Текст книги "Злые чары Синей луны"

Один за другим начали гаснуть светильники. Голубые язычки газового пламени сделались тусклыми и померкли, несколько свечей замерцали и погасли. Плотный сумрак темной волной затопил гостиную. Единственным источником света оставались уличные фонари за окном, но даже их сияние медленно тускнело, как будто что-то загораживало окна. Супруги ближе придвинулись друг к другу.

– Всяк чего-нибудь да боится, – напомнила Фишер. – У нас с тобой имеются веские причины опасаться темноты.

– Это все Черный лес, – согласился Хок. – Но здешние сумерки не идут ни в какое сравнение с Долгой ночью. – Несмотря на эти бодрые слова, голос капитана звучал далеко не уверенно. – Некоторые вещи так никогда и не забываются.

– Здесь становится по-настоящему темно. Нигде ни капли света.

– Эй ты, зажги лампы, не то мы сами что-нибудь подожжем! – громко произнес Хок. – Я серьезно.

– Он серьезно, – подтвердила Фишер. – А тутошняя мебель на вид очень дорогая. Загорится легко.

– Если придется, я сожгу весь этот чертов дом, – снова спокойно и уверенно произнес Хок.

Последовала пауза, а после газовые светильники разом вспыхнули. Капитаны вздохнули с облегчением.

– Так я и думал, – кивнул Хок. – Дом был гордостью и отрадой Эплтона Хартли. Это видно с первого взгляда. Каких только дорогущих антикварных безделушек он сюда ни натащил! Он защищал свой дом от ужасных Леонарда и Мэвис и их попыток разобрать его по кирпичику в поисках пропавших денег. Он не мог позволить разрушить его.

– Прекрасно, – согласилась Фишер. – Как всегда, четко и обоснованно. Наши действия?

– Думаю, самое время присесть всем вместе и поболтать. Эплтон Хартли! Выходи-выходи, где бы ты ни прятался! Или мы придумаем, как позаковыристее разобраться с твоей мебелью и прочим барахлом.

Призрак вошел в открытую дверь держа голову под мышкой. Это могло бы выглядеть весьма внушительно, если бы голове не приходилось скашивать глаза, чтобы видеть, куда ставить ноги. Новая точка зрения – на уровне бедра – явно сбивала Эплтона с толку. Лучший воскресный костюм, в который облачили покойного перед похоронами, видимо, не шел ему и при жизни. Безголовое тело неуверенно остановилось перед озадаченными супругами.

– Это мой дом! – объявила голова высоким, визгливым голосом. На лице покойного читались несомненные признаки морской болезни. – А вы оба нарушаете границы частного владения! Покиньте мою собственность немедленно – или познаете мой ужасный гнев! Моя праведная ярость не будет иметь границ, так что спасайтесь, пока можете. Или с того света вас настигнет мой гнев!

– Как он ухитряется разговаривать в таком положении? – подивился Хок. – Голосовые связки-то у него по-прежнему в горле, так ведь? А если даже и нет – как туда попадает воздух из легких?

– Может, здесь действует какая-то разновидность невидимой для нас эктоплазменной связи, – предположила Фишер. – Тогда все проясняется, и с рукой, и с глазами. Его грудная клетка неподвижна, из чего следует, что легкими он не пользуется...

– Что? – резко переспросила голова. – Говорите внятно! Прекратите мямлить, черт подери!

– Мы не мямлим, – ответил Хок. – Просто у вас одно ухо закрыто рукой, а другое прижато к телу. Удивительно, как вы вообще что-либо слышите в таком положении.

– Ой. Да. Верно. – Голова нахмурилась. Эплтон обдумывал проблему. – Я ведь совсем новичок в этом деле.

– Давай ее сюда, – велела Фишер.

Тело Хартли вынуло голову из-под мышки и протянуло ее вперед, держа обеими руками, словно подношение. К несчастью, движение получилось неловким – пальцы рук теперь загородили глаза. Рот неразборчиво выругался, пальцы шевельнулись, чтобы перехватить ношу поудобнее, и голова, выскользнув из рук, шмякнулась об пол. Раздался деревянный стук, заставивший всех троих поморщиться. Тело заковыляло вперед, вслепую шаря руками, но случайно зацепило голову ногой и отбросило ее через всю комнату.

