Текст книги "Распутник"

Глава 9

«Дорогой М.!

Пишу тебе из кареты, где провела последние шесть дней со своими четырьмя сестрами и матерью. Мы протащились через весь Север, чтобы навестить тетю Эстер (ты ее должен помнить из моего последнего письма). Вообразить не могу, что двигало римлянами, когда они решили продолжить свой поход на север, чтобы построить Вал Адриана. Должно быть, у них не было сестер, иначе они и Тоскану бы не пересекли.

Твоя стойкая П.

Где-то посреди Великого Северного Пути, июнь 1816 года».

Ответа нет.

Он ее бросил.

Пенелопе потребовалось около четверти часа, чтобы прийти в себя. Она стояла в холле лондонского дома Майкла посреди своих вещей. Коротко говоря, он просто оставил ее и ушел, бросив на прощание: «Пока».

Она смотрела на массивную дубовую дверь, в которую он вышел, дольше, чем ей хотелось бы в этом признаться, отказываясь верить в горькую правду.

Он ее бросил.

В ее первый вечер в этом лондонском доме.

Даже не представив слугам.

В первую брачную ночь.

Правда, об этом ей хотелось думать меньше всего. Поэтому Пенелопа сосредоточилась на том, что стоит, как дура, в холле городского дома мужа, одна-одинешенька, а рядом топчутся двое очень юных на вид лакеев, не совсем понимающих свою роль в происходящем.

Она вымученно улыбнулась и обратилась к более старшему из двоих (но уж точно не старше пятнадцати лет), отчаянно желая хоть как-нибудь сдвинуться с места:

– Полагаю, в этом доме есть экономка?

Увидев, какое облегчение охватило юношу, она ему слегка позавидовала. Хотелось бы ей знать, как вести себя в подобной ситуации.

– Да, миледи.

– Превосходно. Ты можешь ее пригласить?

Лакей поклонился раз, потом еще раз, стремясь показать себя с лучшей стороны.

– Да, миледи. Как пожелаете, миледи. – Он исчез молниеносно, а его напарник с каждой минутой чувствовал себя все неуютнее.

И Пенелопа его понимала. Второй лакей (если честно, слишком юный, чтобы работать лакеем) что-то пробормотал и исчез почти мгновенно. Пенелопа выдохнула и стала рассматривать холл – сплошные мрамор и позолота, последний писк моды и огромные деньги. Слишком экстравагантно, на ее взгляд, но она мгновенно сообразила, в чем суть.

Пусть Майкл и потерял все в той печально знаменитой игре, но вернул утраченное стократ, и всякий, кто входил в этот дом, сразу это понимал.

При мысли о юном маркизе, вынужденном так тяжело трудиться, чтобы восстановить состояние, что-то в ее груди сжалось. Каких сил это ему стоило… какого упорства.

Пенелопа отогнала эту мысль, наткнувшись на массивный сундук, приехавший с ней в карете. Ну, раз никто не собирается проводить ее в гостиную, она все равно может устроиться поудобнее. Пенелопа расстегнула дорожный плащ и уселась на свой багаж. Интересно, может, ей так и придется жить тут… в холле?

Где-то в дальней части дома началась суматоха… послышался лихорадочный шепот, торопливые шаги, и Пенелопа невольно улыбнулась. Похоже, никого из слуг не оповестили о прибытии новобрачной. Вероятно, удивляться тут нечему, поскольку она и сама не ожидала ничего подобного два дня назад.

Но досада на мужа не проходила.

Мог бы по крайней мере потратить минутку на то, чтобы представить ее экономке, прежде чем устремляться к якобы неотложным делам, призывающим его именно в это время суток.

В день их бракосочетания.

Она вздохнула и услышала в собственном вздохе нетерпение и раздражение. Хотя и знала, что леди не показывают своего раздражения. Оставалось только надеяться, что это правило не так уж непреклонно, если ты выходишь замуж за павшего аристократа.

Наверняка есть возможность слегка его изменить, если сидишь в одиночестве в своем же новом доме и ждешь, когда тебя проводят в комнату. Хоть в какую-нибудь.

Она поерзала, стараясь не обращать внимания на боль в спине. Маркизы ни в коем случае не должны думать о том, что у них может болеть спина.

– Миледи?

