Текст книги "Дом на берегу лагуны"

23 Царство Петры

Нижний этаж дома на берегу лагуны очаровал меня с первого же раза, как я его увидела. Построен он был во времена Павла, когда Ребека была совсем не такой, какой я узнала ее, став невестой Кинтина. Именно там, в этом странном месте, и была большей частью сосредоточена таинственная аура дома. Стоило войти, вас охватывало ощущение, будто все, что вы здесь видите, не всегда было таким, каким кажется, и что здесь можно услышать отзвуки и голоса иных миров. У нашего дома на улице Зари нижнего этажа как такового не было. Почва в Понсе сухая и жесткая, совсем не такая, как влажная глина, на которой растут кустарники севера. Здания строятся на базальтовых сваях. В нашем доме было легко ориентироваться: правая половина, левая половина, передняя часть дома, задняя часть – не заблудишься. Но в доме на берегу лагуны все часто становилось обманчивым, и вас всегда подстерегали двусмысленность или сомнения.

Что больше всего привлекло мое внимание, кода я попала в нижний этаж впервые, – так это великолепные балки из кованого железа, которые поддерживали террасу, спроектированную Павлом. Они вырастали из стены дома, будто огромные ветви, покрытые мхом и изъеденные селитрой. Павел задумал их в стиле ар нуво, чтобы они гармонировали с общим стилем дома, несмотря на то что их, в общем-то, практически никто не видел. В них была та естественная элегантность, которая повторяла затейливое изящество окружавших дом зарослей.

Пространство под террасой принадлежало слугам: там они ели, курили и, закончив работу, отдыхали и вели беседы. Пол был земляной, но так хорошо утоптанный и содержался в таком порядке, что этого почти не было заметно. Служанки ежедневно смачивали его водой и тщательно терли Щеткой. Петра обставила эту общую залу плетеным гарнитуром, который когда-то стоял в гостиных верхнего этажа и который Ребека выбросила. Посередине комнаты находилось кресло Петры, похожее на трон, сплетенный из лиан, с огромной спинкой в форме павлиньего хвоста. Там каждый вечер и сидела Петра, увешанная ожерельями из зернышек и стальными браслетами, – выслушивала жалобы слуг и давала советы.

Слуги подходили к ней один за другим, садились рядом на табурет и изливали душу. Если Эулодия разлила на пол вино и Ребека на нее накричала, то Эулодия должна быть терпеливой и не принимать этого близко к сердцу, потому что Ребека слаба нервами и не ведает что говорит. Если Ребека приказала Брунильде выгладить ее вечернее платье и не потрудилась снять с него этикетку магазина, а Брунильда пришла в ужас, увидев, что оно стоит пятьсот долларов, тогда как Брунильда получает восемьдесят в месяц, то Брунильда не должна ни с кем это обсуждать. Ребека – супруга Буэнавентуры и имеет право тратить на свой гардероб сколько ей вздумается, поскольку одежда – это важная часть престижа и Ребека должна достойно представлять своего мужа в обществе.

В глубине этой общей комнаты виднелась окованная бронзой дверь, вделанная в стену. Она тоже относилась ко временам Павла – сразу угадывался стиль Гауди. Ее украшали ветви и стебли фантастических растений. Она вела в узкий темный коридор, куда выходили двери двадцати маленьких комнат с полом из необожженного кирпича и без окон. В каждой из них на уровне патио была сделана маленькая решеточка для вентиляции. Сначала эти помещения задумывались как складские: Буэнавентура собирался хранить там вина, ящики с треской и импортную ветчину. Но когда он перевел свою торговлю в Пунтилью, в Старый Сан-Хуан, комнатки стали подсобками.

Когда я впервые спустилась в нижний этаж, там жили, если не ошибаюсь, двадцать четыре человека, причем все они были родственниками Петры: Эулодия, Бригида и Брунильда – три племянницы Петры; Конфесор, портной Буэнавентуры, племянник Петры; Эустасио, садовник, двоюродный брат Петры; Эусебия, белошвейка, сестра Петры; Кармело, который ухаживал за скотом в коррале, брат Петры; Брамбон, муж Петры, который был шофером Буэнавентуры… Они прекрасно уживались все вместе и редко ссорились.

Вторая дверь в глубине правой части общей комнаты, окованная бронзой и украшенная морскими звездами и ракушками, вела в грот, где находился источник. Павел сделал там прекрасную ванну из синих изразцов, под сводом, инкрустированным золотыми рыбками. Буэнавентуре нравилась эта ванна, и он не захотел уничтожать ее, когда разрушали дом. Он часто купался в водах источника, потому что был убежден, что это его омолаживает. В помещении, смежном с ванной, стояла обыкновенная каменная лохань под цементным сводом без всяких украшений, которая тоже наполнялась водами из подземного источника. В лохани купались слуги.

Третья дверь в глубине комнаты, в ее левой части, вела в кухню. Она сообщалась с кухней винтовой лестницей, поскольку кухня располагалась на первом этаже. Блюда быстро поднимались в столовую с помощью специальной платформы, которая называлась «еще тепленькая», чтобы кушанья не успели остыть. Рядом с кухней, как раз под террасой, целый день сновали поставщики товаров. Они предлагали свой товар семьям и других домов Аламареса, к которым можно было подойти прямо по воде. Голубая рыба-султанка, красная чилийская лиса, желтые кочаны брюссельской капусты яркими пятнами выделялись на палубе баркаса рядом с плодами манго, агуакате, китайской сливы и дерева мамей. Каждое утро к террасе дома Мендисабалей причаливал настоящий плавучий рынок.

Из кухни можно было выйти в патио, отгороженный от проспекта поляной маков. Там развешивали на солнце белье всей семьи, которое Бригида и Брунильда стирали в больших лоханях.

В правом конце нижнего этажа четвертая дверь вела в корраль, где держали скот. Там же стояла будка доберман-пинчера Буэнавентуры. Фаусто, легендарный пес, прибывший из Германии на одном из судов Буэнавентуры, умер некоторое время назад. Но до этого Буэнавентура успел случить его с красивой сукой той же породы, и она принесла двух щенков: Фаусто и Мефистофеля, его любимцев. У Буэнавентуры была также корова, потому что он любил по утрам пить парное молоко, дюжина куриц, которые ежедневно неслись, и несколько свиней, которых содержали в отдельном загоне и за которыми Петра тщательно наблюдала, чтобы выбрать ту, у какой самые упитанные ножки, и потом приготовить ее Буэнавентуре на обед с жареными бобами.

Была там еще одна клеть, не принадлежавшая Буэнавентуре и его семье, – клеть с крабами. Это был простой ящик, сколоченный из досок, стоявший на опорах и с большим камнем на крышке, чтобы крабы не могли ее открыть. Порой там накапливалось тридцать-сорок штук, – крабы карабкались друг на друга, стараясь вылезти наружу. Особенно много их было по углам, где им было на что опереться, и таким образом они представляли собой длинную пирамиду, которая почти достигала края ящика, но каждый раз она неизбежно обрушивалась, и крабы с глухим шуршанием разнимали перепутавшиеся клешни. Брамбону вменялось в обязанность кормить их твердой кукурузой и ежедневно прикреплять к ящику специальный рукав. Крабы часто проникали в дом из прибрежных зарослей, и слуги ловили их, чтобы они не расползлись по всему этажу. Когда шли дожди и вода в лагуне поднималась на несколько ладоней, они заползали в нижний этаж по железным опорам, и порой какой-нибудь краб потерянно бродил по террасе, ища выхода. К счастью, Фаусто и Мефистофель моментально их чуяли. Стоило им увидеть хоть одного, они хватали его за клешни и перемалывали мощными челюстями.

Семья Мендисабаль не ела крабов; считалось, что это пища для слуг. А вот у слуг они составляли важную часть рациона. Петра была убеждена, что крабы – замечательные воины и потому их мясо придает людям храбрости. Каждую субботу, вечером, слуги собирались все вместе вокруг стола, где высилась настоящая гора чего-то, напоминавшего голубоватые камешки. Правда, у этих камешков были лапки с клешнями, а над панцирем выпуклые маленькие глазки, похожие на красные зернышки. Каждый из слуг брал деревянную колотушку, разламывал краба одним ударом и выпивал вкусную черную жидкость, которой был наполнен панцирь, а затем вилкой выковыривал из клешней нежное мясо.

Комната Петры была первой из каморок нижнего этажа, по правую руку от входа в коридор. Вдоль стен стояли ряды кувшинов и бутылей с разными лекарственными средствами: лист апельсинового дерева для снятия нервного напряжения, спорынья для уменьшения болей во время менструаций, можжевельник от укусов насекомых, подорожник от ячменей и ушных болезней. Слуги очень уважали Петру, потому что свято верили в могущество ее рук. Петра умела вправлять вывихи, устранять опущение матки, примочками залечивать раны и перевязывать их листом подорожника, который называла универсальным средством. В ее каморке был алтарь с множеством святых, у каждого из которых было два имени: христианское и африканское. В центре помещалась фигурка Элеггуа, «Того, кто главнее Бога».

Петра ежедневно приготавливала Буэнавентуре ванну из целебных вод источника. Каждые две-три недели она кипятила коренья, которые, по ее убеждению, имели магическую силу, и добавляла отвар в ванну из синей мозаики, куда погружался Буэнавентура. Тот был уверен, что ванны Петры помогают ему в делах. Например, если начиналась война цен и какая-нибудь калифорнийская фирма пыталась установить на рынке свои порядки на торговлю зеленой спаржей марки «Грин вэлли», продавая ее по заниженной цене, Буэнавентура принимал ванну Петры, и его белая спаржа из Аранхуэса тут же становилась самой популярной. Люди предпочитали фрикадельки из белой спаржи под майонезом, салат из белой спаржи с сыром бри или форшмак из лангустов с белой спаржей. Его спаржа продавалась как горячий хлеб, без всякого снижения цены, и через день-другой Буэнавентура получал несколько тысяч долларов прибыли.

Петра была маршалом Буэнавентуры, она претворяла в жизнь дома его приказы. Ребека считалась второстепенным авторитетом. Прежде чем исполнить какое-нибудь распоряжение Ребеки, слуги вначале советовались с Петрой. Они испытывали к ней глубокое почтение, ведь именно благодаря ей многие выбрались с болот Лас-Минаса и смогли жить под крышей Буэнавентуры относительно вольготно.

Петра всегда относилась к Кинтину с особенным вниманием, не забывая напоминать о том, что этим он обязан своему отцу. Буэнавентура с годами стал несколько склоняться в пользу независимости для Острова, однажды он даже вложил деньги в какое-то нелегальное предприятие. Он прожил на Острове много лет, говорил он, намного больше, чем в Испании, и ему трудно жить с мыслью, что его приемная родина не управляет собой самостоятельно. К примеру, не может торговать с другими странами, не имеет своей армии, не в состоянии сама выбирать себе президента – все это не укладывалось в голове потомка конкистадоров.

Кинтин тяготел к интеграции в состав США, возможно, не без влияния своего деда Арриготии. Аристидес внушил ему восхищение перед Соединенными Штатами, одним из подлинно демократических государств в мире, и был убежден, что Остров должен входить в состав этой страны. «Соединенные Штаты завоевали нас в 1898 году, а через двадцать лет дали нам свое гражданство, не спросив, надо нам это или нет. Эта страна поставила нас в затруднительное положение и теперь должна вывести из него с честью».

В день первого причастия Кинтин получил от своего деда в подарок экземпляр доклада Линкольна в Геттисбурге, на больших листах с золотым обрезом, чтобы внук повесил его на стену у себя в комнате. Когда Кинтин окончил школу высшей ступени, Аристид ее подарил ему брошюру Алексиса Токкевиля «Американская демократия» и книгу «Воспоминания» Томаса Джефферсона. Кинтин прочитал обе книги с большим вниманием, и его восхищение Соединенными Штатами возросло еще более.

В юности Кинтин любил поговорить об этом с Буэнавентурой за ужином. Их споры носили вполне дружеский характер, и Кинтин пытался объяснить отцу, что близость к Америке в течение последних пятидесяти лет американизировала нас гораздо больше, чем мы сами думаем. Пуэрториканцы храбро сражались за демократические ценности и свободу во время Второй мировой войны, войны в Корее и во Вьетнаме; нет никаких причин для того, чтобы американцы отбирали у нас право составлять часть своей страны.

Буэнавентура уважал мнение сына, поскольку видел, как серьезно относится Кинтин к вопросу о независимости. Сам он был уже не в том возрасте, чтобы принимать все это слишком близко к сердцу. А вот Петра очень сердилась. Она тут же влезала в разговор и начинала поносить Кинтина.

– Ты храбрый воин, как твой отец, или ты трус? – спрашивала она его, вскинув голову. – Ты боишься независимости, и тебе хочется, чтобы наша страна навсегда осталась протекторатом Соединенных Штатов.

Кинтин не отвечал.

Слуги никогда не входили в дом и не выходили из него через парадную дверь – готическую арку, которую Буэнавентура отделал серым гранитом из Вальдевердехи. Эта дверь была предназначена только для членов хозяйской семьи, для их друзей и родственников. Слуги периодически навещали свои семьи в предместье, но выходили всегда через заднюю дверь, которая вела на причал, построенный на сваях, где Буэнавентура держал моторную лодку. Они добирались до Лас-Минаса и обратно на легких яликах, которые запросто проходили по узким каналам, заросшим кустарником. Они привозили от родственников всякую снедь, которую потом съедали, по большей части плоды пальмовых деревьев и ямс, еще хранившие запах гор.

На одной из таких лодок, груженной зеленью и фруктами, прибыла однажды из Лас-Минаса в дом Мендисабалей Кармелина Авилес – тогда ей был всего годик. Ее привезла Альвильда, хромоногая внучка Петры. Мать Альвильды, которую тоже звали Кармелина, никогда не работала в доме на берегу лагуны. Кармелина была младшей дочерью Петры, и умерла она в одном из баров Лас-Минаса от ножевой раны, которую нанес ей любовник вскоре после рождения Альвильды. Альвильда ее почти не помнила. Ее воспитала бабушка со стороны отца, а хромой она стала в результате детского паралича. Она жила, как почти все в Лас-Минасе, в деревянной хижине на сваях, под которой медленно текли зловонные воды лагуны.

Бабушка Альвильды занималась разведением почтовых голубей. В Лас-Минасе телефона не было; люди посылали друг другу сообщения, привязывая их к красной лапке голубя, и старухе платили за ее услуги. Альвильда держала кур и продавала в городе яйца. Эти скромные доходы, а также социальная страховка бабушки помогали им выжить. Однажды, когда Альвильда прихромала в город за чеком на социальную страховку бабушки, который получала на почте в Сан-Хуане, за ней увязался полупьяный моряк и дошел с ней до причала, где она собиралась сесть в лодку и ехать назад. Он столкнул лодочника в воду и уплыл в заросли вместе с Альвильдой. Там он изнасиловал ее, вернулся к причалу и исчез. Альвильда так никогда и не узнала ни его имени, ни откуда он взялся; знала только, что он был чернее ночи, даже чернее, чем она сама.

Альвильда поняла, что беременна, и решила оставить ребенка. Она нянчила Кармелину, пока та не начала ходить, и тут она поняла, что ей одной с ребенком не управиться. Альвильда ходила медленно, с трудом, а Кармелина была настоящая непоседа, за ней было невозможно уследить. Однажды Кармелина упала вниз головой с балкона, и Альвильда выловила ее из болотистой жижи в самый последний момент. И тогда Альвильда решила отвезти Кармелину к ее прабабушке, Петре Авилес. Петра дала пристанище и поддержку стольким своим родственникам в доме Буэнавентуры – никто не сомневался в том, что она сможет взять под свое крыло еще и маленького ребенка.

Когда лодка подошла к причалу, лодочник крикнул Альвильде, чтобы она пригнулась, поскольку опоры террасы, под которой находился вход в нижний этаж, крепились довольно низко и можно было удариться о них головой. Альвильда подчинилась, а когда выпрямилась, почувствовала настоящее удивление. Общая комната, где собирались слуги, показалась ей чрезвычайно привлекательной, – повсюду стояли папоротники в горшках, и везде было множество искусственных цветов из яркой бумаги. Из мебели тут были старые плетеные кресла, а посередине стоял обеденный стол на двенадцать человек. Она увидела высокую негритянку, в которой сразу же узнала свою бабушку. Та ждала ее, сидя в старом плетеном кресле с высокой спинкой. Вокруг нее курился зеленоватыми спиралями дым: слуги сжигали шкуру кобры, чтобы отпугивать насекомых. Петра выглядела внушительно. Ей исполнилось пятьдесят восемь, но ее руки все еще были мощные, как стволы сейбы, а волосы черные как уголь. Пока Альвильда шла к ней, хромая, с Кармелиной на руках, то все думала: что же ей делать – поцеловать бабушку в щеку или наклониться и поцеловать ей руку?

Альвильда надела на Кармелину лучшее платьице – из розового органди со сборчатыми воланами на рукавах, – но она так боялась опоздать на лодку, которая каждый вечер ходила до дома Мендисабалей. что у нее не было времени вымыть девочку. Она подошла к Петре и уже готова была посадить девочку на пол, чтобы обнять бабушку, но Петра ее остановила.

– Не сажай ее на пол. Она – Авилес и должна об этом помнить, – сказала Петра глубоким грудным голосом.

Альвильда робко извинилась и посадила девочку на колени бабушке.

– Это ваша первая правнучка, – сказала Альвильда. – Ее зовут Кармелина, как вашу дочь, Кармелину Альтаграсию, но, боюсь, кожа у нее еще темнее, чем у ее матери.

Петра внимательно осмотрела девочку. Кармелина была очаровательна: черная, как гагат, с большими янтарными глазами и носиком, который, казалось, был выточен из оникса.

– Она похожа на меня в детстве, – сказала, улыбаясь, Петра, – когда кожа у меня была еще яркая и не выцвела с годами.

И она стала укачивать девочку и петь ей колыбельную песню на непонятном языке, который Альвильда до того не слышала. Кармелина закрыла глаза и уснула на коленях у Петры.

Альвильда рассказала Петре о своих трудностях. Девочка упала с полусгнившего балкона в Лас-Минасе, и только по чистой случайности она сумела ее спасти. В следующий раз может так не повезти. Не может ли она, спросила Альвильда, остаться с Кармелиной в доме на берегу лагуны и воспитывать ее здесь?

Петра выслушала ее, не проронив ни слова. Когда Альвильда закончила, она задумчиво посмотрела на девочку.

– Кармелина Альтаграсия была самой красивой из четырех моих дочерей, – сказала Петра Альвильде, – и самой горячей. Она родилась во время ужасной бури, с грозой и молниями. Возле нашего дома в Гуаяме росла большая пальма, и в тот самый момент, когда она родилась, в дерево ударила молния. Молния прошла через ствол, а потом влетела через окно в дом; колыбелька Альтаграсии стояла рядом, и она чудом спаслась. Но бог огня все равно проник в ее тело. Только вместо того, чтобы проникнуть в сердце, он попал не туда, куда надо: в пипку.

Когда Кармелина Альтаграсия подросла и сделалась сеньоритой, всякий раз, когда она клала ногу на ногу, мужчин Лас-Минаса поражало молнией и они безумно в нее влюблялись. Те, что были раньше друзьями, дрались из-за нее насмерть, пока наконец однажды один из них не убил ее, чтобы разом решить все проблемы, сказала Петра Альвильде.

Петра призадумалась, пытаясь решить, что же ей делать. «Попробую тайком устроить ее в доме, но дай-то бог, чтобы она не унаследовала проклятие Альтаграсии». И решив вопрос таким образом, она отнесла девочку к себе в комнату и закрыла дверь. Она положила ее к себе на кровать, встала на колени перед фигуркой Элеггуа и потерла указательным пальцем отросток на его макушке. «Олорун, како, кои бере», – стала она молиться, прося у идола благоволения к девочке.

Альвильда вернулась в Лас-Минас, а Петра решила вымыть Кармелину. Она раздела ее и окунула в воды источника, потом растерла намыленным кукурузным початком, так что она стала сверкать, как кофейное зернышко. Потом заплела ей тугие косички, которые были похожи на стручки тамаринда, надушила ее лавандой, снова надела на нее розовое платьице и поднялась в дом, чтобы показать девочку Ребеке. Она не особенно надеялась, что той позволят жить в доме, но собиралась уговорить хозяйку, чтобы она разрешила ей оставить девочку хотя бы на несколько дней.

Было пять часов вечера, и Ребека с тремя приятельницами играла на террасе в бридж.

– Ну разве это не прелесть? Какая красивая малышка! – воскликнули сеньоры, увидев Петру с Кармелиной на руках.

Петра подошла к Ребеке и посадила девочку к ней на колени. Ребека пришла в восторг. Она стала укачивать ее, баюкать и щекотать, чтобы та засмеялась.

– Но это же настоящая кукла Кевпи, только черная! – сказала она, передавая ребенка приятельницам, чтобы те тоже подержали ее на руках. – У нее огромные глаза, а ручки крепкие, как орешек, сверху и мягкие и розовые с внутренней стороны. – И она позвала Родину и Свободу, которые играли в китайских принцесс на другом конце террасы, чтобы те взглянули на девочку.

– Посмотрите, что нам принесла Петра! – сказала она. – Это новая кукла, только она по-настоящему пьет молоко и писает в пеленки. Не то что ваши гуттаперчевые игрушки.

Девочки запрыгали и засмеялись от радости. Ребека велела Петре принести плюшевое одеяло и подушку, и вскоре Кармелина уже лежала на полу, а девочки занимались тем, что меняли ей подгузники.

Прошло несколько дней – девочки были в восторге от новой игрушки. Первое, о чем они спрашивали, когда просыпались: где Кармелина, потому что им хотелось выкупать ее и переодеть. Кармелине тоже очень нравились эти игры. Стоило Петре только ступить на лестницу, что вела в дом, как она уже начинала улыбаться. Характер у нее был покладистый, и она позволяла Родине и Свободе делать с ней все, что им заблагорассудится. Она сосала молоко из рожка, ела все, что давали, и терпеливо сидела на полу, когда ей чистили ушки или переодевали платьица, которые Эусебия, портниха Ребеки, для нее шила.

Однажды вечером Эулодия спустилась в нижний этаж поговорить со своим родственником, который пришел ее навестить, и ненадолго оставила Кармелину одну. Родина и Свобода играли с ней на террасе, как вдруг Родина сказала:

– Надоело мне играть с черной куклой, давай покрасим ее в белый цвет и посмотрим, как получится. – И они стащили кисть и банку с белой краской, которую маляр оставил в кухне, а сам ушел перекусить. Они раздели девочку, и, пока Родина держала ее за подмышки, Свобода красила Кармелину с головы до ног белой краской.

Поначалу Кармелине игра понравилась, но вскоре ей стало не по себе, и она ударила Свободу ногой, стараясь выбить кисть у нее из рук. Однако Свобода была высокая и худая, а руки у нее были цепкие, как клешни, так что она продолжала красить. Закончив, они понесли Кармелину в ванную, чтобы та посмотрела, какой красивой она стала. Когда девочка увидела, что из зеркала на нее смотрит белый призрак, она закричала, и на ее крик прибежала из кухни Петра.

Еще через несколько минут Ребека, Петра и Кармелина ехали в «роллс-ройсе» Буэнавентуры по дороге в Пресвитерианскую больницу, самую близкую к дому. Кармелина потеряла сознание: ее отравил свинец, содержащийся в масляной краске. Когда приехали в больницу, сразу же побежали в отделение скорой помощи, где краску сняли специальной жидкостью из минеральных масел с добавлением воды и мыла. Если бы Кармелина еще полчаса побыла белой, она бы умерла.

Этот эпизод имел неожиданные последствия. Ребека чувствовала себя виноватой в том, что девочка оказалась на пороге смерти, и потому позволила Петре все заботы о ней взять на себя. Вот так и получилось, что Кармелина Авилес осталась жить в доме на берегу лагуны.

Кинтин

В следующий раз, когда Кинтин пришел в кабинет, в рукописи Исабель прибавилось пять новых глав. Рукопись чем дальше, тем больше внушала ему страх, но когда он начал листать новые страницы, то успокоился. Если в предыдущих главах Исабель делала все возможное, чтобы увести его в мир своих фантазий, а Кинтин, оставляя пометки на полях, пытался вернуть ее к реальности, то теперь он был согласен с ней во всем.

Так, рассказывая о самых счастливых мгновениях своей молодости, она, например, описала день их знакомства на набережной у пляжа в Эскамброне, когда он вернул ей украденный медальон с изображением святой Девы Гвадалупской. Кинтин прекрасно помнил этот эпизод – все было именно так, как она и описала. Тогда он действительно впервые увидел ее. Она была похожа на юную богиню – черные, как гагат, глаза и стройная фигурка в обтягивающем купальнике. Она была со своей двоюродной сестрой и чему-то смеялась, опершись о парапет, и ее роскошные рыжие волосы развевались на ветру.

Помнил он также и день, когда она закончила Вассар-колледж, – дождливое весеннее утро два года спустя. Он был единственным из ее близких, кто присутствовал на церемонии, и специально ради этого прибыл из Сан-Хуана. После церемонии он с гордостью заключил ее в объятия, поздравил и поцеловал в щеку. Помнил он и смерть Баби, когда приехал в Понсе, чтобы поддержать Исабель и быть рядом с ней в день похорон. Когда пришло время определять Кармиту в лечебницу, именно он отвез ее туда – еще один мучительный момент. Как они тогда были близки друг другу!

Прочитав эти главы, он убедился в том, что Исабель все еще любит его. Долгое время он боялся, что ее книга – своего рода прощание, ее способ сказать ему «последнее прости».

Ребека и Буэнавентура всегда сомневались насчет Исабель; они считали, что ее чувства весьма отличаются от его. Кое-кто из поставщиков Буэнавентуры, ездивших в глубину Острова, уверял, что семья Монфорт – ничтожные людишки, не более того. Семья Антонсанти была известна в Понсе, но, когда дон Винсенсо умер и Карлос, муж Кармиты, взялся вести дела, это обернулось катастрофой. Дон Винсенсо оставил Кармите кое-какую собственность в Понсе и, кроме того, пакеты акций в «Пан Америкэн» и «Кодаке», приносивших приличные дивиденды. Но Карлос сказал, что путешествовать он не любит и что ничего не понимает в фотоаппаратах, так что продал акции и вложил деньги в фабрику по производству сомбреро в Кабо-Рохо. Вскоре сомбреро вышли из моды, фабрика разорилась, и он потерял все деньги. Баби пришлось обломать ногти и сточить зубы, чтобы дать внучке образование. Исабель, вероятно, была единственной выпускницей Вассар-колледжа, обучение которой оплачивалось бисквитами и фланами. Потом Карлос покончил с собой, а Кармита сошла с ума. Родители Кинтина советовали ему хорошенько подумать, прежде чем принимать решение о женитьбе. Если у них будут дети, они могут это унаследовать, да и у самой Исабель со временем может развиться подобная болезнь. Но Кинтин был слишком влюблен в Исабель. Он готов был босиком пересечь Центральную Кордильеру, лишь бы быть рядом с ней, сказал он родителям, или броситься вплавь вокруг Острова, чтобы только видеть ее.

Уйдя в свои мысли, Кинтин отложил рукопись. Какой-то шорох в зарослях – не то птица, не то летучая мышь – вернул его к реальности; он встал с дивана и налил бренди. Выпил залпом и снова сел. Следующая глава называлась «Сборник стихов Ребеки», и, когда он начал читать, его охватил озноб. Исабель снова поменяла тональность и опять позволяла себе насмехаться над семьей Мендисабаль. Буэнавентура предстал обжорой, который думает только о свиных ножках с бобами; Кинтин не мог удержаться от смеха, читая страницы с карикатурным изображением Мендисабаля. Но когда он дошел до похождений отца на пляже Лукуми, где тот занимался любовью с деревенскими негритянками за несколько долларов, его охватил гнев. Он спросил себя, откуда Исабель могла узнать об этой тайне? Он, во всяком случае, никогда об этом не упоминал, хоть она так и утверждает. Но, к несчастью, все было правдой.

Почему Исабель так нравится трясти перед всеми грязным бельем его семьи? Он было подумал, что она оставила все это в покое, как вдруг все началось сызнова. Вместо того чтобы показывать положительные качества Буэнавентуры – лояльность, благородство, трудолюбие, – она уверяет, что он наставлял рога своей жене. Буэнавентура, конечно, не лишен недостатков; а у кого их нет? Исабель могла бы быть терпимее. Она слишком жестока, у нее нет сердца. Вместо того чтобы бередить раны, она могла бы использовать свое воображение, – видит Бог, оно у нее есть, – чтобы скрыть пороки его родных. И потом, как она смеет критиковать Буэнавентуру, когда ее собственный дед, Винсенсо Антонсанти, делал то же самое? Его-то она не критикует, а ведь Винсенсо обеспечил неплохое житье-бытье своей подружке в поселке Яуко. Исабель ничего не понимает в таких вещах. В конце концов, она всего лишь женщина, откуда ей знать про похождения мужчин? В те времена почти у всех мужчин определенного социального положения были любовницы.

Надо признать, Буэнавентура поступал плохо, занимаясь любовью с другими женщинами. Он надругался над священными обязательствами брачного союза. Но обладание есть одна из составляющих мужского характера, такова мужская природа. Жена говорит мужу: «Я люблю тебя и всегда буду тебе верна». А мужчина говорит жене: «Я тоже всегда буду любить тебя», но он никогда не скажет: «Я твой навсегда». Это не соответствует его природе.

Мужчина должен принадлежать самому себе, если он хочет оставаться мужчиной. Если мужчина говорит жене: «Я твой навсегда», – как это прикажете понимать? Что она должна нести за него ответственность, а когда налетит ураган, это означает, что он спрячется у нее под юбкой? Женщине нужен в доме сильный мужчина, а не какой-нибудь недотепа.

Ребека во всех подробностях знала о похождениях Буэнавентуры на пляже Лукуми, но никогда не заикалась об этом при муже. Ребека была мудрой, как большинство женщин в те времена. И дальновидной. «Чего не видят глаза, того не слышит сердце», – было одной из ее любимых поговорок. Если о чем-то не говорят, значит, этого не существует. Такой была Ребека. Исабель другая. Она – современная женщина, из тех, которые считают, что супруги должны рассказывать друг другу все. А так как никто не совершенен и перед каждым то и дело возникают соблазны, развод является в таких случаях неизбежным.

Чем дольше Кинтин читал, тем больше сердился на Исабель. Образ Ребеки в романе – сплошное безобразие: она предпочитала Игнасио другим детям, не хотела стареть и была чудовищной эгоисткой. Как Исабель ожесточена против его бедной матери! Исабель – просто бессовестная лгунья!

На самом деле все было наоборот. Ребека всегда отдавала предпочтение ему, и он был ей гораздо ближе, чем Игнасио. Исабель просто ревнует к Ребеке, она с самого начала видела в ней соперницу. Что-то или кто-то натолкнул его жену на мысль написать всю эту клевету о его семье. Какая-то таинственная сила толкала ее в эту пропасть. Кинтин был уверен, что это Петра. Не околдовала ли она Исабель, как много лет назад околдовала Буэнавентуру? Петра умела влезать в душу к людям, а уж если она завладевала чьей-нибудь душой, никто не мог выбраться из ее сетей. Она была неисправимая сплетница и разносила слухи по всему Аламаресу.

Одно было очевидно: Исабель держит на него зло. Но разве он мало любит ее? Разве он позволил себе хоть раз плохо обойтись с нею? Разумеется, нет. Он всегда старался быть добрым и почтительным, и не из вежливости, а потому что действительно любил ее. Они были прекрасной парой, все друзья завидовали их счастью. Из всех браков ровесников их союз был почти единственным, который не распался. Невозможно поверить, что после двадцати шести лет совместной жизни они поссорятся из-за такой ерунды, как какая-то книга!

Описание нижнего этажа, населенного слугами, которые всегда были благородны и услужливы, в то время как жители верхних этажей представляли собой сборище чудовищ, подтвердило его подозрения. Он прекрасно знал жизнь обитателей нижнего этажа, когда Ребека и Буэнавентура были еще живы. Слуги пользовались великодушием его отца и втайне от него занимались всякого рода неблаговидной деятельностью: от совершения ритуалов черной магии до воровства и контрабанды. Поэтому в один прекрасный день он и решил отойти от хозяйственных дел. Представив себе Петру, которая величественно восседает в кресле, будто огромная паучиха, и плетет паутину вокруг его семьи, он почувствовал, как у него зашевелились волосы на голове.

Надо набраться храбрости и уничтожить проклятую рукопись. Надо встать с дивана, пойти в кухню и сжечь ее в раковине. Спички в кармане. Уже несколько дней он носит их с собой. Но он не двинулся с места. Он чувствовал себя мухой, запутавшейся в паутине, которую сплела Петра.