Текст книги "Клинок Ворона"

– Ани! – кто-то из сэтов, осторожно придерживая меня за плечи, попытался перевернуть.

– Не надо, – через силу выдавила я. От этого усилия спазм тут же прошил тело хирургической иглой – пришлось, вцепившись зубами в рукав и глотая подступающую к горлу желчь, замычать.

– Тсс! Скоро пройдет! – сэт, судя по голосу, это был Суод, погладил меня по мокрым волосам.

– Тебе-то откуда знать? – прошептала я.

– Когда Ворон только начинал войну, ему приходилось так же нелегко. После каждого боя его уносили, самостоятельно идти он не мог. Нам об этом отец рассказывал, а ему – дед. Он два года сражался рядом с Вороном, пока в одном из боев не лишился обоих глаз и правой руки. Его отправили обратно в селение. Наверно, он был единственным выжившим из тех, кто видел Ворона.

– Я не Ворон!

– Тсс! Ворон не Ворон – все равно скоро пройдет. Потерпи.

Сэт оказался прав: вскоре стало лучше. Шум в голове и ломота в теле притупились, уступая место железобетонной плите из усталости и желания спать. Только вот ни на то, ни на другое времени не оставалось – пришлось, стиснув зубы, заставить себя встать. Шатало меня, как солдата в самоволке, единственное, что работало без перебоев – так это голова.

– Надо убираться отсюда – ворота слишком близко. Кто-то мог выжить и передать весть, – меня терзали смутные сомнения в способности передвигаться, но твердая уверенность, что надо торопиться, была сильнее.

– Ну, из этих, – Суод кивнул на тела, живописно раскиданные по снегу, – точно никто ничего передать не успел. Куда идти?

– Туда, – я указала на постепенно проявляющуюся в предутренних сумерках вершину одного из горных отрогов.

Дальнейшее слилось в один не желающий прекращаться кошмарный сон. Сначала мы шли довольно быстро. От опушки леса в сторону гор вилась утоптанная дорога, должно быть, по ней доставляли патрульным все необходимое. Миновав угрюмое низкое строение, в котором раньше размещался маленький гарнизон (сэты не преминули заглянуть внутрь и разжиться парой теплых плащей), дорога постепенно превратилась в тропинку, а потом и вовсе пропала.

Я с трудом переставляла непослушные ноги, заставляя их ступать по глубокому снегу, и думала о том, как же мне надоела зима. В тот момент я была готова продать душу за маленький кусочек лета или просто за хорошо натопленную печку, кресло и клетчатый плед. Но золотой рыбки поблизости не наблюдалось, поэтому приходилось упрямо тащиться вперед, чувствуя, как с каждым шагом меч становится все тяжелее, а где-то в груди недовольно ворочается тупая, как нож для масла, боль.

Уже почти рассвело, когда мы достигли опушки леса из моих снов. Надо признать, ольты были не правы, говоря, что это плохое место. Оно было не просто плохим, оно было жутким.

Между громадой полупрозрачных гор, которые пробуждающаяся заря заставляла светиться изнутри каким-то неестественным светом, и равниной, укрытой ровным снежным покрывалом, находился лес, словно целиком вырезанный из кошмара художника-сюрреалиста: железный терновник, вымахавший до размеров секвойи. Стволы, выкрученные и изломанные под острыми углами, напоминали тела людей, погибших из-за падения с высоты.

– Нам туда? – сэты переминались на месте, не решаясь сделать первый шаг в сторону леса.

– Мне – да, а вам лучше остаться, – клинок дернулся, словно ему не терпелось поскорее оказаться в лесу. Нелюди спорить не стали. Им вовсе не хотелось совершать променад по этим терниям.

Мне, признаться, тоже не хотелось.

* * *

Клинок с настойчивостью маньяка крутил сцены из прошлого. Я закрыла глаза – видения стали четче, плотнее, стремительно обрастая плотью – так что вскоре было уже не различить, где заканчивается реальность и начинается сумасшествие. Вместо терновника – отряды сэтов, в последнем рывке пытающиеся опередить смертельные удары сабиров. Вместо белого снега – оскалы мертвых оборотней, с ног до головы покрытых собственной кровью. Вместо звука шагов – лязг бесполезного оружия, бессильное щелканье арбалетов и полные ярости крики, эхо которых все еще блуждало среди покрытых шипами стволов. Стоило посмотреть куда-то, как тут же в мозгу калейдоскопом мелькали картинки: кровь, железо, лоскутья кожи, ужас, ненависть. Я шла через эту призрачную битву, с каждым шагом все больше погружаясь в прошлое. Клинок компасом указывал мне дорогу.

Не знаю, сколько продолжалось это путешествие во времени, но меч позволил мне прийти в себя только тогда, когда тупая ноющая боль в груди стала острее и запульсировала, как второе сердце.

– Здесь, где-то здесь, – прошептала я и открыла глаза.

Центр леса, самая его глубина – шипастые небоскребы деревьев, бледнеющее небо и фиолетовый отсвет от вздымающихся сбоку гор.

Я кружила между прозрачными стволами гигантского терновника, как заплутавший в городской квартире деревенский домовой. Снег, небо, шипы, опять шипы, снова снег. Форт стоял здесь, я точно это знала, вернее, это знал клинок, но он не учел одного – за пятнадцать веков, которые прошли с тех пор, остатки строения могли уйти под землю больше чем на пять метров.

Клинок вел себя странно (если можно так сказать об этом ненормальном оружии), он то раскалялся как печь, то мгновенно остывал – происходило это в одном ритме с пульсирующей болью у меня в груди.

– Черт! – игра в «горячо-холодно» продолжалась. К букету нехороших предчувствий добавился еще один весомый экземпляр – он подгонял меня тревожным набатом и паническими воплями «Быстрее!».

– Думай! Ищи! Не будут же они его, как мертвую царевну, держать в хрустальном гробу на всеобщем обозрении – мол, приходи, кто хочешь, целуй, кто хочешь. Должна была остаться какая-то поляна... холм... или деревья должны быть ниже!

Никаких полян и холмов в радиусе двухсот метров не наблюдалось, а терновник был везде примерно одинаковой высоты. Я продолжала искать, постепенно переходя с шага на бег. Вот бы сейчас пригодились сэты, с их сверхзвуковой скоростью!

Черт! Ведь близко, очень близко, у меня под ногами, но где точно?!

Я в бешенстве врезала мечом по первому попавшемуся под руку терновнику – железно-хрустальные осколки разлетелись веером. Один полоснул по щеке, а другой впился в руку, сжимающую клинок. Боль слегка отрезвила, заставив панику отступить куда подальше. Выдохнув, я вытащила осколок. Алая струйка крови не замедлила появиться на свет, поспешно прокладывая дорожку от запястья к пальцам.

Пока я думала, чем перевязать ранку, красный ручеек добрался до рукояти меча.

Стоило первой капле упасть на черный металл, как клинок зазвенел тысячами, миллионами хрустальных сверчков. От тонкого и высокого звука у меня заложило уши. А меч и не думал смолкать: звон нарастал и нарастал, пока не стало казаться, что барабанные перепонки не выдержат такого насилия и лопнут. С телом начало происходить что-то странное – на мгновение почудилось, что я стала шипом терновника – острым, прозрачным и твердым. Кровь, идущая по венам своим привычным маршрутом, застыла на мгновение и обратилась вспять. Резные лучики одной из миллиона лежащих под ногами снежинок, трещина на камне у вершины горного отрога, фигуры сэтов, в ожидании застывших у опушки – я видела все это одновременно, так, словно глазам надоело смотреть на мир как обычно, и они позавидовали фасеточному зрению стрекозы. А клинок все звенел и звенел.

«Наверно, так выглядит смерть», – шальная мысль мелькнула, и ее тут же смело валом видений. Лица, люди, желания, мечты, боль – все, что клинок успел увидеть за свою более чем тысячелетнюю историю. Теперь уже не было нужды копаться в библиотеках, разыскивая ответы на загадки прошлого – я и так знала практически все. Знала, откуда пришел Ворон и что он искал, помнила, как укладывались каменные блоки замка, который сабиры перекроили и переименовали на свой лад, помнила тысячи имен давно погибших нелюдей, и одно-единственное имя – того, кого мне предстояло найти – Атор.

Видения наступали горным обвалом, превращая меня во что-то чужое. Я почти чувствовала, как Аня Семенова, которая хочет домой, скучает по маме и глупо влюбляется в первого встречного оборотня, растворяется в этом водовороте, уступая место существу более могущественному, но абсолютно чужому.

И когда уже начало казаться, что еще секунда – и меня не станет, совсем, окончательно и бесповоротно – все закончилось. Оставалось прислониться лбом к неизвестно откуда взявшейся каменной плите и шумно выдохнуть.

Теперь я точно знала ответ на вопрос, так волновавший сотни американских психологов семидесятых годов – что чувствовал супермен, когда понял, что он супермен? Да ни черта хорошего он не чувствовал – сожаление, что это не произошло раньше, потерянность и всеобъемлющее желание послать весь мир куда подальше. Какой смысл в том, что тебе преподнесли правду на тарелке с голубой окантовкой, если ты и сам до нее почти добрался? Обидно!

– И чего тебе стоило проделать этот фокус три месяца назад? – упрекнула я клинок.

Он не ответил.

«Адмирал, может, подвигаешь веслами, не век же с камнем миловаться? » – устало спросил внутренний голос. Похоже, что моя шизофрения тоже притомилась от бесконечных поисков.

Несколько секунд я тупо разглядывала высокую гранитную плиту, с которой так нежно обнималась, и пыталась сообразить, откуда она здесь взялась. Потом огляделась по сторонам – леса больше не было. Вернее, он был, но намного дальше. А я, как горный орел, восседала на мощеной камнем площадке среди живописных развалин бывшего форта сабиров.

– Нашла! – с жизнерадостностью идиота констатировала я, и честно призналась: – Но повторить не смогу.

В общем-то, живописными руинами я сгоряча обозвала несколько валунов от фундамента, кусок стены, вросший в землю, на которой не было и следа снега: площадка и плита, больше смахивающая на надгробный камень. Выбор был невелик – навряд ли сабиры спрятали жертву своих магических опытов в остатках стены.

– Меняем профессию и имидж. Зовите меня просто Ларой. Расхищаю гробницы за умеренную плату, – я уперлась плечом в плиту, стараясь сдвинуть ее с места.

Через десять минут отчаянных попыток, отборной ругани и использования клинка в виде рычага, между постаментом и гранитом появился узкий зазор. Дальше дело пошло легче, вскоре я смогла отжать плиту почти на полметра. Послав к чертям все предосторожности, я сиганула туда, как кэрролловская Алиса в кроличью нору, но в отличие от сказочной девочки, приземление которой прошло без сучка без задоринки, меня приветливо встретила куча каких-то острых черепков, жалобно хрупнувших под сапогами (кроссовки погибли смертью храбрых в камине Лайона). В мутном пятне рассвета, проникавшего через щель в подземелье, я смогла разглядеть только усыпанный слоем темных черепков пол и фрагмент стены с пустующей факельной стойкой.

Тут мою голову, наконец, посетила мудрая мысль, что если я не отыщу, чем осветить дорогу, то шансы выбраться живой и невредимой стремительно падают. К счастью, факелы и огниво все-таки нашлись – нужно было только сделать пару шагов в темноту.

За первой мудрой мыслью пришла вторая – как оказалось, совсем не мудрая – я решила повнимательнее рассмотреть хрустевшие под ногами черепки. Лучше было этого не делать! Тридцатисантиметровым слоем каменную кладку покрывали раздробленные кости. Кому они принадлежали, людям или животным, уже не разобрать: осколки были мелкими, не больше, чем палец в длину, но глобальность жертвоприношения поражала.

– Что вы тут наделали? – вопрос, адресованный давно умершим сабирам, заметался эхом под каменными сводами.

Подавив отвращение, я заставила себя идти по этому мертвому ковру. Осколки с хрустом перемалывались под ногами, превращаясь в невесомую пыль. Подземный коридор, прямой как стрела, уводил все дальше от входа. В неровных отсветах факела, который больше чадил, чем горел, моя тень троилась, и начинало казаться, что кто-то идет следом, пару раз даже почудился шелест чьих-то шагов. Коридор свернул влево и начались лестницы – довольно широкие и удобные – и усыпанные костями.

Темные коготки страха прочно засели где-то под кожей, и при каждом треске расколовшейся кости впивались все глубже. Мне мерещились целые армады призраков с красными как угли глазами, недовольных столь грубым нарушением их вечного сна. Чем глубже я спускалась, тем толще становился слой праха: начали попадаться целые черепа, равнодушно провожающие меня пустыми глазницами. Человеческие черепа.

Жалобно заскулив, я еще крепче вцепилась в рукоять меча. Быть смелым – это хорошо, но уж больно страшно.

Последний лестничный пролет почти полностью скрывала костяная насыпь, только в самом низу темнел крохотный кусочек каменного арочного проема. Осторожно спустившись по этой горке, я, сжав зубы, стала отгребать кости в сторону, освобождая дорогу и изо всех сил стараясь не паниковать.

Первое, что я увидела, протиснувшись под низким сводом и насыпью, это черный обелиск. Такой же матово-бархатный, как мой меч, но более прозрачный. Он стоял посреди идеально круглого зала, памятником самому себе. Радиальный орнамент на плитах пола лишь подчеркивал эту обособленность.

«Кажись, добрались, – скептически крякнул внутренний голос. – Только шею не сверни от радости, до пола все-таки метра два! »

Послушавшись совета, я, прежде чем спрыгнуть, подсветила место будущей посадки факелом. Нет, зря я ругала свой внутренний голос, какой бы он не был зануда, но чаще всего его рекомендации были как нельзя более своевременны: пола не существовало – куда ни посмотри, вниз уходили лишь отвесные стены. Обелиск просто висел в центре этой пропасти, поддерживаемый магией и фосфорно-светящимися, толстыми линиями огромной паутины, которую я сначала приняла за орнамент мозаики.

Пришлось оставить факел и, рискуя головой, сползти вниз по насыпи, пробкой затыкавшей арку, благо, кости спрессовались за долгие века и не осыпались под руками – и осторожно поставить ногу на одну из линий паутины. Выждать несколько секунд, окончательно уверившись, что паутина материальна и способна выдержать мой вес, поставить вторую ногу и, наконец, отцепиться от костей. Нити слегка завибрировали, но даже не прогнулись.

Дальше я, как канатоходец, осторожно двинулась вперед – сетка линий была довольно частой, что утешало: если начну падать, главное как следует раскорячиться, тогда точно за что-нибудь затеплюсь.

Таким черепашьим манером я медленно продвигалась вперед, останавливаясь на каждом перекрестье паутины перевести дыхание. Чем ближе к обелиску, тем чаще становилась паутина. Последние пару метров мне удалось пройти, как по ровному полу. Теперь я могла подробней рассмотреть черный камень.

На первый взгляд, он казался абсолютно монолитным и однородным, но через несколько секунд пристального вглядывания я различила еще более черный сгусток в центре. Почти прижавшись к холодному камню и вцепившись в гранитный постамент (паутина, конечно, прочная, но мало ли), я старалась различить что-то еще. Перед моим взглядом обелиск словно терял цвет и становился прозрачным – теперь стала видна фигура человека. Она проступала все отчетливей, и вскоре стало возможным различить, что это мужчина. Довольно высокий и широкоплечий, безволосая голова опущена на грудь – так, словно он спит стоя. Я протерла заслезившиеся от напряжения глаза. Что-то в его фигуре казалось странным и неправильным.

Через несколько секунд, когда камень стал почти полностью прозрачным, я поняла, что: с оборотня содрали кожу. Были прекрасно видны линии мышц, серые веревки связок. Кое-где (видимо, кожу сдирали неосторожно) полностью обнажились кости. Кошмарней всего смотрелся когда-то яркий и блестящий медальон, который теперь покрылся бурыми пятнами ржавчины и врос в грудь оборотня, раздвинув в стороны мешавшие ему ребра, под которыми живым куском мяса пульсировало сердце. Плоть вокруг медальона почернела и бугрилась темными нарывами.

– Мамочки... – прошептала я. – Так вот как сабиры командира своего делали...

Этот шепот словно проник через толщу камня, и мужчина пошевелился – медленно, очень медленно он поднял голову. От созерцания лишенного кожи и половины мышц лица меня чуть наизнанку не вывернуло. Поборов тошноту, я заставила себя посмотреть прямо в глаза тому, кого столько лет называли Предавшим. Наверно, они с Айсом действительно были когда-то похожи – сейчас об этом напоминал только темно-серый, с легким ртутным отблеском цвет радужки – единственное, что осталось неизменным на изуродованном лице.

Атор чуть наклонил голову, рассматривая меня, потом перевел взгляд на клинок и медленно кивнул. Я непонимающе подняла брови, но меч, который соображал в тридцать раз быстрее, решительно дернулся.

– Не понимаю! Надо разбить камень? – выкрикнула я.

Последовал второй кивок.

– Но ведь тогда ты умре... – я замолчала от нахлынувших чужих воспоминаний. Минуты, часы, дни, годы – почти полная неподвижность, адская боль, от которой уже сотни раз сошел с ума, темнота везде – внутри, снаружи; сотни лет одиночества, сотни лет чувства вины, бешеной злости и жажды мщения, и снова темнота, и скитание измученного разума на грани бреда; сожаление о несделанном и несказанном, какая-то женщина, подкладывающая сучья в костер, звон стали, искаженное в муках лицо совсем молодого сабира, и опять темнота, боль и ожидание смерти, которая не торопится приходить...

– Прекрати! Не надо, пожалуйста! – я безостановочно просила, умоляла, убеждала, но все было тщетно – воспоминания продолжали мелькать одно за другим, и каждое оставляло в памяти кровоточащую зарубку. – Не надо! Ты хочешь умереть?! Хорошо, я все сделаю! Я все сделаю, только прекрати! – уже ничего не соображая, я нащупала рукоять клинка и со всех сил ударила по обелиску.

Взрыв, который последовал за ударом, откинул меня в сторону и швырнул о камень, славно приложив затылком. От боли в глазах потемнело. Мелькнула мысль, что паутина не выдержала и лопнула, и я уже лечу, как сказочная Алиса, в бездонную пропасть.

Внезапно я ощутила, что на меня смотрят. Взгляд был почти осязаемым, он словно шелком обласкал щеку, потом плечо. Затем на смену взгляду пришли чьи-то теплые и нежные руки. Сделав колоссальное усилие, я открыла глаза – собственные веки казались мне чугунными гирями, которыми так лихо перебрасываются в цирке силачи. Сначала ничего не было видно, кроме серой туманной пелены, потом сквозь нее, как контур на проявляемой фотографии, проступила тень склонившегося надо мной оборотня. Атор. Такой же, как и в моем сне: на плечах темный плащ, потертая дорожная одежда покрыта пылью, серо-черная грива волос растрепана, над бровями каньонами залегли глубокие морщины. Я, как завороженная, уставилась в темные спокойные глаза, на дне которых притаилась легкая грусть.

– Ты живой? – во рту внезапно пересохло, и собственный язык показался самым непослушным и неловким существом на свете.

Оборотень улыбнулся и отрицательно покачал головой.

– Значит, я тоже?..

Еще одна улыбка и движение, означающее «нет». Оборотень осторожно погладил меня по голове. Странно, разве у мертвых бывают такие теплые руки?

– Атор, ты... – моя говорливость была остановлена самым банальным образом – мне просто прикрыли рот ладонью. Затем оборотень еще раз улыбнулся, вложил мне в руку тот самый медальон, что когда-то был у него на груди, и легко, словно крыльями мотылька, коснулся поцелуем виска.

– Вы так похожи, – еле слышно прошептала я. – Ты все знаешь, скажи, что мне делать? Я хочу вернуться домой...

Улыбка исчезла с лица Атора, как исчезают пустынные миражи, стоит только подойти к ним ближе. На смену ей явилась гримаса боли, словно мои слова ударили оборотня по самому уязвимому месту. Он как-то беззащитно и горестно усмехнулся, пожал плечами и еще раз погладил меня по голове.

«Нечего ему тебе сказать. И помочь он не может. Это просто призрак, по странному распоряжению судьбы задержавшийся в мире живых. Привидение. Фантом с теплыми и ласковыми руками», – от этой правды стало еще горше, и я почувствовала, что вот-вот самым бесстыдным образом расплачусь.

Тем временем оборотень поднялся с колен, поправил на плечах потрепанный плащ, проверил, легко ли выходит меч из ножен, взмахнул на прощанье рукой и, развернувшись, растворился в густом тумане. Не исчез, не ушел в серую муть, а именно растворился – словно сам состоял из того же тумана.

Ушел к своему Ворону. Теперь уже насовсем. Пророчество из книги сабира начало сбываться: Предавший обрел смерть, а вместе с ней и свободу.

Боль воспользовалась тем, что некому ее отогнать, и стала безнаказанно вгонять в затылок железные сваи. Наконец-то можно было закрыть глаза, покрепче сжать в кулаке медальон и позволить себе потерять сознание. Первый раз за всю жизнь я погружалась в беспамятство с такой радостью.

* * *

Ворота медленно выплывали навстречу из вечернего тумана, как гигантский силуэт «Титаника», – совершенно идентичные тем, первым, на пустоши, через которые мне довелось пройти целую вечность назад. Возвращаться обратно в замок решили именно через них, плюнув на предосторожности. Для того чтобы оживить каменного дракона, не было ни крови, ни сил, ни времени, а возвращаться нужно было обязательно. И быстро.

– Нас будут ждать, – Дэв остановился, чтобы снять вконец развалившиеся сапоги. – Как думаешь, нас сходу на костер отправят или немного попытают для порядка?

– Нет. Это произойдет не сразу, – ответила я. – Предполагаю, что они нам позволят выйти из ворот и даже сделать пару шагов по мосту, а может и дальше. Знаешь, почему нам так везет?

– Везет? Это ты называешь удачей?

– А что? – от взгляда на тонкие босые ступни сэта, которым были нипочем снег и холод, меня пробрала дрожь. – Мы до сих пор живы, отряд Патруля стал кормом для червей, пророчество начало сбываться. Аллилуйя! Чем ты недоволен? – я пожала плечами и продолжила менторским тоном: – А везет нам только потому, что командор, при всем своем уме, страдает двумя грехами – он тщеславен и чертовски любопытен. Вместо того чтобы тихо и незаметно убить такую подозрительную личность, как я, Стайн устроил цирк. Хотя, наверно, его можно понять. Впервые за долгое время появилась тень угрозы, а сабиры всего лишь люди, пусть и наделенные силой. А людям очень хочется, чтобы враг был, ну хоть самый завалящийся. Вы на эту роль уже не подходите. Вот командор и вцепился в меня, как кот, который всю жизнь играл только с плюшевыми мышами и вдруг увидел живую. Ему стало любопытно: Стайн верит, что пророчество может сбыться, но, одновременно с этим, полностью уверен, что способен в любой миг прекратить надоевшую игру.

– Возможно, но зачем ему это?

– Командору скучно. Тяжело искать черную кошку в темной комнате, особенно когда ее там нет. Для проверки своих подозрений он изобрел изощренный план. Как в овечьем стаде найти маскирующегося волка, если зверь хитер и осторожен? Просто запустить туда своего, прикормленного и верного, а еще лучше – созданного своими руками. Тогда настоящий зверь тут же ринется в драку. Сильно сомневаюсь, что бродяга, с таким успехом выдающий себя за Ворона, состоит из крови и плоти – скорее это просто колдовство, глиняный голем. Один раз сабиры уже провернули этот фокус с подменой – тогда жертвой стал предок Айса, но командор решил пойти еще дальше и создал лже-Ворона, чтобы заставить меня действовать.

– Если ты все заранее знала, тогда зачем...

– Да не знала я ничего! Командор ошибся, понимаешь?! Я не Ворон, никогда не была им и никогда не стану!

– Но ты и не сабира, – констатировал Суод.

– Кстати, все время забываю спросить: а откуда у вас такая уверенность? Вы единственные, кто в это поверил.

Дэв осклабился:

– Все просто. У тебя кровь солонее.

– Что, было невкусно? – обиделась я. – Тоже мне, гурманы!

– При чем здесь это? У оборотня нюх – второе зрение, для него ты пахнешь человеком, для ольта, способного видеть сквозь камни крупинку золота – ты выглядишь как человек, и только мы смотрим глубже, – философски рассудил Дэв. – Кровь не лжет: ты не сабир. Да и на человека не тянешь.

Перед воротами вышла короткая заминка – сэты поспорили, кому идти первым. Вскоре мне надоело слушать препирательства, и я, рявкнув «Довольно!», шагнула в распахнутый проем.

Расстрельной команды поблизости не наблюдалось. Мост был пуст, только алые полотнища знамен на башнях слабо шевелились на ветру, создавая иллюзию жизни.

За время нашего отсутствия замок претерпел изменения: западной стены больше не было – на ее месте грудами лежали каменные блоки, целясь крючьями крепежных скоб в серое небо; по одной из остроконечных башен черной змеей вилась толстая трещина.

– Что тут произошло? Не припомню, чтобы мы, уходя, разнесли ползамка. Неужели сабиры перепили сока винных ягод и устроили дебош? – Дэв призраком возник за моим плечом.

– Или командор нашел труп своего прислужника и решил воздвигнуть ему надгробие из самых нижних каменных блоков? Чтоб с зеленоватым оттенком, – внес свою лепту Суод.

– Нет. Просто замку не понравилось ваше отсутствие.

Сэты переглянулись, как санитары психиатрического отделения для буйных, и критически осмотрели меня с ног до головы.

– Я потом объясню. Хорошо? – жалобно спросила я, не задумываясь, что «потом» может уже не быть. – Ну что, двинули?

Мост форсировали без приключений, под аккомпанемент рева рвущегося через быки потока и еле слышный звук собственных шагов. Чем ближе мы подходили к замку, тем очевиднее становилась степень его разрушения: сети трещин, свежие сколы на вековых камнях; голые ветки шиповника не столько скрывали, сколько подчеркивали плачевное состояние цитадели.

– В обход? – Дэв проверил ворот арбалета, одолженного у одного из покойных патрульных. Толку от оружия против сабиров было столько же, сколько слону вреда от комариного укуса, но сэтам доставляло удовольствие держать в руках бесполезные игрушки.

– Нет. Через главные ворота. Какой смысл прятаться? – судя по тому, что атаковать нас никто не торопился, командор задумал какую-то более изощренную, чем простое убийство, гадость. – Тем более, тогда мы сможем добраться до башни, не заходя в замок. Не горю желанием блуждать по коридорам и ввязываться в драку с каждым встречным.

Железная решетка на воротах была чуть приподнята, и мы проползли под ней, оставляя на частых заостренных прутьях лоскуты одежды. Большой внутренний двор был также безлюден, как Северный полюс до пришествия первой экспедиции.

– Подозреваю, что оркестр и девушки с цветами отменяются, – сказала я, осмотревшись. – Музыканты репетируют реквием, а девушки крутятся перед зеркалами, выбирая покрой траурных чепцов. Похороны будут достойными!

– Не нравится мне все это, – Суод заложил болт в арбалет и потянул на себя ворот.

Оставалось лишь кивнуть и, стараясь не слишком торопиться, зашагать через первый внутренний двор в сторону арок. Нас по-прежнему сопровождала лишь тишина.

До дверей башни мы добрались без приключений, хотя я готова была поклясться, что из каждого окна и каждой бойницы за нами внимательно следили. Ощущение взгляда в спину было почти материальным и напоминало щекотку. Сэты тоже чувствовали неусыпное наблюдение – Суод то и дело тер шею, а Дэв часто и с силой втягивал воздух, словно силясь различить, откуда конкретно исходит угроза.

Пока я не потянула на себя хлипкую дверь входа в башню, казалось, что все происходящее вокруг – всего лишь затянувшийся на месяцы сон: ну не может такое в самом деле происходить со мной, человеком, от которого на протяжении восемнадцати лет шарахались даже самые безобидные и безопасные приключения! Но стоило войти под знакомые сырые своды башни, как чувство реальности происходящего рухнуло на голову пудовой гирей. Внезапно я поняла, что все серьезней некуда, и если сегодняшняя стычка будет проиграна, то можно смело вживаться в роль Жанны д'Арк.

Сэты обогнали меня на узких переходах лестниц. Суод первым достиг чуть приоткрытой двери в комнату и разочарованно свистнул.

– Что там?

– Пусто, как зимой в волчьем желудке, – Суод отошел в сторону, давая мне возможность оглядеться.

Все как всегда: кучи соломы и шкур, покрытый копотью и грязью потолок, плесень в углах – и никого.

– Они ушли совсем недавно, не больше двух часов назад – угли уже прогорели, но пепел еще теплый, – Дэв продемонстрировал зачатки дедуктивного метода, пошарив рукой в камине.

– Сомневаюсь, что они ушли по собственной воле. Скорее всего...

– Айс и остальные в башне, – я резко прервала сэта. – Наверху, на смотровой площадке.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю и все, – лгать не пришлось, уверенность была стопроцентной. Я уже развернулась, собравшись выйти из комнаты, но меня остановил окрик Суода.

– Подожди! Мы кое-что должны тебе рассказать... Кое-что очень важное, – сэт в задумчивости водил пальцем по серому пеплу в камине, вычерчивая странные рисунки, напоминающие тайные арабские руны. Его точеное лицо словно светилось в полумраке. – Когда мы поднимемся наверх, нам придется драться. Скорее всего – насмерть. Ворон не дурак, и сам в бой не вступит – просто натравит на нас оборотней и ольта, и они ему подчинятся. Твой меч хорош, слишком хорош! А злость и обида, накопившиеся в сердце, только прибавят ему сил – никто из нелюдей не выдержит натиска. Их не спасет быстрота реакции и врожденное умение сражаться: клинок срежет их жизни так же легко, как человеческие женщины срезают цветы в садах. Я не знаю, кто ты, человек, сабир или Ворон, но поклянись, что не прольешь ни капли крови тех, с кем делила хлеб и крышу над головой, – глаза сэта требовательно сверкнули в полумраке.

Я покорно кивнула.

* * *

На башню мы поднимались медленно. Спешить не хотелось, слишком многое нужно было обдумать за эти двести ступенек, да и сэты предпочли смирно тащиться позади, вместо того, чтобы, как обычно, идти в авангарде.

Чем выше мы поднимались, тем холоднее становилась рукоять меча: он чуял, что там, на смотровой площадке, лже-Бродяга и лже-Ворон ждет нашего появления. Клинок готовился к бою: с каждой ступенью я ощущала, как через незримые каналы, что связывают меня и меч, течет энергия. Оружие словно высасывало из меня силы, забирая все то, что так щедро отдавало прежде. Следующую лестницу пришлось штурмовать, держась за стену. Меня шатало, как моряка в первый день увольнения на берег.

«Я прошляпила что-то важное, – ощущение было сродни уверенности, что, уходя, забыл выключить утюг. – Есть ошибка в словах пророчества. Ведь командор ошибся в разгадке, сделав ставку на то, что Ворон именно я, а он располагал куда большим резервом времени и информации. Или он вовсе так не думал? Нужно успеть понять.