Текст книги "Дом на берегу лагуны"

30. Зловещая родинка

Через три года после самоубийства Игнасио Кинтин стал чувствовать себя виноватым. Я никогда не понимала, почему это чувство пришло к нему с таким опозданием; возможно, причиной тому было его одиночество. Мой муж всегда был одиноким волком. Ему нравилось ходить иногда на своем «Бертраме» на рыбалку, но почти всегда рыбачил он один или в качестве рулевого брал Брамбона. Порой он играл в теннис с кем-либо из знакомых по спортивному клубу Аламареса, но никогда ни с кем не встречался вне теннисных кортов. У него не было своего круга людей, его миром была его семья.

Мендисабали были странное племя, они ненавидели друг друга и одновременно очень любили. Весь остальной мир был для них на втором месте. Кинтин всегда очень зависел от своей семьи: от Ребеки, от Буэнавентуры, от своего брата и сестер. Он ссорился с ними, жаловался на них и проклинал их, но думал он всегда только о них. И когда все племя вдруг исчезло, ему стало их всех не хватать. Он перестал спать по ночам и все бродил по темному дому, не зажигая света. Однажды в воскресенье, выходя из церкви, я слышала, как он говорил со священником. Он просил его отслужить панихиду за упокой души Игнасио.

Единственное, что спасало Кинтина от меланхолии, – была его коллекция живописи. Он перестал ходить в офис и часами сидел перед «Святой Девой с плодом граната» Карло Кривелли, которую мы повесили в гостиной над диваном, обтянутым голубой камчатой тканью. Картина и в самом деле была замечательная: Дева была изображена в профиль, с молитвенно сложенными руками, обвитая гирляндой фруктов и цветов.

Маргарита Антонсанти прибыла в наш дом из Рио-Негро 15 мая 1965 года. Я никогда не забуду этот день. Кинтин работал в гараже, подвешивая последнюю хрустальную слезу к старинной люстре, которую мы только что купили в гостиную, когда машина компании «Линеа Яукана» – в ней приехала Маргарита – остановилась у портика в стиле ар нуво. Кинтин подошел к Маргарите и сердечно с ней поздоровался.

– Не знаю, говорила ли вам об этом Исабель, – сказал он после того, как шофер вынул из багажника ее чемодан. – Вы необыкновенно похожи на Святую Деву с картины Карло Кривелли, которая висит у нас в гостиной.

Маргарита стояла к нему боком, и Кинтин видел только левую половину ее лица. Но когда она повернулась и он увидел ее в фас, то был так поражен, что уронил хрустальную подвеску на землю, и она раскололась надвое. На правой стороне лица, над безупречной линией надбровной дуги, у Маргариты было большое родимое пятно овальной формы, поросшее волосами.

– Простите мою несдержанность, сеньорита, – сказал Кинтин. – Умоляю вас, забудьте о том, что я сказал.

Маргарита привыкла к тому, какое впечатление она производит на окружающих, когда они видят ее в первый раз. Поэтому, не ответив Кинтину, она, опустив голову поднялась с чемоданом в руке по ступенькам. В левой руке она несла носовой платок, завязанный узелком, где у нее лежали деньги, которые отец дал ей на дорогу.

Маргарита была моя троюродная сестра, и ей было девятнадцать лет. Дядя Эустакио, ее отец, приходился маме двоюродным братом, и его родители часто приезжали к нам в Понсе, когда я была маленькая. Когда дедушка Винсенсо продал плантацию кофе в Рио-Негро, дядя Нене, мой двоюродный прадедушка, не стал продавать свою часть гасиенды. Его сын Эустакио, вдовец, переехал туда с двумя дочерьми: Лирио и Маргаритой. Поначалу дела у дяди Эустакио шли хорошо. За три года до того, как Маргарита приехала в дом на берегу лагуны, группа американских ученых из Национального центра астрономии и изучения ионосферы, штат Вашингтон, появилась у него в доме. Ученые сказали, что хотели бы купить у него кофейную плантацию для одного государственного проекта. Топография местности прекрасно подходила для строительства обсерватории по изучению ионосферы. Окружавшие плантацию горы образовывали многокилометровый барьер, где можно было бы установить радар диаметром в триста метров, который будет улавливать сигналы со звезд. Это будет крупнейшая радиообсерватория в мире, создаваемая с целью установить, существует ли разумная жизнь еще где-нибудь во Вселенной, кроме как на планете Земля.

