Монголии в 1871 г.: «В Монголии почти не слышны убийства и даже другого рода насилия очень редки. Отчасти причина этого заключается в их трусости; но вообще монголы не сварливы и не скоры на драку, как китайцы; у них редко встретите жестокое обращение родителей с детьми или мужа с женою»[505]505
  Ровинский П.А. Мои странствования по Монголии. С. 222. См. также: Потанина А.В. Из путешествий по Восточной Сибири… С. 79.


[Закрыть]. Однако А.М. Позднеев, в свою очередь, приводит сведения о том, что убийства на базаре за мошенничество были весьма распространены и приводит пример, как был убит один лама, продавший другому фальшивый документ на право торговли, но потом изобличенный свидетелями: торговцы и покупатели так его избили, что он умер, и это не привело ни к закрытию торга, ни даже к вмешательству властей[506]506
  Позднеев А.М. Монголия и монголы… Т. I. С. 114–115.


[Закрыть].

К тяжким преступлениям относилось причинение телесных повреждений, особенно если жертвами становились китайцы. Выше мы уже приводили описание священником Иоанном Никольским массовой драки монголов с китайцами в 1864 г., которую спровоцировал юный Богдо-гэгэн VII. Закончилась же она только после вмешательства маньчжурского дзаргучи. Учитывая, что жертвами стали китайцы, преступников должен был судить именно он. Последствия драки отец Иоанн описывает так: «В числе злодеев были и знаменитые ламы Гыгена [Богдо-гэгэна – Р.П.]. Но так как правосудие у китайцев и монголов определяется весом серебра, то богатые оправдались, а бедные, может быть и невинные, в числе ста пятидесяти человек должны подвергнуться всей строгости китайских законов»[507]507
  Никольский И. Записки русского священника… С. 76–77.


[Закрыть].

Если же речь шла о бытовой стычке между монголами, нередко нанесение побоев вообще не влекло ответственности. Весьма красноречиво описывает подобные случаи П.А. Ровинский: «Один едет верхом и слегка бьет плетью проходящего близ него пешехода. Этот хватает лошадь за повод, а тот его за косу, и, ударив по лошади, мчится вперед так, что пеший только ногами болтает, повисши на поводе и на собственной косе. Пешеход, однако, успевает остановить лошадь, сталкивает всадника с седла, валит его на землю; порожняя лошадь помчалась, мальчишки припугнули ее; другие всадники ударились вдогонку на ней, а милая шутка кончена. До серьезной драки не дошло»[508]508
  Ровинский П.А. Мои странствования по Монголии. С. 275.


[Закрыть].

Среди халхасцев была распространена практика грабительских набегов на соседей, что, однако, расценивалось самими монголами не как преступление, а как геройство[509]509
  Записки о Монголии… Т. I. С. 170. В данном случае уместно провести параллель с казахской «барымтой» – набегом с целью угона: казахи считали участников таких набегов героями, однако уже в первой четверти XIX в. российская администрация в Казахстане объявила барымту преступлением и преследовала в уголовном порядке, см.: Мартин В. Закон и обычай в степи: казахи Среднего жуза и российский колониализм в XIX веке / пер. с англ. Д.М. Костиной. Алматы: КазАТиСО, 2012. С. 161–178.


[Закрыть]. Особенно частым преступлением было конокрадство, причем жертвами грабителей становились и русские дипломаты, которые не только лишались лошадей и верблюдов, но и подвергались грабежу и насилию. Например, в 1745 г. торговый караван Герасима Кирилловича Лебратовского подвергся нападению грабителей, причем пострадали даже члены его семьи[510]510
  См.: Березницкий С.В. Караванная торговля России… С. 86.


[Закрыть]. Естественно, представители России неоднократно жаловались цинским властям на подобные действия их монгольских вассалов и требовали, чтобы эти жалобы рассматривались маньчжурскими чиновниками, поскольку по законодательству империи Цин конокрадство наказывалось смертной казнью. Однако маньчжуры полностью перепоручали разбирательство подобных дел монгольским правителям, которые, как докладывал И.В. Якоби, неоднократно ездивший в Пекин в качестве курьера в 1750-е годы, чаще всего не только не казнили преступников, но нередко и сами укрывали их. Влиятельнейший из монгольских правителей Тушету-хан вообще ограничивался лишь обещанием удерживать своих подданных от конокрадства в дальнейшем, фактически не предпринимая никаких действий в этом направлении[511]511
  Андриевич В.К. Краткий очерк истории… С. 178, 210, 212.


[Закрыть].

Е.Я. Пестерев описывает наказание похитителей скота: «Поставят виновного на колени и велят выбранному для того человеку бить на коленях стоящего по щекам до тех пор, пока у виноватого опухолью не заплывут глаза; напоследок изготовленной палкой наломают виноватому ноги и бросят его без всякого призрения». Впрочем, такое суровое наказание, по всей видимости, применяли только при крупном хищении, поскольку сам Пестерев, пострадав от мелкой кражи (у него было украдено несколько пуль), отметил, что виновного по распоряжению начальника поселения ударили «20 разов»[512]512
  Примечания о прикосновенных… С. 60.


[Закрыть]. Таким образом, можно сделать вывод, что нетяжкие бытовые преступления судились и наказывались непосредственно главами монгольских селений или назначенными ими людьми на основе обычаев и собственного усмотрения.

В XIX в. грабительские набеги стали квалифицироваться как тяжкое преступление, и монгольские правители под воздействием маньчжурских властей начали практиковать за них весьма суровые наказания. Рассказ неизвестного по имени русского консульского переводчика содержит яркое описание казни в 1870 г. 24 монголов из Сэчен-ханского аймака, обвинявшихся в грабительских набегах на земли Тушету-ханского аймака. Когда преступники были схвачены, маньчжурский амбань Урги предложил своему монгольскому коллеге просто расстрелять их, однако тот не согласился, и виновные были им публично обезглавлены двумя палачами, причем уже после казни нескольких первых топоры затупились, и последующие жертвы умерли весьма мучительной смертью – приходилось наносить до десятка ударов, чтобы отделить голову от тела[513]513
  Фохт Н.А. фон. Китайская казнь // Исторический вестник. 1898. № 6. С. 844–849.


[Закрыть]. Впрочем, ухудшение положения монголов в сочетании с «разлагающим влиянием» китайских и русских соседей приводило к тому, что грабителем мог стать любой монгол, причем жертвой мог стать даже остановившийся у него путник, которого, согласно прежним степным обычаям, надлежало принять, накормить и обеспечить безопасность[514]514
  Дуброва Я.П. Поездка в Монголию… Т. XVI. 1885. № 1–3. С. 102–103.


[Закрыть]. По мере увеличения числа российских торговцев в Монголии в последней трети XIX в. получили широкое распространение кражи, совершаемые монголами, нанимавшимися в торговые караваны в качестве работников, погонщиков и проч.[515]515
  Боголепов М.И., Соболев М.Н. Очерки русско-монгольской торговли. С. 32.


[Закрыть]

Естественно, по-прежнему процветало конокрадство, причем ко второй половине XIX в. участились случаи угона коней с почтовых станций, которые, как уже отмечалось, в этот период находились в упадке и не могли в полной мере обеспечить свою безопасность[516]516
  Морозов И.М. Из путевого дневника. С. 102. См. также: Жамцарано Ц. Путевые дневники. С. 125.


[Закрыть]. Е.П. Демидов вспоминал, что во время экспедиции российские администраторы на Алтае предостерегали его от поездок в Монголию, поскольку не сомневались в том, что монголы сразу же по пересечении границы украдут у него лошадей[517]517
  Demidov E., Prince San Donato. After Wild Sheep in the Altai and Mongolia. London: Rawland Ward, 1900. Р. 26, 124.


[Закрыть]. Вместе с тем в некоторых районах воровство процветало при покровительстве местных властей, которые не вели поисков воров и имели с них долю от добычи. Подобный случай вспоминает Г.Н. Потанин, у экспедиции которого пропало несколько лошадей во владениях урянхайцев, и только настойчивые требования российских путешественников побудили власти изобразить поиски, а самих воров – «найти» пропавших лошадей[518]518
  Потанин Г.Н. Очерки северо-западной Монголии… Вып. 1. С. 292–293.


[Закрыть]. Аналогичным образом, когда у Гюка и Габе пропало несколько лошадей, сразу восемь монголов вскочили на коней, отправились на поиски и через два часа пригнали пропавших животных[519]519
  Гюк [Э.Р.], Габе [Ж.]. Путешествие через Монголию… С. 48–49.


[Закрыть].

При этом любопытно отметить, что в целом иностранные путешественники характеризуют монголов как исключительно честных людей, не способных на хитрость, мошенничество и воровство. В качестве примера они ссылаются на обычаи, которые отражают эти качества монголов. Один из них состоял в том, что во время охоты монголы никогда не вторгались на участки, отведенные другим охотникам[520]520
  Гедин С. В сердце Азии… С. 315–316.


[Закрыть]. Согласно другому, если монгол не мог вернуть долг, то за него должны были платить его родственники и соседи, чем весьма злоупотребляли китайцы[521]521
  Larson F.A. Larson Duke of Mongolia. Р. 259.


[Закрыть]. Второй заключался в том, что рядом с юртой монгола можно было поставить собственную юрту или лавку, не спрашивая у него разрешения, при этом он нес ответственность за пропажу товаров из такой лавки и, пока пропавшее не найдено, считался либо вором, либо укрывателем краденого[522]522
  Гюк [Э.Р.], Габе [Ж.]. Путешествие через Монголию… С. 48, 113.


[Закрыть]. Именно поэтому китайцы предпочитали ставить свои лавки рядом с жилищами простых монголов, в крайнем случае – около монастырей, но никогда не рядом с резиденциями князей, которых обвинять в воровстве было бы рискованно[523]523
  Larson F.A. Larson Duke of Mongolia. Р. 251.


[Закрыть].

Правда, подобная честность отмечалась путешественниками как качество исключительно халха-монголов, тогда как «полукровки», жившие в пограничных областях, напротив, отличались криминальными наклонностями – например, Ф.А. Ларсон описывает, как он стал жертвой нападения грабителей прямо на границе Монголии и России[524]524
  Ibid. Р. 259.


[Закрыть].

Наряду с традиционными мерами наказания (штрафами, телесными наказаниями, смертной казнью) под китайским влиянием в Северной Монголии стала практиковаться также высылка преступников и их обращение в рабство – в частности, тех, кто предпочитал остаться в родных улусах, пусть даже и несвободным, а не отправляться на чужбину. При этом лишение свободы за преступление могло распространяться и на все семейство преступника[525]525
  Записки о Монголии… Т. I. 161–162.


[Закрыть], что также являлось традиционным принципом китайского уголовного права[526]526
  См., напр.: Кычанов Е.И. Основы средневекового китайского права (VII–XIII вв.). М.: Наука, 1986. С. 85–87.


[Закрыть]. Правда, путешественники не уточняют, за какие именно преступления предусматривалось столь суровое наказание.

Я.П. Дуброва в качестве «неотъемлемых» атрибутов власти хошунного князя перечисляет находящиеся при его ставке «острог и орудия для пытки: колодки, плети, палки, ящики, в которые сажают преступников, и цепи»[527]527
  Дуброва Я.П. Поездка в Монголию… Т. XV. 1884. № 5–6. С. 31.


[Закрыть]. Дополняет этот перечень Н.М. Ядринцев: «К обстановке ямунной юрты [т. е. ямыня, ставки правителя. – Р. П.] относились и орудия наказания: всюду можно было видеть у входа и среди решеток юрты бамбуковые пластины или линейки, кожаные подошвы, которыми бьют по щекам, мешки с песком, палки в роде вальков для наказания и т. п.»[528]528
  Ядринцев Н. Отчет и дневник о путешествии… С. 21–22.


[Закрыть]

Соответственно, среди наказаний, характерных для второй половины XIX – начала XX в., исследователи неоднократно упоминают тюремное заключение, которое существовало в нескольких видах. Так, в городах, где пребывали представители китайской администрации (в частности, в Кобдо), имелись тюрьмы, в которых преступников содержали в тяжелых условиях – приковав к стене цепями в неудобных позах. Эти тюрьмы именовались «пун-цзы» и представляли собой квадратные ямы, закрываемые сверху досками; в них нередко опускали до 10 человек[529]529
  Позднеев А.М. Монголия и монголы… Т. I. С. 396. Впрочем, нельзя утверждать, что тюрьмы как таковые стали результатом длительного влияния маньчжур на монголов: положения о них отражены и в собственно монгольском законодательстве, в частности, в «Халха джирум» и др., см., напр.: Тишин В.В. Практики ограничения свободы у кочевников евразийских степей: в связи с гипотезой о тюркской этимологии русского слова тюрьма // Очерки истории уголовно-исполнительной системы / под ред. С.С. Выхоря, А.В. Сумина. Иваново: ПресСто, 2019. С. 152–153.


[Закрыть]. Впрочем, в ряде городов, где власть принадлежала монгольским правителям, тюрьмы нередко пустовали, а цепи в них лежали, покрытые ржавчиной[530]530
  Новицкий В.Ф. Путешествие по Монголии… С. 243–244; Козлов П.К. Монголия и Кам… С. 41.


[Закрыть]. В хошунах преступников содержали при ямынях – резиденциях местной администрации; из-за этого ямыни обычно располагались отдельно от дворца правителей, чтобы последних не беспокоил шум и крики заключенных[531]531
  См., напр.: Legras J. En Siberie. Р. 299.


[Закрыть]. Широко использовалась колодка – «тяжелые квадратные доски с отверстием для головы». Как отмечал известный ученый и путешественник Владимир Афанасьевич Обручев, посетивший Монголию и Китай в 1892–1894 гг., «этот чудовищный воротник, давящий плечи, служил орудием пытки с целью выудить признание, но надевался также и в наказание на недели и месяцы, и осужденный должен был спать и есть в этом наряде»[532]532
  Обручев В.А. От Кяхты до Кульджи… С. 25.


[Закрыть]. В некоторых же улусах преступников держали в отдельной юрте, заковывая в цепи, чтобы они не могли сбежать. При этом им в дневное время разрешалось бродить вокруг таких юрт и даже общаться с другими жителями и приезжими[533]533
  Новицкий В.Ф. Путешествие по Монголии… С. 111, 314.


[Закрыть]. Иногда использовалось и более варварское средство заключения – «мухулэ»: деревянный ящик размером чуть больше туловища человека, в котором имелись отверстия для головы и для отправления естественных потребностей; некоторые преступники в таких ящиках проводили по 3–4 месяца[534]534
  Позднеев А.М. Монголия и монголы… Т. I. С. 16.


[Закрыть]. Преступников не постригали и не брили, в результате они выглядели как нищие, да и вели себя соответственно, обращаясь за подаянием ко всем приближавшимся к месту их заключения[535]535
  Ядринцев Н. Отчет и дневник о путешествии… С. 22.


[Закрыть].

Женщин могли наказывать менее строго, чем мужчин, за то же преступлени. Тогда как если мужчина совершил преступление против личности в отношении женщины, то его, напротив, могли наказать строже, чем если бы от его противоправных действий пострадал мужчина. Женщины могли также ходатайствовать перед князьями о смягчении наказания в отношении членов своей семьи[536]536
  Игумнов А.В. Обозрение Монголии. С. 113.


[Закрыть].