Текст книги "Распутник"

Она распластала ладони у него на груди, ощущая твердую, надежную силу под слоями прекрасно сидевших льна и шерсти.

– Ты сегодня совсем другой. Я не знаю, кто ты.

Что-то мелькнуло в его глазах и исчезло так быстро, что Пенелопа не успела определить, что это. А затем он заговорил, низко, негромко, плавно, слегка поддразнивая:

– Так почему не узнать меня чуточку лучше?

В самом деле, почему бы и нет.

Она приподнялась на цыпочки, потянулась к нему, а он наклонился и прильнул к ее губам в обжигающем, почти непереносимом поцелуе.

Прижался к ней ближе, толкнув ее к стене, накрыв своим телом так, что ей оставалось только одно – запрокинуть руки ему за шею и обнять, притянуть к себе. А то, что с ней творили его губы, твердые и шелковые одновременно… она даже не подозревала, что хочет этого, никогда раньше не думала, что такое бывает – сильный, властный поцелуй, который она никогда, никогда не забудет. Она была поглощена его силой, его мощью, тем, как его руки прикасаются к ее подбородку, поворачивают ее голову так, чтобы еще более страстно прильнуть ко рту.

Он лизнул ее сжатые губы. Язык искушал ее, и она тихонько ахнула, а он тут же воспользовался этим и вторгся в ее рот, пробовал его на вкус, ласкал, лизал, и ей показалось, что сейчас она умрет от восторга. Пальцы Пенелопы по собственной воле запутались в его кудрях. Она приподнялась повыше, чтобы вжаться в него еще сильнее, еще скандальнее…

Ей совершенно все равно… пока он не останавливается. Только пусть он никогда не останавливается.

Он чуть передвинулся, теперь его руки скользили вниз мучительно долго, на мгновение задержались на ее грудях (у Пенелопы внезапно заныли места, о которых она раньше и не подозревала) и поползли все ниже, ниже. Борн обхватил ее ягодицы и прижал к себе с силой одновременно шокирующей и возбуждающей. Он застонал от удовольствия, а Пенелопа слегка отодвинулась, поражаясь тому, что он так же поглощен ласками, как и она. Борн открыл глаза, поймал ее взгляд и снова впился поцелуем в губы, лаская ее все решительнее. Пенелопу переполняло наслаждение. Приключение. Он.

Шли секунды. Минуты. Часы… да какая разница?

Значение имел только этот мужчина. Его поцелуй.

Только это.

И вдруг все закончилось. Он медленно поднял голову, еще раз нежно чмокнул ее в губы и убрал ее руки со своей шеи. А затем улыбнулся ей, от его взгляда перехватило дыхание, и Пенелопа вдруг поняла, что он впервые улыбнулся ей – и только ей – со времен детства.

Это волшебно.

Он открыл рот, собравшись что-то сказать. Пенелопа чувствовала себя как на иголках, не в силах скрыть предвкушение, которое ощутила, когда его губы сложились, чтобы произнести первое слово.

– Тоттенхем.

Она пришла в замешательство, брови сошлись в ниточку.

– Обыкновенно я не одобряю джентльменов, пристающих к дамам в моих коридорах, Борн.

– А как насчет мужей, целующих своих жен?

– Честно? – Тоттенхем говорил сухим, как песок, голосом. – Думаю, это нравится мне еще меньше.

От унижения Пенелопа зажмурилась. Он играет ею как пешкой!

– Держу пари, ты изменишь свое мнение, когда познакомишься с моей свояченицей Оливией.

Услышав это, ей захотелось причинить ему боль. Настоящую. Физическую. Сильную.

Он сделал это нарочно.

Все это ради Тоттенхема.

Продолжать изображать брак по любви.

А вовсе не потому, что он не в силах удержаться.

Неужели она так ничему и не научится?

– Если она хоть немного похожа на сестру, боюсь, это пари мне не выиграть.

Майкл рассмеялся, а Пенелопа вздрогнула. Она его ненавидит. Ненавидит фальшь всего происходящего.

– Не смею рассчитывать, что ты дашь нам еще минутку.

– Полагаю, я должен, иначе леди Борн больше никогда не посмотрит мне в глаза.

Пенелопа, уставившись на складки галстука Майкла, постаралась произнести как можно хладнокровнее (понимая, что беззаботности достичь не удастся).

