Текст книги "Дверь в никуда"

– Я так не думаю.

– А Мартин? – Энни помолчала.

– Мартин и я были друзьями, может быть, нам удастся вернуть назад хоть что-то, ради детей.

Стив сделал последнюю попытку. Он отбросил все чувства, гнев, все, что его сейчас мучило, и сказал ей правду:

– Энни, я люблю тебя. А ты не дала мне никакого шанса.

Она хотела броситься к нему. До боли в сердце хотела прижаться головой к его груди. Но Энни не двинулась с места. Сейчас, когда она уже зашла так далеко, у нее больше не было права колебаться.

– Я тоже тебя люблю. Вот только шансов у нас никогда никаких не было…

Они снова взглянули друг на друга, шагнули навстречу и взялись за руки. Энни очень хорошо знала эти его прикосновения, а сейчас его ладони были такими теплыми, желанными, что одна мысль о том, чтобы жить без них, казалась невозможной. Энни обещала себе уйти раньше, чем расплачется, но вот ее слезы побежали по щекам, и она ничего с этим не могла поделать.

Она посмотрела на Стива сквозь их горячую пелену и сказала с отчаянием:

– Прости, пожалуйста. Мне надо было бы сделать что-то другое для разнообразия, а то все плачу и плачу.

Неожиданно быстрым движением Стив вытер ей слезы со щеки ладонью и поцеловал ее. Он целовал ей глаза, уголки губ, шею. На какое-то мгновение, долгое, как вечность, показалось, что можно связать, соединить все то, что она сейчас только что разрушила. Энни знала, что есть еще такая возможность. Но очень скоро все та же правда вновь стала перед ней во весь свой рост.

У Энни к горлу подкатили рыдания, но она смогла сдержаться.

– Мне нужно идти домой, – сказала она. – Меня ждут… Том и Бэнджи.

Стив разжал свои руки и отпустил ее.

– Не могу заставлять их ждать, – сказал он.

«Я не должна осуждать его за резкость,» – подумала Энни, повернулась и неуверенно пошла к двери, чуть помедлив около нее, с трудом удерживаясь от желания повернуться к Стиву. Она чувствовала, что он ждет.

«– Нет! Ну же, решай быстрее», – мысленно приказала она себе и, открыв дверь, шагнула за порог… Перед ней был пустой коридор, и она была одна.

Стив стоял неподвижно, не отрывая глаз от закрывшейся двери, и вместо нее отчетливо, как будто наяву, видел Энни, хотя ум подсказывал ему, что ее уже здесь нет. Потом он болезненно поморщился, встряхнул головой, как будто пытался освободиться от воспоминаний. Стив подошел к окну, уперся лбом в стекло. Это напомнило ему больницу, ту угловую комнату над боковой улочкой.

– Энни… – громко позвал он.

Стив нашел ее фигурку на улице и, провожая взглядом, долго видел плечи Энни, она не пересекла улицу, и ее толпа не поглотила.

Он не знал, сколько времени стоял у окна, бесцельно глядя на людской поток, текущий по улице.

Зазвонил телефон, и Стив поднял трубку.

– Извини, что беспокою дома, Бобу нужна какая-то информация, не возражаешь, если я тебя с ним соединю?

Звонила секретарша Боба Джеффери. Стив нахмурился, мрачно глядя на черный журнальный столик, заваленный сценариями, докладами, записками. «Что б тебе провалиться!» – подумал он.

– Соединяй, Сандра. Я не занят.

Стив разговаривал со своим компаньоном, обсуждая рекламу корма для собак, а сам в это время, как обычно, думал совсем о другом. Когда, наконец, Боб закончил и простился с ним, Стив постоял в раздумий несколько мгновений, держа телефонную трубку в руке, как гранату, а потом набрал другой номер, ему ответила его собственная секретарша.

– Дженни? С понедельника я снова выхожу на работу. Достаточно бездельничал. Посмотри, пожалуйста, Все, что нужно сделать, хорошо?

Дженни, сидя за столом в офисе, выразительно посмотрела на машинистку напротив. Она слишком хорошо знала, когда шеф начинает говорить таким тоном.

– Да, конечно. Для вас есть несколько записок. Читать?