Дядя Эустакио был простой крестьянин; его кофейная плантация давала прибыли, достаточные для того, чтобы вести достойную жизнь. Но идея установить радар, который будет слушать звезды, его покорила. Он не захотел продавать плантацию, а согласился сдать ее ученым в аренду на пять лет. Астрономы согласились на то, что он будет продолжать возделывать кофе под сеткой радара. Она даст дополнительную тень для плантации.

Когда строительство обсерватории было закончено, дядя Эустакио своим глазам не поверил. Похоже было, будто астрономы повесили над лесом гигантский москитник. На трех стальных опорах помещалась треугольная платформа весом в 600 тонн, и она медленно передвигалась по сетке, улавливая сигналы со звезд. Конструкция произвела переполох среди крестьян Рио-Негро. Дядя Эустакио сделался окрестной знаменитостью, и соседи в шутку спрашивали его, не научился ли он говорить по-марсиански. Однако Эустакио скоро понял, какую ошибку он совершил. Под сеткой радара его кофейные кусты стали давать все меньше и меньше зерен. Никто не мог объяснить причину этого явления, но уже через короткое время дядя Эустакио не смог расплатиться со своими поденщиками, и ему пришлось брать в банке ссуду. На следующий год он не смог заплатить проценты, и ему снова пришлось обращаться в банк. Когда до него окончательно дошло, что плантация потеряна, он приехал в Сан-Хуан и упросил Кинтина дать ему денег в долг, чтобы не отдавать землю под залог. Ему необходимо было лишь окупить затраты, с полученных от урожая прибылей он заплатит проценты за первую ссуду и вернет банку часть денег. Но он не смог заплатить проценты за ссуду и тогда сказал нам, что может прислать к нам Маргариту, свою младшую дочь, чтобы она работала по дому без всякой оплаты.

– Может, это и есть та возможность, которую ты ищешь, чтобы искупить свою вину за самоубийство Игнасио, – сказала я Кинтину, выслушав дядю Эустакио. – Если ты сможешь спасти от банкротства старика и его семью, Господь простит тебя, и ты снова сможешь спать спокойно. Одно благое дело может искупить тысячу грехов.

Кинтин дал денег дяде Эустакио, и Маргарита приехала к нам, чтобы работать по дому. Она училась в четвертом классе школы высшей ступени, но вынуждена была оставить обучение, по крайней мере на время. Она вернется в школу, когда ее отец выкупит плантацию из залога. Я не хотела, чтобы Маргарита работала у нас бесплатно; потихоньку открыла счет на ее имя и начала откладывать на него деньги, чтобы однажды она смогла поступить в университет. Если Кинтин помогает Кармелине, почему я не могу делать то же самое по отношению к Маргарите?

Маргарита стала мне приемной дочерью; я была так рада, что она появилась у нас в доме! Ее улыбающееся личико навевало мне счастливые воспоминания о моих прогулках на пляж Лас-Кучарас и наши семейные прогулки по горам Яуко. Но больше всего я радовалась ее присутствию, потому что у меня наконец появился человек, с которым я могла поговорить. Поскольку я сама была из Понсе, у меня было не так уж много друзей в Сан-Хуане. В то время мы с Кинтином отдалились друг от друга. Он постоянно был занят делами, и мы почти не разговаривали. Будто жили на противоположных берегах лагуны: сколько ни кричи, все равно не слышно. Порой я чувствовала себя страшно одинокой.