– Я не совсем уверена, что минутка сможет это изменить, милорд.

Он снова ее использовал.

Тоттенхем хмыкнул.

– Бренди уже налит.

И исчез. А она осталась одна.

С мужем, который, похоже, взял за правило всякий раз разочаровывать ее. Она не отвела глаз от накрахмаленной ткани на его шее.

– Отлично сыграно. – В голосе Пенелопы прозвучала печаль, но если он это и услышал, то виду не подал.

Борн ответил так, словно они не целовались в темном углу, а обсуждали погоду:

– Думаю, нам придется пройти еще долгий путь, доказывая, что поженились мы не только ради Фальконвелла.

Она и сама едва в это не поверила.

Право же, похоже, она так и не выучит свой урок. На самом деле нечестно, что она так на него злится. Что ей так больно. Глупая идея о браке по любви принадлежит ей, разве нет? Так что и винить за то, какой она себя чувствует, остается только себя.

Дешевкой. Использованной. Но зато ее сестер ждет приличное, ничем не запятнанное супружество. И оно того стоит.

Пенелопа подавила грусть.

– Зачем ты это делаешь? – Он вопросительно поднял брови, и она пояснила: – Соглашаешься на этот фарс?

– Да. Мы все что-то получаем от этой игры. От этого фарса. Тебе не стоит сожалеть о нашем соглашении, потому что я извлеку из него немалую выгоду. Давай провожу тебя обратно к дамам, – предложил он, беря ее за локоть.

Почему-то мысль о том, что он играет свою роль в этом фарсе ради собственной выгоды, заставила ее почувствовать себя еще ужаснее. Словно Пенелопа тоже стала жертвой его лжи.

Его вероломство вызвало гнев, мгновенный и жаркий. Она отдернула руку почти свирепо.

– Не смей ко мне прикасаться.

Он вскинул брови.

– Прошу прощения?

Она больше не желала, чтобы он находился рядом. Не желала напоминаний о том, что ее тоже одурачили.

– Пусть мы изображаем любовь для них, но я-то не они! Не смей больше ко мне прикасаться, если это не напоказ для них.

«Боюсь, я этого не вынесу».

Он вскинул обе руки вверх, показывая, что услышал ее требование. И повиновался.

Пенелопа резко отвернулась от него, пока не наговорила еще чего-нибудь. Пока не выдала свои чувства.

– Пенелопа, – окликнул Борн, когда она уже ступила в тускло освещенный коридор. Она остановилась, и в душе вспыхнула надежда – сейчас он извинится. Скажет, что ошибался. Что на самом деле она ему не безразлична. Что он ее хочет. – Это самая сложная часть – с дамами. Ты понимаешь?

Он всего лишь имеет в виду, что она должна продолжать притворяться. Что наедине женщины станут расспрашивать ее куда подробнее, чем на публике.

Это будет испытанием.

Но называть это самой сложной частью вечера? Смешно, потому что самую сложную часть она пережила только что.

– Я справлюсь с дамами, милорд, как мы и договорились. К концу вечера ни одна не будет сомневаться в том, что мы с вами безумно влюблены друг в друга, а моих сестер будет ждать нормальный сезон. – Она подпустила стали в голос. – Ну а вам неплохо бы помнить, что вы обещали мне экскурсию по вашему клубу, и теперь я понимаю, что это не из великодушия, а всего лишь в уплату за мою роль в вашем мошенничестве.

Он замер.

– Обещал.

– И когда?

– Посмотрим.

Пенелопа прищурилась – такой ответ был универсальным синонимом отказа.

– Да, полагаю, посмотрим.

Она повернулась к нему спиной, прошествовала к салону и взялась за ручку двери, высоко подняв голову и расправив плечи.

Нервы напряглись до предела, но она поклялась себе, что будет непреклонной. И выдержит испытание.

Глава 12

«Дорогой М.!

Томми приезжал домой на День святого Михаила[5]5
  День святого Михаила – 29 сентября.


[Закрыть], и мы праздновали просто грандиозно, хотя нам очень не хватало нашего Майкла. И все-таки мы от души повеселились – собирали позднюю ежевику и ели ее, пока животы не разболелись, все в лучших традициях. Зубы, конечно, стали серовато-синими, ты бы нами гордился.