– Конечно. – Дженни прочитала. Ничего особенного – обычные скучные напоминания и просьбы. Потом она добавила:

– Было несколько звонков от Викки Шоу. Сегодня утром она звонила опять, интересовалась, не вышли ли вы на работу. – Все, что было связано с этим именем показалось теперь таким далеким, что Стиву понадобилось несколько секунд, чтобы вспомнить, о ком это идет речь. Он нахмурился, осмотрел свою опустевшую квартиру. В открытую дверь спальной был виден краешек широкой кровати.

Стив снова подумал об Энни, представил, как она лежит в этой кровати, как смеется, прильнув к его губам своими. Он вспомнил как она, закрыв глаза, стонала от наслаждения… И волосы рассыпались по ее плечам и подушкам.

Она ушла. После ее ухода ему стали особенно ненавистны и эта пустая квартира, и тишина, окружавшая его, и его собственное одиночество.

– Стив? – голос Дженни в трубке.

– М-м… – он сгребал свободной рукой бумаги со стола и запихивал их в свой дорогой черный кейс. – Слушай, если Викки еще позвонит, скажи, что я на пути в офис. И ей перезвоню после ленча. Пока, увидимся через полчаса.

Дженни повесила трубку.

– Ну, начали работать, – сказала она машинистке.

Стив закончил сборы. Он думал теперь о своей машине, ждущей его в подземном гараже, знакомой дороге, о своем кабинете, в современном офисе компании, его ждет работа. Корм для животных, фруктовые соки, моющие средства – все, что нужно показать и продать. Ленч, обед с Викки, постель, сон, и снова работа. И так будет всегда, всю жизнь, одно и то же! Словно ничего не случилось. Стив застегнул разбухший кейс.

– У нас никогда и не было никаких шансов! – громко произнес он, отзываясь на свои мысли.

«Ты не права, Энни. У нас были все шансы, какие только можно желать.»

Снова раздался телефонный звонок.

– Да, иду я! – с ненавистью крикнул Стив. – Какого черта!

Он вышел из комнаты, и вслед ему неслись настойчивые звонки.

Энни сказала Мартину:

– Я видела сегодня Стива…

Она очищала тарелки от остатков еды, и складывала их в раковину. Мартин помоет посуду после того, как они посмотрят телевизионные новости.

«Как странно, – думала Энни. – Мы, кажется, дошли до края, находимся так далеко друг от друга, что неизвестно, как нам удастся и удастся ли вернуть все назад. И в то же время, продолжаем делать все, что делали раньше, как обычно выполняя все домашние дела. Совсем как вон те здоровые кастрированные коты у двери».

Энни чуть не расхохоталась от этого сравнения, но повернувшись, она увидела, что Мартин растерянно и встревоженно смотрит на нее. Тогда она подошла к мужу и положила ладонь на его руку.

– Я… сказала ему, что… решила остаться с тобой и детьми. Я не желаю бросать вас, потому что… ну, я вижу, что из всего этого получится («Господи! Как глупо звучат эти слова!») ПРОСТИ, пожалуйста.

Мартин кивнул. Ему бы надо было испытать чувство полета, почувствовать облегчение от этой давящей тяжести, которая, казалось, опустилась на весь дом. Но он ничего не почувствовал. Он смотрел в лицо Энни, пытаясь прочитать на нем хоть что-то, что успокоило бы его, развеяло бы его тревогу, и знал, что не сможет успокоиться, как не мог это сделать за все предшествовавши недели.

– Не имеет значения, кто из нас прав, – наконец проронил он. – А ты сможешь этим жить, Энни?

– Да… – ответила она, потому что должна была что-то ответить. – Я смогу…

И это было все, что она смогла сказать.

Мартин и Энни так долго жили вместе и достаточно хорошо изучили друг друга, чтобы не ожидать чего-либо большего. Примирения яркого, триумфального, в свете праздничных огней, – такого примирения не будет. Вместо этого последуют мелкие, незаметные шаги, уступки, услуги, осторожно предлагаемые другому. Со временем ей ровные вежливые отношения вернуться и это будет все, что им нужно и на что они могут надеяться.

Этой ночью Мартин вернулся и лег в кровати рядом с женой, конечно, пройдет немало времени, прежде чем он вновь обнимет ее. А пока Энни просто тихонько лежала на своей половине кровати, пытаясь почувствовать привычное тепло от присутствия рядом мужа. И еще всеми силами старалась заглушить в себе голос, звавший Стива.

С нею случалось то, чего она больше всего и боялась, когда отвечала Мартину. Она «с этим» жить не могла. Энни осознанно и честно приняла решение оставить Стива и делала все возможное, чтобы выполнить свой план.

Но дни складывались в недели и Энни почувствовала, что строит дом без окон, в нем уютно, красиво, на столе – еда, а в шкафу чистая одежда, но в ней нигде нет света. Она бралась за любое занятие, за любую работу, лишь бы отвлечься от своих невеселых мыслей. И несмотря на все старания наладить мир в доме, никак не удавалось вновь сблизиться с мужем, да и не было никакой уверенности, что Мартин позволит это. Они были вежливы и предупредительны друг с другом, но даже просто друзьями не могли больше оставаться. Холодно-нейтральные отношения – вот все, на что они могли теперь рассчитывать. Для Энни это было невероятно тяжело.

Стива она потеряла… Энни каждый день слышала его интонации в голосе диктора радио, его лицо мелькало в толпе на улице и она спешила, чтобы догнать его, и вздрагивала от разочарования, когда незнакомец оборачивался и оказывалось, что у него нет совсем ничего общего со Стивом. Энни ловила себя на том, что думает о нем, когда несет развешивать белье, и когда идет вместе с Беном, чтобы забрать из школы Томаса. Ей мучительно хотелось знать, думает ли Стив о ней. Два или три раза, проклиная себя за малодушие, она капитулировала, поднимала трубку телефона и набирала его номер. В первый раз, когда Мартин уехал на пару дней по делам, Энни почти час сидела за столом на кухне, глядя на телефон и боясь подойти к нему. Дрожащими пальцами она набрала знакомый номер и услышала гудки. Их было всего два – слишком мало для того, чтобы Стив успел подойти и снять трубку, потом раздался щелчок, и Энни услышала его голос. С болезненным толчком радости она узнала его прежде, чем поняла, что это всего лишь автоответчик. Он повторил номер, назвал имя хозяина. Голос Стива звучал совсем рядом, и все же она не смогла бы докричаться до него, как бы сильно не желала этого.

С сердцем, сжавшимся от чувства вины, Энни слушала обычные типовые фразы:

– Сожалею, что не смогу ответить на ваш звонок. Если вы мне оставите ваш номер и назовете ваше имя…

Раздался гудок. Энни повесила трубку, вернулась на свое место и бессильно уронив руки на колени уставилась в никуда.

Прошла неделя, и она позвонила снова. И опять Стива не оказалось дома, и ответил магнитофон. Знакомые фразы вновь вызвали у нее чувство, будто он рядом.

«Я схожу с ума, – подумала Энни. – Что за удовольствие слушать магнитофонную запись его голоса? Но это, действительно, доставило ей удовольствие, и она позвонила в третий раз, тайно, словно предавалась какому-то постыдному занятию.

Прошел апрель, май, начался июнь. Появились бутоны первых ранних роз, потом они зацвели… Тибби еще была жива, но уже не могла их видеть.

Мать снова решила лечь в хоспис, и Энни знала, что домой она больше не вернется. Но ради матери она все также регулярно ходила в старый родительский дом, чтобы стереть пыль с полированной мебели, наполнить вазы водой, завести каминные часы. Она знала, что отец вряд ли сделает все это. Он перебрался из дома в летнюю кухню, едва ли с облегчением и жил теперь там, засоряя обгорелыми спичками и пеплом своей трубки. Энни подрезала розы, ставила их в любимый серебряный кувшин матери и вообще следила за порядком в опустевшем доме. Заходя в помещение, она прислушивалась к гулкому стуку своих шагов по паркету, и вспоминала дом таким, каким он был много лет назад, во времена ее детства.

То же самое Энни вспоминала и там, в развалинах. Как она в легком платьице и с лентами в волосах бежит к матери, падает и сильно разбивается. Тибби уносит дочку с залитого солнечным светом двора, в затемненную гостиную и ласково утешает ее.

Стол по-прежнему стоит на том же самом месте, и солнечные зайчики скачут и дрожат на паркетном полу, как много лет назад. Энни вновь чувствовала, как из прошлого к ней тянутся те нити, которые связывают Тибби и ее мужа, Энни с Мартином, детей Энни. Здесь, в пустынном доме, среди нахлынувших воспоминаний о собственном детстве, мысль о детях принесла умиротворение ее измученной душе. Ей показалось, что она слышит их звонкие голоса в кромешной темноте под руинами.

– Мама, мама, – посмотри на нас!

Они бегут по саду к дому, как и она, зовя Тибби. Любовь к ним во всем захлестнула и согрела ее, все эти запутанные узлы тревог, волнений, ослабли, и пришло чувство облегчения от того, что несмотря на все испытания, они по-прежнему вместе.

Однажды утром Энни с детьми поехала в Хэмистел Хиз, чтобы посетить передвижную ярмарку, дважды в год приезжавшую в Лондон и разбивавшую свой яркий временный лагерь у подножия холма. Многие годы, когда бы ярмарка ни появлялась, они посещали ее всей семьей, но вечером Мартин сказал, что ему срочно необходимо закончить какие-то чертежи, поэтому Энни и пришлось отправиться с детьми одной.

Пока они ехали, горькое чувство одиночества не покидало Энни. Но когда они вылезли из машины, и дети завизжали от восторга, где-то впереди, ее настроение стало подниматься, совсем как те флажки, которые полоскались над красочными палатками. В их семье всегда любили ярмарки и карнавалы.

Энни подошла к сыновьям, которые затаив дыхание, восторженно смотрели на разноцветные шатры, качели, карусели, машины с пестрыми плакатами.

– На чем мы будем кататься, мам?

Она взяла их за руки и повернула кругом.

– На всем!

Они легко смешались с шумной толпой. Музыка и голоса уличных торговцев, запах сахарной ваты и жареного лука, водоворот красок поглотил их. Среди этого ярмарочного веселья Энни внезапно почувствовала себя не старше Томаса и Бенджи. Удовольствие от того, что она имеет возможность побаловать детей и разделить с ними наслаждение этим праздничным весельем, наполнили ее такой непосредственной радостью, какой она уже давно не испытывала.

С Томом во главе они протискивались к огромной карусели в центре карнавальной площадки. Грохотание вагончиков, кружащихся на деревянных подмостках, заглушало, даже музыку. А те, кто в них ехал, громко визжали от восторга и наслаждения.

Энни пыталась отговорить Тома, напоминая ему об осторожности, даже прикрикнула на него.

– Бенджи еще мал для такой забавы!

Том обернулся к ней – руки на поясе, на секунду напомнив ей живую копию Мартина.

– Не мал! Мы посмотрим за ним. Посадим его в середину.

– Я уже большой, – капризно заявил Бенджи.

– Ну, ладно, уговорили.

Большой вагончик опускался, замедляя свой бег. Как только возле них оказалась кабина с пустыми местами, Томас полез в нее, отбиваясь от других, желавших залезть туда тоже.

– Нет! Это наша! Мама, Бенджи, скорее сюда! – Они взбежали вслед за ним по крутым ступеням и впрыгнули в обитую войлоком кабину. Энни привязала Бенджи между собой и Томасом и вытянула хромированное кольцо, чтобы они втроем могли за него держаться.

– Поехали! – взвизгнул Том, наклонившись вместе с кабиной, когда та начала поворачиваться и вращаться все быстрее и и быстрее. Энни крепче обняла детей, чувствуя их острые плечики, съежившихся от сладкого ужаса. Глаза и рот Бена превратились в три широких удивленных круга, а улыбка Томаса казалась приклеенной к его напряженному лицу. Вращение становилось все быстрее и быстрее, и мир начал сливаться перед ними в огромную пеструю стену. Паренек, собиравший в у них деньги, улыбнулся Энни, а потом весело присвистнул, когда ее юбку задрало порывом ветра.

– Ой-е-е-ой! – вопил от радости Томас, а Бен вторил ему тоненьким голоском.

– «Держи их покрепче, – подумала Энни, – Держи! Всегда! Вот так».

Наконец, карусель стала постепенно замедлять ход. Энни и дети еще сидели на своих местах, вздыхая и смеясь, от удивления, что мир вновь приобретает привычные очертания, распадаясь на отдельные фрагменты.

– А правда я смелый? Ну, мам, правда?

– О, да! – кивнула Энни. – И ты тоже. Вы оба такие смелые. Я бы без вас ни за что не смогла бы все это выдержать.

Они спустились вниз на ватных ногах, с удивлением чувствуя странную неподвижность земли под ними.

– А что теперь? – спросил Томас. Посмотрев на его лицо, Энни положила руку ему на плечо и на мгновение привлекала сына к себе.

– Теперь давайте что-нибудь спокойное – взмолилась она.

– Я знаю, что тебе подойдет – с торжественным видом сказал он, взяв мать за руку, а другую протянул Бену.

– Пойдемте, только не торопитесь, – Том потянул их сквозь толпу к большой, увешанной зеркалами, карусели, рядом с которой Орган хрипло наигрывал старомодный вальс. Энни посмотрела на ярко раскрашенный навес и тент, поворачивающийся вокруг своей оси.

– Карусельные лошадки, – восторженно прошептала Энни. – Я действительно так мечтала прокатиться на лошадках!

– Правда, они крутятся совсем медленно, – снисходительно заявил Томас, впрочем, это не помешало ему получить от катания на скользкой спине лошадки удовольствие не меньшее, чем матери с Беном.

После этого, они катались на всем на чем только было можно, даже на самых крохотных каруселях для начинающих ходить малышей. Бенджи забрался в пожарную машину и бешено трезвонил, проезжая мимо Энни, а Томас уселся сначала в гоночный автомобиль, потом, в вертолет и хмурился, глядя на мать, когда проезжал мимо нее.

Наконец, накатавшись вволю, они нырнули в павильоны с попискивающими компьютерными играми, которые безумно нравились всем троим. Потом в дырявых стареньких палатках Энни и Том сражались друг с другом в дарме на шатающихся мишенях и стреляли из духовых ружей по воздушным шарикам. Бенджи отчаянно болел по очереди то за брата, то за мать. И, дергая Энни за руку кричал:

– Ну, мама, же! Почему ты не выигрываешь? – Энни смеялась и положила свое ружье.

– Ничего не выйдет, Бен. Мне далеко до Томаса.

– На, детка, – фыркнул Том, сунув Бену в руки оранжевого мехового медвежонка, которого он выиграл для брата. – Ну, ты его хотел?

– Я просто хотел, чтобы мама выиграла – повторил Бен, – не хочу, чтобы она была грустной.

– Я не буду грустить, – пообещала ему Энни.

– А теперь пошли в комнату смеха.

Они ходили в узком балаганчике перед кривыми зеркалами, а их отражения скакали перед ними вперед, назад, то увеличиваясь, и становясь похожими на длинных веретенообразных змей, то уменьшаясь до коротеньких пузатых бочонков с ухмыляющимися тыквообразными лицами.

Мальчики покатывались от хохота, хлопали друг друга по плечам.

– Глянь, глянь на маму! Какие ноги.

– А зубы у тебя! Как у старой лошади!

Энни тоже смеялась, больше над их весельем, чем над своей искаженной фигурой.

Наконец-таки ей удалось вытащить их из комнаты. Они вышли на солнечный свет, щурясь и все еще фыркая от смеха.

– Есть хотите?

– Да! Я так голоден!

– И я!

Они закусили сосисками в тесте с жареным луком и кетчупом, а потом Энни купила им огромные похожие на облака, клубы сахарной ваты…

– Ма, ты нам даешь исключительно вредные вещи.

– Ну, это только сегодня – сурово насупилась она. – А не пора нам на колесо обозрения?

По молчаливому согласию Энни и мальчики оставили это удовольствие на самый конец программы развлечений. По вытоптанной траве они прошли и киоску с билетами и стали в очередь в тени огромного колеса.

– В последний раз, когда мы здесь были, я был еще очень маленьким – сказал Бенджи, запрокинув голову и заглядываясь на то, как высоко над ними проплывали гондолы.

Энни наклонилась к ребенку и одернула его курточку, просто для того, чтобы хоть прикоснуться к нему.

– Ну, сейчас ты уже совсем взрослый. – Наконец, наступила их очередь. Распорядитель пропустил их в маленькую металлическую калитку и они взобрались в качающуюся лодочку. Сыновья уселись по обе стороны от Энни, закрылась страховочная перекладина, и гондола поплыла вверх, покачивая своих пассажиров.

Они поднимались, чувствуя на своих лицах дуновение ветра, приносившего даже сюда, на эту высоту запахи скошенной травы и дыма от костров возле палаток, в которых продавались сосиски.

На самой высокой точке гондола замерла, и Энни с детьми повисли в тишине в ветреном пустом пространстве.

Бен тихо пискнул от страха и зарылся головой в колени матери, а Энни положила ему ладонь на глаза, закрывая их. Том подался вперед, его лицо потемнело от волнения…

Внизу под ними бурлила и шумело яркое карнавальное море ярмарки. Там волновались зеленые верхушки деревьев, окаймлявших холм и дома на окраине пустоши. А еще дальше величаво раскинулся бледно-голубой, серый и золотисто-коричневый Лондон.

– Как красиво! – воскликнул Том.

У Энни на глазах выступали слезы, поэтому она просто кивнула, обняла сына свободной рукой и привлекла его к себе.

– Да, – прошептала она, – город просто прекрасен.

Так они сидели в качающейся лодочке и смотрели на Лондон. В эту секунду покоя Энни вдруг поняла, что любит своих детей больше, чем когда-либо. А потом колесо вздрогнуло и начало двигаться вновь, опуская их на землю.

И вот уже они стоят в тени колеса.

– Ну, куда теперь, мама?

Энни достала свой кошелек, открыла его и показала им все, что в нем осталось.

– Вот смотрите, мы истратили все деньги. На последние деньги я куплю вам по воздушному шарику, хотите?

Сыновья по очереди залезли в кошелек, желая лично убедиться в горькой правде слов матери. Да, наступало время для того, чтобы потратить последний пенни, а потом отправляться домой. Том и Бенджи вздохнули разом огорченные и удовлетворенные проведенным днем. По дороге назад мать купила им по воздушному шарику серебристо-красного цвета с портретами героев мультсериалов. Тому достался супермен, а Бен выбрал утенка Дональда. А потом они спустились вниз с холма, оставляя позади себя ярмарочные краски и карнавальное веселье. В машине Том повернулся к матери:

– Здорово было, – сказал он, – думаю, что ни у кого нет мамы, которая, как бы, выдержала бы все это. Ну, не знаю, может и есть. Только они не смогут так… так… радоваться, как ты!

– О, да! День прошел чудесно! – улыбнулась Энни. – Спасибо вам, мои хорошие.

А Бенджи в порыве любви и благодарности просто уткнулся своим раскрасневшимся личиком в материнскую шею.

Энни включила зажигание и направила автомобиль на дорогу к дому. Там их ждал Мартин, а ее домашние заботы и боль… от того, что рядом нет Стива.

Вскоре после этой прогулки с детьми доктор, лечивший Тибби, отозвал Энни в сторону.

– Если вы собирались вызывать вашего брата, чтобы он приехал повидаться с матерью, то полагаю, что это надо сделать по возможности скорее.

Брат Энни, Филипп, работал инженером на Ближнем Востоке. Энни с отцом тут же позвонили ему.

– Я приеду через пару дней, – ответил он. Тибби лежала в окружении цветов, которые ей принесла из сада Энни.

– Должно быть в этом году будет красиво, – сказала она, когда дочь ставила розы на стол и подливала воды в кувшины.

Энни села у кровати, глядя на прозрачное лицо матери. Тибби теперь обычно бодрствовала, но разговаривала редко. А когда говорила, то в основном о мелочах: о докторах, пациентах, о еде, которую ей приносили, и которую она не могла съесть. Она даже о внуках больше не заговаривала. Энни понимала, что мир матери сжался до размеров ее больничной палаты. Старой женщине немалого труда стоило сохранять достоинство и спокойствие в таком положении. Разговоры о болезни Тибби упорно обходила, а персонал хопсиса делал все возможное, чтобы уменьшить ее боли. Тибби больше не говорила о выздоровлении, но и никогда не позволяла себе думать о скорой смерти…

Энни потянулась к руке матери и взяла ее в свои ладони. Рука была сухой и легкой, как мертвый листок. Сидя в этой украшенной цветами комнате, Энни осознала, что не хочет, чтобы мать умерла так и не узнав правду. Может, узнав обо всем, она скажет своей дочери:

«Все в порядке, я знаю, что со мной, и смогу это вытерпеть. Сможешь и ты.»

«Я совсем, как Том и Бенджи, – думала Энни. – Хочу, чтобы мать меня подбадривала даже сейчас, когда, она умирает».

Любовь, обязанности… все переплетается снова и снова.

Энни подняла глаза и увидела, что Тибби смотрит на нее. Ее взгляд был чистым, требовательным, исполненным материнской доброты и понимания. И Энни решилась: «Сейчас!»

Но в этот момент Тибби откинулась на подушки.

– Я устала, – сказала она, – я, пожалуй, посплю, дочка.

Энни встала, склонилась над ней, поцеловала мать в щеку.

– Завтра утром я приду в это же время, – пообещала она, как всегда.

Филипп прилетел через тридцать шесть часов. Энни встретила брата в Хитроу и повезла прямо в хоспис.

– Никто не знает, сколько ей осталось, – сказала она. – Я рада, что ты приехал, Фил.

Управляя машиной, она посмотрела украдкой на брата. Филипп был, как и она светловолосым, но уже начал лысеть, а его кожа покраснела под лучами солнца. Выглядел он так, как и должен был выглядеть преуспевающий инженер, который только что вернулся из далекой страны. Энни с братом никогда не были особенно близки, даже в детстве. Филипп всегда был энергичным, деятельным малым с реальным, практичным подходом к жизни, одним словом, – сын своего отца. Энни, мечтательная и спокойная, больше тянулась к матери, с которой она была так похожа, что они на всю жизнь стали настоящими друзьями.

Но сейчас Энни была рада, что брат приехал, и она с ним увидалась. Ей казалось, что часть ее волнений и тревог теперь переляжет на его плечи, семья все-таки всегда объединяет.

Когда машина остановилась у светофора, Фил положил руку на плечо сестры.

– Извини, что не приезжал. У тебя все в порядке, Энни? Я бы не сказал, что ты сама выглядишь абсолютно здоровой.

– Спасибо, у меня все в порядке.

Автомобиль снова тронулся с места.

– А как бы ты смог приехать? Да и чем бы тут помог?

– Тебе в этом году крепко досталось? – Энни, не отрываясь, смотрела на дорогу.

– Да, по-всякому бывало… То лучше, то хуже. – Больше говорить было не о чем, хотя он и смотрел вопросительно и сочувствием. Но что она могла сказать этому упитанному краснолицему мужчине, так внезапно появившемуся из неизвестного ей мира, пусть даже он и ее родной брат.

Они подъехали к хоспису и поднялись прямо в комнату Тибби. Джим, сидевший у ее кровати, встал и обнял сына. Тибби открыла глаза.

– Привет, мама, – сказал Филипп, – вот, дали отпуск. Так, что я приехал.

Тибби все так же лежала, не двигаясь, глядя на них. Потом она слабо улыбнулась и подняла свою морщинистую руку.

– Здравствуй, дорогой. Подойди, сядь рядом. – Энни смотрела, как Филипп сел и взял Тибби за руку. Она увидела внимательные понимающие глаза матери. Конечно, мать знала, что умирает. Но то, как она принимала свою болезнь, восхищало Энни.

– Я заеду попозже, – сказала она шепотом и ушла, оставив мать с мужем и сыном.

Вечер еще только начинался, когда Энни приехала назад в хоспис. Дома, магазины, парки, были залиты лучами заходящего солнца. Она поставила машину на стоянку, и поднялась по ступеням мимо матового бархата голубых и белых петуний.

В комнате Тибби был полумрак от задернутых штор, Энни даже показалось, что мать спит, но когда дверной замок щелкнул, та повернула голову и взглянула на дочь.

– Я тебя разбудила? – тихо спросила Энни.

Тибби отрицательно покачала головой.

– Нет, я просто думала, вспоминала разное. Я сейчас очень много вспоминаю. Все, все… даже то, что, казалось, забыла давным-давно. – Энни улыбнулась ей. Она знала, как это бывает, когда воспоминания становятся фрагментами одной драгоценной мозаики.

– Приоткрыть шторы? – спросила она. – На улице так хорошо!

Тибби опять покачала головой.

– Не надо, так тоже хорошо.

Энни поняла, что матери больше не хочется видеть яркий свет. Ее мир сократился до кровати и окружающих лиц. Энни кивнула, на глазах у нее выступили слезы, и некоторое время они просто сидели в тишине, пустынной грустной комнаты.

Потом Тибби произнесла:

– Спасибо тебе за то, что ты вызвала Филиппа домой.

Мать широко открыла глаза, пристально глядя на дочь, словно говоря: «Я понимаю, что это значит!». Потом она улыбнулась, и Энни опять показалось, будто Тибби сказала: «Все правильно»…

Эта смесь боли, облегчения и любви, наполнившая Энни, казалась слишком тяжелой для нее. Они сидели молча, и дочь держала руку матери между своих ладоней. Энни думала, что мать продолжает распутывать нить своих воспоминаний, как делали это они со Стивом, пытаясь связать воедино пестрые картины прошлого. Но Тибби внезапно сказала ясным чистым голосом:

– У вас с Мартином проблемы? Поэтому ты такая грустная?

В голове Энни вихрем пронеслись слова отрицания, успокоения, признания, она уже было открыла рот, чтобы сказать: «Ну, конечно, нет! Мы счастливы». Но, подняв голову, натолкнулась на внимательный взгляд материнских глаз. «Ты сама хотела сказать ей правду», – подумала Энни.

– Когда?

– После взрыва. Мы оказались с ним в развалинах вместе.

Тибби кивнула.

– Я так и думала… – Интуиция матери снова заставила Энни почувствовать себя совсем юной девушкой, почти ребенком. «Не уходи, Тибби! Это будет для меня слишком большой утратой!»

– Ну и что ты собираешься делать? – Энни безнадежно посмотрела на мать.

– Ничего. Что тут можно сделать?

Внезапно она увидела, как блестят в сумраке комнаты материнские глаза. Тибби слегка скривила губы. Это был жест нетерпения и разочарования, единственное экономное движение, на которое у матери хватило сил.

Энни знала, что ответила не правильно. Прошло несколько долгих минут, прежде чем Тибби вновь заговорила.

– Я в свое время тоже ничего не делала, – сказала она. – Не повторяй моих ошибок… Не повторяй…

Последние слова уже больше напоминали легкий выдох. Признание причинило ей боль и мать закрыла глаза обессилев. Энни потрясло это открытие, она сразу все поняла. Значит, и ее родители когда-то так же, как они с Мартином, потеряли друг друга! Возможно, дело тогда было в другом мужчине или в чем-то еще, но что бы там у них не случилось, родители остались вместе. Может быть ради нее и Филиппа. Тибби ушла в домашние заботы, занялась садом, а Джим взял на себя другую часть повседневных материальных забот. Энни почувствовала всю печаль такого существования, бесконечную и безмолвную, как пыль, покрывавшая теперь материнскую мебель.

«Не повторяй моих ошибок».

Но не бывает одинаковых ошибок. Они все разные, и это выясняется только потом, когда уже известные их последствия.

Энни поднесла к губам материнскую ладонь, чувствуя легкие кости под высохшей старческой кожей. Что-то в словах матери было верным, было в них и понимание, и сострадание, и поддержка.

– Ты нас понимаешь, – прошептала она, – я люблю тебя, мама!

Тибби улыбнулась, не открывая глаз. Ее голова утонула в подушках.

– Я знаю… – сказала она дочери.

Энни оставалась у нее, пока не убедилась, что мать уснула. Тогда она осторожно положила материнскую руку на покрывало и вышла на свет вечернего солнца. После полумрака комнаты его яркость ослепила женщину, и она некоторое время постояла на ступеньках, ожидая, пока привыкнут глаза, потом села в машину и поехала назад к Мартину и детям, ожидающим ее в уютном доме, казавшимся таким надежным укрытием от всех жизненных передряг.