Текст книги "Сомнения Элли Эндрюс"

Беда не приходит одна

– Элли, это ты? – кричит папа, как только я вставляю ключ в замок. – Зайди в кабинет на минутку, ладно?

Я бросаю ключи на полированный столик у лестницы, едва не разбив старинную вазу с розами, и по привычке присаживаюсь на нижнюю ступеньку, чтобы разуться. Пускай мама в больнице, но я не в силах нарушить правила, которые она вдалбливала в меня в течение двадцати с лишним лет.

Прошлепав по выложенному клетчатой плиткой полу, я открываю дверь кабинета ногой в носке. Духота стоит страшная. Пускай на дворе лишь сентябрь, но папа жарко топит камин, и в кабинете запах яблоневых дров смешивается с едким ароматом трубочного табака.

– Как дела, па? – Я целую его в темя. Волосы у отца редеют, виднеется детски розовая кожа. Сидя в любимом кресле, которое мама давным-давно выдворила из гостиной, он выглядит усталым и как будто уменьшившимся. – Ты обедал?

– Нормально… – Он нетерпеливо машет рукой. – Не важно. У нас беда.

У меня пересыхает во рту.

– Мама?…

– Нет, детка, не пугайся, не мама. Шарлотта. Барни только позвонил, он в ужасе. Лотти, насколько я понял, отправилась кататься и упала. Она сейчас в Бейсингстоке, со сломанной ногой и какими-то внутренними повреждениями. Барни говорит, у нее адские боли.

– Бедная Лотти! – Я пытаюсь говорить сочувственно, хотя и думаю втайне, что психи, которые носятся по полям на бешеных лошадях, заслуживают неприятностей.

– Ты же знаешь Барни, – продолжает папа, рассеянно разглаживая указательным пальцем складки на газете. – Он без жены с ума сойдет.

Я знаю характер Барни. Он, мягко выражаясь, темпераментен. Шарлотта удерживает его стальной рукой и оправдывает мужнины эскапады тем, что он художник. Ага. Артист весьма оригинального жанра.

– Мама будет волноваться, – говорит отец. – Прямо сейчас ей точно не нужны такие новости. Ты же ее знаешь. Она будет рваться в Хэмпшир к Шарлотте, хотя должна отдыхать и набираться сил перед химиотерапией.

– Почему у меня такое ощущение, что ты не решаешься сказать что-то очень неприятное? – спрашиваю я.

Папа вздыхает:

– Ты же знаешь маму, детка. Нельзя, чтоб она нервничала. Она потребует, чтобы кто-нибудь поехал туда и занялся близнецами.

Я согласна. Пускай Шарлотта наймет Суперняню. Или сдаст их на неделю в колонию для несовершеннолетних. Там с этими очаровательными малютками будут обращаться именно так, как они заслуживают.

– А Барни?

Он, конечно, дурак набитый, но, полагаю, в присутствии отца даже Тристан и Изольда не в состоянии разрушить дом до основания.

– Шарлотта сказала, завтра он уезжает. Он пишет портрет какого-то футболиста и его жены. Деньги на дороге не валяются… – Папа берет со стола трубку и выколачивает (еще один пережиток, давным-давно изгнанный мамой из гостиной), а затем принимается набивать золотистым виргинским табаком. Давний и весьма успешный способ уходить от разговора. Беседы по поводу моих школьных отметок и споры о допустимой длине юбки начинались с того, что папа выколачивал трубку.

– Ты хочешь, чтобы я поехала туда, не дожидаясь следующей недели? – Сердце у меня обрывается. Сосуществование с Тристаном и Изольдой сделает Бедлам приятной опцией. Двадцать четыре часа с этими чудовищами – и любому понадобится комната с мягкими стенами.

– Я, несомненно, буду тебе очень признателен, – соглашается отец, затягиваясь так энергично, как утопающий глотает воздух. – Нельзя же, чтобы мама все время нервничала. И потом Барни поклялся вернуться через два дня. И домработница поможет.

Сомневаюсь, поскольку дети Шарлотты действуют на домработниц, как репеллент на комаров. Ингрид – последняя в длинной череде совершенно не отличимых друг от друга домработниц. Судя по нервному тику, который я наблюдала у нее, когда мы виделись на свадьбе Аннабель, она вряд ли успешно справляется с детьми, лошадьми, собаками и грудой неоплаченных счетов. С другой стороны, не представляю, как буду справляться я. Причем мне даже языковым барьером не отговориться.

Но как отказать папе? Я по-прежнему переживаю из-за проблем, которые навлекла на родителей, испортив свадьбу Аннабель, а затем став своего рода местной кинозвездой. Если такова расплата, я должна принять ее без единого упрека.

Или хотя бы не слишком жаловаться.

Вскоре мы с «Эстер» уже ползем в Хэмпшир под звуки «Аббы». Я еду медленно, в тщетной попытке отсрочить неизбежное, и уже сбилась со счету, сколько раз другие водители, наконец обгоняя, демонстрировали мне средний палец. Но Элли Эндрюс так просто не испугаешь, и к тому же я крашу ногти, стоя на перекрестке, а значит, все пальцы у меня заняты. Лучше приберегу накопленную ярость для племянника и племянницы.

Лишь в седьмом часу я сворачиваю на извилистую дорогу, ведущую к Кеттон-Плейс.

– Прошлой ночью мне снилось, что я вернулась в Мэндерли… – цитирую я сквозь зубы, пока бедная «Эстер» грохочет, переваливаясь в выбоинах. Вдоль дороги растут темные купы рододендронов, которые заслоняют свет и царапают бока. Пучки густой травы торчат между колеями, словно зеленые островки среди огромных луж. Повсюду ощущение запущенности и беспорядка. Я вздрагиваю. Не знаю, на что Шарлотта и Барни тратят деньги, но уж точно не на поддержание подъездной дороги в порядке. «Неудивительно, что Шарлотта разъезжает на “лендровере”», – думаю я, цепляясь за руль и морщась, потому что от тряски подпрыгивает грудь.

Свернув, я с облегчением выезжаю из сумрака и вижу облупившийся фасад Кеттон-Плейс. Хотя историки по нему с ума сходят (зал тринадцатого века, часовня дореформаторских времен), он больше всего похож на классический дом с привидениями. Шарлотта и Барни занимают лишь одно крыло особняка, потому что в остальной части здания потолок может обвалиться на голову. Не сомневаюсь, что в последний раз Кеттон-Плейс ремонтировали в Средние века.

Я еще не оправилась после последнего визита. Меня не только заперли в конюшне, но и целый вечер терзали историями о призраках. Приятное, славное развлечение, когда сидишь в уютно освещенной кухне, – зато часом позже, лежа в старинной кровати с пологом и коченея от холода, ты вздрагиваешь от каждого незнакомого звука. Когда какая-то закутанная фигура скользнула в комнату и угрожающе остановилась в изножье, я чуть не умерла. И негодяй Тристан тоже, когда откинул капюшон и обнаружил свое мерзкое веснушчатое лицо. Шутка перестала казаться гаденышу такой смешной, когда тетя Элли схватила его за горло.

– Элли! Ну наконец-то!

Из двери вылетает фантастическая фигура с растрепанными седыми волосами и очками, которые едва держатся на переносице. Барни Кеттон, мой зять, модный светский художник и совершенный безумец, чуть не отрывает дверцу «Эстер», горя желанием поскорее извлечь свояченицу из машины. Видимо, обстановка в доме и впрямь накалилась.

– Я так рад тебя видеть! – Барни вытаскивает меня из салона и чуть не душит в объятиях.

– Как там Лотти? – спрашиваю я, когда наконец высвобождаюсь. Он перепачкал мне грудь краской. Похоже, флисовая куртка стала первой жертвой Кеттон-Плейс. Мама будет просто счастлива.

– Шарлотта? – Барни вращает безумными глазами и проводит рукой по седой шевелюре. – У Шарлотты все прекрасно. Она в больнице, а я-то здесь! Ты даже не представляешь, что тут творится… – В его голосе прорывается жалобный вой. – Домработница заперлась в спальне с моим телефоном и отказывается выходить. Одному Господу ведомо, какой счет нам пришлют, потому что она целый день названивает в Швецию. Обед никто не готовил, поэтому мы еще не ели. У конюха грипп, поэтому лошадей обихаживаю я, с моей-то аллергией!

У меня, кажется, тоже начинается аллергия.

– Тристан и Изольда включили воду в гостевой ванной и вставили затычку, поэтому случился потоп. Не удивляйся, если вырубится электричество. Я кое-как наладил пробки, но чтобы вызвать мастера, денег нет! И, как будто этого недостаточно, чертовы близнецы сперли мой фотоаппарат и целый день где-то пропадают! Я вот думаю, не пора ли уже обратиться в полицию?

– Да, тебе тут нелегко приходится, Барни, – признаю я, удивляясь внезапному проявлению отцовской заботы. – Но близнецов невозможно удержать. Вот увидишь, они скоро вернутся сами.

К сожалению.

– Нет, полицию я вызову не для того, чтобы искать близнецов! Пусть найдут мой фотоаппарат, а заодно всыплют стервецам! – рычит зять. – Почему нельзя запереть их где-нибудь до возвращения Лотти? Я просто не справляюсь!

– Может быть, зайдем? – намекаю я, потому что Барни продолжает стоять столбом. – Одна я не втащу сумки…

– Конечно. Располагайся. Здесь есть все, что нужно. Ингрид тебе поможет, если, разумеется, выйдет из комнаты.

– А ты уже уезжаешь?

Скорость, с которой Барни устремляется к машине, просто неприлична.

– Боюсь, что так! – Он буквально бежит по поросшему сорняками двору.

Посмотрев вслед, я замечаю, что чемоданов в машине столько, словно Барни собрался на несколько месяцев, а не дней. Меня потихоньку охватывает тревога.

– До Манчестера далеко, – объясняет он через плечо, усаживаясь за руль. – Всё, я поехал. Я пообещал Стивену и Алекс приступить завтра же.

Стискивая в кулаке ключи от «Эстер» так, что они врезаются в ладонь, я в отчаянии наблюдаю, как Барни заводит мотор, отъезжает задним ходом, а потом с лязгом и скрежетом вылетает со двора.

Я открываю кухонную дверь и немедленно подвергаюсь атаке гигантских лабрадоров, которые яростно лают и рычат при виде незнакомки, вторгшейся на кухню.

– Отвалите! – ору я, теряю равновесие и приземляюсь на холодный каменный пол. – Лежать, Лир! Лежать, Корделия! Как по-вашему, кто будет вас кормить черт знает сколько времени?

То ли собаки умнее, чем я думала, то ли мой тон возымел действие, но псы перестают лаять и ложатся на подстилки, глядя на меня с несомненным уважением. Вот так. Если таким же образом удастся справиться с близнецами, я выживу. Но не будем забегать вперед. Сначала я выпью большой бокал вина, чтобы набраться смелости.

Огромная кухня Шарлотты больше похожа на гостиную. Еда здесь периодически появляется, если кому-то не лень готовить. В середине стоит массивный дубовый стол, заваленный всяким барахлом, на огромной продавленной софе спит полдесятка кошек, у двери висит тяжелый буфет, где валяются неоплаченные счета, гнилые фрукты и розетки от букетов. С потолка свисают сухие травы, сковородки и различные фрагменты конской упряжи, в углу стоит гигантская плита. Неудивительно, что Ингрид сидит в комнате и отказывается выходить, если от нее требуют раскочегаривать это чудовище. Где, блин, микроволновка?

– Он уехал? – слышится тонкий голос с акцентом из темного угла за дверью.

Я подпрыгиваю, на мгновение оторвавшись от земли. Вот что бывает, когда насмотришься фильмов о привидениях. Ингрид нервно маячит на пороге. Она сжимает телефон в левой руке, и я замечаю, что ногти на ней обкусаны до основания. О Господи. Свои я и так уже обгрызла. Что мне теперь грызть? Кости из собачьей миски?

– Мистер Кеттон уехал. – Я вздыхаю. – Аж пыль столбом.

– Я ждала, когда он уедет, чтобы вызвать такси, – говорит Ингрид. – Я не хотела скандала перед уходом.

– Только не говорите, что вы тоже уезжаете!

– Извините. – Ингрид садится на кушетку, распугав кошек. – Я больше не могу.

Прекрасный отзыв. Если я пробуду здесь слишком долго, то, возможно, повешусь на собственных колготках.

– Тристан и Изольда неуправляемы, – жалуется Ингрид. – Они грубят. Подкладывают в постель лягушек. Громко сквернословят. С меня хватит. Мне надоело, что мистер Кеттон ничего не делает. Надоели призраки и странные звуки. А главное, надоело выгребать навоз из конюшни! Никому из моих друзей не приходится ворочать лопатой!

Помните тот фрагмент в «Титанике», когда Джек и Роза цепляются за нос тонущего корабля? Вот примерно так я себя сейчас чувствую. Ни Шарлотты, ни Барни, ни Ингрид. Только старая добрая тетя Элли и двое адских близнецов.

– Дайте выпить, – слабо говорю я.

– Подождите до завтра, – с натянутой улыбкой советует Ингрид. – Думаю, вам еще не раз захочется.

– Завтра я захочу белену внутривенно! Или ружье, чтобы пристрелить близнецов.

Ингрид вскакивает с кушетки и начинает рыться в хлебнице. С торжествующим возгласом она извлекает из заплесневелых недр бутылку «Мерло» урожая 1972 года.

– Мистер Кеттон не оставляет вино на виду. Он его прячет. Но я знаю, что здесь никогда не хранили хлеб!

Она достает из шкафа штопор.

– Держитесь построже, – наставляет она, наливая вино в две кружки сомнительной чистоты. – Иначе дети перестанут вас уважать.

– Боюсь, уже слишком поздно, – мрачно отвечаю я.

Прежде чем уехать, Ингрид показывает, где Шарлотта держит еду. В самых неподходящих местах, что характерно. Собачий корм под раковиной, холодильник завален грудой новозеландских ковриков, тостер почему-то стоит в холодильнике. Нужен поистине извращенный ум, чтобы выжить в этом доме. Даже герои-первопроходцы и то растерялись бы. Единственная надежда, что я найду укромное местечко, спрячусь и буду сидеть там, пока не умру от голода или пока меня не отыщут близнецы. Не знаю, что хуже. Но судя по тому, как Ингрид покусывает длинную белую прядь и нерв-но поглядывает в окно, Тристан и Изольда страшнее голод-ной смерти.

– Ну неужели все так плохо? – говорю я, стараясь удержать ее от побега. – В конце концов, дети есть дети.

Синие глаза Ингрид недоверчиво устремляются на меня.

– Наверное, они себя нормально ведут, когда Шарлотта дома? – продолжаю я, хватаясь за соломинку. В таком случае я могу припугнуть маленьких поганцев матерью. Надеюсь, государственная служба здравоохранения заинтересована в том, чтобы выпихнуть Шарлотту из постели пораньше и сэкономить на страховке.

– Миссис Кеттон слишком занята своими лошадьми, – отвечает Ингрид. Несомненно, эту девушку ждет многообещающая карьера дипломата. – Ей некогда заниматься деть-ми. А мистер Кеттон… – Она красноречиво пожимает плечами. – Он редко бывает дома.

Я начинаю понимать. Когда Тристан и Изольда не в пансионе, им позволяют делать что угодно, лишь бы они не путались у родителей под ногами. Они съедят меня на завтрак и обгложут косточки за обедом.

Сидя в кухне Шарлотты и глотая вино с такой скоростью, как будто это последняя бутылка в моей жизни, я вспоминаю, отчего не испытывала никакого желания идти на педагогические курсы после колледжа. Внезапно подработка у Руперта и «Синяя луна» кажутся раем. Да и сам Руперт становится на редкость притягательной фигурой. Ну и что, что он любит оперу и готов круглосуточно слушать новости? За такие мелочи парня не бросают. Зато Руперт – не двуличный мерзавец, и он не обручен с беременной красоткой. Если бы я только сказала «да» в нужную минуту, никаких неприятностей вообще бы не случилось. Ни свиданий с Маркусом, ни сорванной акции протеста, ни романа с Джеем, ни потери работы. Сейчас я бы скорее всего веселилась на какой-нибудь уютной маленькой вечеринке в Кенсингтоне, обсуждала список гостей и выбирала цветы. Мама была бы счастлива, а главное – не пришлось бы переться в Кеттон-Плейс.

Не сохранился ли у меня телефон Руперта? Может быть, он смилостивится, если я очень попрошу?

– Такси запаздывает. – Ингрид смотрит на часы. – А поезд в восемь. Я не хочу опоздать!

Я молюсь, чтобы такси вовсе не приехало, но уже через минуту возле дома останавливается машина и громко сигналит. На лице Робинзона, которого забирали с необитаемого острова, наверняка было точно такое же выражение, как и на лице Ингрид, которая радостно вылетает из дома. Подойдя к окну, я с горечью наблюдаю, как она садится в такси. Отхлебнув еще вина, я решаю обойти Кеттон-Плейс в поисках других потенциальных нычек со спиртным. Возможно, племянник и племянница покажутся не такими гадостными, когда я напьюсь.

– Удачи! – кричит Ингрид из машины. В воздухе повисает невысказанное: «Она тебе понадобится». Такси отъезжает, а я остаюсь одинокая и всеми покинутая, цепляясь за бокал с вином, как за спасательный круг.

Когда я изучаю недра плиты в поисках какого-нибудь дорогого вина, задняя дверь распахивается и бьет о стену с такой силой, что трясутся древние своды особняка. Я тоже вздрагиваю, потому что мимо пролетают два небольших смерча. Они ныряют под новозеландские коврики и начинают вышвыривать из холодильника содержимое. Здравствуйте, дорогие племянник и племянница.

– Я жрать хочу! – кричит Тристан, с головой забравшись в холодильник.

– Глянь, чего тут, – отвечает Изольда, выходя из кладовки. Она рассматривает миску с каким-то сомнительным мясом. – Это жаркое, Трис? Или кошачья еда?

Чувствую, как начинается мигрень.

– Привет, ребята, – говорю я, чувствуя себя пророком Даниилом, которого Навуходоносор отправил в львиный ров. И ей-богу, я предпочту львов.

Тристан высовывает голову из холодильника и окидывает меня взглядом, который ясно говорит, что, с точки зрения этого мальчишки, я гораздо неприятнее прилипшего к подошве дерьма.

– А, привет, Элли, – говорит Изольда, прежде чем запустить большую ложку в предполагаемую кошачью еду.

– Может быть, не стоит это? – намекаю я, встревожившись при виде того, с какой скоростью она поглощает мясо. С ужасом думаю, что, возможно, до утра придется подтирать блевотину.

Она презрительно фыркает:

– Так больше ничего нет.

– Точно, – стонет Тристан, захлопывая холодильник и плюхаясь на диван, так что кошки и собаки разлетаются по всей кухне. – Ненавижу!.. А где Ингрид?

– Привет, тетя Элли, как поживаешь? – с сарказмом произношу я, доливая бокал доверху. Тристан вздыхает.

– Ты опять напилась, – говорит он, снисходительно глядя на меня, как всегда смотрят на какого-нибудь надоедливого старого родственника. Так я сама частенько смотрю на родителей или на тетушку Этель. Очень неприятно получать такое в собственный адрес. Если не ошибаюсь, я еще молода.

– Ты пьяница, Элли. Ты напилась, когда крестили Лору. И на ужине у тети Аннабель. А потом удивляются, что ни-кто с нами не может справиться, – драматически объявляет Изольда, со стуком ставя миску на стол и вытирая рот рукой. – У нас дурная наследственность. Так сказала наша директриса, мисс Конгдон.

– Я не пьяница! – негодующе возражаю я и добавляю уже тише: – Должна вас огорчить. Ингрид пришлось внезапно уехать. Сомневаюсь, что она вернется.

– Ура! – вопит Тристан, размахивая руками. – Давайте праздновать! Мама в больнице, папа в Манчестере, Ингрид свалила, и мы будем развлекаться!

– Клево! – Изольда ухмыляется до ушей.

– Э… нет, ребята. Я за вами присматриваю, поэтому вы должны слушаться, – заявляю я, отчаянно пытаясь говорить властно.

Близнецы с жалостью смотрят на меня.

– Да, да, конечно, – с зевком отвечает Тристан.

– Я серьезно, – настаиваю я, стараясь держаться твердо, хоть и зная, что заслужить уважение близнецов невозможно: во-первых, они читали о моих подвигах в газетах, а во-вторых, никого не уважают в принципе. – Я поживу здесь, пока ваша мама не поправится. И я тут главная. То есть вы должны делать то, что я скажу.

– Ага, разбежалась! – Тристан фыркает. – Ингрид тебе ничего не рассказывала? Например, как мы ей спалили брови.

А я-то подумала, что отсутствие бровей – это новая мода. Как бразильская восковая эпиляция и аллергия на пшеницу.

– А в другой раз подсунули вместо шампуня лосьон для удаления волос, – говорит Изольда. – А потом зашили все штанины. А потом…

– Ладно, ладно! – Неудивительно, что Ингрид сбежала с такой скоростью. – Но я ваша родственница, и со мной так нельзя.

– Почему? – удивляется Изольда.

Я лихорадочно соображаю в отчаянной попытке спасти себя от крайне неприятных розыгрышей.

– Да ладно, – говорит Тристан. – Наши предки нам тоже родственники, а мы их терпеть не можем. Они просто отстой.

– Деньги у меня, поэтому я покупаю еду, – быстро парирую я. – Если будете плохо себя вести, я не стану вас кормить. И очень просто.

На мгновение Тристан кажется обеспокоенным, а потом вспоминает, что бояться старших – отстой.

– Да? Если ты будешь морить нас голодом, я пожалуюсь в службу опеки, и тебя посадят в тюрьму.

Ну хватит. Я придвигаюсь поближе и шиплю:

– А теперь послушай, ты, мелкое чудовище. Тюремная камера прямо сейчас кажется мне куда более приятным вариантом, чем ваша компания. Если хочешь несколько недель жрать кошачий корм – ради Бога. Если нет – придется делать по-моему. Усек?

Тристан ежится от моего дыхания. Хорошо, что я заскочила в закусочную и съела чесночный хлеб.

– Ну ты крута, – мрачно произносит он, надвигая бейсболку на глаза.

– И не забывай об этом, – советую я. – По сравнению со мной мистер Мердстон – плюшевый мишка.

Изольда восхищенно наблюдает за нашим диалогом.

– А кто такой мистер Мердстон? – спрашивает она.

– Забей, детка, – отвечаю я, вновь становясь из стервы тетушкой Элли. Ноль – один в мою пользу, кажется. – Так. Где ваша мать хранит еду?

Круглое веснушчатое личико Изольды под спутанной рыжей челкой вытягивается.

– Нигде. Поэтому я съела кошачий ужин. Мама кормит кошек только свежей печенкой. Животным она ничего тухлого не дает. Я ведь правда не отравлюсь?

– Ну разумеется, – бодро отвечаю я, стараясь не обращать внимания на зеленоватый цвет лица Изольды. – Печенка очень полезна.

– Умираю от голода! – жалуется Тристан, хватаясь за игровую приставку. – А еще иногда мы едим чипсы, когда мама ездит в магазин.

– Смотри, что у нас есть. – Изольда вытаскивает из пакета с кукурузными хлопьями кредитку. – Давайте закажем пиццу.

– Но это не моя кредитка! – в ужасе восклицаю я. – И уж точно не ваша! Где ты ее взяла?

– Сперла у папы утром, пока он еще не уехал. – Изольда в полном восторге. – Золотая кредитка! Мы ведь правда можем заказать по ней пиццу?

– Изольда, нормальные девочки в одиннадцать лет читают «Гарри Поттера», а не воруют кредитки и фотоаппараты.

Тристан отрывается от приставки.

– Гарри Поттер – голубой.

– И нормальным девочкам не приходится есть кошачий корм, – с безупречной логикой замечает племянница. – Элли, это же несложно. Надо только взять трубку и сказать, что ты Барни Кеттон. Я бы сама позвонила, только взрослому они поверят скорее, чем мне. В прошлый раз они уже и так здорово жались, да, Трис?

О Господи, я попала в шайку Фейджина. Пока я размышляю, что делать, живот издает громкое урчание. Мысли о мясе достаточно, чтобы совратить меня с пути истинного. Что-то подсказывает, что слова «если не можешь победить – присоединяйся» станут моим девизом в обозримом будущем.

Ну, либо так, либо есть кошачий корм.

– Диктуй номер, – приказываю я Изольде, которая расплывается в широченной улыбке. – Один раз – так и быть, но завтра поедем в супермаркет, ясно?

– Круто! – отвечает она, вытаскивая из недр плиты телефонный справочник.

– Исключено, в магазин нас уже не пустят, – говорит Тристан.

Ладонь, сжимающая трубку, мгновенно потеет. Насколько противозаконно запереть детей дома? Ведь, разумеется, мир станет намного безопаснее, если убрать Тристана и Изольду с глаз подальше…

Сделав глубокий вдох, я набираю номер пиццерии и вступаю на путь преступлений.

– Ты в жизни не угадаешь, кто купил соседний дом, – говорит Изольда с полным ртом гавайской пиццы. Она буквально лопается от нетерпения, желая поскорее рассказать.

– Не угадаешь! – вторит Тристан.

Мы втроем, устроившись рядком на кушетке в кухне, лопаем пиццу прямо из коробки. Судя по тому, как близнецы глотают куски, можно подумать, что их не кормили несколько дней. Впрочем, не исключаю. Вокруг сидят разномастные собаки и кошки и, капая слюной, смотрят на кусочки, которые, возможно, им достанутся. Я подкупила близнецов обещанием налить им по полбокала вина, если они покажут отцовские заначки, – и в мгновение ока они извлекли из самых невероятных уголков несколько бутылок отличного кларета. Теперь я ем пиццу и пью вино с особым смаком и некоторой гордостью: я только что совершила преступление, и ничего мне за это не было. Потому что – думаю я и тянусь за четвертым куском – Барни и Шарлотте следовало оставить нам еды. А значит, я наверняка оправдаюсь в суде, сказав, что голодным детям приходилось питаться кошачьим кормом. Разумеется, никто не посадит в тюрьму Элли Эндрюс, которая спасла невинных младенцев от ужасной смерти…

– Ну? – настаивает Изольда. – Угадай!

Я прекращаю жевать.

– Какая-то знаменитость? Джастин Бибер?

– Да какая он, блин, знаменитость? – отзывается Тристан, обдавая меня крошками. – Вторая попытка!

Я обшариваю дальние закоулки памяти, пытаясь припомнить то немногое, что знаю о современной подростковой культуре. Надо было по субботам вставать раньше. Тогда, возможно, я уже научилась бы отличать Энта от Дека [7]7
   Имеются в виду Энтони Макпатлин и Деклан Доннелли, английские популярные певцы и ведущие развлекательных передач.


[Закрыть].

– Эминем?

– Если бы, – вздыхает Тристан. – Вот это было бы клево.

– Ни за что не угадаешь, – самодовольно говорит Изольда.

Я против воли заинтригована.

– Мадонна? Стинг?

– Нет! – вопит Тристан. – Ксандер Торн!

– А-а, она не знает, кто это. – Изольда явно падает духом, увидев, что я не прыгаю от радости.

– Она слишком старая, – пренебрежительно отзывается брат. – Ксандер Торн – ну, солист из «Темного ангела». Блин, они такие клевые!

– Да-а! – стонет Изольда.

Тут до меня доходит. Да уж, нужно прожить год в подземном туннеле, чтобы ничего не слышать о «Темном ангеле». Их последний хит несколько недель занимал первую строчку, и все рекламные щиты в городе были оклеены рекламой. Трудно включить телевизор и не увидеть Ксандера, дающего интервью. У него раскосые кошачьи глаза, буйная золотая шевелюра и гибкое поджарое тело. Он и впрямь похож на распутного ангела, свалившегося с небес. Лично я считаю, что они не поют, а орут, как драные кошки, но лучше оставить свое мнение при себе. Близнецы, кажется, большие поклонники Торна.

– Клево, – повторяю я. – И какой дом он купил?

– Он хотел жить здесь. Но папа не согласился, потому что Кеттоны всегда тут жили, – грустно говорит Изольда. – Блин, на те деньги мы могли бы купить красивый новый дом с отоплением и кабельным телевидением! Правда, Ксандер не расстроился – он такой богатый, что взял и купил Саттон-Корт. То есть мы теперь соседи.

Я впечатлена. Саттон-Корт – огромный викторианский особняк. Его территория занимает несколько акров, там есть теннисные корты, лошадиные загоны, бассейн и посадочная площадка для вертолета. Много лет назад я ездила туда с Шарлоттой на охотничий бал. Воспоминания у меня туманные – возможно, потому, что я перебрала спиртного. Но похоже, Ксандер Торн и впрямь богат, пусть даже песни у него фиговые. Внезапно отсутствие музыкального слуха не кажется такой уж проблемой.

– А что говорит ваша мама?

Не представляю, чтобы моя чопорная сестрица спокойно примирилась с соседством рок-звезды.

– Все тип-топ! – Тристан громко рыгает, чтобы освободить местечко для восьмого куска пиццы. – Ксандер купил у нее лошадь и в следующем сезоне собирается ездить на охоту, поэтому мама в восторге. Он подарил нам до фига всяких штук с логотипами группы.

– Мы их продадим в школе и заработаем кучу денег! – радостно подхватывает Изольда. – Ксан говорит, он и еще даст.

– А за фотки мы еще больше получим! – самодовольно отзывается Тристан.

Вдруг я, как подобает строгой тетушке, чую неладное. Пропавший фотоаппарат, рок-звезда по соседству и прагматические устремления близнецов – взрывоопасная комбинация. Чем именно они занимались целый день, таская с собой дорогой отцовский фотоаппарат?

Я приковываю обоих к месту стальным взглядом.

– Какие фотки?

Тишина. Дурной знак. Я обвожу взглядом кухню, гадая, чем бы припугнуть детишек. Вскочив с кушетки, хватаю кухонные ножницы.

– Если не скажете, – говорю я угрожающе, – я отрежу провод от телевизора. Потом провод от приставки. И провода от всех остальных штуковин, которые пикают, жужжат или звонят.

– Не рискнешь, – уверенно заявляет Тристан.

– Ты так думаешь? – Я встаю над розеткой, нацелив ножницы. – Какие фотки?

Близнецы угрюмо смотрят на меня. Мой интерес возрастает; значит, какие-то фотографии и правда есть. Я даю волю воображению. Надеюсь, они не запечатлели Ксандера Торна в разгар какого-нибудь дебоша? Глядя на два злобных лица, я ничего не исключаю…

– Так. Я вас предупредила.

Одним движением я перерезаю кабель. Телевизор с громким щелчком выключается.

У потрясенных близнецов глаза лезут на лоб.

Я задумчиво обвожу взглядом захламленную кухню.

– Так. Что дальше? Стерео или приставка? Или вы все-таки отдадите фотографии? – спрашиваю я, пристально глядя на них.

Близнецы переглядываются. Изольда жмет плечами:

– Ну ты крута.

– Ага, – фыркает Тристан. – Нам никто не указывает, что делать.

Надо сказать, я польщена благоговейной ноткой в его голосе. Может быть, не поздно подумать о карьере учительницы?

Тристан лезет в карман мешковатых джинсов и вытаскивает пачку моментальных снимков. Я подозрительно смотрю на них. Неохота прикасаться к чему бы то ни было, что побывало у Тристана в штанах.

– Бери, Элли, только, пожалуйста, не отрезай провод у приставки.

– Договорились. – Я отдаю ножницы в обмен на фотографии и собираюсь с духом. Бог весть что там. Вероятно, обнаженные рок-звезды в различных сексуальных позициях. Абсолютно не подозревающие о том, что за ними шпионят два доморощенных папарацци.

Глаза у меня становятся размером с блюдца, щеки заливаются краской.

На фотографиях – Ксандер Торн. Голый. Он спит у бассейна.

– Я же говорил, клевые фотки, – с гордостью подтверждает Тристан. – Он вырубился. Наверное, напился.

– Зря он заснул на солнце. Мисс Конгдон говорит, это очень опасно, можно получить рак кожи, – лицемерно заявляет Изольда. – А пить рядом с бассейном и вообще глупо. Представьте, он бы свалился и утонул.

Милая, милая мисс Конгдом. Сущий кладезь полезных советов. Жаль, она не объяснила близнецам, что шпионить противозаконно.

Я снова смотрю на фотографии. Ничего не могу с собой поделать. Конечно, я отреклась от мужчин, но есть что-то в том, как Ксандер Торн лежит в шезлонге. Хотя глаза у него закрыты, на полных сексуальных губах играет улыбка. Я бы тоже так улыбалась, будь я богата и красива.

Погодите-ка. Если посмотреть поближе…

– Если ты ищешь член, то мы его не фоткали, – строго говорит Тристан. – Мы все-таки приличные люди.

Мое лицо становится цвета жгучего перца.

– Не нужен мне ничей член! Меня этот человек вообще не интересует! Ни его лицо, ни его тело, ни в особенности его член!

– А почему? – с любопытством спрашивает кто-то.

Я подскакиваю. Пока я резала провода и торговалась за фотографии, кто-то беспрепятственно проник на кухню. Подняв глаза, я вижу то же точеное лицо, что и на снимках, которые сжимаю в руках.

– Пожалуйста, дайте сюда, – говорит Ксандер Торн. – Если вы не против.