Может быть, в этом году мы увидим тебя на Рождество? Праздник на День святого Стефана в Колдхарборе в самом деле бывает чудесным.

Мы все думаем о тебе и очень скучаем.

Всегда – П.

Нидэм-Мэнор, сентябрь 1818 года».

Ответа нет.

Она попросила больше к ней не прикасаться, и он уважил ее просьбу.

И даже сделал на шаг больше.

Оставил ее в полном одиночестве.

Оставил одну в ту же ночь; привез в «Адский дом» и, не сказав ни слова, тотчас же уехал туда, куда ходят мужья без своих жен. И следующим вечером, когда она ужинала в огромной пустой столовой под бдительным присмотром нескольких несочетающихся между собой, слишком юных лакеев. По крайней мере к ним она уже начинала привыкать и очень гордилась тем, что за весь ужин ни разу не покраснела.

И в ночь после этой, когда она стояла у окна своей спальни, как дурочка, и ее тянуло туда, куда уехала его карета, словно ее привязали к ней веревками. Словно, если она будет смотреть достаточно долго, он вернется. Внезапно возле дома остановилась карета. Она постаралась не обращать внимания на сильно забившееся сердце и дребезжание стекла в окне.

Более того, она вытерла руки с впечатляющим хладнокровием, подошла к двери, соединяющей ее комнату со спальней мужа, прижалась ухом к прохладному дереву и стала дожидаться его появления.

Спустя долгие минуты, наградившие ее всего лишь раздражающей болью в шее, любопытство пересилило, и она направилась к двери, ведущей в коридор, решив выглянуть наружу и проверить, в самом ли деле ее муж вернулся домой.

Приоткрыла дверь меньше, чем на дюйм.

И лицом к лицу столкнулась с миссис Уорт.

Пенелопа вздрогнула и захлопнула дверь прежде, чем сообразила, что выставила себя полной дурой перед сильно волнующей ее экономкой мужа.

Сделав глубокий вдох, она открыла дверь и широко улыбнулась:

– Миссис Уорт, вы меня напугали.

Экономка наклонила голову.

– К вам гость.

Брови Пенелопы сошлись в ниточку.

– В такое время? Ведь уже одиннадцать ночи.

Экономка протянула визитную карточку.

– Он говорит, это очень важно.

Он.

Пенелопа взяла карточку.

Томми.

Ее охватило счастье. Он был первым человеком, пришедшим навестить ее в этом большом пустом доме, – даже мать не приехала, а всего лишь прислала записку, что навестит ее, «когда цветок нового супружества распустится и превратится в розу». Но этот цветок и не собирается превращаться в розу.

Но Томми ее друг. А друзья навещают друг друга. Пенелопа не могла скрыть от миссис Уорт свою улыбку.

– Я сейчас же спущусь. Дайте ему чаю. Или… вина. Или… виски. – Она покачала головой. – В общем, того, что люди пьют в такой час.

Пенелопа закрыла дверь, наскоро привела себя в порядок и помчалась вниз по лестнице в переднюю гостиную, где он, словно уменьшившись в размерах в этой экстравагантной комнате, стоял у большого мраморного камина.

– Томми! – радостно воскликнула Пенелопа, подходя к нему. – Что ты здесь делаешь?

Он улыбнулся:

– Приехал, чтобы похитить тебя, конечно.

Должно быть, он пошутил, но что-то в его голосе Пенелопе не понравилось, и только тут она сообразила, что Томми здесь быть не должно – что Майкл придет в бешенство, увидев Томми Оллеса в своей гостиной со своей женой. И не будет иметь значения, что Томми с Пенелопой дружат целую вечность.

– Тебе не следовало приходить, – сказала она, когда Томми повернулся к ней и поднес ее руку к губам. – Он придет в ярость.

– Но мы с тобой по-прежнему друзья, разве нет?

Он посмотрел на нее с непривычной серьезностью.

– Скажи мне только одно. С тобой все в порядке?

Он произнес это мягко и обеспокоенно, и Пенелопа совсем не ожидала, что ее вдруг охватят такие сильные эмоции, а на глаза навернутся слезы. Прошла неделя после того, как они поспешно и незаметно обвенчались в Суррее, и никому даже в голову не пришло спросить, как она себя чувствует. Даже ее мужу.

– Я… – Она замолчала, потому что горло перехватило.

Обычно дружелюбные голубые глаза Томми потемнели.

– Ты несчастна. Я убью его!

– Нет! Нет. – Пенелопа положила ладонь ему на руку. – Я не несчастна.

– Не защищай его. Он тебя обижает?

– Нет.

– Тогда что?

– Я его редко вижу.

– Это неудивительно, – сказал Томми, и по его голосу она поняла, что он уязвлен. Дружеские чувства куда-то делись. Она поняла это, когда Майкл уехал. Когда перестал писать. Когда ему все стало безразлично. Томми долго молчал, потом спросил: – А ты хотела бы видеть его чаще?

На этот вопрос не существовало простого ответа. Она не хотела иметь ничего общего с одной половиной Майкла, с тем холодным, далеким мужчиной, который женился на ней ради земли. Но вот вторая половина – мужчина, который обнимал ее, заботился о ее удобствах и совершал восхитительные, чудесные вещи с ее разумом и телом… видеться с ним почаще она бы не отказалась.

Разумеется, Томми она этого не сказала. Не смогла бы объяснить, что в Майкле живут двое и что она одновременно ненавидит его и восхищается им.

– Я знал, что он приехал за тобой. Знал, что он поведет себя холодно и бессердечно и придумает способ быстро на тебе жениться – ради Фальконвелла. – Пенелопа с опозданием поняла, что ей следует возразить, следует рассказать Томми их прекрасно придуманную сказку, но было поздно, он уже говорил дальше: – Я пытался жениться на тебе первым… чтобы избавить тебя от брака с ним.

В голове всплыло то, что Томми сказал тем утром, делая ей предложение.

– Вот что ты имел в виду. Хотел уберечь меня от Майкла.

– Он больше не такой, каким был раньше.

В голове вспыхнула картинка – теплый весенний день, они втроем находятся в старой норманнской башне на земле Фальконвелла. Под Пенелопой обломилась лестница, и она оказалась в ловушке на пролет выше Майкла и Томми. Не очень высоко, всего ярд-другой, но для нее достаточно высоко, чтобы бояться спрыгнуть. На ее крик о помощи первым откликнулся Томми и стал уговаривать спрыгнуть, обещая, что поймает. Но ее парализовало страхом. А затем пришел Майкл. Спокойный, бесстрашный Майкл, посмотревший ей в глаза и придавший сил.

«Прыгай. Я буду твоей страховочной сеткой».

Ему она поверила.

Пенелопа глубоко вздохнула, вспомнив время, проведенное с Майклом, то, как он всегда ее выручал, и взглянула на Томми.

– Он больше не тот мальчик.

– Нет. Лэнгфорд об этом позаботился. – Томми помолчал и добавил: – Жаль, что мне не удалось этого предотвратить, Пен. Прости.

Она покачала головой:

– Не нужно извиняться. Он холоден и кого угодно может вывести из себя, когда захочет, но ведь он сам построил свою империю – и доказал свою ценность десятикратно. Может, брак и является испытанием, но мне кажется, большинство из них такие, а тебе?

– Наш бы таким не был.

– Наш был бы испытанием в другом смысле, Томми, и ты это знаешь.

– Так тому и быть. – Улыбка на его лице появилась и тут же исчезла. Он сменил тему: – Я подумывал об Индии. Говорят, там целое море возможностей.

– Ты хочешь покинуть Англию? Почему?

Томми сделал большой глоток и поставил бокал на стол.

– Твой муж собирается уничтожить меня.

Ей потребовалось некоторое время, чтобы понять сказанное.

– Я уверена, что это неправда.

– Собирается. Он сам мне сказал.

Пенелопа пришла в замешательство.

– Когда?

– В день вашей свадьбы. Я приехал к тебе в Нидэм-Мэнор, хотел убедить выйти за меня и обнаружил, что опоздал, что ты уже уехала с ним в Лондон. Я поехал за вами и пошел прямо в клуб.

Майкл ей ничего не говорил.

– И увиделся с ним?

– Да. Ему хватило времени, чтобы объяснить все насчет своих планов отомстить моему отцу. И мне. Когда он это сделает, у меня не будет другого выбора, кроме как покинуть Британию.

Это ее не удивило. Разумеется, Фальконвелла ее непреклонному мужу недостаточно. Разумеется, он захочет отомстить Лэнгфорду. Но Томми?

– Он не сделает этого, Томми. У вас общее прошлое. История. У нас всех троих.

Томми криво улыбнулся:

– Боюсь, наше прошлое не перевешивает жажду мести.

Пенелопа покачала головой:

– Да что он такое может планировать?..

Томми сделал глубокий вдох.

– Он знает… – Пауза. Он отвел взгляд. – Я не сын Лэнгфорда.

Ее челюсть отпала, а голос пропал.

– Этого не может быть.

Томми скупо хохотнул.

– Я ни под каким видом не стал бы такого придумывать, Пен.

Конечно же, он прав. О таких вещах люди не врут.

– Я не знал, что незаконнорожденный, пока несколько лет назад мой… Лэнгфорд не сообщил мне правду. Скоро она станет общим достоянием.

Они помолчали. И внезапно Пенелопа поняла, что Томми прав. Что в планы Майкла входит его крах.

– Поедем со мной, Пенелопа. Мы можем оставить этот город и эту жизнь и начать все сначала. Индия. Америка. Греция. Испания. Восток. В любом месте по твоему выбору.

Ее глаза округлились. Он говорил серьезно!

– Я замужем, Томми.

Уголок его рта искривился.

– За Майклом. Тебе нужно бежать, как и мне. Может быть, для тебя это даже важнее – по крайней мере меня он уничтожит быстро.

– Даже если так, я замужем. А ты… – Она не договорила.

– А я ничто. Точнее, стану ничем, когда он со мной покончит.

Пенелопа подумала о своем муже, которому клялась в верности и преданности, который так долго боролся, чтобы восстановить состояние, лишившись имени. Уж он-то знает важность имени. И личности. Пенелопа просто не могла поверить, что он это сделает. Она покачала головой:

– Ты ошибаешься. Он не будет тебя преследовать.

Но не успев договорить, она вдруг поняла, что не права. Ради отмщения он пойдет на все, что угодно.

Даже на то, чтобы уничтожить своих друзей.

Томми решительно сжал зубы, и Пенелопа внезапно занервничала.

Она никогда не видела его таким серьезным. Таким загнанным.

– Я не ошибаюсь. У него есть доказательства, и он намерен их использовать. Он безжалостен, Пен… и давно перестал быть тем другом, какого мы когда-то знали. – Томми уже подошел вплотную и взял Пенелопу за руку. – Он тебя не заслуживает. Поедем со мной. Поедем, и мы с тобой никогда не будем одиноки.

Она долго молчала, а потом негромко произнесла:

– Он мой муж.

– Он тебя использует!

Слова, пусть и правдивые, больно задели. Пенелопа посмотрела ему в глаза.

– Конечно, использует. Как и любой другой мужчина в моей жизни. Отец, герцог Лейтон, другие женихи… ты. – Он открыл рот, собираясь возразить, но Пенелопа подняла вверх палец и покачала головой: – Не надо, Томми. Не надо выставлять дураками нас обоих. Пусть ты используешь меня не ради земли и репутации, но ты боишься, что правда выйдет наружу, и надеешься, что из меня получится дружеский компаньон – кто-то, кто сумеет скрасить одиночество.

– Разве это так плохо? – спросил Томми с отчаянием в голосе. – А как же наша дружба? Наше прошлое? Как же я?

Пенелопа не стала притворяться, что не поняла ультиматума, рожденного душевным страданием. Он просил ее сделать выбор. Ее самый давний друг, тот, кто не покинул ее, – или муж, семья, вся ее жизнь. На самом деле никакого выбора не было.

– Он мой муж! – повторила Пенелопа. – Может, сама бы я эту историю не написала, но так уж получилось.

Она замолчала – от досады и раздражения у нее перехватило горло. Томми молча смотрел на нее. Сказанное словно повисло между ними.

– Так тому и быть. – Он печально улыбнулся. – Не могу сказать, что я удивлен. Ты всегда выбирала его.

Пенелопа замотала головой:

– Это неправда.

– Конечно, правда. И однажды ты сама это поймешь. – Он братским жестом прикоснулся к ее подбородку. Собственно, в этом и заключалась главная сложность – Томми всегда был ей скорее братом, чем кавалером. В отличие от Майкла. В Майкле не было ничего братского.

И доброго тоже. И пусть она выбрала его в этой странной печальной войне, она не будет стоять в стороне и смотреть, как он губит Томми.

– Я не позволю ему уничтожить тебя, – поклялась она. – Клянусь.

Томми рубанул рукой воздух. Его недоверие было осязаемым.

– О, Пенни… как будто ты сможешь его остановить.

Майкл увез ее от семьи, полностью изменил ее жизнь, навязал ей этот фарс и угрожает лучшему другу. И делает все это, удерживая ее на расстоянии, словно она какой-то ничего не значащий предмет, о котором и волноваться-то не стоит.

Ну, самое время ему начать волноваться.

Пенелопа вздернула подбородок, расправила плечи.

– Он не Господь Бог, – решительно произнесла она. – И у него нет права играть с нами, как с оловянными солдатиками.

Томми увидел ее гнев и грустно улыбнулся:

– Не делай этого, Пен. Я того не стою.

Она вскинула бровь.

– Не согласна. И даже если ты не достоин, то я достойна! И я этого не допущу.

– Он сделает тебе больно.

Уголок ее рта приподнялся в кривой усмешке.

– Скорее всего он так или иначе сделает мне больно. Тем больше оснований противостоять ему. – Она направилась к двери, открыла ее, чтобы выпустить Томми. Он подошел, негромко ступая по роскошному ковру сапогами, и ее вдруг охватила печаль. – Прости меня, Томми.

Он взял ее за плечи, тепло поцеловал в лоб и сказал:

– Я желаю тебе только счастья, Пен. Дашь мне знать, если передумаешь?

Она кивнула:

– Конечно.

Томми какое-то время смотрел на нее, по лицу его пробежала тень, и он отвернулся.

– Я буду ждать тебя. До тех пор, пока силы на ожидание не кончатся.

Ей хотелось попросить его не уходить. Хотелось попросить остаться. Но то ли грусть, то ли страх, то ли понимание того, что ее муж – это корабль, который не повернет назад, заставили ее произнести:

– Доброй ночи, Томми.

Он вышел в холл. Пенелопа смотрела на его плечи, пока он шел к выходу из «Адского дома». Дверь за ним закрылась, в тишине послышался стук колес его кареты, подчеркнувший ее одиночество. Она осталась одна. Одна в этом мавзолее, наполненном вещами, ей не принадлежавшими, и людьми, которых она не знала. Одна в этом тихом мире.

В дальнем конце холла что-то шевельнулось, и Пенелопа мгновенно поняла, что это миссис Уорт. И еще поняла, кому отдана преданность экономки.

Пенелопа спросила в темноту:

– И сколько времени пройдет, пока он не услышит, что ко мне в одиннадцать ночи приходил с визитом джентльмен?

Экономка вышла на свет, но заговорила не сразу. А затем произнесла спокойным голосом:

– Я отправила сообщение в клуб сразу же, как только мистер Оллес вошел.

Пенелопа посмотрела на красавицу, чувствуя, как от этого предательства, пусть даже вполне ожидаемого, разгорается гнев.

– Зря потратили бумагу.

Она направилась к центральной лестнице и начала подниматься, но не пройдя и половины, повернулась к экономке, стоявшей внизу лестницы со своей безупречной прической, безупречной кожей и следившей за Пенелопой безупречными глазами, словно если она будет на страже, то сможет помешать Пенелопе совершить еще какой-нибудь поступок, который возмутит хозяина. Это разозлило Пенелопу еще сильнее.

Внезапно ее охватило безрассудство.

– Где находится клуб?

Экономка широко распахнула глаза.

– Не знаю.

– Забавно, потому что я уверена, что вы знаете. – Она не стала понижать голос, пусть красотка знает, что она не испытывает никаких угрызений совести. – Я уверена, что вам известно все, происходящее в этом доме. Кто приходит, кто уходит. И еще я уверена, вы знаете, что мой муж проводит все ночи в этом своем клубе, а не здесь.

Миссис Уорт долго не отвечала, а Пенелопа гадала, есть ли у нее право уволить эту надменную красавицу. Наконец она махнула рукой и стала подниматься дальше.

– Хотите – говорите, хотите – нет. Если придется, я просто найму экипаж и поеду искать сама.

– Ему это не понравится.

Теперь экономка шла следом по длинному коридору к спальне Пенелопы.

– Скорее всего. Но меня мало интересует, что ему нравится, а что нет.

Более того, как она вдруг поняла, такое отсутствие интереса делало ее свободной. Она распахнула дверь в комнату, подошла к гардеробу и вытащила оттуда большой плащ. Снова повернувшись к двери, она наткнулась на взгляд широко распахнутых глаз прелестной экономки. И остановилась. Может быть, это и есть черноволосая богиня Майкла? Может, именно миссис Уорт завладела его сердцем, его мыслями и его ночами? И пока она всматривалась в фарфоровое личико экономки, прикидывала ее рост, предполагала, как она смотрится рядом с Майклом, насколько ему подходит (куда больше, чем сама Пенелопа), миссис Уорт вдруг улыбнулась. Не просто улыбнулась, а широко и приветливо.

– Мистер Оллес. Он вам не любовник.

От того, что служанка вдруг заявила нечто совершенно неподобающее своему положению, Пенелопа пришла в крайнее замешательство и неожиданно для себя ответила со всей честностью:

– Разумеется. – И, стягивая перчатки, добавила: – А вы не любовница Майкла.

От изумления экономка, не задумываясь, выпалила:

– Боже правый, нет! Я бы не согласилась, даже если б он умолял! – Она замолчала. – То есть… я не имела в виду… он хороший человек, миледи.

Пенелопа положила белые лайковые перчатки и надела темно-синие замшевые. Расправляя их, она искренне произнесла:

– Он лошадиная задница, вот он кто. И я тоже не совсем уверена, что приняла бы его, если бы он умолял. Да только я за ним замужем.

– Ну, если вы меня извините, то я скажу – вы совершенно точно не должны принимать его, пока он не начнет умолять. Ему не следует оставлять вас так…

– Регулярно? – подсказала Пенелопа, решив, что, похоже, заблуждалась насчет экономки. – К несчастью, миссис Уорт, мне не верится, что мольбы входят в репертуар моего мужа.

Экономка улыбнулась:

– Вы можете называть меня просто Уорт. Так меня зовут все остальные.

– Остальные?

– Остальные партнеры «Ангела».

Брови Пенелопы резко сошлись вместе.

– А откуда вы знаете партнеров моего мужа?

– Я работала в «Ангеле» – чистила кастрюли, ощипывала цыплят, делала все, что нужно.

Теперь вспыхнуло любопытство.

– А как оказались здесь?

По лицу женщины промелькнула тень.

– Мое тело созрело. Люди начали замечать.

– Мужчины? – Можно было и не спрашивать, Пенелопа уже знала ответ. Внешность вроде этой невозможно долго скрывать даже на кухне игорного ада.

– Хозяева делали все возможное, чтобы не подпускать членов клуба близко – не только ко мне, но ко всем девушкам. – Пенелопа подалась вперед, уже догадываясь, что за этим последует. Испытывая отвращение. Желая стереть слова раньше, чем их произнесут. – Но я была беспечной. А могущественные мужчины умеют быть настойчивыми. Богатые мужчины становятся искушением. И все представители их пола бывают прекрасными лжецами, когда захотят.

Пенелопа это знала. Ее муж тоже мог быть весьма сладкоречивым.

Улыбка Уорт сделалась печальной.

– Борн наткнулся на нас.

Она провела пальцем по позолоченной раме большой картины, висевшей на стене. Пенелопа произнесла:

– Он пришел в бешенство.

Инстинктивно чувствуя, что ее муж, несмотря на все свои недостатки, никогда не потерпел бы подобного поведения.

– Он едва не убил этого мужчину. – Пенелопа почувствовала прилив гордости, а Уорт продолжала: – Несмотря на всю свою мрачность… на весь свой эгоизм… он хороший человек. – Она отступила назад и оценивающим взглядом окинула наряд Пенелопы. – Если вы собираетесь попасть в «Ангел», придется воспользоваться входом для владельцев. Это единственная возможность оказаться на главном этаже. А если хотите спрятать лицо, вам нужен плащ с большим капюшоном.

Об этом Пенелопа не подумала. Она пересекла комнату и вышла в тускло освещенный коридор.

– Спасибо.

– Он придет в бешенство, когда увидит вас там, – добавила Уорт. – И моя записка только ухудшит положение. – Она помолчала. – Я о ней сожалею.

К этому времени они уже спустились с лестницы. Пенелопа резко взглянула на Уорт.

– Я запишу за вами должок, но воспользуюсь им не сегодня. Сегодня я просто скажу вам, что ваше послание было неполным и остальное я намерена доставить лично.

«Дорогой М.!

Опять настал мой день рождения и на этот раз куда более хлопотный, чем все предыдущие. Мама готова дать мой дебютный бал, а я буду упитанным тельцом на заклание (не самая приятная метафора, правда?). Как бы там ни было, она уже строит планы на март, представляешь? Я уверена, что не переживу эту зиму.

Пообещай, что ты приедешь на злосчастное событие… я понимаю, что в двадцать лет ты еще слишком молод, чтобы посещать балы или интересоваться сезоном, но мне будет очень приятно увидеть дружеское лицо.

Всегда П.

Нидэм-Мэнор, август 1820 года».

Ответа нет.

– Ты должен быть дома со своей женой.

Борн, стоявший на своем месте у окна и наблюдавший за игорным залом «Падшего ангела», даже не обернулся.

– Моя жена благополучно лежит в своей постели и спит.

Он знал, как это выглядит – Пенелопа в своей строгой белоснежной ночной рубашке, закутавшись в одеяла, свернулась калачиком на боку. Ее белокурые волосы волнами разметались по подушке, во сне она сладко вздыхает, искушая его даже в воображении.

Или, того лучше, она сейчас в его постели, на меховом покрывале, сладострастно ждет, когда он ее обнаружит.

Дни с тех пор, как она потребовала больше к ней не прикасаться, тянулись бесконечно.

Вечер у Тоттенхема начался с единственной, легко достижимой цели – пустить в обществе слух о фальшивой любви между Борном и Пенелопой. Но потом, в этом гадюшнике – столовой Тоттенхема, она вдруг с такой силой начала поддерживать его рассказ, изображать любовь и преданность и защищать его в только ей присущей безупречной, изысканной манере.

И сколько бы Борн ни убеждал себя, что пошел за ней только ради того, чтобы еще сильнее убедить гостей Тоттенхема в своей увлеченности женой, в глубине души он знал, что это неправда. О гостях он не думал вообще, а его увлеченность не имела ничего общего с жульничеством. Ему было просто необходимо прикоснуться к ней. Побыть рядом.

И когда он ее поцеловал, то окончательно утратил власть над собой – он задыхался, прижимал ее к себе, мечтал оказаться где угодно, только не в этом коридоре, в этом доме, с этими людьми. Ему хотелось убить Тоттенхема за то, что тот помешал, но один Бог знает, что могло бы случиться, не подойди к ним виконт, потому что Борн на полном серьезе собирался задрать юбки жены, опуститься на колени и показать ей, куда их обоих может увлечь наслаждение. И тут виконт кашлянул, прочищая свое горло и голову Борна. А Пенелопа застыла в его объятиях, как статуя, и он понял, что в эту минуту она поверила в худшее в нем. Поверила, что он сфабриковал страсть ради Тоттенхема… да так оно и было, просто Борн не ожидал в тот момент, что все зайдет так далеко. И он ни за что не признается ей, что потерял голову так же, как и она.

Поэтому он рассказал ей правду о соглашении, заведомо зная, что ранит ее. Зная, что она возненавидит его за обман. И когда она провозгласила – с королевской грацией, – что он не смеет больше прикасаться к ней, он понял, что так лучше для них обоих.

Даже если он ни о чем больше так не мечтал, как увезти ее домой и заставить отказаться от своих слов.

Чейз попытался снова:

– После возвращения ты проводишь тут каждую ночь.

– Почему это тебя так волнует?

– Я знаю женщин. И знаю, что им не нравится, когда их игнорируют.

Борн не ответил.

– Я слышал, ты закидываешь удочку, чтобы одна из девиц Марбери стала леди Тоттенхем?

Борн прищурился.

– Слышал?

Чейз пожал плечом и ухмыльнулся: