Текст книги "Роль музеев в информационном обеспечении исторической науки"

Обращаясь к прошлому, музей творит свою историческую реальность на основе сохранившихся материальных остатков. В музее достигается аутентичность не как верность материальная, а аутентичность как точность научная, образная, символическая. Поэтому сотрудники Государственного историко-литературного и природного музея-заповедника А. А. Блока «Шахматово» стремились не к сомнительному восстановлению заново дома Блока, а сотворению современного МУЗЕЯ ПОЭТА. Создание музейного комплекса на таких основаниях означает «авторское сотворение новейшей культурной ценности взамен утраченной» [Именнова, 2011. С. 153].

Исследователи отмечают сложность разграничения музейного и немузейного, экспозиционного и неэкспозиционного пространства. Под музейным пространством чаще всего подразумевается экспозиционное пространство как основная форма презентации культурного наследия, однако музейное пространство не может быть сведено к экспозиционному. Музейное пространство меняет конфигурацию, имеет собственную динамику развития. В современном музее видоизменение музейного пространства происходит в том числе и за счет модернизации экспозиционного и интенсификации внеэкспозиционного пространств. Исследователи считают расширение самой распространенной тенденцией развития музейного пространства, раздвигающей границы и горизонты музея в пространстве культуры, подтверждающей количественную и качественную экспансию музеев в культуре.

Практику расширения музейного пространства демонстрируют государственные учреждения Канады: здание действующего канадского парламента в Оттаве открыто для посетителей как объект экскурсионного показа. Этот впечатляющий комплекс в неоготическом стиле восстановлен после пожара 1916 г. В программу экскурсионного тура входит посещение сената и палаты общин, можно получить разрешение присутствовать на дебатах. Исторический интерес представляет Парламентская библиотека, помещение в блестящем стиле Викторианской эпохи, со стенами, обшитыми сосновыми панелями (не пострадало во время пожара). Названия буклетов для экскурсантов подчеркивают связь с реальными рабочими буднями главных государственных учреждений: «Сенат в действии», «Палата общин в действии».

Подобные экскурсионные программы есть и в нашей стране. В ходе экскурсии в Государственную Думу «В коридорах власти» предполагается посещение Малого зала, где проходят пресс-конференции и парламентские слушания, Красного и Гербового залов. На экскурсии по зданию российского парламента экскурсанты знакомятся с историей парламентаризма в России и с повседневной работой фракций и комитетов. Организацию экскурсий в Совете Федерации осуществляет его пресс-служба. Экскурсанты получают общую информацию о составе и структуре палаты. Тематические экскурсии предусматривают подробное информирование экскурсантов по интересующим их направлениям деятельности палаты, встречи с членами Совета Федерации, работниками структурных подразделений аппарата этого органа власти.

Постмодернистские идеи отрефлексированы в музееведческой теории в концепте пост-музей, который используется в качестве конструкта для моделирования музея будущего. Как отмечают исследователи, термин «пост-музей» (the post-museum) предложил в 1988 г. индийский ученый Бедекар. Термин получил распространение в англоязычной среде, особенно в трудах представителей английской музееведческой школы Лейчестерского университета. Его профессор А. Хупер-Гринхилл писала, что пост-музей – «место, где знание скорее конструируется, нежели передается, через совместную работу между куратором и аудиторией» [цит. по: Лещенко, 2009. С. 43].

В идее пост-музея отражается постмодернистское разочарование в классических формах бытования социокультурных институтов, критическое отношение к традиционному музейному пространству и реализуемым в нем практикам: «Пост-музей, предлагая новую концепцию музейного развития, выходит за рамки того, что считается привычным, противопоставляет себя традиционной „музейной“ культуре с ее идеалами национального единения, часто являющейся частью государственной политики» [цит. по: цит. по: Лещенко, 2009. С. 45]. В модели the post-museum из двух основных направлений музейной деятельности (комплектование собрания и его презентация) явное предпочтение отдается последнему, внимание акцентируется на эффективности и полноте реализации потенциала музейной коллекции. Эта специфика сближает пост-музей с идеями и практиками «соседских музеев» (neighborhood museums) в США, «музеев-коммун», «общинных музеев» (исп. museos comunitarios) в Латинской Америке.

В музеях этого типа активизированы связи с местными сообществами, актуализируются артефакты и проблемы социокультурной повседневности. По мнению А. Хупер-Гринхилл, «пост-музейные мероприятия и проекты будут олицетворять новое критическое отношение, что будет выражаться в выставках и объясняться публике. Эти проекты будут парадоксальны по своей природе, ниспровергая доминантный (институциональный) дискурс. Пост-музейный музей, с характерной для него исторической и социальной сложностью, станет объектом исследования самого себя, „вещью в себе, которую будут анализировать и интерпретировать внутри его экспозиции“» [цит. по: Лещенко, 2009. С. 44].

Музеи, может быть, в большей степени, чем другие учреждения культуры, соответствуют миропониманию эпохи постмодернизма, в котором на первый план выходят такие понятия, как плюрализм, обращение к культурному наследию, к классике, диалог с ней. Музейный подход основывается на отказе от единого эстетического стандарта в пользу свободного сочетания выразительных средств, утверждения равноправия эстетических ценностей, художественных методов и стилей. Все больше музеи реализуют постмодернистские принципы открытости, безоценочности, ориентации одновременно и на массу, и на элиту. Мемориальные музеи формируют «персоноцентризм», утверждают равноправность и равноценность индивида и социума.

В современном мире возрастает изменчивость пространственно-временных координат. Обрести устойчивость в эпоху перемен помогает осмысление исторических трансформаций, пространственного многообразия человеческого мира. Постоянное сближение и разведение пространственно-временных сходств-различий становится потребностью современного человека, поэтому так востребованы музей и туризм. «Иной» мир и «другое» время, презентуемые в рамках туристских дестинаций, превращаются в жизненно важный аспект современности, становятся частью повседневных практик.

В восприятии рядового посетителя музея, туриста преобладает художественно-образная составляющая. Ученый-историк – особая категория музейных посетителей. Что же может дать ему экспозиция в профессиональном плане? Во-первых, музейный предмет в экспозиции остается первоисточником знания, отдельные экспонаты уникальны и могут служить источником исторической информации. В результате предварительной исследовательской работы экспозиционеры извлекают из фондов такие предметы, которые раньше не привлекали внимания. Во-вторых, эти предметы представлены в определенной (экспозиционной) системе, продуцирующей синергетический эффект: их подчас неожиданное сопоставление и противопоставление в экспозиционном ряду и комплексе может содержать эвристический потенциал. В этом случае «призвание» экспозиции – не столько дать ответы, сколько побудить осознать вопросы, заставить размышлять нетрадиционно, по-новому. В-третьих, для историков (возможно, в большей степени, чем для ученых других сфер научной деятельности) важна образность, образцы которой демонстрируют экспозиционные системы. В-четвертых, как и на любого посетителя, на историка оказывает эмоциональное воздействие аура экспозиции, ее художественное решение, что также активизирует рефлексию, в том числе профессиональную. Конечно, все это может дать только качественная, «умная» экспозиция.

Приходящие в музей ученые профессионально улавливают научную основу экспозиции. Французский географ и геополитик П. Видаль де ла Блаш отмечает особенность структуры экспозиции этнографического музея: «В тех случаях, когда размещением экспонатов руководила последовательная мысль, мы сразу заметим, что предметы одного происхождения объединяет глубокая внутренняя связь. По отдельности они поражают только своей причудливостью; собранные вместе, они обнаруживают печать общности» [Медушевская, 2013. С. 75–76].

Как человек, имеющий опыт музейной работы с посетителями, могу сказать, что наибольшую заинтересованность демонстрируют посетители-ученые (историки, литераторы, искусствоведы и т. д.), их вопросы к музейному работнику наиболее глубокие, неожиданные, побуждающие музейщиков к размышлениям. Это может свидетельствовать, что интеракция на профессиональном уровне историка-теоретика и музейного научного работника состоялась, она эффективна.

Музей не только существует в определенных пространственных рамках, но и «творит» образ культуры – как в научном, так и в музейном плане: представления о ее развитии, ключевых точках, направлении, о системе ценностей и сакральных смыслах. В музейном пространстве реализуется контакт разных культурных идентичностей, обеспечиваются научность и аутентичность культурного опыта.

Библиография

Арзамасцев В. П. «Задумываясь над тайнами своего ремесла» // Мир музея. 2000. №. 6. С. 30–36.

Белтинг Г. Музей как средство информации // Музей как сообщество в условиях глобализации. М.: ИКОМ России, 2002. С. 4–17.

Воронцова Е. А. Очерки по теории и истории культуры. М.: Летний сад, 2014. 171 с.

Гнедовский М. Б. Музейная коммуникация и ритуал // Некоторые проблемы исследования современной культуры. М., 1987. С. 35–43.

Гнедовский М. Б. Проектирование прошлого и музей будущего: метаморфозы проектного подхода в музейном деле // Социальное проектирование в сфере культуры: от замысла к реализации / НИИ культуры. М., 1988. С. 66–82.

Жердева Ю. А. Чувство места как категория социальной памяти // Третий Российский культурологический конгресс «Креативность в пространстве традиции и инновации». СПб.: Эйдос, 2010. С. 273.

Иванова Ю. В. Статус музея в современной культуре. Дисс… канд. культурологии. 24.00.03. СПб., 2005.

Именнова Л. С. Музейная дестинация в системе культурного туризма: социокультурный анализ: монография. М.: Логос, 2011. 228 с.

Именнова Л. С. Пространство и время как культурологические концепты: музейный и туристский аспекты // Вестник Московского гос. ун-та культуры и искусств. 2011(а). № 4(42). С. 81–86.

Именнова Л. С. Пространство и время как культурологические концепты: музейный и туристский аспекты. SaarbruЁcken (Германия): Lap Lambert, 2012. 359 с.

Именнова Л. С., Акишина А. Н. Музейная практика на пути к экомузею // Интеллигенция: естественно-научные, социальные и гуманитарные знания на пути интеграции. М.: РГГУ, 2014. С. 265–274.

Лещенко А. Проблемы становления музееведческой терминологии на международном уровне // Музей. 2009. № 5. С. 42–45.

Мастеница Е. Н. Музейное пространство как культурологическая категория // Третий Российский культурологический конгресс «Креативность в пространстве традиции и инновации». СПб.: Эйдос, 2010. С. 217.

Медушевская О. М. Пространство и время в науках о человеке: Избранные труды. М.: Центр гуманитарных инициатив, 2013. 463 с.

Мошняга Е. В. Межкультурная коммуникация и диалог культур в сфере международного туризма: монография. М.: Логос, 2011.

Пигалев А. И. Пространство культуры // Культурология. ХХ век. Энциклопедия. Т. 1–2. СПб.: Университетская книга, 1998. С. 141–143.

Розенблюм Е. А. Время и пространство в музейной экспозиции // Музейная экспозиция / Рос. ин-т культурологии. М., 1996. С. 177–194 (На пути к музею XXI века).

Современная историография и проблемы содержания исторических экспозиций музеев. По материалам «круглого стола», состоявшегося 18 мая 2001 г. в Орле / [сост.е. А. Воронцова, Л. И. Скрипкина]. М.: ГИМ, 2002. 295 с.

Флиер А. Я. Культурология для культурологов. М.: Согласие, 2010.

И. В. Чувилова
История в музейном пространстве: Materia Prima[2]2
  Ряд положений данной статьи изложен автором в работе «Being held captive by time: History mythologization in the museum space». Опубликовано: Museologica Brunensia. 2013. № 2. P. 26–31 (издание Университета им. Масарика, Брно, Чехия).


[Закрыть]
I. V. Chuvilova
History in the Museum Space: Materia Prima

УДК 930.2; 069

Аннотация: от описания событий музеи переходят к системному представлению социально-экономических и культурных процессов. При этом антропологический акцент определяет саму постановку исследовательской проблематики, а разнообразные артефакты материальной и нематериальной культуры приобретают новые смысл и звучание. Презентация музейных предметов как культурного феномена в контексте гуманитарного знания дает уникальную возможность для исторических интерпретаций и реконструкций, становится основой для всестороннего изучения и представления социальной и природной среды, прежде всего, человека в выставочных залах музеев.

Abstract: From the description of events museums move to systemic presentation of socio-economic and cultural processes. In so doing anthropological emphasis determines the very formulation of the range of research problems, and diverse artifacts of material and immaterial culture acquir new meaning and sound. Presentation of museum objects as cultural phenomenon in the context of humanitarian knowledge provides a unique opportunity for historical interpretations and reconstructions, becomes the basis for a comprehensive study and presentation of social and natural environment, and above all human in the exhibition halls of museums.

Ключевые слова: музееведение, историческая наука, научная интерпретация, мифологизация истории в музеях, работа с источниками, гуманитарное знание, историческая память, отношения с посетителем, музейный предмет, ответственность исследователя.

Keywords: museology, historical science, scientific interpretation; the mythologization of history in the museums; responsible work with sources; humanitarian knowledge, historical memory, the relationship with the visitor, the Museum object, the responsibility of the researcher.

ppp

Открыл ты не форточку,

открыл мышеловку…

Б. Л. Пастернак. «Materia prima»

Современный кризис, обозначаемый как кризис исторического метарассказа, не нов. Комплекс сложнейших методологических проблем исторического познания решается уже более двух столетий. Иррационализм, субъективизм, провозглашенные В. Дильтеем «воображение», проникновение в «дух эпохи» уже с конца XIX в. были предложены как единственно возможные способы познания прошлого, а историю предлагалось воспринимать не как науку, а как художественное творчество. Сегодня проблемы познания не менее остры, создавая «поле напряжения „между фикцией и объективностью“, между историческим нарративом и историческим знанием» [Медушевская, 1997. С. 39]. Постмодерн, разочарованный в глобальных историко-теоретических построениях (М. Ф. Румянцева), провозглашает относительными историческое знание о прошлом, сущностные качества наследия; в исторических представлениях постмодерна «господствует незнание и нежелание знать, куда движется человеческое общество» [Померанц, 2000. C. 113]. Ценностные ориентиры утрачивают свою уникальность и значимость, чем дезориентируется человек в музейном и любом ином пространстве, отвечающем за налаживание и поддержание коммуникационных функций в социуме.

Однако ограничиваться поиском и презентацией «гения места», «символа, образа, предания», «культурно-символических смыслов памятников наследия» вместо общения с реальными историческими артефактами все же преждевременно. Традиции русской исторической школы, в т. ч. гуманитарное познание, основы которого ею заложены и развиты, ориентируют на изучение реального объекта (исторических источников, их совокупности и синтеза), открывающее «возможность логического построения феноменологии общечеловеческой культуры» [Медушевская, 1997. С. 51]. В отстаивании этих традиций, позволяющих адекватно представлять наследие, сегодня огромная роль принадлежит именно музеям.

Необходимо отметить, что создание и функционирование музеев в современном обществе теснейшим образом, возможно – как никогда ранее, связано с вопросом о «функции исторического сознания в динамической цивилизации» (Г. Люббе). Проблема видится в том, что в результате темпов изменения мира «наше собственное прошлое все быстрее превращается в чужое прошлое» и для его понимания, сохранения и усвоения «требуется специальная работа научно-дисциплинированного исторического сознания», чем «компенсируется утрата чувства знакомого в культуре», и что «позволяет нам отчетливо выразить, кто мы такие… Усилия исторического сознания компенсируют опасности темпорального растворения идентичности». Потребность эта все острее осознается обществом, которое стремится «установить связь между сокращающимся настоящим и расширяющимся прошлым» [Люббе, 1994. С. 113], актуализировать наследие как социокультурный опыт, передающийся во времени, от поколения к поколению. Решение подобных мировоззренческих вопросов может занять десятилетия, но движение по этому пути намечается сегодня, и в музейном пространстве также: представлением самобытного наследия с позиций гуманитарного знания, творческой презентацией научных интерпретаций, ответственной и точной работой с источниками.

Как известно, музей имеет дело с особым историческим источником – музейным предметом, являющим собой, по определению Т. Шолы, «чистую и совершенную память». Представляется очевидным, что в современной ситуации, когда процветает конъюнктурная идеологизация исторического знания и с трудом вырабатываются позитивные идеи, именно исторический источник (музейный предмет), проецируя культуру во времени и пространстве, должен стать точкой стабильности, помочь избежать субъективизма и очередных штампов исторического знания и сознания. Безусловно, музейщикам «трудно оставаться независимыми и объективными перед лицом проблем», которые встают перед обществом [Жауль, 1993. С. 4]. Это одна из причин появления образцов исторического мифотворчества, которые постепенно начинают пронизывать все культурное пространство, включая музейное проектирование, создание культурных брендов, формирование имиджа территорий. И музей играет в этом процессе далеко не последнюю роль, зачастую способствуя созданию и продвижению новой мифологии.

Взаимоотношения музея с предметом развиваются поэтапно. Как известно, точка отсчета для выстраивания разнообразных исторических конструкций в музейных залах – постановка исследовательской проблемы, и это – особая тема для другого разговора. Необходимо только напомнить, что выбор методики исследования и последующая интерпретация напрямую зависят от характера поставленных задач и уровня подготовленности исследователя к их решению. При этом основой исследования и познания остаются источники, памятники, – и с ними возможны несколько вариантов взаимодействия, которые могут привести к формированию псевдоисторических сюжетов в музейном пространстве.

Первое. Специфика взаимодействия музея как учреждения и музея как хранилища социальной памяти зачастую создает впечатление, что это два автономных и независимых друг от друга объекта. Имеется в виду, прежде всего, следующее: при работе с музейной коллекцией повсеместно наблюдается игнорирование некоторых памятников (комплексов памятников), но при этом постоянное использование одних и тех же предметов. Памятники могут оказаться в изгнании по многим причинам. Чаще всего это – сознательно избегаемая демонстрация проблемных исторических артефактов, которые нуждаются: а) в дополнительном серьезном научном исследовании; б) в интерпретации; в) в поднятии и раскрытии темы неудобной, спорной, неполиткорректной и т. п. Недостаточное внимание к составу коллекций приводит к тому, что уникальный культурный потенциал, поликультурная насыщенность музеев зачастую не востребованы или используются однообразно, неинтересно. Тогда как именно введение в оборот новых источников помогает решать исследовательские и просветительские задачи, расширяя музейное пространство и интегрируя его в пространство социокультурное.

Проведение акций, подобных «Раскопкам в музее» (Мэрилендское историческое общество Балтимора, США), свидетельствует: обычная практика экспозиционной деятельности музеев такова, что сознательно или невольно поддерживаются расистские взгляды или игнорируются национальные проблемы. «Шахтная разведка» фондов многих музеев привела к выявлению никогда ранее не выставлявшихся и не замечаемых сотрудниками музеев объектов, относящихся к жизнедеятельности и культуре национальных и конфессиональных меньшинств. В результате – «наследие отчасти утрачивает свой смысл, если его никто не видит, если оно не является символической собственностью каждого человека» [Меро, 1997. C. 47], а «видимая», подвергнутая жесткому отбору часть наследия конструирует неполное (искаженное, одномерное, тенденциозное – нужное подчеркнуть) пространство социальной памяти и, зачастую, ложную картину мира.

Между тем отношения с «проблемным» экспонатом могут способствовать выстраиванию новой системы взаимоотношений с посетителем. Например, все более актуальным становится поиск путей взаимодействия с местным населением, баланса между интересами сохранения культурного наследия в музеях и правом коренных жителей на владение и распоряжение собственными реликвиями; стремление сохранить контекст, ритуальное и символическое значение экспонатов. При соответствующей работе посетитель может стать соавтором музея, а что может быть жизнеспособнее, чем этот вариант диалога?

Опасность другого рода некоторое время назад была обозначена музеологом Т. Шолой: «В условиях распространения новых взглядов на природу музейного экспоната (поскольку на практике им может считаться любой предмет) возникнет искушение… не считать более предмет необходимостью… Сегодня часто приходится сталкиваться с таким взглядом, что музеологическая программа должна основываться не на памятниках, принадлежащих музею, а на идеях, которые он хочет донести до посетителя. Последствия такого подхода могут быть самыми непредвиденными. Собирание коллекций относится к сфере материальной, тогда как цели музейной деятельности носят метафизический характер, и только творческий подход позволит преодолеть этот разрыв, о чем следует прежде всего помнить» [Шола, 1987. C. 51]. Коррелируя с современной ситуацией, необходимо добавить – и научный подход. Действительно, наличие подлинного, реального предмета не считается ныне некоторыми исследователями обязательным для презентации «образов», «символов» и «хронотопов», составляющих постмодернистский палимпсест. Музейное качество придается неким «образам», возникающим перед мысленным взором адептов «виртуальной реальности»: реальный предмет рассыпается мозаикой, состоящей из импульсов, безусловных и условных рефлексов «чувствующего» субъекта в процессе самолюбования и самоцитирования.

Из «символов наследия» созидается новое мифотворчество, псевдоистория, «fiction, завернутый в исторический фантик» (Шимов, 2006). Например, работа по формированию в последние годы «рынка ностальгии» часто подразумевает такую презентацию наследия, при которой «публика должна „определиться“ с прошлым, „почувствовать“ его и поддаться адаптированным иллюзиям» [Вестхейм, 2002. C. 252]. Правда, норвежский исследователь Г. Вестхейм при этом добавляет, что «есть существенная разница между показом прошлого, основанным на уважении к историческим источникам и критериях эмоционального эффекта, и рынком ностальгии», т. е. между актуализацией наследия и продажей сиюминутно выгодных его фрагментов. Этот зазор, видимо, будет углубляться далее, и в данной ситуации музею необходимо обозначить четкую демаркационную линию между предоставлением в распоряжение современного человека подлинного наследия, духовного и эмоционального опыта, элементов «живой культуры» и выполнением заказа по удовлетворению корпоративных интересов определенных групп общества. Создание подобной параллельной (виртуально-символической) реальности тесно связано с использованием некорректных методов манипуляции общественным сознанием, c подменой подлинных ценностей на наиболее продаваемые, конъюнктурной интерпретацией истории.

Второе. Ряд ученых говорят сегодня об «атомизации» исторического знания, распаде исторической целостности, что является следствием кризиса метаистории. «В этих условиях музей волей-неволей должен заняться самостоятельным конструированием исторического целого. В противном случае он рискует из хранилища социальной памяти постепенно превратиться сначала в собрание монументов, затем в антикварную лавку, а затем… и в склад забытых вещей – причем забытых в прямом смысле этого слова, исчезнувших из памяти» [Румянцева, 2005. С. 11]. Что может – и может ли – предложить в данной ситуации музейная презентация истории? Возможна ли адекватная интерпретация памятника, т. е. полноценное выявление его информационного потенциала, дающее целостное историческое видение, а не постмодернистскую субъективистскую историю «в осколках»?

От описания событий музеи переходят к системному показу социально-экономических и культурных процессов (в современной России чрезвычайно медленно и трудно). А антропологический акцент скорректировал саму постановку исследовательской проблемы, благодаря чему разнородные артефакты материальной и нематериальной культуры приобрели новое значение и звучание. Именно памятникам материальной культуры отводится сегодня роль «ненамеренных свидетельств» (М. Блок), которые позволяют исследователю без посредников (в отличие, например, от письменных источников) соприкоснуться с прошлым, наиболее объективизируя историческую действительность; провести междисциплинарное исследование и интеграцию предметов в музейном пространстве. А представление музейного предмета в контексте гуманитарного познания как явления культуры предоставляет уникальные возможности для исторических интерпретаций и реконструкций; становится основой для комплексного исследования и показа в музейных залах социальной, природной среды и, прежде всего, человека.

В роли интерпретатора материальных памятников выступает сам исследователь; это значительно увеличивает меру ответственности, но и решение задачи становится творческим, подлинно научным. Очевидно, что исследователь, «проецируя на материал своих источников актуальную проблематику, оказывается вовлеченным и в соответствующие интерпретационные рефлексии». Соответственно, встает вопрос о конструировании достоверного знания; а это становится возможным тогда, когда историк максимально активно общается с памятниками, составляет вопросник для источников, выделяя из них существенное и включая их в соответствующий историко-культурный контекст [Блок, 1986]. Такое «объемное» видение источников – ответно: источники вступают в диалог, они раскрываются, становясь многослойными и многоречивыми структурами. Выявляется коммуникативный потенциал артефакта, и от характера поставленного исследователем вопроса изменяется его интерпретативная роль. В этой точке завязывается диалог культур, о котором сегодня так много говорится, и становится возможным «получение объективно значимого знания» [Медушевская, 1998], воссоздание целостной картины из сохранившихся фрагментов культуры и невозможными – произвольные конструирования и вычитывания смыслов. В связи с этим вызывают недоумение высказывания некоторых исследователей, что часть музейных предметов утратила свою информационную сущность, изученная до конца и бесповоротно, являясь ныне тяжким и ненужным балластом в переполненных музейных фондохранилищах.

Однако «в хаосе реликтного множества только лишь специалист способен установить генетический порядок. Современник-непрофессионал, простой любитель искусства воспринимают уже не генетическую последовательность, а скорее хаос, и соразмерной реакцией на восприятие этого хаоса является эклектизм» [Люббе, 1994]. Возможно, и поэтому тоже, не совладав с многосложностью источника, некоторые исследователи становятся приверженцами постмодернистских конструкций, эклектичных музейных пространств, в которых история предстает произвольным смешением снов и символов. Еще в начале ХХ в. географ В. де ла Бланш, хорошо изучивший этнографические коллекции мира, отмечал: «В тех случаях, когда размещением экспонатов руководила последовательная мысль, мы сразу заметим, что предметы одного происхождения объединяет глубокая внутренняя связь. По отдельности они поражают только своей причудливостью; собранные вместе, они обнаруживают печать общности» [цит. по: Февр, 1991. C. 161]. За нежеланием создавать научно выверенные тексты экспозиций, прикрываемым рассуждениями о субъективности познания, непознаваемости прошлого и т. п., часто стоят как непрофессионализм, так и боязнь ответственности, идеологическая конъюнктура. Специалист «может, конечно, двигаясь в русле приоритетов массового сознания, лишь фиксировать противоречивость интерпретаций и их ускользающий, танцующий смысл, находя в этом состоянии завораживающую самодостаточность. Однако гораздо важнее активно способствовать формированию методологии научной определенности, создавая воспроизводимые результаты исследования качественно новой реальности» [Медушевская, 1997. С. 38]. Уникальная способность науки конфигурировать пространство, расставляя в нем ориентиры для человека и социума, позволяет адекватно представлять наследие в интересах своего общества и сохранить для него культурный код общения.

Еще один способ получить красиво упакованный «попсово-пещерный» вариант истории/мифа в музейном пространстве – это преподносимый ныне некоторыми музеями метод показа источников «без комментариев» (точнее, вне диалога с ними) как опыт «чистой», не замутненной субъективным вторжением экспозиционера презентации. Такой опыт может представлять интерес, но только не заявленной «объективностью». В этом случае декларация «объективности», доведенной до стерильного состояния (в котором не остается места ни творчеству, ни науке), содержит все же элемент лукавства. Уже сам выбор темы, проблемы для презентации, определение познавательной цели, подбор соответствующих артефактов для включения их в экспозицию подразумевают вполне определенную позицию исследователя, которая, осознает он это или нет, направляет суждение зрителя об избранном историческом сюжете. Предмет, извлеченный из множества других, помещенный в соответствующий контекст (или лишенный его), уже представляет собой особо выстроенное информационное поле и неминуемо маркирует в этом поле позицию «наблюдателя».