– Хок, ну помоги же ему! – воскликнула Фишер. – Иначе мы проторчим тут весь вечер.

Ее супруг вздохнул, отодвинул безголовое тулово и не спеша направился к отделившейся голове. Та искательно поглядела на него снизу вверх и попыталась соорудить на бледных устах обаятельную улыбку. Капитан вздохнул, поднял голову за ухо и передал телу, которое тотчас крепко ухватило ее обеими руками – и нечаянно ткнуло пальцем в глаз.

Хок и Фишер с тихим смешком переглянулись. Голова Хартли смерила их неприязненным взглядом и надменно выпятила нижнюю губу. Чтобы не расхохотаться, Хоку пришлось прикусить себе губы. Фишер отвернулась – ее плечи вздрагивали от потаенного смеха.

– Посадите голову обратно на шею, Эплтон, – взмолился Хок. – Пожалуйста.

Призрак выполнил его просьбу, и голова немедленно приросла к шее – без намека на шов на месте стыка. Оба капитана принялись разглядывать воссоединенного Эплтона Хартли, неуверенно стоящего перед ними. Призрак выглядел достаточно плотным, особенно если не обращать внимания на ухо, каким-то образом пришпиленное задом наперед. Хок предпочел не заострять на этом внимания.

– Давайте, – пробурчал Хартли, – смейтесь. Думаете, легко быть привидением? Инструкция, знаете ли, не прилагается. Я еще даже не понял, как проходить сквозь стены. И еще необходимо постоянно сосредоточиваться на поддержании формы, а то начинаешь упускать детали. Представляете, как неудобно? Мертвым быть трудно. Кстати, кто вы такие и что делаете в моем доме?

– Во-первых, мы капитаны городской Стражи, Фишер и Хок, – представился Хок. – А во-вторых, этот дом теперь принадлежит Леонарду и Мэвис Хартли. Вы его им завещали, помните?

– Они не заслуживают моего дома, – набычился Эплтон. – Мой замечательный дом! Они его не ценят. Видели, что они наделали? Вандалы! И что же вы собираетесь предпринять, капитаны? Арестуете меня? Закон применим только к живым. Изгнать меня как нечистую силу у вас тоже не получится, поскольку я – атеист.

– Погодите... – нахмурилась Фишер. – Вы хотите сказать, что не верите в загробную жизнь?

Призрак заколебался.

– Ладно, признаю, что по этому пункту мои позиции пока несколько шатки....

– Что вы здесь делаете? – Хок решил вернуть беседу в более безопасное русло. – Дом действительно был вашим, но вы завещали его Леонарду и Мэвис.

– Только потому, что больше у меня никого не было. Кучка нахлебников. Пока я был живым, они и знать меня не хотели. Я еще в гробу не остыл, а они уже отрывали здесь половицы и переворачивали все вверх дном. Это мой дом, моя вотчина, и я никуда отсюда не уйду. У меня что, никаких прав нет?

– Ну... гм... не то чтобы... – замялся Хок. – Вы умерли. Вам полагается... это... отойти, отрешиться от материального мира.

– И оставить мой ненаглядный дом в руках этих мещан и ханжей? Никогда! Если я не могу забрать его с собой, я не уйду. Здесь я был – здесь и останусь навеки. Посмотрим, кто первым даст слабину.

– Изабель, веди сюда остальных, – вздохнул капитан. – Попробуем найти какой-нибудь компромисс.

– Я бы на это не поставила, – бросила Фишер, направляясь к двери.

Она прошла прямо сквозь призрака – просто чтобы напомнить, кто здесь главный. Эплтона жестоко перекосило.

– Вы не представляете себе, насколько это мерзкое ощущение, – выдохнул он.

* * *

Убедить Леонарда, Мэвис и Фрэнсиса Хартли снова войти в дом оказалось не так-то просто, но Фишер с мечом в руке умела быть крайне убедительной, и на удивление быстро все семейство Хартли собралось в главной гостиной. Хок затруднялся определить, кто кому внушал больше отвращения: мертвый – живым или живые – мертвому.

– У некоторых напрочь отсутствует чувство собственного достоинства, – громко сообщила Мэвис. – Болтаться тут, когда совершенно ясно, что его больше не желают видеть, являться непрошеным... Что подумают соседи! У нас в семье никогда не было... выходцев с того света. И это – после того, как мы ухлопали столько денег на похороны! Профессиональные плакальщицы, слезы по требованию... И настоящий дубовый гроб. С бархатной обивкой и настоящими бронзовыми ручками. Скажи ему, Леонард!

– С настоящими бронзовыми ручками...

– А цветы! Вы хоть знаете, почем нынче венки? Как у них совести хватает деньги брать!

– Профессиональные плакальщицы были весьма недурны, – вставил Фрэнсис. – Некоторые причитания мне особенно понравились.

– Вы называете этот галдеж причитаниями?! – возмутился Эплтон. – Вы прекрасно знали: я желал, чтобы меня кремировали! И чтобы церемония была чисто светской! А вы даже не заказали им спеть на похоронах мою любимую песню.

– Разумеется, нет, – надменно парировала Мэвис. – На публичной церемонии это было бы совершенно неуместно. Подумаешь, застольная песенка, полная непристойных намеков на женщин и этих... части тела...

– Каково это – быть мертвым? – мечтательно поинтересовался у призрака Фрэнсис. – Я столько думал о смерти...

– Будь у меня такие родители, я бы тоже об этом думал, – отозвался Эплтон. – И если будешь продолжать приставать ко мне, парень, я обеспечу тебе личный опыт по этой части.

– Видите! Видите! – побагровела Мэвис. – Он угрожает нам! Сделай что-нибудь, Леонард!

– Что, черт подери, я могу, по-твоему, сделать с призраком?! – взвился наконец Леонард.

– Не смей разговаривать со мной таким тоном, Леонард Хартли!

Леонард устремил на Хока страдальческий и вместе с тем товарищеский взгляд – как один женатый мужчина смотрит на другого, умоляя о понимании.

Хок вздохнул и выступил вперед.

– Мы можем хотя бы определиться, о чем конкретно идет спор? Почему вы так упорно желаете остаться в своем доме, Эплтон, вместо того чтобы... отойти?

– Потому что я потратил годы на то, чтобы сделать это место таким, каким оно должно быть, а они его разрушают!

– Да, разрушаем – в поисках денег, которые ты эгоистично припрятал здесь! – возразила Мэвис. – Деньги – наши по праву!

– А-а, – протянула Фишер, оказавшись наконец на знакомой почве. – Всякий раз сталкиваясь с семейной ссорой, можно поклясться, что в основе ее лежат деньги.

– Когда Эплтон ликвидировал свой бизнес и снял со счета все деньги, наличность привезли сюда в двух каретах! – заявила Мэвис. – Эти деньги – наши, и я их хочу!

– Можешь хотеть все что тебе угодно, – гаденько ухмыльнулся Эплтон. – Но ты их не получишь. О, я забрал из банка сотни тысяч дукатов. Сбережения всей жизни. Но они все потрачены. Когда я обнаружил, что умираю и ни магия, ни врачи не способны спасти меня, я все спустил на женщин, вино и песни. – Призрак задумчиво примолк. – Ну, по большей части, на вино и женщин. Чертовски здорово проводил время, пока оно не кончилось...

Мэвис подавилась собственными речами. Леонард имел такой вид, будто сейчас грохнется в обморок, а Фрэнсис впервые улыбнулся.

– Ах ты, хитрый ублюдок, – произнес он тоном ценителя. – Если б я только знал, я бы к тебе присоединился.

– Фрэнсис! – воскликнула мать.

– Мне следовало сделать это много лет назад, – продолжал Эплтон, – но я всегда был слишком занят бизнесом. Так и не женился. Никогда не развлекался. Но когда узнал, что умираю, мне внезапно все стало ясно. Стоит ли тратить жизнь на добывание денег только ради того, чтобы их унаследовали какие-нибудь неблагодарные родственники? И я потратил все свои накопления на собственные поминки авансом. Повеселился из последних сил. К самому концу это уже напоминало гонку: что убьет меня первым – хворь или разгул. – Призрак счастливо вздохнул. – От умирания я получил больше удовольствия, чем от всей моей долгой жизни.

– Так денег нет? – переспросила Мэвис надтреснутым шепотом. – Совсем?

– Ну может, случайная монетка и завалилась за спинку дивана, но не более того. И даже не думайте продавать дом. Чем видеть, как вы наживете хоть пенни на разорении моего гнезда, я лучше буду являться сюда до тех пор, пока вы все не перемрете. Воспринимайте меня как постоянного съемщика с практически бессрочным договором.

– Вам, ребята, не экзорцист нужен, – подала голос Фишер. – Вам требуется консультация адвоката по семейным делам. И, возможно, по доброй оплеухе на рыло.

– Верно, – согласился Хок. – Это могло бы тянуться годами, да только терпения у меня маловато. Поэтому мы сделаем вот что. Вы, Леонард и Мэвис, согласитесь продать этот дом тому, кто сможет оценить его по достоинству и станет беречь. А вы, Эплтон, согласитесь на это. Иначе мы с Фишер спалим здесь все к чертовой бабушке.

– Вы этого не сделаете! – воскликнули в один голос Леонард, Мэвис и Эплтон.

– Сделаем-сделаем, – заверила их Фишер. И все ей поверили.

– А теперь мы пойдем, – объявил Хок. – Детали утрясете сами. Только постарайтесь не слишком шуметь, а то мы вернемся.

– Ага, – поддержала Фишер. – И в следующий раз приведем с собой социального работника.

– Не стоит излишне злобствовать, – пожурил ее супруг.

* * *

Некоторое время спустя Хок и Фишер снова шагали по территории Северной окраины. Над городом едва занималось раннее утро, но народу на улицах толпилось не меньше, чем днем. Обычно Северная окраина пробуждалась только после того, как все честные труженики уже возвращались домой и ложились спать, предоставляя улицы тем, кто делал на них реальные деньги. В этой части города можно купить все, что угодно, если вас не слишком волнует происхождение товара или моральный облик людей, с которыми придется иметь дело. При виде неторопливо прогуливающихся капитанов продавцы заталкивали клиентов в тенистые переулки, да и прочие деляги внезапно вспоминали о каких-то страшно важных и неотложных делах. Сами Хок и Фишер ради собственного спокойствия старались работать по принципу «чего не вижу, того и не происходит». В противном случае они бы никогда не управились со всеми делами.

Солнце только начинало подниматься над горизонтом, расплескивая сочные кровавые полосы по неохотно светлеющему небу. Первые птицы откашливались в прокопченном воздухе, канализационные крысы скопом набрасывались на кошек, и какая-то свежая зараза влажно булькала в открытых люках. В Хейвене занимался новый день.

В последнее время Хок и Фишер повидали слишком много рассветов. Вот уже три недели они отрабатывали двойную смену, замещая двоих капитанов Стражи, которых сами же и арестовали. Карл и Джеси Габриэль, еще одна супружеская команда с жесткой хваткой, устроила на своем участке собственный семейный рэкет. Для Хейвена в этом не было ничего необычного, но эти двое взвинтили расценки до такой высоты, что даже видавшие виды обитатели Северной окраины подали на них официальную жалобу.

Расследовать дело послали Хока и Фишер. Тем не понадобилось много времени, чтобы установить истину и предложить Габриэлям поумерить пыл. Однако последние наотрез отказались уйти тихо. Возникли некоторые недоразумения. Тем не менее Хок и Фишер их прижали. В данный момент Карл и Джеси лежали прикованные к больничным койкам в ожидании суда, а те же самые люди, которые изначально на них жаловались, теперь грозились привлечь избавителей за причинение ущерба их имуществу. Ну а в качестве «награды» за поимку нечистых на руку коллег героям пришлось взять на себя их дежурства по Северной окраине, пока горе-полицейским не пришлют замену.

Да, в Хейвене ни одно доброе дело не остается безнаказанным.

– Габриэли, – задумчиво молвил Хок. – Они часть того, о чем я говорю. О том, что делает с нами здешняя жизнь. Когда-то они были чисты. Славные ловцы воров. А вдруг они и им подобные – наше будущее? Неужели мы тоже станем такими?

– Мы ни в чем не похожи на Габриэлей, – уверенно возразила Фишер. – Ты слишком переживаешь.

– Должен же хоть кто-то здесь переживать! Знаешь, мне все больше и больше кажется, что за эти годы мы по-настоящему ничего не добились. Назови хоть одну вещь, которую мы изменили к лучшему! Да, мы поймали немало плохих парней и еще больше убили. Но Хейвен по-прежнему Хейвен, а Северная окраина – все та же выгребная яма нищеты и отчаяния. Старое зло никуда не делось, и те же нищие ублюдки, как и прежде, в страданиях влачат свою жизнь, день за днем. Нет, мы ничего не изменили.

Фишер поправила кастет в перчатке и честно попыталась понять, куда клонит муж.

– По крайней мере, нам удается держать ситуацию под контролем. Невозможно за несколько лет вытравить веками въедавшееся зло и уничтожить коррупцию. Во всяком случае, мы произвели здесь некоторое впечатление. Пресекли некоторое количество злодеяний и остановили немало подонков. Даже весь город пару раз спасли. Мы сделали все, что могли.

– Но кем мы стали? Порой я смотрю в зеркало и не узнаю человека, который глядит на меня оттуда. Это вовсе не тот, кем я хотел стать.

Фишер остановилась, и Хок замер рядом с ней. Она посмотрела ему прямо в лицо, долго не отводя глубоких синих глаз.

– Так чего же ты хочешь? – спросила жена. – Просто повернуться и уйти, оставив добрых людей без защиты? Здесь ведь есть хорошие люди. Если мы не защитим их от сволочей, вроде Габриэлей, или бандитов, вроде Сен-Кристофа, то кто же сделает это за нас? Ты не имеешь права в бездействии ждать, пока все решится само. Мы – те, кем нам приходится быть. Иначе мы так ничего и не добьемся.

– Раньше я знал, кто я такой. Я был честным, достойным человеком. Я вел людей за собой и вдохновлял их своим примером... Но это было так давно!

– Нет, – возразила Фишер. – Это было вчера. Некоторое время они смотрели друг на друга, вспоминая былое. Наконец Фишер вздохнула и отвела взгляд.

– Мы были моложе. Идеалисты. Может... мы просто выросли.

В этот момент у кого-то достало глупости попытаться стянуть у Фишер кошелек. Должно быть, парень совсем недавно попал в город. Он не успел даже сомкнуть пальцы на добыче, когда Фишер, не оглядываясь, ударила его. Карманник так крепко приложился о землю, что у него глаза разъехались в разные стороны. Однако он все же ухитрился собрать ноги в кучу и бросился изо всех сил прочь. Фишер это настолько удивило, что она даже не стала преследовать грабителя.

– Дьявольщина. Я, наверное, старею. Раньше после моего удара на ноги не поднимались. – Она покачала головой и повернулась к Хоку: – Мы делаем все, что можем, но нельзя очистить Северную окраину одной лишь грубой силой. Даже я это понимаю. Чародей Гонт[2]2
  См. роман «Хок и Фишер».


[Закрыть] испробовал подобный подход в Дьявольской западне. Пустил в ход магию и свою грозную репутацию, но продержался недолго. Стоило Гонту покинуть город, как все вернулось на прежние места. Облик Северной окраины в основном определяют ее хозяева, которые сами здесь не живут. Домовладельцы и наркобароны. Все они недосягаемы. Закон – ничто перед политическими связями. Можно объявить им войну, но в таком случае мы окажемся предоставлены самим себе. Никто из стражей не присоединится к нам. Черт, да им наверняка прикажут арестовать нас! Только ты и я – и нулевые шансы на успех.

Хок криво улыбнулся:

– Раньше это нас не останавливало. Когда мы знали, что правы.

– Может, и так, – уступила Фишер. – Но для того, чтобы выступить против власть имущих бандитов, наподобие Сен-Кристофа и армии его телохранителей, мне потребуется чертовски мощный стимул. По-моему, я больше не верю в чудеса. Это Хейвен. И он не желает меняться.

Хок пожал плечами и отвел глаза.

– Наверное, я просто начинаю чувствовать возраст. Когда я понял, что мне уже тридцать пять, я испытал настоящее потрясение. Представляешь, полжизни позади! Я не чувствую себя старым, но и молодым тоже себя не ощущаю. Иногда мне кажется, будто я уже бреду под гору и у меня почти не остается времени сделать все, что собирался...

– И еще у тебя лысина намечается.

– Знаю! Поверь, знаю! Я начинаю подумывать, не стоит ли обзавестись шляпой.

– Ты не выносишь шляп.

– Знаю!

Бок о бок в задумчивом молчании они продолжили путь. Толпа текла мимо. Люди видели хмурые лица капитанов и расступались шире, чем обычно. Многие почли за лучшее решить, что настала ранняя ночь, и попрятались по домам, пока у капитанов не исправится настроение.

– Мне теперь все труднее сохранять бдительность, – призналась наконец Фишер. – Когда день за днем у тебя перед глазами мельтешат жалкие пороки Северной окраины... это изматывает. Даже самый острый клинок затупится, если достаточно часто лупить им по твердой поверхности.

– Было время, когда наши дела что-то значили, – отозвался Хок. – И стало быть, мы тоже имели вес. У нас была цель. Идеалы. Мы меняли мир к лучшему.

– Это было давно, – отозвалась Фишер. – В другой стране. Мы были тогда другими людьми.

– Нет, – возразил Хок. – Это было вчера.

И тут они оба замерли, поскольку в ушах зазвучал вызов колдуна-диспетчера из Штаба Стражи. Сначала раздалась приятная мелодия, исполняемая на флейте. Она предназначалась для привлечения внимания. Раньше вместо нее использовался звук гонга, но у Хока от него так ныли зубы, что он отправился к колдуну-диспетчеру и шепнул ему пару ласковых, но в высшей степени убедительных слов. С тех пор гонг заменили на флейту. На некоторое время Хок даже сделался весьма популярен среди стражей.

– Всем постам, важное сообщение, – произнес бесстрастный голос в задней части головы. Раньше он звучал непосредственно за глазами, но слишком многих это моментально выбивало из колеи. – Всем стражам, срочное сообщение.

– Черт, – ругнулась Фишер при звуках незатейливой и слащавой гитарной мелодии, заполнившей черепную коробку. – Почему у них всегда такая пакостная музыка?

– Наверное, им кто-нибудь поставляет ее со скидкой, – ответил Хок. – Мол, «дешевле только даром» – и все такое. Пока она не начала тебе нравиться, беспокоиться не о чем.

– Всем стражам явиться в главные доки на Северной окраине, – резко перебил гитару голос колдуна-диспетчера. – Бастующие портовые рабочие собираются в большие группы. Возможны беспорядки. Всем стражам явиться в доки и приготовиться к решительным действиям. Всем стражам, без исключений.

– Ненавижу беспорядки, – заворчал Хок. – Никогда не знаешь, что выкинет толпа, когда закусит удила. Оказавшись в толпе, люди делают такие вещи, которые каждому по отдельности и в страшном сне не привидятся. Они могут даже забыть, что нас нужно бояться.

– Таких дураков нет, – отрезала Фишер.

Они сменили направление и неторопливо зашагали к Дьявольской западне и докам, находящимся поблизости от нее.

– Странно, что нас не вызвали раньше, – заметил Хок. – Мы ведь ближе всех к месту происшествия.

– Но доки – не наш участок. По всей видимости, тамошние стражи думали, что справятся сами, а потом, когда кучки недовольных начали сбиваться в разъяренную стаю, срочно передумали.

– В порту всегда можно достать хорошую еду, – размечтался Хок. – Вдруг удастся попутно прихватить чего-нибудь вкусненького на ужин? Только больше никакого крабового мяса. От той последней партии у меня была жуткая сыпь.

– Помню-помню, – отозвалась Фишер. – Температура поднялась на два градуса, и ты решил, что умираешь.

– И никаких омаров. Они всегда хотят, чтобы я выбрал живого, а потом чувствуешь себя слишком виноватым, чтобы получать удовольствие от приготовленного блюда. Кроме того, меня тошнит от всех этих длинных суставчатых ног и усов. Слишком похоже на некоторых демонов, с которыми мы сражались в Долгой ночи.

– Всегда остаются морские черви, – с еле заметным злорадством предложила Фишер. – Ну знаешь, эти длинные белые штуки. В них столько мяса.

– Я не ем китовых испражнений, – твердо заявил Хок.

– Ты никогда не хочешь попробовать что-нибудь новенькое. Хотя, признаться, человек, первым съевший морского червя, был либо очень храбрым, либо дьявольски голодным.

Они вступили на территорию Дьявольской западни. Это было темное, нездоровое сердце Северной окраины. Общая озлобленность и порожденная ею преступность, умноженные на нищету и отчаянную нужду, с неизбежностью породили бессовестную жестокость и чистое, беспримесное зло. Ветхие строения на этой квадратной миле трущоб теснились по обеим сторонам забитых нечистотами темных узких улочек, и каждая грязная комнатенка вмещала столько людей, сколько мог выдержать пол. Уличных фонарей не было – их заменяли коптящие факелы. Нищие ежились под истертыми плащами, безмолвно протягивая руки за грошовым подаянием. Люди в низко надвинутых капюшонах торопливо шмыгали взад-вперед, не глядя по сторонам. Правда, Хока и Фишер они все равно как-то ухитрялись обходить стороной.

Двое стражей с беззаботным видом топали по жутким улицам и спокойно обсуждали ситуацию, сложившуюся в главном порту Хейвена. Судя по всему, гильдия докеров сходила с ума. Впрочем, такое происходило уже не в первый раз.

Нынешние волнения были вызваны тем, что владельцы порта, Маркус и Дэвид де Витты[3]3
  См. роман «Победитель забирает все».


[Закрыть], откуда-то добыли штрейкбрехеров-зомби в расчете сорвать всеобщую забастовку портовых рабочих. Причиной стачки послужила гибель трех человек. И еще четверо остались калеками, когда обрушилось одно из портовых строений. Все преотлично знали, что доки находятся в ужасном состоянии, но ремонт влетел бы собственникам в кругленькую сумму, а братья де Витт не собирались влезать в расходы, пока не припрет окончательно. Они также не проявили ни малейшего намерения выплатить компенсации семьям погибших и искалеченных рабочих. От имени этих семей гильдия угрожала хозяевам забастовкой. Де Витты отказались слушать. Докеры забастовали. Де Витты привели зомби. Множество зомби.

Кроме того, братья расставили повсюду свою личную охрану и лишили рабочих возможности выносить товары из порта. Тем самым де Витты покусились на освященный годами традиционный (хотя и не вполне законный) приработок докеров. Половина наркотиков поступала в Хейвен через доки, и рабочие никогда не забывали получить свою долю прибыли. Это служило одним из немногих стимулов работать в порту. В Хейвене ничего не происходило просто так.

Хок и Фишер обо всем этом прекрасно знали. Конечно, Дьявольская западня с портом не входила в их участок, но непосредственно соседствовала с ним. Так что они взяли за правило отслеживать ситуацию и там. Никогда не знаешь, когда соседи зайдут в гости. Если волнения портовых рабочих готовы выплеснуться на Северную окраину, капитаны считали нужным знать об этом заранее.

В свое время в городской совет вносили законопроект, обязывающий владельцев порта обеспечить безопасные условия работы, но его автор, советник Вильям Блекстоун, погиб, и проект умер вместе с ним. С тех пор не находилось никого достаточно храброго или честолюбивого, чтобы бросить вызов братьям де Витт, очень богатым и обладающим сильными связями. Хок и Фишер тогда служили телохранителями советника, но им не удалось спасти его.

Капитаны все дальше углублялись в Дьявольскую западню. Несмотря на ранний час, на сумеречных улицах толпился народ. Деловая активность наихудших трущоб Хейвена не затихала никогда. Здесь, как и везде, покупали и продавали что угодно, включая удовольствия, не имевшие пристойного названия, но определенно имевшие цену. Слегка окультуренный внешний вид придавали местности повсеместно натыканные кондитерские лавки. Целые семьи набивались в одну комнатенку и работали ежедневно по двенадцать-четырнадцать часов, за несколько пенсов создавая товар, продававшийся потом за несколько дукатов в более приличных частях города. Трудились все, от бабок и дедов до малолетних детей. Некоторые люди рождались, проживали короткую жизнь и умирали в этих мрачных комнатках. Они никогда не бывали за пределами этого мира – единственного, им известного. Представители компаний заботились об их немногочисленных потребностях, продавая продукты и товары первой необходимости по фиксированным ценам, и пресекали все, что могло прервать работу семьи.

Здесь имелись гостиницы, где можно было снять комнату на полчаса, и простые ночлежки с брошенными прямо на пол матрасами, которые кишели клопами. А еще были темные, тесные лачужки, где за пенни предоставлялось право поспать стоя в толпе с веревками под мышками, чтобы не упасть. Народ набивался, словно сельди в бочку, и никто не жаловался – тепло стиснутых тел в любом случае лучше уличного холода. И всюду, словно старая мебель или сломанные и выброшенные на свалку игрушки, валялись по обочинам многочисленные нищие. Они протягивали прохожим чашки, если владели такой роскошью, как чашка, или просто тянули к ним руки. Они выставляли напоказ всевозможные увечья, дабы получить хоть какое-нибудь преимущество перед конкурентами. Некоторые дефекты являлись врожденными, другие были приобретенными в результате войны или болезни. Иные попрошайки умышленно уродовали себя или своих детей с помощью дешевой подвальной хирургии. Как и повсюду в Дьявольской западне, сфера попрошайничества отличалась жестокой конкуренцией.

Каждому нищему вменялось в обязанность иметь лицензию. Город в любом случае получал свою долю.

Животные здесь не водились. Если какое случайно и забредало, уступая, себе на беду, в размерах местным обитателям, его немедленно съедали. Иногда едоки даже утруждали себя предварительным приготовлением пищи, прежде чем сомкнуть челюсти на добыче. При наступлении совсем тяжелых времен, в самые суровые зимы, когда жестокий холод прогонял с улиц денежных покупателей, здешние обитатели, по слухам, ели и друг друга. Все мало-мальски здравомыслящие люди зимой обходили Дьявольскую западню стороной, а порой на ведущих внутрь района улицах возникали баррикады, призванные удерживать его обитателей в пределах собственной территории.

Поговаривали, будто чумные крысы приходят умирать в Дьявольскую западню, потому что там они чувствуют себя дома.

Вонь кругом стояла кошмарная, но Хок и Фишер даже не морщились. Привыкли. Еще они привыкли после каждой смены проветривать и выколачивать одежду, дабы избавиться от запаха, а также всевозможной живности, подцепленной по дороге. Капитаны держались середины улицы и не забывали смотреть себе под ноги. Сегодня Хок поглядывал по сторонам пристальней обычного.

– В этом городе полно отвратительных пейзажей, но этот наверняка самый мерзкий. Каждый раз, приходя сюда, я думаю, что хуже стать не может. И каждый раз обнаруживаю, что ошибался – стало еще паршивей. Наверное, когда местные жители умирают и попадают в ад, они чувствуют себя как на курорте. Неужели мы сражаемся ради того, чтобы защитить это, Фишер? Ради этого рискуем жизнью?

– Мы защищаем закон.

– А как насчет справедливости?

Внезапно трущобы остались позади. Словно вампир, которому погрозили связкой чеснока, узкие улочки уступили место докам, а ужасную вонь от гигантского скопления людей разогнали острые, чистые запахи открытого моря. Над головой сновали утренние чайки. Портовые строения широкой дугой обнимали залив, где скопились корабли из дюжины стран и прибрежных городов-государств. Флаги всех цветов гордо хлопали на ветру, а на фоне медленно светлеющего неба раскачивался лес высоких мачт. Хока посетил краткий приступ тоски по дому, хотя уже много лет прошло с тех пор, как он ступал по землям Лесного королевства. Он решительно отогнал от себя это чувство и принялся рассматривать ситуацию глазами солдата.