Текст книги "Распутник"

Глава 16

«Дорогой М.!

Я абсолютно не сомневалась, что этот сезон будет ужасным, но он оказался еще хуже, чем я думала. О, я могу выдержать сплетни, шепотки за спиной, то, что я стала невидимой для всех тех завидных женихов, что наперебой приглашали меня на танец, но видеть герцога и его новую красавицу герцогиню – вот это тяжело.

Они так сильно любят друг друга; кажется, даже не замечают преследующие их разговоры. А вчера в дамском салоне я услышала, что она в положении.

Так странно видеть кого-то, проживающего жизнь, которая могла бы стать твоей. Еще более странно тосковать об этой жизни и в то же время восхвалять свободу от нее.

Без подписи.

Долби-Хаус, апрель 1824 года».

Письмо не отослано.

Право же, весьма странное занятие – ухаживать за собственной женой. Такие вещи обычно предполагают, что будут свечи, уютная спальня и час-другой сладострастных шепотков. А на деле оказалось, что ухаживание за женой включает в себя ее сестер, ее довольно нелепую мать, пять отцовских собак и игру в шарады.

Он впервые играл в шарады после того, как восемнадцать лет назад уехал из Суррея в школу.

– Ты совершенно не обязан оставаться, – сказала нежным голосом Пенелопа, сидевшая рядом с ним на кушетке в гостиной Долби-Хауса.

Он откинулся на спинку кушетки, скрестил лодыжки.

– Я сыграю в шарады с таким же удовольствием, как и любой другой.

– Мой опыт подсказывает, что мужчины просто обожают салонные игры, – сухо ответила она. – Имей в виду, день уже закончился, наступил вечер.

Намек на то, что она расплатилась сполна… что его время вышло, оказался слишком толстым. Он посмотрел прямо в голубые глаза.

– Пока еще идет время после полудня, Шестипенсовик. – Борн понизил голос. – По моим подсчетам, у меня есть еще как минимум пять часов с тобой – в том числе и ночью.

Она вспыхнула, и он с трудом подавил порыв заняться с ней любовью прямо здесь – сорвать платье, которое идет ей даже чересчур, и голой уложить на кушетку, на которой они сидят.

Но ее семья скорее всего этого не одобрит.

За этот день он уже не в первый раз мечтал о том, чтобы ее раздеть, и даже не в десятый. Пожалуй, даже и не в сотый.

Что-то случилось там, на катке, что-то, к чему он не был готов.

Ему понравилось кататься с ней и поддразнивать ее, и смотреть на нее с сестрами, и каждая из них была на свой лад очаровательной. И ему невыносимо хотелось протянуть к ней руку и показать всем, что она – его жена! Но стоило ему попытаться, она тут же отвернулась – с блистательной силой духа! – и прелестно вздернула подбородок, отказываясь соглашаться на меньшее, чем заслуживает.

Когда она покатилась прочь, он, словно прикованный взглядом, смотрел, как она пересекает Серпентайн, и ему потребовалось все самообладание, чтобы не кинуться за ней следом и не удержать ее там, на месте, таком далеком от реальности их брака.

А когда они катались вдвоем, он от души наслаждался, держа ее в своих объятиях, восхищался тем, как она ему улыбнулась, когда он выхватил каштан у нее из пакета. А когда она, широко распахнув глаза, потребовала сказать ей правду, он был просто счастлив ответить ей со всей честностью.

Он понимал – Пенелопа ожидала, что он откажется от приглашения поиграть в шарады. Наверное, так и следовало сделать. Но внезапно он обнаружил, что еще не готов уйти от нее – более того, ему этого совсем не хочется. И теперь он сидит тут, в гостиной, в семейной идиллии, и ждет, когда начнется игра.

В комнату вошли ее сестры – Филиппа несла миску, наполненную узкими полосками бумаги. Следом трусил большой коричневый пес. Он подбежал прямо к кушетке, протиснулся между ним и Пенелопой, дважды повернулся и улегся, положив голову Пенелопе на колени и упершись в бедро Майкла задом. Майкл подвинулся, освобождая собаке место, а Пенелопа рассеянно потрепала пса за уши. Пес вздохнул, подсунул голову под ее ладонь, и Майкла внезапно охватила ревность. Он кашлянул, раздражаясь на то, что завидует собаке, и спросил:

– И сколько всего собак живет в доме?

Пенелопа, вспоминая, наморщила носик, и выражение ее лица – отголосок их детства – потрясло его так, что ему немедленно захотелось пальцем разгладить морщинки на этом дерзком носике.

– Десять? Одиннадцать? – Она пожала плечами, едва заметно, но так мило. – Честно говоря, я давно сбилась со счета. Это Брут.

– Похоже, он тебя любит.

Она улыбнулась:

– Он любит внимание.

Майкл решил, что, как это ни глупо, но он бы с радостью отдал свою долю в «Ангеле» за то, чтобы она вот так же нежно и ласково гладила по голове его.

– Вы видели, какой Тоттенхем статный! И такой красивый! – выпалила Оливия, усевшись в кресло рядом с Майклом и наклонившись к нему. – Я понятия не имела, что зять с такой репутацией, как у вас, может быть знаком с таким потрясающим потенциальным мужем!

– Оливия! – У маркизы Нидэм и Долби был такой вид, будто она сейчас скончается на месте от стыда. – Такие вещи не обсуждают с пэрами!

– Даже с зятьями?

– Даже с ними! – Голос леди Нидэм взлетел на несколько октав. – Здесь уместно принести извинения!

Пиппа подняла глаза от миски с полосками бумаги, приготовленными для шарад, и поправила очки.

– Она не хотела сказать, что у вас дурная репутация, милорд. Она просто…

– Ну ладно, хватит, – вмешалась Пенелопа. – Играем? Оливия, ты первая.

Похоже, Оливия только рада была начать игру. Она подошла к большому камину, вытащила полоску бумаги, прочитала ее и поджала губы, обдумывая стратегию.

Однако вместо того чтобы пантомимой изобразить задание, она подняла глаза и спросила:

– Как вы думаете, Тоттенхем купит мне очень большое обручальное кольцо?

– «Женитьба Фигаро», – само собой разумеющимся тоном сказала Пенелопа.

– Я всегда любила рубины, лорд Борн. Полагаю, они идут к моему цвету лица. Это так. На случай если к слову придется. С кем-нибудь.

Тоттенхем определенно здорово влип.

– О, я даже не сомневаюсь, что случай подвернется очень скоро, – сухо произнесла Пенелопа. – О чем еще говорить таким мужчинам, как Борн и Тоттенхем, как не о драгоценностях и дамском цвете лица?

– Ты сильно удивишься, узнав, о чем мы только не разговариваем, – с серьезным видом предупредил он жену, и она снова рассмеялась. – Я буду помнить, что вы предпочитаете рубины, леди Оливия.

Она улыбнулась:

– Смотрите не забудьте.

– Я не уверена, что драгоценные камни могут подчеркивать цвет лица, – задумчиво сказала Пиппа. – Играем.

– Филиппа, мы пригласили лорда Каслтона на завтрашний ленч, – объявила маркиза. – Надеюсь, после обеда вы двое выкроите время для прогулки.

– Это будет славно, мама. – Пиппа даже глазом не моргнула. – Пять слов.

– Тоттенхема на ленч не пригласили, – надула губы Оливия.

– Ты не должна разговаривать, Оливия, – сказала Пиппа. – Но поскольку ты произнесла ровно пять слов, все прекрасно.

Майкл улыбнулся, услышав это остроумное замечание, но не мог не отметить полное отсутствие интереса в ответе свояченицы. Очевидно, что она не хочет выходить за Каслтона. Впрочем, винить ее за это не приходится; Каслтон полный идиот. Борну потребовалось всего несколько часов, чтобы понять – Пиппа намного умнее большинства мужчин, и брак с Каслтоном будет для нее ужасным. Разумеется, брак с Каслтоном будет ужасным для любой девушки, но Филиппу он просто погубит. А Пенелопа возненавидит его за то, что он не принял никаких мер.

Майкл взглянул на жену. Она пристально за ним наблюдала. Пенелопа нагнулась к нему.

– Ты это предотвратишь?

Он заколебался. Каким же образом?

От необходимости отвечать его спасла повернувшаяся к ним Филиппа.

– Что за ерунда? Вы это видите?

Он не обращал внимания, но Оливия, оказывается, показывала пантомиму: по очереди то хлестала кого-то кнутом, то корчила гримасу, плотно зажмурившись, оскалив зубы и распластав пальцы по обеим сторонам рта.

– «Запрячь кальмара»! «Выпороть солнце»! – гордым тоном выкрикивала маркиза, вызывая смех у всех остальных.

– Пьесу под названием «Запрячь кальмара» я бы прочитала с огромным удовольствием, – хихикнула Пиппа и повернулась к Пенелопе. – Пенни, ну в самом деле. Нам нужна твоя помощь.

Пенелопа внимательно всмотрелась в Оливию, и Майкл с трудом смог отвести от нее взгляд, зачарованный такой сосредоточенностью. Интересно, каково это – вызвать к себе такой интерес? Или такую удовлетворенность? Снова вспыхнула ревность, и он мысленно выругал себя. Взрослые мужчины не должны ревновать к собакам или к свояченицам.

– «Укрощение строптивой».

Оливия остановилась.

– Да! Спасибо, Пен. Я уж начала чувствовать себя глупо.

– О, чушь. Хотела бы я посмотреть, как ты станешь это изображать. Кто следующий?

– Очередь Пенни. Она догадалась первой.

Пенелопа встала, расправила юбки и направилась к импровизированной сцене. Майкл смотрел, как она вытаскивает полоску бумаги и разворачивает ее. Она надолго задумалась, затем что-то придумала, и лицо ее просияло.

Пенелопа подняла вверх три пальца, и он сразу представил себе, как они прикасаются к его щекам, к подбородку, к губам.

– Три слова!

Пенелопа застыла, отдала честь сестрам и с очень прямой спиной начала маршировать по сцене. Полные груди натянули ткань платья.

– Маршировка!

– Солдаты!

Пенелопа рукой сделала подтверждающий жест.

– Наполеон!

Она изобразила стрельбу из ружья, и внимание Майкла приковалось к тому месту, где плечо переходит в шею, – к нежной ямке, которую он жаждал поцеловать… к местечку, которое он целовал бы в другое время в другом месте, будь он другим человеком.

Человеком, которого она могла бы любить.

Если бы их брак был построен не на мести, а на чем-то другом.

Майкл не хотел, чтобы Пиппа победила. Он хотел победить сам. Произвести впечатление на Пенелопу.

– Одиссей, – сказал он.

Пенелопа заулыбалась широко и радостно, захлопала в ладоши и ликующе подпрыгнула пару раз, затем снова изобразила стрельбу из ружья и начала маршировать по маленькой сцене. Затем резко повернулась и показала прямо на Майкла. Внимание всех присутствующих обратилось на него. Он напрягся и ощутил себя настоящим героем, догадавшись:

– Троянская война!

– Да! – радостно выдохнула Пенелопа. – Отлично, Майкл!

Он не удержался от бахвальства:

– И правда здорово, да?

Пенелопа улыбнулась, но что-то в ее взгляде не понравилось Майклу – что-то, похожее на грусть. И виноват в этом только он. До него она была намного счастливее. До него она улыбалась и смеялась, и играла со своими сестрами в разные игры, не вспоминая о своей невезучей судьбе.

Пенелопа подошла к кушетке, и он встал ей навстречу.

– Я бы никогда не оставил мою Пенелопу на годы. Испугался бы, что кто-нибудь ее у меня отнимет.

Теща на другом конце комнаты громко вздохнула, а новоиспеченные сестры расхохотались. Майкл поднес руку Пенелопы к губам и легонько поцеловал.

Оливия тем временем объявила:

– Лорд Борн, ваша очередь!

Он не отводил взгляда от Пенелопы.

– Боюсь, становится поздно. Пожалуй, я отвезу жену домой.

Леди Нидэм вскочила на ноги. С ее колен, тявкнув, свалилась маленькая собачка.

– О, побудьте еще немножко! Мы все так рады вашему визиту!

Майкл взглянул на Пенелопу, желая только одного – утащить ее обратно в свою преисподнюю, но оставляя право решать за ней. Она повернулась к матери:

– Лорд Борн прав. – Его охватило ликование. – День был долгим. Я хочу домой.

С ним.

Ликование захлестнуло его, и он с трудом подавил порыв перекинуть ее через плечо и унести из комнаты. Сегодня ночью она позволит прикоснуться к себе. Добиваться себя.

В этом он был уверен.

Завтрашний день остается под вопросом, но сегодня… сегодня ночью она будет его.

Даже если он этого не заслуживает.

«Дорогой М.!

Сегодня Виктория и Валери вышли замуж за весьма посредственных мужей. Двойная свадьба. У меня нет никаких сомнений – их возможности были ограничены из-за моего скандала, и я с трудом могу проглотить гнев и несправедливость всего этого.

Кажется таким нечестным, что одни из нас получают жизнь, наполненную счастьем, любовью и чувством товарищества, и всем тем, о чем нам даже мечтать не велят, потому что это встречается слишком редко, и это вовсе не то, чего следует ожидать от доброго английского брака.

Я знаю, что зависть – это грех и страстные желания тоже. Но не могу перестать хотеть того, что есть у других. И для себя, и для моих сестер.

Без подписи.

Долби-Хаус, июнь 1825 года».

Письмо не отослано.

Она начинает влюбляться в собственного мужа.

Пугающее осознание пришло, когда он помог ей забраться в карету, сел рядом и дважды стукнул по крыше, давая сигнал кучеру.

Она влюблялась в ту его часть, что каталась на коньках, играла в шарады, дразнила ее игрой слов и улыбалась так, будто она единственная женщина на земле. Она влюблялась в доброту, прятавшуюся под грубоватой внешностью.

А какая-то ее часть, скрытая и незаметная, начинала любить и все остальное в нем. Она не знала, как умудрилась полюбить его целиком. Его слишком много. Пенелопа вздрогнула.

– Замерзла? – спросил он, уже укутывая ее одеялом.

– Да, – соврала она, прижимая к себе шерстяное одеяло и пытаясь не забыть, что этот мужчина, этот самый добрый, заботливый человек, беспокоящийся о ее удобстве, – это всего лишь одна сторона ее мужа.

Та, которую она любит.

– Скоро будем дома, – пообещал он, придвигаясь ближе и обнимая ее за плечи теплой, словно стальной рукой. Как она любит его прикосновения! – Тебе понравился сегодняшний день?

Все в ней затрепетало – вопрос прозвучал как обещание, и щеки ее невольно порозовели, как она ни старалась отдалиться от него и чувств, которые он в ней вызывал.

– Да. Играть в шарады с моими сестрами всегда весело.

– Мне твои сестры понравились. – В темноте это прозвучало совсем негромко, скорее пророкотало. – Я с радостью принял участие в игре.

– Я думаю, они обрадовались, что у них появился брат, который им по душе, – отозвалась Пенелопа, думая о своих зятьях. – Мужья Виктории и Валери менее интересны.

– Мне понравилось играть в шарады. Все равно что стать частью семьи, – неожиданно признался ее муж.

Это прозвучало так искренне и так неожиданно, что на глаза Пенелопы навернулись непрошеные слезы. Она поморгала, прогоняя их, и сказала просто:

– Тебе всегда будут рады у моих сестер, милорд. Я уверена, что обе они с удовольствием примут тебя как брата… да еще учитывая твою дружбу с лордом Тоттенхемом и… – Пенелопа внезапно замолчала.

– И? – подтолкнул ее он.

Она вздохнула.

– И тем, что ты можешь помешать Пиппе стать леди Каслтон.

Майкл тоже вздохнул, откинул голову на спинку сиденья.

– Пенелопа… не так-то это просто.

Она замерла. Высвободилась из его объятий и сразу ощутила холод.

– Ты имеешь в виду – это не послужит твоим целям?

– Не послужит.

– Почему для тебя так важно быстрее выдать их замуж? – Он молчал, и Пенелопа сама заполнила молчание: – Я пыталась понять, Майкл… но не вижу смысла. Как одно связано с другим? У тебя уже есть доказательство того, что Томми незаконнорожденный… – И внезапно поняла. – У тебя его еще нет, верно?

Он не отвел глаз, но и не сказал ничего. В голове у нее вихрились мысли, она пыталась уловить смысл соглашения, того, как это все было организовано, логики происходящего. А собственно, кто участники этого договора?

– У тебя его нет, оно у моего отца. И ты расплатишься с ним тем, что выдашь замуж его дочерей. Товарообмен.

– Пенелопа… – Он подался к ней.

Она прижалась к дверце кареты, отодвинувшись от него как можно дальше.

– Будешь отрицать?

Он оцепенел.

– Нет.

– Значит, вот оно что, – с горечью произнесла она. – Мой отец и мой муж вступили в заговор, чтобы сбыть с рук и моих сестер, и меня. Ничего не меняется. И выбор прост, да? Или репутация моих сестер, или друга. Или один, или другие.

– Сначала так оно и было, – согласился он. – Но сейчас… Пенелопа, я не позволю погубить твоих сестер.

Она вскинула бровь.

– Простите, что я вам не верю, милорд, поскольку с момента нашей встречи вы слишком часто угрожали этим самым репутациям.

– Больше никаких угроз. Я хочу, чтобы они были счастливы. Чтобы ты была счастлива.

Он может сделать ее счастливой. Звучит заманчиво. Мысль пронеслась в голове, и у Пенелопы не возникло ни тени сомнения. Этот мужчина умеет сосредоточиться только на чем-то одном, и если он решит наполнить ее жизнь счастьем, то непременно преуспеет. Но это на карту не поставлено.

– Отомстить ты хочешь больше.

– Я хочу и того, и другого. Я хочу получить все.

Пенелопа, внезапно почувствовав раздражение, отвернулась и заговорила в окно кареты:

– О, Майкл, кто и когда сказал тебе, что ты можешь получить все?

Они целую вечность ехали молча, а когда карета остановилась, Майкл вышел и повернулся, чтобы помочь спуститься ей. И пока он стоял там в тени кареты, с протянутой к ней рукой, ей вспомнилась та ночь в Фальконвелле, когда он предложил ей свою руку и свое приключение, и она приняла все, думая, что перед ней по-прежнему тот мальчик, которого она когда-то знала.

Но это не так. От того мальчика ничего не осталось… он превратился в мужчину, состоящего из двух половин – добрый защитник и порочный искупитель. Ее муж.

И, да поможет ей Господь, она его любит. Как ни странно.

Все эти годы она ждала этой минуты, этого откровения, уверенная, что оно полностью изменит ее жизнь, и от восторга расцветут цветы и запоют птицы. Но любовь эта получается какая-то сложная. Скорее мучительная.

Пенелопа вышла из кареты сама, не опираясь на его сильную, обтянутую перчаткой руку, поднялась по ступеням и вошла в холл городского дома, где не было ни единого слуги. Майкл шел следом, но она, не задержавшись ни на мгновение, направилась прямиком к лестнице и стала подниматься наверх.

– Пенелопа, – позвал он ее снизу, и она зажмурилась, не желая слышать свое имя, срывающееся с его уст и своей нежностью причиняющее ей такую боль.

Она не остановилась.

Он медленно шел следом, сначала по лестнице, затем по длинному темному коридору до ее спальни. Она оставила дверь открытой, зная, что он войдет, даже если она запрется изнутри, и пошла к туалетному столику, на ходу снимая перчатки и аккуратно положив их на стул. Он закрыл дверь за собой и повторил:

– Пенелопа. – В голосе прозвучала твердость, требующая повиновения.

Ну, с повиновением она покончила.

– Пожалуйста, посмотри на меня.

Она не дрогнула. И не ответила.

– Пенелопа… – Его голос замер. Краем глаза она заметила, что он запустил пальцы в волосы, взъерошив их – так красиво, так нехарактерно для него. – Я десять лет жил этой жизнью. Месть. Возмездие. Это меня питало – поддерживало меня.

– Ты ошибся, – сказала она, подходя к умывальнику у окна. – Это тебя отравило.

– Может быть.

Она налила в таз холодной, чистой воды и опустила в него ладони, глядя, как они бледнеют и расплываются на фоне фарфора. Вода меняет их истинный вид. И заговорила она, обращаясь к этим чужим конечностям:

– Ты ведь знаешь, что это не поможет, верно? – Майкл не ответил, и она продолжила: – Знаешь, что, осуществив свою драгоценную месть, ты захочешь чего-нибудь еще. Фальконвелл, Лэнгфорд, Томми… что потом? Что будет следующим?

– Потом жизнь. Наконец-то, – просто ответил он. – Жизнь, избавленная от призрака этого человека и того прошлого, которым он меня наградил. Жизнь без возмездия. – Он помолчал. – Жизнь с тобой.

Сказав это, он оказался рядом – ближе, чем она предполагала. Пенелопа вынула руки из воды и повернулась. Слова обожгли – причинили ей настоящие мучения. Именно их она так отчаянно хотела услышать… с самого начала их брака… может быть, задолго до него. Может быть, с тех пор, как начала писать ему письма, зная, что он их никогда не получит. Но как бы сильно она ни хотела их услышать, оказалось, что поверить в них она не может.

– Ты ошибаешься. Ты не изменишься. Ты просто останешься во тьме, закутавшись в свое отмщение. – Она помолчала, зная, что ему просто необходимо услышать то, что она скажет дальше. А ей – сказать это. – Ты будешь несчастлив, Майкл. И я буду несчастлива с тобой.

Его челюсть напряглась.

– А ты у нас такой эксперт? Ты, со своей праведной жизнью, там, далеко в Суррее, ни мгновения риска, ни единой помарки на твоем безупречном, добродетельном имени. Ты ничего не знаешь о гневе, о разочаровании, о душевном опустошении. Не знаешь, каково это, когда твою жизнь выдернут из-под тебя и когда ты хочешь только одного – наказать человека, сделавшего это!

Негромкий голос разорвал тишину в комнате, как пушечный выстрел, и Пенелопа поняла, что больше не может сдерживаться.

– Ты… страшный… эгоист. – Она шагнула к нему. – Думаешь, я не знаю, что такое разочарование? Думаешь, я не испытывала разочарования, когда все вокруг – подруги, сестры – выходили замуж? Думаешь, я не испытывала душевного опустошения, когда обнаружила, что мужчина, за которого я собиралась выйти замуж, любит другую? Думаешь, я не испытывала отчаяния каждый день, просыпаясь в отцовском доме и понимая, что никогда не достигну счастья… никогда не обрету любви? Думаешь, так просто, когда женщину вроде меня перекидывают от одного мужчины к другому, чтобы он ею распоряжался – отец, жених, а теперь муж?

Она наступала на него, оттесняя к двери, слишком взбешенная, чтобы заметить – он послушно движется вместе с ней.

– Нужно ли тебе напоминать, что я в жизни своей не имела права выбора – никогда? Что все, что я делаю, все, что я есть, – это во благо другим?

– Это твоя вина, Пенелопа, не наша. Ты могла отказаться. Никто не угрожал твоей жизни.

– Еще как угрожали! – взорвалась она. – Угрожали моей безопасности, моей защищенности, моему будущему! Если бы не Лейтон, не Томми, не ты, то что? Что было бы, когда мой отец умрет, а у меня нет ничего?

Он подошел к ней вплотную, взял за плечи.

– Да только все это было не ради самосохранения, верно? Тобой двигало чувство вины и ответственность, и желание дать своим сестрам жизнь, которой тебе не досталось.

Пенелопа прищурилась.

– Я не собираюсь просить прощения за то, что делала ради них. Мы не все такие, как ты, Майкл, испорченные и эгоистичные, и…

– Только не останавливайся, милая, – протянул он, отпустив ее и скрестив руки на широкой груди. – Ты как раз подошла к самому интересному. – Пенелопа промолчала. Он поднял бровь. – Трусиха. Нравится тебе это или нет, но именно ты сделала свой выбор, Шестипенсовик, и никто другой.

Она возненавидела его за то, что он сейчас назвал ее этим прозвищем.

– Ошибаешься. Думаешь, я бы выбрала Лейтона? Думаешь, выбрала бы Томми? Думаешь, я бы выбрала…

Она осеклась… отчаянно желая закончить фразу, сказать «тебя». Желая сделать ему больно. Наказать за то, что он все так сильно усложнил. За то, что любить его невозможно.

Он все равно понял.

– Скажи это.

Она замотала головой:

– Нет.

– Почему? Это правда. Будь я последним мужчиной в Британии, ты бы все равно не выбрала меня. В этой пьесе я играю роль злодея, того, кто вырвал тебя из безупречной сельской жизни, весь исполненный жажды отмщения и гнева, слишком черствый, холодный, не заслуживающий тебя. Твоих чувств. Твоего общества.

В нем что-то вдруг изменилось, и в первый раз после венчания она не увидела в его глазах никаких чувств.

Пенелопа кивнула, каждой клеткой своего существа противясь этому, желая закричать во весь голос о несправедливости происходящего.

– Если ты настаиваешь на мести, осуществляй ее без меня. Я не на твоей стороне.

Она знала, что он никогда не примет ее ультиматума, но это не ослабило удар, когда он произнес:

– Да будет так.