Пенелопа вскочила на ноги, повернулась на звук раздавшегося за спиной голоса, одновременно осторожного и любопытствующего, и увидела самую красивую женщину из всех, кого когда-либо встречала.

Экономка шагнула вперед и присела в реверансе.

– Приношу свои извинения за то, что не встретила вас сразу же по прибытии. Но мы не…

Теперь замолчала она.

«Мы вас не ждали». Пенелопа услышала эти слова, хотя экономка их не произнесла.

Та попыталась опять:

– Борн не…

Борн.

Не лорд Борн. Просто Борн.

Вспыхнуло какое-то чувство, жаркое и незнакомое. Ревность.

– Я понимаю. В последние несколько дней лорд Борн был очень занят. – Она нарочно подчеркнула титул и заметила во взгляде красавицы понимание. – Полагаю, вы экономка?

Красавица сверкнула улыбкой и снова сделала реверанс.

– Миссис Уорт.

Пенелопа задумалась, замужем ли миссис Уорт или просто ей так полагается называться в связи с занимаемым положением. Мысль о Майкле рядом с ошеломительной незамужней экономкой ей не понравилась.

– Хотите осмотреть дом? Или познакомиться с прислугой?

Миссис Уорт, похоже, не знала, чего ей ждать.

– Для начала я хотела бы увидеть свои комнаты, – пожалела ее Пенелопа. Экономка определенно так же удивилась женитьбе хозяина, как и сама новобрачная. – Мы провели в дороге почти весь день.

– Разумеется. – Миссис Уорт кивнула и направилась к широкой лестнице, которая, видимо, вела в личные апартаменты. – Я прикажу мальчикам сейчас же доставить туда ваши сундуки.

Поднимаясь по лестнице, Пенелопа не удержалась:

– Ваш муж тоже работает на лорда Борна?

После долгого молчания экономка ответила:

– Нет, миледи.

Пенелопа поняла, что настаивать не следует.

– Вероятно, где-то по соседству?

Еще одна пауза.

– У меня нет мужа.

Пенелопа с трудом подавила вспыхнувшее при этих словах неприятное чувство… и желание задать красавице экономке еще кучу вопросов.

Миссис Уорт уже отвернулась и спокойно открыла дверь в тускло освещенную спальню.

– Разумеется, мы тотчас же разожжем огонь, миледи. – Она целеустремленно зашагала по комнате, зажигая свечи, и перед Пенелопой медленно проступила уютная, хорошо обставленная спальня в очаровательных зеленых и голубых тонах. – И я прикажу подать вам ужин. Должно быть, вы проголодались. – Запалив последнюю свечу, она снова повернулась к Пенелопе: – У нас нет камеристки для леди, но я буду счастлива… – Она не договорила.

Пенелопа покачала головой:

– Моя горничная вряд ли сильно отстала.

На лице экономки отразилось облегчение, она согласно склонила голову. Пенелопа внимательно наблюдала за ней, завороженная красотой женщины, казавшейся весьма сведущей служанкой и одновременно не прислугой вовсе.

– Как давно вы тут работаете?

Миссис Уорт резко подняла голову, мгновенно отыскав взглядом Пенелопу.

– С Бо… – Она спохватилась и поправилась: – С лордом Борном? – Пенелопа кивнула. – Два года.

– Вы очень молоды для экономки.

Миссис Уорт насторожилась.

– Мне очень повезло, что лорд Борн предоставил мне место здесь.

В голове Пенелопы возникли дюжины вопросов, и ей пришлось приложить массу усилий, чтобы не задать их все… чтобы выяснить правду об этой красивой женщине и о том, каким образом она стала жить с Майклом.

Но сейчас не время, несмотря на все любопытство.

Вместо этого она вытащила шпильки из шляпки, подошла к туалетному столику, положила их и обернулась к экономке:

– Сундуки и ужин – это чудесно. И ванну, пожалуйста.

– Как пожелаете, миледи. – Миссис Уорт моментально исчезла, оставив Пенелопу одну.

Глубоко вздохнув, Пенелопа медленно обошла комнату. Она была прекрасной – роскошно декорирована, с шелковыми обоями и огромным ковром, явно доставленным с Востока. Картины подобраны со вкусом, мебель сделана безупречно. В комнате имелся камин, но холод и застоявшийся запах дыма подтверждали, что дом к прибытию хозяев никто не готовил.

Пенелопа подошла к умывальнику, установленному возле окна, которое выходило в большой сад, налила воды в таз и опустила ладони в белый фарфор, глядя, как вода искажает их цвет и форму.

Когда дверь отворилась, Пенелопа увидела юную девушку не старше тринадцати-четырнадцати лет. Та торопливо присела в реверансе.

– Я пришла разжечь огонь, миледи.

Пенелопа смотрела, как девочка присела у камина, держа в руках трутницу, и в голове мелькнуло воспоминание – Майкл всего несколько дней назад в такой же позе в Фальконвелле. Растопка вспыхнула, щеки Пенелопы бросило в жар – она вспомнила, что случилось той ночью… и следующим утром, и ощутила укол сожаления.

Сожаления, что его тут нет.

Девочка встала, опустив голову.

– Вам нужно еще что-нибудь?

Снова разгорелось любопытство.

– Как тебя зовут?

– Элис.

– Сколько тебе лет, Элис?

Та снова сделала книксен.

– Четырнадцать, миледи.

– И давно ты тут работаешь?

– Вы имеете в виду в «Адском доме»?

Пенелопа широко распахнула глаза.

Боже милостивый.

– Да, мэм. – Девочка торопливо начала отвечать, словно это самое нормальное название для дома: – Три года. Моему брату и мне потребовалась работа, когда наши родители…

Она не договорила, но Пенелопа без труда поняла остальное.

– Твой брат тоже здесь работает?

– Да, мэм. Он лакей.

Что объясняет неожиданно юный возраст лакеев.

Элис выглядела необычайно встревоженной.

– Вам нужно еще что-нибудь от меня?

Пенелопа покачала головой:

– Не сегодня, Элис.

– Спасибо, мэм.

Она уже подошла к двери, когда Пенелопа снова ее окликнула:

– О, кое-что есть! – Девочка повернулась к ней с выжидательным видом. – Покажи мне, где комната твоего хозяина.

– В смысле комната Борна?

Ну вот опять. Борна.

– Да.

– Мы в основном пользуемся следующей дверью по коридору, но у вас есть дверь отсюда, – сказала Элис, показав на дверь в дальнем конце спальни, почти скрытую ширмой.

Дверь отсюда.

Сердце Пенелопы забилось чуть быстрее.

– Понятно.

Разумеется, у нее должен быть прямой проход в комнаты мужа.

В конце концов, он же ее муж!

Может быть, он этой дверью воспользуется.

В ней что-то затрепетало, что-то, чего она не могла опознать. Скорее всего страх.

Возбуждение.

Приключение.

– Я уверена, он не будет против того, что вы здесь спите, миледи. Он не часто ночует дома.

Пенелопу снова бросило в жар.

– Понятно, – повторила она.

Он спит где-то еще. С кем-то еще. Черт бы его побрал!

– Спокойной ночи, миледи.

– Спокойной ночи, Элис.

Девочка вышла, а Пенелопа осталась стоять, глядя на дверь с нестерпимым любопытством. Что же за ней скрывается? Любопытство не прошло, когда принесли сундуки, а следом ужин, простой, но сытный – свежий хлеб, сыр, горячая ветчина и чудесное ароматное чатни. Любопытство глодало ее, пока она насыщалась, и пока наконец-то прибывшая камеристка разбирала сундуки и доставала самые необходимые вещи, и пока мальчики наполняли ей ванну, и пока она купалась, и вытиралась, и одевалась, и безнадежно пыталась написать письмо кузине Кэтрин.

Когда часы пробили полночь и Пенелопа поняла, что день ее свадьбы и первая брачная ночь пришли и ушли, любопытство сменилось разочарованием.

А затем раздражением. Взгляд словно приковался к этой дурацкой двери красного дерева. Пенелопа рассматривала ее, чувствуя, как ее охватывает гнев, разбавленный смущением. И в какую-то долю секунды она вдруг приняла решение – подошла к двери и рывком распахнула ее, всматриваясь в зияющую темноту.

Слуги знают, что сегодня ночью он не вернется, иначе разожгли бы у него огонь в камине. Только она одна его и ждала. Единственная, кто думал, что, может быть, их первая брачная ночь станет чем-то… большим.

Глупая Пенелопа.

Он никогда не хотел на тебе жениться.

Он женился только ради Фальконвелла. Почему ей так сложно об этом помнить? Она проглотила вставший в горле ком, сделала глубокий вдох. Нет, расплакаться она себе не позволит. Только не сегодня. Не в этом новом доме, не с его любопытными слугами. Не в первую брачную ночь.

Первую ночь в качестве маркизы Борн, вместе со свободой, которую дарует этот титул.

Так что нет, плакать она не будет. Наоборот, устроит себе приключение.

Пенелопа зажгла большую свечу с ближайшего столика и в пятне золотистого света вошла в комнату. Осмотрела длинную полку, до отказа забитую книгами, и мраморный камин с двумя большими, прелестными, удобными креслами перед ним. Задержалась у камина, чтобы как следует рассмотреть огромную картину, висевшую над ним. Подняла свечу, освещая хорошенько пейзаж.

Вспыхнуло узнавание.

Это Фальконвелл.

Не дом, а земля. Покатые холмы, расступившиеся, чтобы дать место прекрасному сверкающему озеру, отмечавшему западную границу роскошных зеленых владений, жемчужины Суррея. Земля, на которой он когда-то родился.

Он просыпается в Фальконвелле.

Мысль прогнала малейшие признаки сочувствия, которые Пенелопа испытывала в тот момент. Она резко отвернулась, охваченная раздражением и разочарованием. Пламя осветило край массивной кровати – размерами больше любой, виденной ею раньше. Пенелопа ахнула, разглядывая огромные дубовые столбики по углам кровати, на каждом резьба и один другого красивее, а балдахин поднят по меньшей мере на семь футов. Она не удержалась и провела пальцами по бархатной драпировке.

Роскошной, богатой и в высшей степени экстравагантной.

Мысль заставила ее резко отвернуться от кровати и посмотреть на остальную часть комнаты. Взгляд последовал за пятном света, выхватившим большой хрустальный графин, наполненный темной жидкостью, и стаканы.

Интересно, как часто он наливает в стакан скотча и берет его с собой в огромную постель? Как часто он наливает спиртное своей гостье? Мысль о другой женщине в постели Майкла, безнравственной и сладострастной, равной ему по красоте и дерзости, подогрела гнев Пенелопы.

Он бросил ее здесь, в своем доме, первой же ночью в качестве жены!

Ушел, чтобы напиваться скотчем в обществе жрицы любви.

И не имеет значения, что у нее нет доказательств. Она все равно пришла в бешенство.

Неужели их разговор в карете ничего для него не значил?

Как они смогут доказать Лондону и обществу, что этот позорный брак никак не запятнан скандалом, если он шляется где-то с… с ночными бабочками?

И чем заниматься ей, пока он ведет распутную жизнь?

Сидеть тут с вышиванием, пока он не снизойдет до того, чтобы удостоить ее своим присутствием?

Этого она делать не будет.

– Ни под каким видом, – поклялась себе Пенелопа, негромко, но торжественно в этой темной комнате, словно слова, произнесенные вслух, уже никто не сможет отменить. Ну что ж, время покажет.

Взгляд снова упал на графин, на четкие грани хрусталя, на широкое основание, призванное не дать сосуду опрокинуться в бурном море.

Отлично. Она покажет ему бурное море.

И, стараясь особо не задумываться, Пенелопа подошла к графину, поставила подсвечник, взяла стакан и налила в него виски больше, чем приличной женщине можно выпить.

То, что она не знала точно, сколько именно скотча полагается выпить приличной женщине, значения не имело.

Ей доставляло какое-то извращенное удовольствие смотреть, как янтарная жидкость наполняет хрусталь. Она хмыкнула – интересно, что подумает ее новоиспеченный супруг, если явится домой именно в эту минуту и увидит, как его правильная жена, еще вчера – старая дева, сжимает в руках наполовину полный стакан с виски?

Наполовину полное будущее.

Наполовину полное приключение.

Ухмыльнувшись, Пенелопа отсалютовала самой себе в большом зеркале, висевшем за графином, и сделала большой глоток скотча.

И чуть не умерла.

Она не была готова к тому, что проклятое спиртное обожжет ей глотку, а следом и желудок. К горлу подкатила тошнота, но Пенелопа сумела взять себя в руки.

– Фууу! – объявила она пустой комнате, глядя в стакан и недоумевая, почему кто-то (а в особенности самые богатые мужчины в Британии) добровольно пьет эти горькие вонючие помои. Вот идиоты!

Как-то это приключение не показалось ей особенно многообещающим.

Кажется, ее сейчас вырвет.

Она, согнувшись, присела на край буфета, гадая, не нанесла ли серьезный, непоправимый вред своим внутренностям.

Сделала несколько глубоких вдохов, и жжение начало утихать, сменившись томным, вселяющим смутные надежды теплом.

Пенелопа выпрямилась.

В конце концов, не так уж это и плохо.

Она снова встала, подняла вверх подсвечник, направилась к книжным полкам и наклонила голову набок, читая названия на книгах в кожаных переплетах, набитых там до отказа.

Пенелопа провела пальцами по позолоченным буквам на корешке (полная история британской аристократии), потертым от частого использования. Для человека, так радостно избегающего светское общество, Майкл слишком часто пролистывает этот том.

Она вытащила книгу с полки, провела рукой по кожаному переплету и раскрыла ее наобум. Томик раскрылся на самой часто читаемой странице.

Запись о маркизах Борн.

Пенелопа провела пальцами по буквам, по длинному списку мужчин, имевших этот титул до Майкла. До сих пор.

А вот и он. Майкл Генри Стивен, десятый маркиз Борн, второй граф Арран, родился в 1800 году. В 1816 году получил титул маркиза Борна для себя и своих наследников мужского пола, плоти от плоти своей.

И пусть он изображает, что ему наплевать на титул… но он по-прежнему остался с ним связанным, иначе эту книгу не вытаскивали бы так часто. При этой мысли ей стало приятно. Значит, он все-таки думает о своей жизни в Суррее, о своей земле там, о своем детстве, о ней.

Может быть, он ее все-таки не забыл – так же, как она не забыла его.

Пенелопа поставила книгу на место и осторожно приблизилась к кровати, изучая огромный предмет мебели более внимательно, рассматривая темное покрывало, гадая, не бархат ли это, соответствует ли он драпировке вокруг кровати. Слегка наклонилась и протянула руку, чтобы пощупать его.

Почувствовать место, где он спит.

Покрывало оказалось вовсе не бархатным.

Это был мех. Мягкий, роскошный мех.

Ну разумеется! Как же иначе.

Она погладила покрывало и на какой-то миг вообразила, как прекрасно лежать в этой постели, закутавшись только в темноту и мех.

И в Майкла.

Он распутник и негодяй, а его кровать – сама по себе приключение.

Мягкий мех манил, искушал лечь, насладиться его теплом, его порочностью. Едва эта мысль пришла в голову, Пенелопа бросила стакан на пол и забралась на кровать – так ребенок в поисках бисквитов залезает на полки в кладовой.

Это было самое мягкое, самое роскошное покрывало во всем свете.

Она перекатилась на спину, широко раскинула руки и ноги, наслаждаясь тем, как пух и мех укутывают ее, принимая на себя ее вес, позволяя погрузиться в них в чистом, беспримесном блаженстве.

Ни одна кровать не должна быть такой удобной.

Но его, разумеется, была.

– Он развращен, – вслух объявила Пенелопа комнате, прислушиваясь к тому, как эхо затихает в темноте.

Она подняла вверх руки, ставшие почему-то тяжелее обычного, потянулась к балдахину над головой, погрузилась еще глубже в покрывало, закрыла глаза, повернула голову и потерлась щекой о мех.

Пенелопа вздохнула. Казалось несправедливым, что в такой кровати никто не спит.

Мысли ее замедлялись, словно текли где-то под водой, она остро ощущала, как тело ее погружается все глубже в перину.

Должно быть, ради этого дивного расслабления люди и пьют.

Мысль ей очень понравилась.

– Похоже, ты заблудилась.

Пенелопа открыла глаза, услышав голос, низкий и негромкий в темноте, и обнаружила своего мужа. Тот стоял у кровати и смотрел на нее.

Глава 10

«Дорогой М.!

Не получив от тебя никакого ответа по-английски, я подумала, что вдруг ты напишешь мне на других языках. Предупреждаю, тут будет и латынь (возможно, с ошибками).

Écrivez, s’il vous plaоt

Placet scribes

Bitte schreiben Sie

Scrivimi, per favore

Ysgrifennwch, os gwelwch yn dda[4]4
  Напиши мне, пожалуйста (последовательно на французском, латыни, немецком, итальянском и валлийском языках).


[Закрыть].

Признаюсь честно, с последним мне помогла одна из кухонных работниц-валлиек, но на мое отношение это не повлияло.

Пожалуйста, напиши – П.

Нидэм-Мэнор, сентябрь 1816 года».

Ответа нет (ни на одном языке).

Как совладелец самого роскошного игорного ада Лондона, Борн не был чужд соблазнам. Он специализировался на грехе. Был лично знаком с пороком. Знал, как притягивает изумрудное сукно на бильярдном столе, понимал, как начинает колотиться сердце, стоит услышать стук костей, помнил ощущение, когда словно стоишь на краю обрыва и ждешь той единственной карты, которая может подарить тебе состояние – или отнять его.

Но он в жизни своей не испытывал искушения такого острого, как это, такого зова греха и порока, звеневшего у него в голове, когда он смотрел на свою новоиспеченную целомудренную жену, лежавшую на его меховом покрывале в одной ночной рубашке.

Его пронзило желание, мощное и настойчивое, он с трудом сдерживался, чтобы не наклониться и не разорвать ее рубашку пополам, чтобы она нагой предстала его взгляду, и рукам, и губам на весь остаток ночи.

Сделать ее своей.

Вспыхнул гнев, головокружительно сочетаясь с вожделением, а она заморгала ему навстречу, так медленно и томно в мерцающем пламени свечи. Ее еле заметная улыбка вызвала почти непреодолимое желание сорвать с себя одежду, упасть рядом с ней в постель, прижать ее нежную к кожу к меховому покрывалу и показать ей, каким восхитительным может быть порок.

Она снова моргнула, и он почувствовал возбуждение. Превосходно сшитые брюки внезапно сделались тесными.

– Майкл, – прошептала она, и в ее голосе прозвучал намек на радость, что никак ему не помогало. – Ты же не должен был прийти.

Однако он здесь, все равно что лис, забравшийся в курятник.

– Ты ждала кого-то другого? – Сказанное даже ему показалось слишком грубым, наполненным смыслом, которого она не поймет. – Это пока еще моя спальня, разве нет?

Она улыбнулась:

– Ты пошутил. Конечно, твоя.

– Тогда почему я не могу тут быть?

Кажется, вопрос ее озадачил. Она наморщила носик.

– Потому что предполагается, что сейчас ты со своей богиней. – Она закрыла глаза и снова зарылась в мех, что-то негромко мурлыча от удовольствия.

– С моей богиней?

– Ммм. Элис сказала, что ты тут не ночуешь. – Она попыталась сесть, но пуховая перина и меховое покрывало затрудняли движения. Майкл заметил, как ночная рубашка соскользнула, обнажая округлость дивной груди. – Ты всегда такой молчаливый, Майкл. Пытаешься меня запугать?

Он изо всех сил постарался говорить спокойным тоном:

– А я тебя пугаю?

– Иногда. Но не сейчас.

Она подползла к нему, встала на колени, наступила одной коленкой на подол рубашки, ткань натянулась, и Борн поймал себя на том, что молится – пусть бы рубашка сползла еще на дюйм ниже… хотя бы на полдюйма. Только чтобы обнажился один из ее безупречных розовых сосков.

Он решительно отогнал эту мысль. Он мужчина тридцати лет, а не двенадцатилетний мальчишка. И не должен вожделеть свою жену, которая сейчас покачивается перед ним, испытывая на прочность ткань своей ночной рубашки, а заодно здравость его рассудка.

И вообще он вернулся сюда не в порыве страсти. А потому что пришел в ярость. Разозлился на нее за то, что она едва не вышла замуж за Томми. И не сказала ему правду.

Она прервала его мысли, и ему пришлось схватить ее за талию, чтобы она не упала.

– Мы сегодня поженились, – напомнила она. – Или, может быть, ты забыл?

– Я помню. – Она просто не даст об этом забыть.

– Правда? А ты меня бросил.

– Это я тоже помню.

Он вернулся, чтобы подтвердить их брак. Чтобы сделать ее своей и зачеркнуть все сомнения в том, что они женаты, что Фальконвелл принадлежит ему.

Что она принадлежит ему. Ему, а не Томми!

– Невесты не ожидают, что их оставят одних в первую брачную ночь, Майкл. – Он не ответил, и Пенелопа расхрабрилась, схватившись за его предплечья. Он почувствовал ее ладони даже через слои одежды. – Нам это не нравится. В особенности если ты отказываешься провести вечер с нами ради одной из твоих… черноволосых красоток.

Она несет какую-то бессмыслицу.

– Рассказать тебе, чего еще невесты не любят в свою первую брачную ночь?

– Будь так добра.

– Нам не нравится сидеть дома. В одиночестве.

Пенелопа прищурилась, отпустила руки и качнулась назад. Он крепче сжал ее талию, чтобы удержать ее… чтобы ощутить нежное тепло под рубашкой, напоминающее о том, как она таяла в его объятиях… от его поцелуев… от него самого.

– Ты надо мной насмехаешься.

– Клянусь, что нет.

– Еще нам не по душе, когда над нами смеются.

Нужно срочно взять себя в руки, пока окончательно не утратил рассудок.

– Пенелопа.

Она улыбнулась:

– Мне нравится, как ты произносишь мое имя.

Он решил не обращать внимания на ее слова и на этот неожиданный флирт. Она просто не понимает, что делает.

– Почему ты не в своей постели?

Пенелопа склонила голову набок, размышляя.

– Мы поженились по совершенно неправильным причинам. Или по совершенно правильным… если речь идет об удобном браке. Но в любом случае мы женились не ради страсти. Я имею в виду – только подумай об этом! На самом деле там, в Фальконвелле, ты меня по-настоящему не скомпрометировал.

Тут же вспыхнуло воспоминание о том, как она извивается под ним, как вжимается в его руки и его губы. Ее вкус. Ее тело.

– Я совершенно уверен в обратном.

Она помотала головой:

– Нет. Ничего подобного. Видишь ли, я знаю достаточно, чтобы понимать механику процесса.

– Понятно.

– Я знаю, что есть… больше.

Намного больше. Так намного, что ему хочется показать ей все. Много всего, что он собирался показать ей, вернувшись домой. Но…

– Ты выпивала?

– Совсем чуть-чуть. – Она вздохнула и посмотрела поверх его плеча в темноту комнаты. – Майкл, ты обещал мне приключение.

– Верно.

– Ночное приключение.

Его пальцы крепче сжали ее талию, привлекая ее ближе. А может быть, она просто качнулась в его сторону. Так или иначе, он этого не остановил.

– Я обещал тебе экскурсию по моему клубу.

Она покачала головой:

– Сегодня я этого не хочу. Успеется.

У нее такие красивые голубые глаза. Мужчина может в них утонуть.

– А чего же ты хочешь взамен?

– Мы сегодня поженились. Я твоя жена.

Он провел ладонями по ее спине вверх, пальцы запутались в золотых кудрях, сжали голову, наклонили ее так, чтобы он смог прильнуть к ее рту, напомнить ей, что он ее муж.

Он и никто другой.

Он наклонился, легко и дразняще скользнул губами по ее губам.

Она вздохнула и прижалась сильнее, но он отпрянул, не желая, чтобы она взяла над ним верх. Она вышла за него замуж. Дала шанс вернуть свое доброе имя и земли. И сегодня ночью он ничего так не хотел, как в порядке благодарности приобщить ее к миру наслаждения.

– Пенелопа.

Ее глаза открылись.

– Да?

– Сколько ты выпила?

Она помотала головой:

– Я не пьяная. Думаю, я выпила достаточно, чтобы набраться храбрости попросить о том, чего хочу.

Значит, слишком много. Он это видел, хотя от ее слов желание снова пронзило его, как копьем.

– И чего же ты хочешь, милая?

Она посмотрела ему прямо в глаза.

– Я хочу свою первую брачную ночь.

Так просто, так откровенно. Так неотразимо. Он снова прильнул к ее губам, хотя и знал, что не должен этого делать, и поцеловал ее так, словно перед ними расстилалось все блаженство мира. Оказаться в ней. Сделать ее своей. Он всосал ее нижнюю губу, начал лизать и ласкать ее языком, и она гортанно застонала от наслаждения.

Он отпустил ее рот, чмокнул в щеку и прошептал:

– Назови меня по имени.

– Майкл, – без колебаний сказала она. Слово затрепетало у его уха, пронзив удовольствием.

– Нет. Борн. – Он слегка прикусил мочку ее уха, потеребил ее, отпустил и произнес: – Скажи это.

– Борн. – Она покачнулась и прижалась к нему, умоляя о большем. – Пожалуйста.

– После этого возврата не будет, – предупредил он, прижавшись губами к ее виску. Руки блаженствовали, ощущая ее прелести.

Голубые глаза распахнулись, неправдоподобно светлые в темноте. Она прошептала:

– Почему ты решил, что я захочу повернуть назад?

Услышав этот вопрос, искреннее недоумение в ее голосе, он замер. Это говорит алкоголь. Только так. Немыслимо даже предположить, что она не понимает, что он имеет в виду.

– Я не тот человек, за которого ты собиралась выйти замуж. – Следовало бы сразу сказать ей о Томми, но Борн не хотел произносить имя другого мужчины в эту минуту. В этом месте.

Пенелопа улыбнулась, едва заметно и немного печально.

– И все же ты именно тот мужчина, за которого я вышла. Я знаю, что не интересую тебя, Майкл. Знаю, что ты женился на мне только ради Фальконвелла. Но уже слишком поздно оглядываться назад, правда? Мы обвенчаны. И я хочу свою брачную ночь. Думаю, после всех этих лет я ее заслуживаю. Пожалуйста. Если ты не очень против.

Его руки скользнули к вырезу ночной рубашки, и одним мощным рывком Майкл разорвал проклятое одеяние пополам. Пенелопа ахнула, глаза ее широко распахнулись.

– Ты ее испортил.

Борн застонал, услышав обещание в этих словах. Блаженство, заключенное в них.

Он хотел испортить не только рубашку.

Он медленно провел ладонями по ее плечам, и рубашка сползла вниз, к коленям, оставив Пенелопу обнаженной. Бледная кожа словно светилась в пламени свечи. Слишком тусклом. Он хотел видеть ее целиком… видеть, как чаще начинает биться пульс от его прикосновений, как она будет трепетать, когда он проведет руками по ее бедрам, как она прижмется к нему, когда он в нее войдет.

Когда сделает ее своей.

Он осторожно положил ее на мех, вздрогнув от желания, когда она вздохнула от прикосновения мягкой норки к спине, постигая наслаждение кожи, которую ласкает мех. Он склонился над ней и впился в губы, а ее пальцы запутались в его волосах, она выгнулась и прижалась к нему. Борн оторвался от нее и прошептал:

– Я займусь с тобой любовью на этом мехе. Ты прочувствуешь его каждым дюймом своего тела. А наслаждение, которое я тебе подарю, будет сильнее, чем ты можешь вообразить. Ты будешь выкрикивать мое имя, когда оно наступит.

Он оставил ее на минуту, быстро разделся, аккуратной стопкой сложил одежду на стуле, вернулся в постель и увидел, что она одной рукой прикрыла груди, а другую прижала к треугольнику завитков, скрывающих самую ее интимную часть. Он вытянулся на боку рядом с ней, одной рукой подпер голову, а другой начал гладить ее мягкое тело, скользя вверх, по изгибу бедра, по выпуклости живота. Глаза она крепко зажмурила, дыхание вырывалось прерывисто, и Борн не удержался. Наклонившись, он лизнул мочку ее уха, прикусил ее и прошептал:

– Никогда не прячься от меня.

Она замотала головой, широко распахнув голубые глаза.

– Я не могу. Я не могу… просто лежать тут. Голая.

Он снова прикусил мочку.

– Я ничего не говорил о том, чтобы просто лежать, милая. – Взяв ее руку, прикрывавшую груди, он втянул один пальчик в рот, лизнул подушечку, прикусил зубами.

– О… – Она вздохнула, взгляд метнулся к его губам. – Это у тебя очень хорошо получается.

Он медленно вынул палец изо рта и наклонился, чтобы поцеловать ее, долго и сладострастно.

– У меня не только это хорошо получается.

Ее ресницы взметнулись – она уловила в его словах чувственное обещание и негромко произнесла: