Текст книги "Государство и право в Центральной Азии глазами российских и западных путешественников. Монголия XVII – начала XX века"

§ 7. Суд и процесс

Интересны сведения иностранных путешественников о суде и процессе в Монголии цинского периода, из которых можно сделать вывод, что в этой сфере правоотношений монголы поначалу сохраняли значительную степень автономности, но со временем она также все больше урезалась.

Формально каждый монгольский владетельный князь являлся судьей над своими подданными, более серьезные преступления разбирал аймачный сейм (являвшийся также апелляционной инстанцией в отношении решений князей), и только в исключительных случаях дела (о самых опасных преступлениях) передавались уже в Палату внешних сношений[537]537
  Записки о Монголии… Т. I. С. 167; Ладыженский М.В. Дневник, веденный в Пекине… 1910. № 7. С. 9.


[Закрыть]. Представители цинской администрации в Монголии длительное время не обладали судебными функциями и приобрели их не ранее начала XIX в.[538]538
  Только участник русской посольской миссии 1719–1722 гг. Г.И. Унферцагт упоминает, что встретил по пути шестого сына императора Канси, который ездил в Монголию для решения «небольшого спора, возникшего среди монголов», см.: Русско-китайские отношения в XVIII веке. Т. I. Приложение. С. 565. Учитывая то, что других подобных сообщений в проанализированных нами источниках не встречается, этот случай, по-видимому, является исключением.


[Закрыть] Ю. Клапрот, описывая город Маймачен («китайскую» часть пограничной Кяхты), упоминает, что городской наместник дзаргучи (маньчжур по происхождению) разбирал споры между монголами и китайцами[539]539
  Клапрот [Ю.]. Описание Кяхты. С. 131. См. также: Даревская Е.М. Декабристы в Сибири… С. 19.


[Закрыть]. Согласно Ю.И. Джулиани, дзаргучи вообще «имеет едва ли не неограниченную власть: он может посадить в кандалы или выбить батогами первостатейных Маймачинских купцов»[540]540
  Б-шев В. [Бурнашев В.П.]. Кяхта и Маймачин // Сын отечества и Северный архив. 1833. Ч. 158. № 26. С. 255.


[Закрыть]. А.П. Степанов, посетивший Маймачен, когда должность дзаргучи занимал монгол, также отмечает: «Заргучей есть чиновник в Май-ма-чене, которому вверена власть таможенная, полицейская и духовная. Он имеет помощника, разбирает с ним дела торговые, наказывает палками и заключает в колодники [sic! – Р. П.] купцов первостатейных»[541]541
  [Степанов А.П.]. Путешествие в Кяхту из Красноярска. С. 28, 29.


[Закрыть]. Маньчжурские чиновники, рассматривавшие дела с участием монголов, практиковали не только суровые наказания для осужденных преступников, но и могли применять жестокие пытки в отношении подследственных, приказывая «переломить руку или ногу и истязать обвиняемых ужаснейшими пытками»[542]542
  Игумнов А.В. Обозрение Монголии. С. 25.


[Закрыть]. П.И. Кафаров упоминает о присутствии в Монголии маньчжурских судей при наиболее важных почтовых станциях[543]543
  Дневник о. иеродиакона Палладия… С. 82.


[Закрыть], но ничего не говорит об их компетенции: скорее всего, она распространялась на китайских чиновников, сосланных в Монголию и служивших на почтовых станциях.

Малозначительные же дела монголы предпочитали решать путем досудебного «мирового соглашения», совершенно обоснованно считая, что в таком случае понесут гораздо меньше убытков. О.М. Ковалевский описывает подобную ситуацию, свидетелем которой стал сам: один служитель битикчи обидел чиновника, который пригрозил, что пожалуется начальству; битикчи поспешно приказал своему служителю извиниться перед чиновником и поднести ему табаку, что и было сделано[544]544
  Россия – Монголия – Китай… С. 17.


[Закрыть]. Авторитет официальных судов в глазах населения характеризуется весьма выразительной фразой одного монгола в разговоре с Э.Р. Гюком и Ж. Габе: «Га, за правосудием к начальству! Это невозможно»[545]545
  Гюк [Э.Р.], Габе [Ж.]. Путешествие через Монголию… С. 15.


[Закрыть].

Во второй половине XIX – начале XX в. большинство уголовных дел и многие гражданские споры по-прежнему разбирали сами правители хошунов – дзасаки и их заместители тусалагчи, – руководствовавшиеся при вынесении решений традиционным монгольским правом, которое, однако, к рассматриваемому периоду подверглось некоторым изменениям и дополнениям, соответствующим уровню развития общественных отношений. Примечательно, что изменения в монгольском праве предпринимались не самими монголами, а маньчжурскими властями в рамках особого законодательства для монголов. Китайские процессуальные традиции, связанные с постоянными поборами с участников процесса, в полной мере были восприняты монгольскими князьями-судьями. В.И. Роборовский отмечал: «Все суды у князя кончаются постоянно чуть ли не полным разорением обвиняемого, а иногда и обеих судящихся сторон». В частности, путешественник привел пример о разбирательстве дела одного ламы, который пытался лечить больного, но тот умер: родственники покойного обратились к суду князя, в результате разбирательства которого лама был полностью обобран не только истцами, но и самим судьей[546]546
  Роборовский В.И. Путешествия в восточный Тянь-Шань… С. 344.


[Закрыть].

Взяточничество приобрело в Монголии настолько распространенный характер, что тяжущиеся должны были делать подношение судьям даже за вынесение справедливого решения[547]547
  Пржевальский Н.М. Монголия и страна Тангутов. С. 52.


[Закрыть]. Впрочем, в условиях все большей интеграции в цинское правовое пространство монголы предпочитали решать свои споры путем мировых соглашений на основе обычного права и лишь в редких случаях обращались в собственные официальные инстанции. Что же касается судов китайских чиновников, то по своей воле монголы к ним старались не обращаться никогда: должно было случиться нечто из ряда вон выходящее, чтобы такой суд состоялся, и тогда китайским судьям полагалось преподносить множество даров, что разоряло не только самих тяжущихся, но и население всего хошуна в целом[548]548
  Козлов П.К. Монголия и Кам… С. 86.


[Закрыть].

Маньчжурские же чиновники разбирали дела, в которых одной из сторон выступал китаец[549]549
  Барабаш Я.Ф. Записка о Монголии. С. 129–130; Баторский А.А. Опыт военно-статистического очерка Монголии. Ч. I. С. 211; Коростовец И.Я. Китайцы и их цивилизация. С. 91.


[Закрыть]. Большинство подобных дел было связано с нарушениями в торговой сфере, в которой китайцы злоупотребляли неопытностью монголов в обеспечении своих интересов и защите прав. В результате монголы даже не могли защитить свои интересы в суде, потому что «китайцы умеют хорошо говорить и лгать» и «монгол никогда не будет прав перед китайцем»[550]550
  Гюк [Э.Р.], Габе [Ж.]. Путешествие через Монголию… С. 15.


[Закрыть]. То же касалось и дел с участием иностранцев: например, Г.Н. Потанин в письме Н.М. Ядринцеву из Монголии в 1876 г. описывал, как оказался перед судом маньчжурского чиновника за то, что при осмотре монгольского города он случайно заехал в священное место и подвергся нападению монахов-лам[551]551
  Письма Г.Н. Потанина. № 180. С. 57–58. Правда, согласно русско-китайским трактатам XIX в., дела с участием российских подданных должны были рассматриваться совместно руководителями российского консульства и представителями монгольских (в серьезных случаях – маньчжурских) властей, однако на практике такое случалось не слишком часто: консул не имел возможности постоянно разъезжать по всей территории Монголии, местные же власти не имели достаточно развитой следственной системы и нередко специально неверно классифицировали предметы споров или уголовные дела с участием русских и монголов. В результате чаще всего предметом «смешанных» разбирательств становились гражданско-правовые споры, см.: подробнее: Сизова А.А. «Смешанные» дела с участием подданных России и Китая в Монголии во второй половине XIX – начале XX в.: проблемы следствия и судопроизводства // Вестник Томского гос. ун-та. 2019. № 58. История. С. 94–105.


[Закрыть].

Правом решения наиболее серьезных дел и пересмотра решений хошунных князей обладали сеймы, собиравшиеся, как уже упоминалось выше, в каждом аймаке не реже одного раза в три года. Правом наказания своих подчиненных обладали военные командиры всех уровней – до десятников включительно, которые имели право наказывать своих солдат, «которые не радеют о своих обязанностях»[552]552
  Барабаш Я.Ф. Записка о Монголии. С. 131.


[Закрыть].

Наряду со свидетельствами участников процесса еще и в последней четверти XIX в. использовался старинный обряд «божьего суда». Г.Н. Потанин сообщает, что если вор оговаривал другого, а тот обвинял его в клевете, то «ставили два столба с перекладиной, на которую вешали: женские штаны, плеть, путы, череп человеческий и два камня – черный и белый, каждый весом в лан, завязанные в дабу; эта постройка называлась шокшиг». Спорщики проходили под перекладиной, после чего камни взвешивали: если вес черного после прохождения превышал вес белого, то считалось, что первый сказал правду, если наоборот, то его признавали клеветником[553]553
  Потанин Г.Н. Очерки северо-западной Монголии… Вып. 2. С. 117.


[Закрыть].

Для получения доказательств подозреваемых подвергали порке (до 50 ударов розгами), причем продолжались такие экзекуции, как правило, до полного признания. При этом, как подчеркивают исследователи, подобные порки представляли собой только следственные действия и не зачитывались в счет наказания, если суд выносил обвинительный приговор[554]554
  Новицкий В.Ф. Путешествие по Монголии… С. 315.


[Закрыть]. Китайские процессуальные традиции существенно «обогатили» арсенал средств получения доказательств в монгольском суде. Весьма красноречиво описывает данную стадию процесса А.В. Бурдуков: «В одно из таких посещений мы застали нашего Максаржава в роли сурового судьи. Он разбирал какое-то запутанное дело о краже скота, находясь в возбужденном состоянии: глаза сердито сверкали, голос был тверд. Перед юртой толпились окруженные стражей закованные подсудимые, которых одного за другим вводили в юрту на допрос, тут же сидели и пострадавшие. При запирательстве, а также в случае сомнительных показаний обвиняемого заставляли ложиться ничком перед дверью юрты с оголенным задом. Двое дюжих молодцов держали его, а третий начинал неистово бить ниже сиденья и повыше коленных изгибов специально простеганным ремнем или палкой (бандза). Применялся и другой способ вынудить признание: подсудимого хлестали по щекам стеганой кожаной подошвой; после нескольких ударов появлялась кровь. Он истошно кричал, обещая, что расскажет всю правду. Тогда его вновь вводили в юрту. Не выдержав такой сцены, мы ушли, но крики подсудимых в этот день слышались до позднего вечера»[555]555
  Бурдуков А.В. В старой и новой Монголии. С. 58. Нельзя не обратить внимания, что речь идет о Хатан-баторе Максаржаве – одном из будущих лидеров Монгольской народной революции, который в описываемый период (1911 г.) уже активно высказывался в пользу независимости Монголии от империи Цин. Однако, исполняя свои обязанности гунна (помощника амбаня Кобдо), он, как видим, не видел ничего плохого в использовании китайских следственных методов.


[Закрыть]. Н.М. Ядринцев упоминает и более жестокие варианты пыток – в частности, стягивание веревкой или ремнем ног или черепа[556]556
  Ядринцев Н. Отчет и дневник о путешествии… С. 22.


[Закрыть].

Правоохранительная деятельность в Северной Монголии была организована из рук вон плохо. Обязанности по охране правопорядка были возложены на местное население, включая и борьбу с разбойниками. Однако, как отмечают российские очевидцы, эта деятельность была совершенно неорганизованной, и поэтому многочисленные шайки разбойников («хунхузов») не только грабили торговые караваны, но и нередко совершали налеты на сами селения, после чего, практически не встречая сопротивления, скрывались. Д.В. Путята не без иронии описывает случай, когда жители монгольского селения, через которое он проезжал, нашли у дороги мертвого разбойника, труп которого тут же заковали в цепи и повезли в ближайший ямынь, чтобы получить награду за его поимку[557]557
  Путята Д.В. Предварительный отчет об экспедиции… С. 176–178.


[Закрыть].

Точно так же не предпринималось никаких мер в отношении поиска украденного имущества – если только сам пострадавший не принимал такие обязанности на себя. Даже когда жертвами ограбления становились иностранцы с высоким статусом, представители местных властей и населения находили «убедительные доводы», чтобы не заниматься поиском похищенного. Так, когда у отряда под руководством П.Д. Орлова во время ночевки было похищено несколько лошадей, проводники-дэрбэты тут же обвинили в краже урянхайцев, которых всех считали разбойниками, и только изобразили поиск воров и похищенных лошадей[558]558
  Топографическое описание пути… С. 13.


[Закрыть].

Лишь в крупных административных центрах, где размещались представители маньчжурской администрации и их китайская охрана, ситуация несколько отличалась в лучшую сторону. Дж. М. Прайс отмечает, что, пребывая в Урге, не был свидетелем серьезных преступных деяний за исключением мелких краж – что обеспечивалось большим количеством стражников, следивших за порядком днем и патрулировавших с собаками город ночью (когда запрещалось выходить на улицу за исключением самых важных дел), а нарушителей могли на некоторый срок посадить в колодку, выставив на всеобщее обозрение у городской тюрьмы[559]559
  Price J.M. From the Arctic Ocean… Р. 295–296.


[Закрыть].

Любопытно, что, несмотря на столь восхваляемую честность монголов, у них практиковался специальный ритуал, осуществляемый ламами (естественно, за вознаграждение!) и позволявший, по их воззрениям, легко найти пропажу и вора. Д. Белл приводит рассказ русского купца, у которого украли несколько концов камчатой ткани, и в ответ на его жалобу был проведен этот ритуал: «Один лама взял скамейку о четырех ножках и, поворачивая ее многократно во все стороны, поставил напоследок концом прямо против той палатки, где покража сия была спрятана»[560]560
  Белевы путешествия… С. 10–11.


[Закрыть]. Еще один ритуал, оказавшийся, правда, куда менее эффективным, описывает британский турист Александр Мичи. Когда у него пропало из повозки несколько безделушек, подаренных ламой, пришли двое лам, которые попытались найти вора, используя колокольчик, книгу и свечу. По их словам, вор был обнаружен, но уже находился слишком далеко, чтобы его настичь[561]561
  Michie A. The Siberian Overland Route… Р. 118–119.


[Закрыть]. Любопытно, что монголы попытались привлечь к проведению такого ритуала миссионеров Гюка и Габе, приняв их за лам и попросив найти пропавших коней: только после их отказа они отправились на поиски сами[562]562
  Гюк [Э.Р.], Габе [Ж.]. Путешествие через Монголию… С. 17.


[Закрыть].

В случае бегства преступников хошунные правители организовывали его розыск силами своих подданных. Если выяснялось, что разыскиваемые могли находиться в соседних хошунах, требовалось получить разрешение вышестоящего начальства, для того чтобы продолжить розыски в них[563]563
  Позднеев А.М. Монголия и монголы… Т. I. С. 188–189.


[Закрыть].

Глава V
Путешественники об особенностях государственного и правового положения Южной (внутренней) Монголии

Более раннее подчинение областей Южной Монголии (Чахар, Тумэт, Ордос и др.) империей Цин, чем северомонгольских ханств Халхи, обусловило большую интеграцию южных монголов в имперское политико-правовое пространство. Этот процесс нашел отражение в многочисленных правовых актах маньчжурского и южномонгольского происхождения, многие из которых сегодня еще только вводятся в оборот[564]564
  Автору книги известно лишь несколько работ, в которых нашли отражение особенности административного и правового статуса Внутренней Монголии под властью империи Цин: Ермаченко И.С. Политика маньчжурской династии Цин в Южной и Северной Монголии в XVII в. М.: Наука, 1974. С. 23–70; Алтанцэцэг Н. «Внутренняя Монголия» во второй половине XIX – начале XX вв. / под ред. Ч. Далай. Уланбатор: Ин-т востоковедения АН МНР, 1981; Курас Л.В. Внутренняя Монголия в составе империи Цин // Известия Иркутского гос. ун-та. Сер. История. 2016. Т. 15. С. 126–136; Wang L. From Masterly Brokers to Compliant Protégées: The Frontier Governance System and the Rise of Ethnic Confrontation in China—Inner Mongolia, 1900–1930 // American Journal of Sociology. Vol. 120. No. 6. P. 1641–1689; Wang Yi. Transforming the frontier: Land, Commerce and Chinese Colonization in Inner Mongolia, 1700–1911. PhD. Diss. Chicago: The University of Chicago, 2013. Некоторые аспекты политико-правового устройства Внутренней Монголии начала XX в. также освещены в монографии, в целом посвященной более позднему периоду ее истории (так называемому государству Мэнцзян / Монгол-Го, 1933–1945 гг.): Дудин П.Н. Политическая история Мэнцзяна. Улан-Удэ: Изд-во Бурятского гос. ун-та, 2014.


[Закрыть]. Их содержание, впрочем, весьма существенно дополняется ценными сведениями российских и западных путешественников, побывавших в Южной Монголии в цинский период (XVII – начало XX в.) и оставивших записки, в которых они отразили изменения в самых разных сферах государственных и правовых отношений. Анализ этих записок позволяет проследить трансформацию реалий политико-правовой жизни южных монголов и все большее включение их в цинское имперское пространство.

Власть и управление. Поскольку южномонгольские владения ко времени установления и развития русско-монгольских отношений уже признали власть империи Цин, то в записках дипломатов сведений о них весьма мало – по-видимому, в силу того, что такие монгольские правители не являлись самостоятельными участниками международных отношений, и с ними участники русских посольств в контакты практически не вступали. Поэтому в записках русских путешественников XVII в. лишь изредка встречаются упоминания о южномонгольских политико-правовых реалиях, причем, как правило, в записках дипломатов, совершавших поездки именно в Китай, а не Монголию. Так, Федор Исакович Байков, руководитель дипломатической миссии в Китай в 1654–1656 гг., упоминает о «мугальских тайшах кочевных», которые «отложились от своих мугальцов… а служат китайскому царю»[565]565
  Демидова Н.Ф., Мясников В.С. Первые русские дипломаты в Китае «Роспись» И. Петлина и статейный список Ф.И. Байкова). М.: Наука, 1966. С. 124; Русско-монгольские отношения 1636–1654: сб. документов. М.: Изд-во восточной литературы, 1974. № 136. С. 403.


[Закрыть]. При этом дипломат уточняет, что они кочуют около города «Кококотана», и «называют их тубенцами». По всей видимости, речь идет о монголах-тумэтах, центр владений которых находился в г. Хухэ-Хото, и которые, в самом деле, уже в первой половине XVII в. признали власть империи Цин. Николай Гаврилович Спафарий, также побывавший в Китае в 1675–1677 гг., упоминает о «китайских ясачных мунгалах», которые «и поминки емлют, и дают»[566]566
  Путешествие чрез Сибирь от Тобольска до Нерчинска и границ Китая русского посланника Николая Спафария в 1675 году. Дорожный дневник Спафария с введ. и прим. Ю.В. Арсеньева. СПб., 1882. С. 130; Милеску Спафарий Н. Сибирь и Китай. Кишинев: Картя Молдовеняскэ, 1960. С. 4. Различие в правовом статусе населения Северной и Южной Монголии, по-видимому, довольно рано стало осознаваться российскими путешественниками: уже в «Ведомости о китайской земле», составленной в 1669 г. по приказу тобольского воеводы П.И. Годунова на основе рассказов побывавших в Монголии и Китае, упоминается, что между китайскими и ойратскими владениями «кочуют мугалы и тюмети», т. е. жители Халхи и южно-монгольской области Тумэт, см.: Скачков П.Е. Ведомость о китайской земле // СНВ. География, этнография, история. 1961. Вып. II. С. 217.


[Закрыть].

Несмотря на то что поначалу китайцы династии Мин, а затем и маньчжуры династии Цин, сохраняли в Южной Монголии традиционную систему власти и управления[567]567
  Вплоть до падения империи Цин Внутренняя Монголия, как и Северная, делилась на хошуны, во главе которых стояли князья, носившие титул ванов, см.: Потанина А.В. Из путешествий по Восточной Сибири, Монголии, Тибету и Китаю. М.: Типография Елизаветы Гербек, 1895. С. 89–90.


[Закрыть], они уже на начальном периоде своего господства в этом регионе стали активно вмешиваться во внутренние дела местных правителей, поддерживая наиболее лояльных себе представителей местной знати. Так, казак И. Петлин дает яркое описание правления некоей «Манчики царицы» (в другой версии «Манчикакут», или Малчикатунь) из «Широмугальской земли», которая правит кочевьями и городами и даже выдает «грамоту за своей печатью», с которой «пропустят за рубеж в Китайскую землю»[568]568
  Русско-монгольские отношения 1607–1636: сб. документов. М.: Изд-во восточной литературы, 1959. № 34. С. 81; Демидова Н.Ф., Мясников В.С. Первые русские дипломаты в Китае. С. 43.


[Закрыть]. П.И. Кафаров установил, что под именем «Манчики царицы» упоминается правительница Ордоса, фигурирующая в китайской историографии как Сань-нян-цзы («троекратная боярыня», получившая такой титул из-за своих трех браков) и, несмотря на наличие сыновей и внуков, самостоятельно управлявшая своим владением, при этом признавая власть империи Мин и получив от ее властей титул «Чжун-шунь фу-жень», т. е. «верная и покорная боярыня»[569]569
  Заметки архимандрита Палладия о путешествии в Китай казака Петлина // ЗВОРАО. Т. VI. 1892. С. 306–307.


[Закрыть]. Можно предположить, что сохранение власти за ней гарантировали именно китайские сюзерены. Подобная практика сохранялась и в последующие века маньчжурского господства. Так, А.М. Баранов, побывавший в хошуне Тушету-вана в 1906 г., упоминает, что после смерти бездетного князя трон должен был отойти его младшему брату, но вдова правителя обратилась к маньчжурским властям и добилась возведения на трон дальнего родственника правящего семейства – 14-летнего мальчика, которого «очень любила». Реальной властью при нем обладал совет во главе с той же вдовой[570]570
  Баранов [А.М.] Северо-восточные сеймы Монголии. Харбин: Типо-литография Штаба Заамурского округа пограничной стражи, 1907. С. 55.


[Закрыть].

В последующие периоды своего господства во Внутренней Монголии маньчжурские власти стали гораздо боле активно влиять на местную систему власти и управления. Территория делилась на 49 хошунов, объединенных под контролем шести сеймов, непосредственно подчинявшихся Лифаньюань. Ее представители обладали административной и судебной властью (в уголовных делах) над местными правителями, которую реализовали через цзянь-цзюней соседних китайских провинций[571]571
  Баранов [А.М.] Северо-восточные сеймы Монголии. С. 19.


[Закрыть]. В результате ко второй половине XIX в. монгольские князья Внутренней Монголии находились в куда большей зависимости от имперской администрации, сохраняя лишь отдельные элементы автономии. В некоторых хошунах этого региона дзасаки должны были отчитываться перед маньчжурской администрацией, а в других (в частности, Чахаре и Тумэте) – всю полноту гражданской власти даже непосредственно осуществляли назначаемые цинские чиновники туньчжи, подчиненные пребывающему в Калгане дутуну[572]572
  Баторский А.А. Опыт военно-статистического очерка Монголии. Ч. I // СГТСМА. 1889. Вып. XXXVII. С. 215, 217; Стрельбицкий И.И. Отчет о семимесячном путешествии по Монголии и Маньчжурии в 1894 году (Хулумбур и Хинган) // СГТСМА. 1896. Вып. LXVII. С. 41; Новицкий В.Ф. Военно-географический обзор Восточной Монголии // СГТСМА. 1909. Вып. LXXXII. С. 78. См. также: Курас Л.В. Внутренняя Монголия в составе империи Цин. С. 130–131.


[Закрыть]. Монгольские чиновники в южномонгольских хошунах считались государственными служащими и получали из императорской казны жалованье[573]573
  Хилковский Н. Путевая записка о поездке в китайский город Хайлар // Записки СОИРГО. Кн. VIII. 1865. Отд. II. С. 154.


[Закрыть], что влекло их прямое подчинение вышестоящей маньчжурской администрации. Кроме того, согласно Н.Я. Бичурину (о. Иакинфу), южномонгольские князья должны были прибывать в Пекин с данью раз в три года (а не в четыре, как халхасские владетели)[574]574
  Записки о Монголии, сочиненные монахом Иакинфом. Т. I. СПб., 1828. С. 167–168.


[Закрыть].

Интеграция монгольской знати в административную систему Цин находила отражение в поведении местных представителей власти и даже простых жителей. Путешественники XIX в. отмечают, что чахары, поскольку они раньше других монголов примкнули к маньчжурам и снискали за это их расположение, вели себя дерзко и вызывающе не только в отношении других монголов, но и иностранцев, а также позволяли себе не подчиняться даже низшим маньчжурским чиновникам. Так, Осип Михайлович Ковалевский отмечает, что почтовые служащие в Чахаре отказывались выполнять приказы сопровождавшего его маньчжура-битикчи, заявляя, что следуют распоряжениям лишь собственного начальства[575]575
  Россия – Монголия – Китай: Дневники монголоведа О.М. Ковалевского 1830–1831 гг. Казань, 2006. С. 27.


[Закрыть].

Впрочем, слишком явная маньчжурская политика ассимиляции монгольской знати со временем стала вызывать у значительной части аристократии, включая и представителей правящей верхушки враждебную реакцию. Возможно, не без вмешательства извне (в частности, со стороны России и Японии) в начале XX в. среди южномонгольских правителей стали появляться ревнители традиций, призывавшие своих коллег и подданных не поддаваться ассимиляции, причем некоторым из них приходилось даже бежать из родовых владений в Северную Монголию, опасаясь преследований со стороны маньчжурских властей[576]576
  [Москвитин Ф.С.]. Заметки о Монголии // ТС. Ташкент: Б.и., 1908. Т. 470. С. 16–17; Поездка в Южную Монголию в 1909–1910 гг. Отчет Ц. Жамцарано // ИРКИСВА. 1913. Сер. II. № 2. С. 52–53. См. также: Цыбенов Б.Д., Юй Шан. Буддизм и национализм во Внутренней Монголии в первой четверти XX в. // Известия Иркутского гос. ун-та. Сер. История. 2018. Т. 26. С. 109–118. Несколько выйдя за рамки хронологии настоящего исследования, отметим, что во Внутренней Монголии в 1911 г. также были весьма сильны настроения в пользу автономии (некоторые южномонгольские князья поначалу даже вошли в правительство Богдо-хана), и лишь русско-китайское соглашение 1915 г. не позволило ей добиться самостоятельности от Китая.


[Закрыть].

Система налогов, сборов и повинностей. Как и население Халхи, южные монголы (суниты и чахары) представляли для властей Цин ценность как воины. Но, в отличие от своих северных сородичей, несли службу не только в составе собственных воинских соединений. Так, согласно сообщению И.В. Якоби, уже в середине XVIII в. чахары были включены в маньчжурскую военную систему: «Состоят под желтым знаменем»[577]577
  Русско-китайские отношения в XVIII веке. Т. VI. 1752–1765. М.: Памятники исторической мысли, 2011. № 69. С. 205.


[Закрыть]. В следующем столетии окончательно закрепляется система воинской организации чахаров, которые, подобно собственно маньчжурским, делились на знамена и считались гвардией императоров, что предполагало предоставление им разного рода льгот и преимуществ[578]578
  Гюк [Э.Р.], Габе [Ж.]. Путешествие через Монголию в Тибет, к столице Тале-ламы. М.: Изд. К.С. Генрих, 1866. С. 29; Бурбулон [К.Ф. де], г-жа. Записки о Китае. СПб.: Типо-литография П.И. Шмидта, 1885. С. 47; Campbell C.W. Journeys in Mongolia // The Geographical Journal. 1903. Vol. 22. No. 5. Р. 492.


[Закрыть]. Военнообязанными считались все мужчины в возрасте от 18 до 60 лет[579]579
  Виноградов [М.Н.]. Описание пути от г. Хайлара до г. Калгана, пройденного в течение лета и осени 1906 г. // СГТСМА. 1909. Вып. LXXXII. С. 166.


[Закрыть].

Как и у северных монголов, виды воинской повинности у жителей Внутренней Монголии были весьма разнообразны. Определенное число монгольских молодых людей призывалось на службу в гарнизоны ряда крепостей на территории самой же Южной Монголии[580]580
  См., напр.: Роборовский В.И. Путешествия в восточный Тянь-Шань и в Нань-Шань. Труды экспедиции Русского географического общества по Центральной Азии в 1893–1895 гг. М.: ОГИЗ, 1949. С. 328.


[Закрыть]. Однако в экстренных случаях южномонгольские войска направлялись и в другие регионы империи Цин для борьбы с иностранными интервентами или восставшими окраинами. Так, В.В. Гаупту его информаторы говорили, что чахарские отряды даже участвовали в боевых действиях против «энджели», т. е. англичан в Первой опиумной войне[581]581
  Гаупт В. Заметки на пути из Кяхты в Ургу в 1850 году // Записки СОИРГО. 1858. Кн. 5. С. 18.


[Закрыть]. Позднее чахаров задействовали в подавлении восстаний тайпинов и во Второй опиумной войне[582]582
  См.: Скачков К.А. Пекин в дни тайпинского восстания: Из записок очевидца. М.: Изд-во восточной литературы, 1958. С. 61, 72–73, 95, 140 и др.; Michie A. Tartars and Taepings: A Personal Narrative of the Recent Expedition up the Yangtze Kiang // Once a Week. 1861. Ser. 1. Vol. 5. No. 109. July 27. P. 121–125; Grant Ch.M. Route from Pekin to St. Petersburg via Mongolia // Proceedings of the Royal Geographic Society. 1862–1863. Vol. 7. P. 31. См. также: Илюшечкин В.П. Крестьянская война тайпинов. М.: Наука, 1967. С. 138, 142, 287. Любопытно, что цинским главнокомандующим во Второй опиумной войне в 1858–1860 гг. был именно князь из Внутренней Монголии – Сэнгеринчен, или Сэн-ван (1811–1865), потомок брата Чингис-хана. Несмотря на ряд поражений, он до конца жизни оставался в милости у маньчжурских властей и когда был взят в плен и обезглавлен няньцзюнями, союзниками тайпинов, то был посмертно удостоен титула Чжун-циньван, т. е. «великий князь Чжун», и кумирни в Пекине, см.: Teng Ssu-Tu. Seng-ko-lia-ch’in // Eminent Chinese of the Ch’ing Period (1644–1912) / ed. by A.W. Hummel. Vol. II: P—Z. Washington: Government Printing ffice, 1944. P. 632–634.


[Закрыть]. Кроме того, как уже упоминалось, во время восстания в Восточном Туркестане и Илийском крае отряд чахарской конницы был направлен в Ургу – столицу Северной Монголии[583]583
  Барабаш Я. Монгольские и китайские войска в Урге // Военный сборник. 1872. № 7. С. 176–177.


[Закрыть].

Ездившие в Пекин в знак своего вассалитета владетельные князья и дарги (руководители сеймов) несли огромные траты на эти поездки, причем не столько за счет дани императору (которая, как уже неоднократно отмечалось, нередко носила символический характер), сколько на подношения императорским придворным сановникам и чиновникам Лифаньюань, на обеспечение своих немалых свит, состав которых также утверждался цинским законодательством для монголов, и проч.[584]584
  Баранов [А.М.]. Северо-восточные сеймы Монголии. С. 21–22.


[Закрыть]

При этом, в отличие от северных монголов, на жителей Внутренней Монголии постепенно стал распространяться ряд налогов и повинностей, которые несли и сами китайцы. Так, уже в 1830–1840-е годы проживавшие в этом регионе ойраты должны были содержать китайские войска, платя налог скотом и неся в пользу китайских чиновников другие повинности[585]585
  См. подробнее: Боронин О.В. Из неопубликованного наследия С.И. Гуляева: «Замечание о китайской границе при вершинах реки Иртыша и об удобности торговли в сей части» // Центральная Азия и Сибирь. Первые научные чтения памяти Е.М. Залкинда (14 мая 2003 г.). Барнаул: Алтайский гос. ун-т, 2003. С. 133; Erdenchuluu Kh. The Study of Mongolian Legal History: New Approaches on the Basis of Local Documents // Культурное наследие монголов. СПб.; Улан-Батор, 2014. С. 49; Chia N. Lifanyuan and Libu in the Qing Tribute System // Managing Frontiers in Qing China: The Lifanyuan and Libu Revisited / ed. by D. Schorkowitz, Ch. Ning. Leiden; Boston: Brill, 2017. P. 170.


[Закрыть]. По словам ученого-астронома Германа Александровича Фритше, несколько раз побывавшего в Монголии в конце 1860 – начале 1870-х годов, «чахары… частью слились с китайцами»[586]586
  Фрицше Г. О дорогах, ведущих от Кяхты через Монголию в Ургу и Калган // Известия ИРГО. 1879. Т. XV. Отд. II. С. 107.


[Закрыть]. Так, тумэты в конце XIX в. не только поставляли людей в караулы, полицию столичного города Хух-Хото, стражу ямыней и городских ворот, охрану храмов и даже уборщиков для плаца, но и постоянно платили подати с дворов и лавок, сборы за пользование каменноугольными копями, с продажи и покупки домов, а также несли подводную повинность, т. е. предоставляли повозки для нужд маньчжурской администрации и армии[587]587
  Позднеев А.М. Монголия и монголы. Результаты поездки в Монголию, исполненной в 1892–1893 гг. Т. II: Дневник и маршрут 1893 г. СПб., 1898. С. 133–136.


[Закрыть].

Учитывая постепенность распространения практики обложения налогами южномонгольского населения, ситуация с взиманием налогов в отдельных регионах была весьма неопределенной. Забайкальский предприниматель Николай Александрович Хилковский по итогам своей поездки во Внутреннюю Монголию в 1862 г. отмечал, что монголы «безусловно исполняют все тяжести, налагаемые на них начальством по произволу последних»[588]588
  Хилковский Н. Путевая записка о поездке… С. 153.


[Закрыть]. Михаил Васильевич Певцов вспоминал, как китайские чиновники в его присутствии приезжали в хошун торгоутов и под предлогом сбора налогов в казну (которые на тот момент еще не были официально установлены) собирали с населения большое количество скота, который затем продавали китайским же торговцам[589]589
  Певцов М.В. Путешествия по Китаю и Монголии. М.: Государственное изд-во географической литературы, 1951. С. 29–30.


[Закрыть]. Российский дипломат и путешественник Елим Павлович Демидов, князь Сан-Донато, также отмечал, что «образованные» китайские чиновники собирают с несчастных монголов незаконные поборы, которые потом делят с «его превосходительством губернатором»[590]590
  Demidov E., Prince San Donato. After Wild Sheep in the Altai and Mongolia. London: Rawland Ward, 1900. Р. 214.


[Закрыть]. В результате, когда монголам нужно было, и в самом деле, уплачивать налоги, у них не оказывалось достаточно средств. Так, алашаньский хошун задолжал Пекину около 150 тыс. лан серебра, а когда его возглавил новый князь, долг вместе с процентами составил уже около 300 тыс., тогда как благосостояние подданных к этому времени ничуть не возросло. Князю удалось немного поправить положение, добившись от центральных властей ежегодных субсидий в 20 тыс. лан для поддержания гарнизона в боевой готовности, хотя, как уже отмечалось, потребность маньчжурских властей в монгольских войсках к концу XIX в. существенно снизилась[591]591
  Козлов П.К. Дневники Монголо-сычуаньской экспедиции, 1907–1909 / ред.-сост. Т.И. Юсупова. СПб.: Нестор-История, 2015. С. 111.


[Закрыть].

Но если жители Чахара, Ордоса, Тумэта и др. все же пользовались определенными льготами и привилегиями, то еще одни обитатели Внутренней Монголии жившие между северными и южными монголами, суниты – напротив, являлись самыми бесправными жителями Монголии, которых притесняли и местная знать, и маньчжуры, не предоставляя никаких льгот и привилегий. Так, когда русская духовная миссия, сопровождаемая Е.Ф. Тимковским, прошла Халху и вошла в улусы сунитов, последним пришлось сопровождать ее не только без всякого вознаграждения, но и питаться в пути за собственный счет[592]592
  Тимковский Е. Путешествие в Китай через Монголию в 1820 и 1821 годах. Ч. 1. СПб.: Типография Медицинского департамента Министерства внутренних дел, 1824. С. 250–251.


[Закрыть].

Как уже отмечалось выше, в XVIII в. маньчжурские власти активно взялись за возрождение системы дорожных станций и, как следствие, восстановление самих путей сообщения, причем начали это как раз с Южной Монголии. Первыми «пострадали» от этой политики, опять же, суниты: С. Рагузинский в 1726 г. упоминал, что на них была возложена повинность по предоставлению русскому посольству подвод[593]593
  Русско-китайские отношения в XVIII веке. Т. II: 1725–1727. М.: Наука, 1990. № 88. №. 207.


[Закрыть]. А столетие спустя Южная Монголия уже вся была покрыта сетью дорог, вполне пригодных для передвижения путешественников и торговых караванов, что отмечали и сами же русские торговцы, весьма критично оценивавшие состояние транспортной инфраструктуры в Северной Монголии[594]594
  См., напр.: Венюков М.И. Путешествия по Приамурью, Китаю и Японии. Хабаровск: Хабаровское книжное изд-во, 1970. С. 189; Grant Ch.M. Route from Pekin… Р. 30.


[Закрыть].

При этом организация пользования услугами многочисленных почтовых станций во Внутренней Монголии была поставлена гораздо лучше, чем в Халхе. Согласно Ц. Жамцарано, право на них подтверждалось наличием у чиновника или гонца пайцзы – металлической дощечки, свидетельствующей о статусе и полномочиях ее обладателя, что являлось традицией, сохранившейся со времен империи Чингис-хана[595]595
  Жамцарано Ц. Пайзы у монголов в настоящее время // ЗВОРАО. 1915. Т. XXII. С. 155.


[Закрыть].

Южные монголы несли еще одну специфическую повинность в пользу цинских властей. В регионе выделялись специальные пастбища для императорских стад верблюдов, коров, лошадей и проч. Ряд семейств чахаров из поколения в поколение работали смотрителями этих стад («йо-му») и должны были возмещать за свой счет потери в поголовье. Значение этих пастбищ подчеркивалось тем, что областью, в которой они располагались, управлял даже не монгольский князь, а китайский вице-губернатор. Поначалу, несомненно, эта повинность была связана с вышеупомянутой политикой «сбережения сил монгольского народа»: эти семейства считались освобожденными от несения всех прочих повинностей, получали жалованье 12 лан серебра в год (их начальник (дарга) – 24 лана) и, кроме того, могли пользоваться шерстью баранов или верблюдов, ездить на лошадях при выполнении своих обязанностей и т. д.[596]596
  Игумнов А.В. Обозрение Монголии // Сибирский вестник. Ч. V–VIII. 1819. С. 19; Ковалевский Е. Путешествие в Китай. Ч. I. СПб.: Типография Королева и K°., 1853. С. 88; Россия – Монголия – Китай… С. 16, 28.


[Закрыть] Со временем же смотрители даже научились получать прибыль «за счет императора», обменивая с китайцами за небольшие деньги хороший скот на плохих и старых животных. При этом количество голов скота не уменьшалось, и императорские ревизоры не имели оснований привлекать смотрителей к ответственности[597]597
  Гюк [Э.Р.], Габе [Ж.]. Путешествие через Монголию… С. 29–30; Rockhill W.W. A Journey in Mongolia and in Tibet // The Geographical Journal. 1894. Vol. 3.No. 5. P. 358; Campbell C.W. Journeys in Mongolia. Р. 506.


[Закрыть].

Правовое регулирование экономических отношений. Интеграция южных монголов в имперское пространство осуществлялась и в отношении их жизненного уклада: цинские власти всячески стремились привязать их к земле и в результате распространить на них статус китайцев-земледельцев, в том числе и обязанность платить все налоги и сборы, взимаемые с последних[598]598
  См. подробнее: Atwood C.P. Banner, Otog, Thousand: Appanage Communities as the Basic Unit of Traditional Mongolian Society // Mongolian Studies. 2012. Vol. 34. P. 10.


[Закрыть]. Еще в последней трети XVIII в. академик Иоганн Готлиб Георги отмечал, что монголы, уже давно пребывавшие под китайским владычеством, «пришли напоследок в такое убожество, что принялись за земледелие, к которому китайцы всеми мерами их поощряют»[599]599
  Георги И.Г. Описание всех в Российском государстве обитающих народов, также их житейских обрядов, вер, обыкновений, жилищ, одежд и прочих достопамятностей. Часть четвертая о народах монгольских, об армянах, грузинах, индийцах, немцах, поляках и о владычествующих риссиянах с описанием всех именований козаков, также История о Малой России и купно и Курляндии и Литве. СПб.: Императорская Академия наук, 1799. С. 39.


[Закрыть]. Его коллега Иоганн Петер Фальк сообщает, что аналогичным образом маньчжуры заставили заниматься земледелием и только что покоренных ими ойратов (переселенных ими после разгрома в южномонгольские области)[600]600
  Полное собрание ученых путешествий по России, издаваемое Императорской Академией наук. Т. VII. СПб.: Императорская Академия наук, 1825. С. 30.


[Закрыть].

На западе региона, в Тумэте, многие монголы уже в первой половине XIX в. окончательно перешли к землепашеству, восприняли обычаи и даже язык китайцев, в результате чего под покровительством маньчжурских властей стали жить лучше своих сородичей-кочевников, на которых уже смотрели с презрением[601]601
  Гюк [Э.Р.], Габе [Ж.]. Путешествие через Монголию… С. 74.


[Закрыть]. Синолог В.П. Васильев, пребывавший в Цинской империи в 1840–1850 гг. отмечал, что ряд южномонгольских племен уже перешел к земледелию – за исключением чахаров, на землях которых паслись императорские стада, и суннитов, земли которых просто-напросто не подходили для земледелия[602]602
  Васильев В.П. Выписки из дневника, веденного в Пекине // Русский вестник. 1857. Т. 9. С. 161, 163.


[Закрыть]. В области Ордос монгольские обычаи и традиционная монгольская система управления сохранялись, но побывавшие там в конце XIX в. путешественники отмечали, что и тут было много монголов, которые заимствовали китайские обычаи и даже образ жизни – стали носить китайскую одежду, жить в глинобитных фанзах вместо юрт, их администраторы перенимали китайскую бюрократическую систему. Естественно, для цинских властей этот процесс представлял прекрасную возможность для реализации планов по полному уравниванию местного население с жителями китайских регионов и, соответственно, распространению на них цинской системы налогообложения[603]603
  Поездка подполковника Бернова в Монголию и Маньчжурию в 1889 году // СГТСМА. 1891. Вып. XLV. С. 10–11; Стрельбицкий И.И. Отчет о семимесячном путешествии по Монголии… С. 45, 75; Rockhill W.W. Diary of a Journey through Mongolia and Tibet in 1891 and 1892. Washington: Smithsonian Institution, 1894. Р. 19.


[Закрыть]. Российские путешественники начала XX в. также отмечали, что оседлых монголов было все больше по мере приближения к собственно китайским границам[604]604
  Баранов [А.М.] Северо-восточные сеймы Монголии. С. 44; [Москвитин Ф.С.]. Заметки о Монголии. С. 115; Третьяк И.А. Дневник путешествия вокруг Хингана (Результаты командировки в 1908 и 1909 гг.). Хабаровск: Типография канцелярии приамурского генерал-губернатора, 1912. С. 112.


[Закрыть].

Естественно, превращение пастбищ в сельскохозяйственные угодья не могло не привлечь во Внутреннюю Монголию китайских поселенцев, которым, как мы помним, долгое время был закрыт путь в обширные степи Северной Монголии. Уже в конце XVIII в. оседание южных монголов происходило вслед за появлением на их землях китайцев-земледельцев, сначала получавших права на захваченную ими землю по решению маньчжурской администрации пограничных районов, затем – как бы «по просьбе» самих южномонгольских владетельных князей[605]605
  См. подробнее: Tsai Sheng-luen. Chinese Settlement of Mongolian Lands: Manchu Policy in Inner Mongolia (A Case Study of Chinese Migration in Jerim League). PhD. Diss. Brigham Young University, 1983. Р. 37–38.


[Закрыть].

Однако уже вскоре китайская колонизация стала принимать столь угрожающие масштабы, что местные князья на своих сеймах раз за разом единогласно принимали решения об отказе в предоставлении китайским поселенцам даже «пустопорожних земель»[606]606
  Вероятно, чтобы не допустить захвата земель китайцами, жители Внутренней Монголии сами стали заниматься земледелием, сочетая это занятие, впрочем, с традиционным животноводством, см.: Роборовский В.И. Путешествия в восточный Тянь-Шань… С. 327, 338; см. также: David A. Voyage en Mongolie // Bulletin de la Societe de Geographie. Ser. 6. T. IX. 1975. P. 160. Французский миссионер аббат Арман Давид даже упоминает о кровавой драке между монголами и китайцами за «пустопорожние» земли, в результате которых около 40 человек было убито, см.: David A. Voyage en Mongolie. Р. 163.


[Закрыть]. По словам Г.А. Фритше, официальные маньчжурские власти «из корысти» продавали китайским мандаринам земли в юго-восточной Монголии, которые формально были «приписаны к дворцу Же-хо», т. е. считались государственной собственностью[607]607
  Фричче [Г.А.]. Путешествия по Монголии // Известия ИРГО. 1873. Т. IX. 1873. Отд. II. С. 257; Он же. Сведение о путешествии по Монголии // Известия СОИРГО. 1873. Т. 4. № 5. С. 237.


[Закрыть]. Прямым следствием таких решений стал захват монгольских владений с использованием особой «системы», по сути, сочетавшей в себе «обман и насилие»[608]608
  Давидов Д.А. Колонизация Маньчжурии и С.-В. Монголии (области Тао-Нань-Фу). Владивосток: Изд. Восточного ин-та, 1911. С. 46. См. также: Морозов И.М. Бюджет монгольского хозяйства и перспективы русско-монгольской торговли // Московская торговая экспедиция в Монголию. М.: Типография П.П. Рябушинского, 1912. С. 286; Третьяк И.А. Дневник… С. 104, 116–117.


[Закрыть]. А. Давид сообщает также и об открытых вооруженных захватах китайцами монгольских земель и постройке там каменных домов[609]609
  David A. Voyage en Mongolie. Р. 167, 168.


[Закрыть]. В результате уже в конце XIX в. в Южной Монголии насчитывались десятки чисто китайских деревень[610]610
  Палибин И.В. Предварительный отчет о поездке в восточную Монголию и застенный Китай // Известия ИРГО. 1901. Т. XXXVII. С. 42–43. Посетившие Южную Монголию А.В. Потанина в 1880-х годах и Д. Хедли в начале XX в. упоминают на границе с Китаем и монгольские деревни, см.: Потанина А.В. Из путешествий по Восточной Сибири… С. 86–87; Hedley J. Tramps in Dark Mongolia. London; Leipsic: T. Fisher Unwin, 1910. Р. 26, 133, 158.


[Закрыть]. По свидетельству британского военного Джорджа Перейры, побывавшего в Южной Монголии в 1910 г., по Ордосу свободно перемещались китайские кули в поисках работы[611]611
  Pereira G. A journey across the Ordos // The Geographical Journal. 1911. Vol. 37. No. 3. P. 262.


[Закрыть]. В Алашане и Ордосе китайские фирмы, пользуясь экономической зависимостью от них местных князей, присваивали себе также карьеры каменного угля и лесные массивы, уничтожая леса в процессе изготовления деревянных изделий[612]612
  Позднеев А.М. Монголия и монголы… Т. I. С. 129; Козлов П.К. Монголия и Амдо и мертвый город Хара-Хото. М.: ОГИЗ, 1948. С. 122.


[Закрыть].

Вместе с тем маньчжурские власти не были заинтересованы в окончательном обеднении своих монгольских подданных – что, к тому же, как уже отмечалось, могло привести и к их восстаниям против империи Цин. Поэтому время от времени наиболее бедным родам и аилам предоставлялась возможность несколько повысить свое благосостояние. В частности, еще С. Рагузинский в первой четверти XVIII в. упоминает, что монголам, у которых были «самые убогие юрты», было дано разрешение беспошлинно добывать соль и возить ее в Китай на продажу[613]613
  Русско-китайские отношения в XVIII веке. Т. II. № 88. С. 207.


[Закрыть]. Несмотря на то что эта льгота действовала в последующие столетия[614]614
  Петров А.Е. Дороги из Урги в Калган // Труды русских торговых людей в Монголии и Китае. Иркутск: Типография К.И. Витковской, 1890. С. 201; Pereira G. A Journey across the Ordos. Р. 263.


[Закрыть], добыча соли не привела к существенному улучшению материального положения этих монгольских родов, поскольку они так и не научились выгодно ее продавать и могли за счет этой торговли удовлетворять лишь свои насущные потребности[615]615
  См., напр.: Ковалевский Е. Путешествие в Китай. Ч. I. С. 72.


[Закрыть].

Впрочем, несмотря на значительную интеграцию в цинское политико-правовое и социально-экономическое пространство, южные монголы в целом, как и их северные сородичи, даже в начале XX в. не принимали активного участия в торговой деятельности. Согласно американскому миссионеру Джеймсу Хадсону Робертсу, монголы совершенно не владели искусством купли-продажи, и китайские торговцы могли абсолютно произвольно назначать цены за их товары, скупая их по дешевке, да еще и заставляя монголов влезать к ним в долги[616]616
  Roberts J.H. A Flight for Life and Inside View of Mongolia. Boston; Chicago: The Pilgrim Press, 1903. Р. 81–82.


[Закрыть]. Э. Кендалл отмечала, что «монгол продаст только тогда, когда ему срочно нужны деньги»[617]617
  Kendall E. A Wayfarer in China… Р. 259.


[Закрыть]. Более того, согласно миссионеру Джону Хедли, некоторые южномонгольские князья даже прямо запрещали своим подданным заниматься коммерцией и требовали сохранять привычный им кочевой и скотоводческий образ жизни[618]618
  Hedley J. Tramps in Dark Mongolia. Р. 189.


[Закрыть].