С появлением Маргариты все изменилось. Она рассказывала о моих двоюродных братьях и сестрах из Рио-Негро и о моих родственниках в Понсе. Мы говорили о книгах и музыке и вместе смеялись своим шуткам. Я рассказывала ей о моих чаяниях и надеждах, как будто она была взрослым человеком. Вместо того чтобы вкладывать все наши деньги в картины, мне бы хотелось путешествовать вместе с Кинтином, увидеть мир. Но жизнь нашей семьи проходила между торговлей и религией, и мы почти не бывали вдвоем. Маргарита все это выслушивала и пыталась меня утешить. Ужасная родинка сделала ее восприимчивой к страданиям других: она была самым отзывчивым человеком, которого я знала. Я прожила столько лет рядом с Мендисабалями, которые думали только о себе, что общество Маргариты было для меня как глоток свежей воды в пустыне.

Несмотря на то что жила в скромной семье, Маргарита была очень хороню воспитана. Было заметно, что она любит детей, и я подумала, пусть она помогает смотреть за Мануэлем. Вскоре после того, как она появилась в доме, я сказала Кинтину, что она может спать в маленькой спальне, смежной с комнатой нашего сына, где стояла кровать Кармелины. Кармелина может теперь снова спать в нижнем этаже.

С первого дня появления Маргариты в доме Петра развязала против нее настоящую войну. Она чистила в кухне столовое серебро, когда увидела, как Маргарита поднимается на крыльцо стеклянного портика со стареньким чемоданом в руке.

– Должно быть, новая служанка, которую выписали из деревни, – сказала она Эулодии. – С таким волосатым тараканом на лбу, как у нее, не жди ничего хорошего.

Когда Петра узнала, что Маргарита теперь будет смотреть за Мануэлем и переедет в комнату Кармелины, она была оскорблена. Маргарита приехала с гор, сказала она, где народ не отличается здоровьем и вообще не похож на здоровых и сильных людей с побережья. Кроме того, Кармелина всю душу вкладывала в заботы о Мануэле, так же как она, Петра, когда-то отдавала всю душу Кинтину и Игнасио. Она даже не поблагодарила меня за то, что теперь ее внучка может ходить по утрам в школу, а работать по дому только по вечерам.

– Маргарита не служанка, – объяснила я Петре и Кармелине через несколько дней, когда мне надоело смотреть на их вытянутые физиономии. – Это моя троюродная сестра, и она приехала, чтобы немного пожить у нас. Она великодушно предложила научить Мануэля читать и писать, а заодно и помогать о нем заботиться.

Маргарите удалось без всяких усилий умилостивить Петру. Она отличалась спокойным характером и не имела ни к кому никаких претензий; когда Петра делала ей замечание, она послушно исправляла свою ошибку и просила извинения. Она прекрасно ладила с детьми. Была необыкновенно терпелива с Мануэлем, никогда не кричала на него и не наказывала. Она стирала и гладила его одежду, убиралась у него в комнате и содержала его игрушки в образцовом порядке. Через два месяца после ее появления в доме Мануэль уже научился читать.

Очень скоро я обнаружила, что присутствие Маргариты утешительно действует на всех нас. Стоило ей случайно пройти мимо кабинета, где Кинтин бился над бухгалтерскими счетами, как в ту же секунду у него сходились все подсчеты. Стоило Маргарите заглянуть в кухню, когда Петра готовила какое-нибудь суфле, – и оно получалось великолепным; если же она входила в библиотеку, когда я сидела там и писала, откровения так и начинали струиться из моей машинки, как по волшебству.

Кармелине было девятнадцать лет, столько же, сколько Маргарите, но они были очень разные. Маргарита была застенчивой и худенькой, с белой и тонкой кожей. Кармелина – хохотушка весьма плотного сложения; её бедра были похожи на «ведра, танцующие на плите», как однажды пошутил Кинтин. Маргарита заплетала волосы в толстую косу и перекидывала ее на спину. У Кармелины была короткая стрижка, и ее вьющиеся волосы весело закручивались в спиральки, обрамлявшие лицо. Маргарита каждое утро умывалась водой с мылом; Кармелине очень нравились кремы, духи, пудра, и она таскала их с моего туалетного столика. Маргарита носила костюмы из набивного хлопка в цветочек, а Кармелине нравились яркие майки и джинсы, которые туго обтягивали ее ноги.

– Ты – нежная голубка, а я – черный лебедь, – как-то сказала Кармелина Маргарите. – Нас обеих случайно занесло в это утиное болото, и однажды мы вместе улетим отсюда.

Кармелина была плохо воспитана и дерзка, она частенько была непочтительна и к Кинтину, и ко мне. Петра умоляла нас не обращать на это внимания: ее плохой характер – следствие того, что много лет назад рядом с колыбелью ее бабушки ударила молния. Петра боготворила свою правнучку; она восхищалась ее независимым характером, гордостью, с которой та вела себя «как настоящая негритянка», а не «как настоящая белая». Когда я слышала подобные речи, то спрашивала себя: разве Кармелина не позволила когда-то, в угоду шалостям Родины и Свободы, выкрасить себя в белый цвет, отчего едва не умерла, отравившись свинцом?

Кармелина терпеть не могла все то, что она называла «переработанной едой»: котлеты, жареного цыпленка, спагетти. Ей нравились вареные овощи, сычуг, требуха – все то, что происходило, разумеется, из Африки. Она обожала крабов, ловить которых было одним из ее излюбленных занятий. Она сама мастерила ловушки: маленький деревянный ящичек с подвижной дверцей, которая держалась открытой с помощью проволоки. Проволока просовывалась внутрь ящика через заднюю стенку, и на нее насаживался маленький кусочек ветчины, обмазанной медом. Кармелина знала, что крабы обожают мед и что они необычайно плотоядны, впрочем, как все ракообразные. Она следила, как краб медленно приближался к ловушке, хватал кусочек ветчины клешней, и тут дверца захлопывалась – краб оказывался в плену.

Кармелина и Маргарита очень подружились, несмотря на то, что были такие разные. Кармелине были не в диковинку люди с физическими недостатками. Она часто наведывалась со своими дедушками и бабушками в пригород Лас-Минаса, где жили ветераны Вьетнамской войны – кто без руки, кто без ноги. И потому волосатая родинка Маргариты не казалась ей чем-то особенным. По воскресеньям девушки вместе ходили в парк аттракционов или катались на катере «Катаньо», который ходил по лагуне Сан-Хуан каждые полчаса. За десять сентаво они весело качались на волнах, глядя с палубы на город в пятнах огней, и мечтали о том, как однажды обязательно покинут Остров. Маргарита рассказывала Кармелине о кофейной плантации, где она родилась, а Кармелина рассказала, как однажды черный моряк изнасиловал ее мать и как Альвильда выудила ее из болота, в котором она чуть не утонула. С ней, однако, никогда не произойдет того, что с Альвильдой. Она не собирается ни выходить замуж, ни иметь детей. Как закончит школу, сразу уедет в Нью-Йорк – будет работать моделью в одном из престижных журналов для черных, например в «Эбони» или в «Джет», которые ей так нравится листать в магазине Вулвортса.

Маргарита слушала с восторгом и во всем с ней соглашалась. Она тоже не собиралась выходить замуж. Кто захочет назвать невестой девушку с волосатой бородавкой на лбу? Еще когда она и не собиралась жить в доме на берегу лагуны, отец советовал ей привыкать к мысли, что она останется старой девой, потому что кому-то ведь надо и о нем позаботиться. Но Маргарита не была уверена, что ей этого хочется. Ей совсем не страшно было переезжать в Нью-Йорк, если вместе с ней поедет Кармелина. Они могут снять одно жилье на двоих и жить каждая своей жизнью.

Однажды вечером, когда мы лежали в кровати и уже хотели было погасить свет, Кинтин повернулся ко мне и сказал:

– Маргарита прекрасно ухаживает за Мануэлем, но хорошее всегда должно выглядеть красиво. Не уверен, что это полезно для ребенка – все время видеть перед глазами ужасное пятно на лбу Маргариты. Тебе не кажется, что ей надо сделать операцию? Конечно, она твоя родственница. И тебе решать, что делать.

Доводы Кинтина показались мне абсурдными, но, подумав, я решила, что операция – не такая уж плохая идея. Я была обеспокоена будущим Маргариты. Ее мечты переехать в Нью-Йорк, о чем она мне рассказала во время одной из наших бесед, показались мне не только несбыточными, но и опасными. Маргарита вела очень замкнутый образ жизни; она понятия не имела, как надо вести себя в нью-йоркских джунглях. Кармелина была общительна, в ней силен был инстинкт улицы, и она умела защищаться зубами и когтями. Но Маргарите был чужд подобный образ жизни. Она будет куда счастливее, если выйдет замуж и построит свой домашний очаг.

Чем больше я думала, тем больше убеждалась в том, что предпочтительнее было бы найти для Маргариты мужа. Без ужасной бородавки на лбу сделать это будет гораздо легче. Через несколько недель я заговорила с Маргаритой об операции. Поначалу она наотрез отказалась меня слушать.

– Эта родинка всегда приносила мне удачу, – сказала она. – Мне она не мешает, а если кто полюбит меня по-настоящему, тому она тоже мешать не будет.

– А что ты будешь делать, когда приедешь в Нью-Йорк? Кармелина сможет найти место официантки или няньки, но тебе нигде не получить работу с таким пятном. Оно отпугивает людей.

Маргарита молчала, и я увидела, что глаза у нее на мокром месте.

– С другой стороны, если ты сделаешь операцию, тебе легче будет найти жениха, – продолжала я. – Мы познакомим тебя с сыновьями наших друзей, в Сан-Хуане много неженатых молодых людей твоего возраста, которые с удовольствием познакомятся с тобой. Тебе просто нужно будет немного набраться терпения, в один прекрасный день ты найдешь свою половинку апельсина.

Маргарита задумалась.

– Мама говорила мне то же самое, – сказала она. – Она тоже считала, что если я избавлюсь от пятна, то скорее найду себе друга. Но у нас никогда не было денег на операцию. – И тут она шепотом спросила меня: – Ты правда думаешь, что это возможно? Что я найду кого-то, кто меня полюбит?

Вместо ответа я крепко обняла ее.

Когда Петра узнала о том, что Маргарита едет на операцию, она схватилась за голову. Всю свою жизнь и до сих пор она исцеляла людей, и здоровье Маргариты было ей не безразлично. Она заперлась У себя в комнате и опустилась на колени перед изображением Элеггуа.

– Олорун, како бей кебе! Всем святым святой, – стала она молиться. – Сжалься над бедной девочкой. Родинка, что у нее на лбу, хранит ее от сглаза, и в тот день, когда ее уберут, с ней случится то, что случилось с человеком, убившим дракона и выкупавшимся в его крови. Лист манго прилип к его спине, и как раз туда поразило его копье врага.

Услышав все это, я встревожилась, но все к операции было уже готово. Мы с Кинтином привезли Маргариту в больницу; она вошла в операционную, и ей сделали общую анестезию. Не успели хирурги удалить родинку, как с Маргаритой сделались конвульсии, и через три часа она таинственным образом угасла. Официально в истории болезни хирурги написали, что Маргарита умерла от биларции – микроба, который водится в речной воде Острова и который сначала вызывает грибок, а потом проникает в печень. По какой-то причине удаление родимого пятна ускорило процесс. Но у нас в доме никто этому не верил.

Дядя Эустакио приехал в Сан-Хуан и настоял на том, чтобы увезти тело Маргариты в Рио-Негро. Мы с Кинтином оплатили все расходы, связанные с похоронами. Я была безутешна. Дядя Эустакио доверил мне любимое существо, а я не смогла уберечь его дочь от смерти.

Кинтин

Все последние дни Исабель была очень ласкова с Кинтином. За ужином она стала говорить с ним о романе, который читала в те дни: «Опасные связи» Пьера Шодерло де Лакло. Она находила его необыкновенно интересным. Такой литературный прием, как переписка между мсье Вальмоном и мадам де Мертей, казался ей особенно эффектным. Персонажи общаются не напрямую, а через письма друг другу, через отголоски уже произошедших событий.

– Между процессом написания и процессом чтения создается текст, мир крутится, люди меняются, браки заключаются и распадаются. Человек, который дописывает последнюю страницу своей книги, совсем не тот, каким он был, когда начинал ее писать. Разве не в этом состоит природа писательства? – спросила Исабель Кинтина, чокаясь с ним бокалом. – Каждая строка есть послание, обращенное к читателю; значение написанного слова не полно до тех пор, пока кто-нибудь не прочтет его.

Итак, она знала, что ему известно о существовании рукописи! Она играла с ним в кошки-мышки, провоцируя его в открытую. Единственный выход для него – оставить все как есть, и попытаться выиграть партию, написав книгу лучше, чем она.

– Литература действительно оказывает влияние не меньшее, чем реальная жизнь, – признал Кинтин, приступая к еде. – Но история – это совсем другое. Это тоже искусство, но оно основано на правде. Как свидетельство человеческих разногласий и человеческих усилий оно не имеет себе равных. Писатель может позволить себе написать неправду, историк – никогда. Литература ничего не в силах изменить, тогда как история меняла ход развития цивилизации. Вспомни, к примеру, об Александре Македонском. Он считал себя Ахиллесом, и он почти завоевал мир. Поэтому я уверен, что история гораздо важнее литературы.

Исабель сверлила его взглядом Монфортов, черным и твердым как кремень.

– Я абсолютно не согласна с тобой, Кинтин, – сказала она. – История основана на истине не больше, чем литература. Стоит историку выбрать какую-нибудь тему, он применяет к ней субъективные критерии, манипулируя фактами. Историк, так же как и писатель, смотрит на мир сквозь собственные очки и рассказывает о том, что хочет рассказать. Но это только одна сторона правды. Воображение, которое ты называешь неправдой, не менее реально, потому что открывает то, что не видно глазу. Наши тайные страсти, наши двойственные чувства, наши необъяснимые предпочтения – вот что такое истинная правда. Все это как раз и является темой для литературы. Но я знаю: ты никогда не согласишься со мной, поэтому давай лучше оставим этот спор.

Однако Кинтин не хотел сдаваться. Он хотел снова повернуть разговор к рукописи Исабель и вынудить ее признаться, что она пишет роман, но не знал, как это сделать.

– Иногда писательство – это убежище для тех, кто оказался в безвыходном положении, – сказал он. – Книга похожа на бутылку с запечатанным внутри посланием. Бросаешь ее в море, а какой-нибудь турист подбирает на далеком берегу.

– Но она может оказаться и гремучей смесью, брошенной посреди улицы, – отрезала Исабель, явно раздраженная.

Кинтин нервно засмеялся и сделал вид, что не понял.

Несмотря на перепалку, этой ночью Исабель прижалась к Кинтину, явно ища примирения. Он ответил на ее ласки, и после двух месяцев воздержания они занялись любовью. Петры дома не было: она уехала на неделю к своей внучке Альвильде в Лас-Минас и взяла с собой двух своих правнучек Кармину и Викторию. Вилли был во Флориде, у кого-то из своих друзей по Институту Пратта. В доме остался только Брамбон, который никогда не покидал нижний этаж.

Это была безлунная ночь, пронизанная тысячами огней. Исабель вспомнила их ночи в саду на улице Зари в Понсе. Они разделись в темноте и вышли на террасу, взявшись за руки. От лагуны веяло прохладой; Исабель села на Кинтина верхом, обхватив ногами его бедра. Их тела слились в нераздельную скалу из теплого мрамора. Исабель обняла Кинтина за шею и стала раскачиваться, как на качелях, унося его вместе с собой туда, где обо всем забываешь.