Текст книги "Роль музеев в информационном обеспечении исторической науки"

Результат же в конечном итоге зависит от постановки задач: актуализация наследия или создание очередного мифа, выстраивание идеи на основании источников или выискивание нужного памятника для подтверждения собственных гипотез. Но вопрос: «В какой мере этот „конфликт интерпретаций“, неоднозначность результатов исследования есть объективное свойство гуманитарных наук, а в какой они – следствие неверно поставленных проблем, неподготовленности историков, особенность гуманитарной модели образования?» [Медушевская, 1997. С. 42] – предстоит решать каждому исследователю индивидуально.

Музей, понимаемый некоторыми исследователями слишком буквально как «текучий во времени Гераклитов архив» (Б. Гройс), становится сегодня местом различного рода манипуляций с исторической памятью. Одна из генетически определенных функций исторических источников – быть точками опоры в нестабильном мире, в котором процветают «относительность в естественных науках и релятивизм исторических суждений» (H. S. Hughes), – утрачивается. Если большинство выставок и экспозиций появляется теперь «с целью создать новый порядок исторических воспоминаний, предложить новый принцип собирания коллекций, который по-новому воссоздаст историческое прошлое» [Медушевская, 1997. С. 42], то сколь велика доля субъективности в подборе «воспоминаний», сколь сильно искушение создать их «новый набор и порядок», а тем более создать свое «историческое прошлое». Непрофессиональное либо конъюнктурное прочитывание сохранившегося наследия, заполнение лакун, недостающих слов и фрагментов в угоду невзыскательной части аудитории (или той ее части, которая «заказывает музыку») рождает в историческом – музейном – пространстве монстров, поглощающих в результате задавшую их реальность.

Современный музей – живая и развивающаяся система, будь то просветительская или гедонистическая его модели, музей-храм или музей-форум. Несмотря на трудности, в музеях создаются проблемные синтетические экспозиции, в которых за внешней абстракцией социологических и политических реалий все отчетливее проступает реальный человек и живая история, разноречивая, запутанная, гипотезы, стимулирующие движение мысли и интерес к проблеме, желание найти ответы. При создании же мифов «за кадром остается реальная ткань истории – с ее перипетиями и развилками, с неоднозначностью и несводимостью логики разных исторических эпох к общему знаменателю… Создаваемые образованным слоем общества исторические мифы, порой не лишенные сложности и своеобразной красоты, спускаясь по социальной лестнице этажом ниже, часто примитивизируются и превращаются в банальные, убогие и вредные стереотипы» [Шимов, 2006]. Миф в современном музейном пространстве – очевидная реальность, хотя и плохо согласующаяся с отечественной традицией глубокого и ответственного освоения истории и культуры. И если историческая наука может способствовать сокращению пути к прошлому, то создание мифов делает этот путь не только трудным, но и опасным.

Библиография

Блок М. Апология истории или ремесло историка. М.: Наука, 1986. 174 с.

Вестхейм Г. Инструментальная культурная политика в скандинавских странах: критический исторический взгляд // Экология культуры: Информационный бюллетень / Ком-т по культуре адм. Арх. обл. [Гл. ред. Л. Востряков; Ин-т экол. проблем Севера УрО РАН]. Архангельск, 2002. № 1 (26). С. 252–269.

Жауль М. Этнографические музеи сегодня // Museum. 1993. № 175. С. 4–8.

Люббе Г. В ногу со временем. О сокращении нашего пребывания в настоящем // Вопросы философии. 1994. № 4. С. 94–113.

Медушевская О. М. Исторический источник: человек и пространство // Исторический источник: человек и пространство: Тезисы докладов и сообщений научной конференции. Москва, 3–5 февраля 1997 г. / Отв. ред. О. М. Медушевская. М.: РГГУ, 1997. С. 35–61.

Медушевская О. М. Теория, история и метод источниковедения // Источниковедение. Теория. История. Метод. Источники российской истории: Учеб. пособие. М.: РГГУ, 1998. С. 19–170.

Меро Ф. Новый тип музейной сети во Франции: Музеи местной культуры и техники Франш-Конте // Museum, 1997. № 194. С. 43–47.

Померанц Г. Авангардизм, модернизм, постмодернизм // Опыты: Литературно-художественный, научно-образовательный журнал. 2000. № 3. С. 110–121.

Румянцева М. Ф. Историческая память и музейная экспозиция в ситуации постмодерна // XVIII век в истории России: Современные концепции истории России XVIII века и их музейная интерпретация / Труды ГИМ. М., 2005. Вып. 148. С. 6–20.

Февр Л. Проблема «человеческой географии» // Бои за историю. М.: Наука, 1991. С. 159–175.

Шимов Я. Как не стать рабами истории // Полит. ру. 2006. 21 февраля. Электронный ресурс: http://polit.ru/article/2006/02/21/history/ (дата обращения: 10.02.2013).

Шола Т. Предмет и особенности музеологии // Museum. 1987. № 153. С. 49–53.

Е. Н. Мастеница
История в музее: методология познания и репрезентации
E. N. Mastenitsa
History in the Museum: Methodology of Knowledge and Representation

УДК 069, 930.2

Аннотация: в статье выявляются методологические подходы к изучению и интерпретации исторического процесса в музее, анализируются возможности формационного и цивилизационного подходов, оцениваются достижения социальной истории, исторической психологии и исторической антропологии. Предложено рассматривать познание истории как многовекторный и многоуровневый процесс, а ее репрезентацию в музее строить с учетом общенаучных и специальных методов, современных теорий и концепций на основе исторического синтеза, а также с учетом свойств и функций музейного предмета и специфики музейного пространства.

Abstract: In article methodological approaches to studying and interpretation of historical process in the museum are considered, possibilities of formational and civilization approaches are analyzed, achievements of social history, historical psychology and historical anthropology are estimated. It is offered to consider knowledge of history as multivector and multilevel process, and create its representation in the museum taking into account general scientific and special methods, modern theories and concepts on the basis of historical synthesis, and also the accounting of properties and functions of a museum subject and specifics of muzeum spatium.

Ключевые слова: историческая наука, история, методология исторического познания, музееведение, музей, экспозиция, музейная интерпретация, информационный потенциал, междисциплинарность, репрезентация.

Keywords: historical science, history, methodology of historical knowledge, museology, museum, exposition, museum interpretation, information potential, interdisciplinarity, representation.

С конца XX в. в российском обществе интерес к истории необычайно возрос, а его значение как важнейшего аспекта самосознания личности возрастает неуклонно. Расширение тематики исторических исследований, ретроспективное изучение социальной стратификации, антропологический поворот и формирование исторической психологии, повышение внимания к бытовой истории, усиление культурологической компоненты, развитие исторической эпистемологии раздвинули границы музейной герменевтики и раскрыли новые содержательные горизонты музейной коммуникации. Исторические музеи с конца 1980-х гг. в большей степени, чем другие, оказались в сложном поиске самоопределения и обретения новых методологических ориентиров. Созданные еще в советское время, многие исторические экспозиции устарели и требовали модернизации. Начался интенсивный поиск идей и принципов их реновации, который нельзя признать завершенным, поскольку он еще продолжается. Смещение акцентов к истории повседневности, этнографии, отказ от политической истории приводили к тому, что музеи, проявляя устойчивый интерес к региональному, локальному, частному, бытовому аспектам, становились маловосприимчивы к «большой традиции», к осмыслению и показу истории России. В силу этого особую актуальность для всех музеев, а исторических в особенности, имеет определение ориентиров их функционирования в условиях современной парадигмы социогуманитарного знания. Чрезвычайно важным представляется овладение методологическим инструментарием практиками музейного дела, осуществляющими интерпретацию истории в процессе проектирования экспозиций и реализации образовательной деятельности.

В условиях многовекторного развития исторической мысли и методологического плюрализма вопросы определения содержания и методов исторических исследований в музее отличаются неоднозначностью и наибольшей сложностью. Общность цели исторической науки и музея по сохранению социальной памяти и социального опыта делает необходимым тесное взаимодействие обоих социальных институтов, что было своевременно отмечено специалистами [Современная историография и проблемы содержания…, 2002. С. 15]. При сходстве целей у музея как социокультурной институции и истории как науки существуют различия в способах познания прошлого, разграничивающие области «влияния». В исторической науке доминирует документально-вербальное хранение информации, а музей определяет методы «показа и рассказа» истории преимущественно посредством музейных предметов в экспозиционном пространстве. В музее предмет или памятник предстает во всей совокупности своих информативных, репрезентативных и экспрессивных свойств, выполняя функции моделирования ушедшей действительности. Оставаясь источником, предмет выступает подлинным свидетельством и достоверным доказательством фактов, явлений и событий прошлого. Значительные изменения, произошедшие в источниковедении и в возможностях работы музейных историков с источниками, привели к тому, что историки осваивают не только новые массивы источников, но и современные технологии, формы и методы работы с ними. Появился новый тип источника – электронный, но не все музеи и не всегда готовы не только работать с этими источниками, но даже хранить их.

Продолжая рассмотрение областей взаимосвязи и сотрудничества исторической науки и музея, мы можем констатировать, что, с одной стороны, имплицитные возможности исторической науки шире, так как возможности концентрации и представления информации в сознании, когда материальное и духовное не расчленяются, поистине безграничны, а с другой – история в музее в силу своей «предметности» чрезвычайно наглядна и «осязаема», синтезирована и перекодирована на особый язык коммуникации, более доступна для поливозрастной аудитории. Эти различия, а также научно-популярный характер презентации истории в музее, на наш взгляд, не только не исключают, но и актуализируют необходимость обращения к методологическому инструментарию исторического познания с учетом специфики музейного пространства, насыщенного предметами-подлинниками.

Обращение к прошлому характерно для каждого переходного или переломного исторического периода. Интерес к культурному наследию с наибольшей силой и остротой проявляется в переломные исторические эпохи, когда общество пытается осмыслить прошлое и заглянуть в будущее. В России этот интерес возникал и на рубеже XVIII–XIX вв., и в конце XIX – начале XX в. Не явился исключением и рубеж ХХ-XXI вв., отмеченный всплеском интереса к отечественной истории и культуре, активизацией научных исследований в этой сфере. В изменившихся политических и социально-экономических российских реалиях конца XX – начала XXI в. стали по-новому востребованы информационный потенциал музея и когнитивные возможности музейных экспозиций и выставок. В музейном проектировании постсоветского периода наблюдалась и наблюдается тревожная тенденция, которая выражается в отказе от идеи исторической закономерности в исторической науке и от принципа научности экспозиции [Там же. С. 13]. Не претендуя на исчерпывающее освещение полифонии исторического дискурса, мы предлагаем рассмотреть наиболее актуальные подходы и принципы исторической науки, а также оценить характер и возможности их практического применения для решения музейных задач.

Современная историческая мысль отличается чрезвычайным многообразием и многовекторным развитием. Деидеологизацию и плюрализм исторической науки необходимо воспринимать как свершившийся факт. Произошли существенные и сущностные изменения в самом содержании философии истории, в понимании сути общественно-исторического развития и ведущих принципов и методов его познания. В многочисленных публикациях по вопросам исторического познания констатируется методологическая неопределенность, отставание теоретического осмысления от вызовов времени, обозначается отсутствие ведущих исторических школ, а также диалога между сторонниками различных направлений [История России: теоретические проблемы. Российская цивилизация…, 2002 С. 30, 398]. На наш взгляд, и сегодня не утратила актуальности мысль А. Я. Гуревича о том, что историческое знание должно «приобрести новый интеллектуальный статус и разработать собственную гносеологию» [Гуревич, 1999. С. 18]. Понимая необходимость поиска новых базисных оснований для объяснения прошлого, историки вместе с тем признают и невозможность его осуществления за короткий период. Однако сегодня уже можно утверждать, что кризис в исторической науке преодолевается и в конечном итоге будет преодолен.

В постсоветский период остро обозначилась проблема дальнейшего применения формационного подхода к изучению исторического процесса. Справедливая критика этого подхода касается ряда проблем, в частности недостаточной разработанности используемых понятий, а также вопроса о соотношении общего хода эволюции человечества и конкретных историй стран и регионов, о выделении и педалировании экономического фактора как определяющего и т. д. [История России: теоретические проблемы. Российская цивилизация…, 2002. С. 9, 69, 401]. Серьезным недостатком является и то, что теория формаций базируется на исторических взглядах К. Маркса и Ф. Энгельса, «которые сейчас выглядят устаревшими» [Там же. С. 71]. Вместе с критикой формационного подхода, тем не менее, признавалось, что он позволял «организовывать исторические факты в определенные более или менее логичные модели» [Там же. С. 73].

Поиски нового, эффективного и отвечающего современным потребностям методологического инструментария вывели исследователей на цивилизационную парадигму [Теоретическая культурология. С. 176–185]. Осознание обществом важности задач самоопределения и самоидентификации стало катализатором возрастания потребности в цивилизационном изучении России [История России: теоретические проблемы. Российская цивилизация…, 2002. С. 113]. Сторонники цивилизационного подхода выражают уверенность в том, что его методология позволила по-другому взглянуть на известные социальные и культурные явления и процессы, выявить их значимость как факторов и механизмов интеграции, обеспечивающих целостность общества [Теоретическая культурология. С. 179], поддерживают отказ от линейности в трактовке историко-культурного процесса, придерживаются идеи культурной морфологии, согласно которой становление и угасание культурных форм, их совокупность реализует все богатство человеческой жизни [Там же. С. 217, 344]. Одной из актуальных задач историографии М. А. Барг считал превращение понятия «цивилизация» в ведущую парадигму исторического познания [Барг, 1991. С. 71].

Суть современного цивилизационного подхода заключается в его двухуровневом эвристическом основании: классическом (гносеологическом) и жизненном (культуралистском) [Следзевский, 1997. С. 7]. В рамках первого основания цивилизация понимается как вполне познаваемая структура, «как процесс универсализации и генерализации культуры и истории, как большая социокультурная общность, обладающая собственной иерархией ценностей и идеалов, как большая традиция» [Там же. С. 10]. Второе основание связано с представлениями о цивилизациях как о «целостных феноменах и эпифеноменах мировой истории, представляющих собой принцип упорядочения, сорасчленения и взаимосоизмерения различных продуктов культуры» [Там же. С. 10]. Для цивилизационного подхода актуален поиск констант и устойчивых структур, которые остаются неизменными на протяжении длительного исторического времени [История России: теоретические проблемы. Российская цивилизация…, 2002. С. 135]. В ситуации многополярности исследовательских позиций представляется важной мысль И. Н. Ионова об интегративных способностях цивилизации, возможностях «адекватного перевода инокультурных ценностных понятий таким образом, чтобы они не потеряли своего ценностного потенциала», что может послужить предпосылкой для создания единого ценностного пространства цивилизации, для понимания положения местной культуры в данной цивилизации [Там же. С. 146]. Критика цивилизационного подхода аргументируется отсутствием в нем четких критериев, употреблением неверифицируемых понятий, совпадением трактовки внутренней структуры цивилизаций с пониманием структуры формаций [Там же. С. 77, 412, 141–154].

И историки, и музеологи отмечают необходимость более углубленной разработки цивилизационного подхода. Следует выделить попытки применения теоретических положений цивилизационного подхода, понимаемых как использование достижений культурной антропологии, социологии культуры, в музейном проектировании [Современная историография и проблемы содержания…, 2002. С. 161]. Цивилизационный подход, предусматривающий «представление национального культурного наследия и истории страны в контексте мировой истории», был принят в качестве методологического каркаса концепции Государственного исторического музея [Сундиева, 2003. С. 56].

Важным методологическим поворотом в исторической науке стал поиск новых подходов к проблемам раскрытия деятельности человека в истории в соотношении с его личностно-индивидуальными чертами, с его нравственно-психологическим обликом. Так, уже с 1960-х гг. формировалось научное направление исторического знания, в котором интерес исследователей концентрировался не на социально-политических, а на индивидуально-психологических задачах исторической науки [Румянцева, 2002. С. 29–30], центральные темы смещались с «окружающих человека обстоятельств на человека в исторически конкретных обстоятельствах» [Гуревич, 1991. С. 21]. Аналогичная тенденция отмечается и в исторических музеях. Она выражается в переносе акцента с музейного предмета на человека, связанного с этим предметом [Воронцов, 1997. С. 17].

Отличительной чертой современной методологии социальных и гуманитарных наук являются многофакторность изучаемых явлений и процессов, значительное воздействие обратных связей на них, изменчивость объекта изучения, исключительная роль субъективного фактора [Кудрявцев, 1999. С. 6–11]. Особенность исторического познания с точки зрения методологии и гносеологии науки заключается в особом способе сочетания процедур понимания и объяснения [Хвостова, 1993. С. 22], в замене объяснительных теорий на концепцию когерентности – понимания [Селунская, 2000. С. 46].

Отмеченное во второй половине XX в. «снижение уровня объяснительной модели» привело к утверждению в мировом историческом сообществе методологической ориентации «делать историю снизу вверх». Это подтверждает появление «новых» областей истории (городской, гендерной, истории семьи, труда и т. д.), активное формирование новых подходов к историческому исследованию: микроистории, истории повседневности, истории ментальностей, устной истории, гендерной истории и др. Нельзя не согласиться с замечанием Н. И. Смоленского о том, что «уход в предметную область микромира не является чем-то качественно новым по сравнению с предшествующими историческими исследованиями», а «уход в частности означает отказ от теории» [Смоленский, 2007. С. 13].

Учеными признается необходимость поиска новых способов изучения истории, позволяющих приблизиться к «постижению сознания и поступков „среднего человека“, обнаружить разные уровни сознания людей, а также сочетания истории, изучаемой „сверху“, и истории, изучаемой „снизу“» [Гуревич, 1999. С. 20]. Так, по мнению Н. Е. Копосова, «…задача историка сегодня состоит в том, чтобы понять, как история создается и функционирует в настоящем» [Копосов, 2001. С. 308], а Р. Дж. Коллингвуд, рассматривая историю как особую форму мысли, видел задачу истории в человеческом самопознании [Коллингвуд, 1980. С. 13]. Как искусство памяти предлагал воспринимать историю П. Хаттон. Он полагал, что изучение и описание прошлого с помощью его репрезентаций совершенно недостаточно, потому что «прошлое, как оно когда-то переживалось, а не как впоследствии использовалось, является той стороной памяти, которую мы должны стремиться восстановить» [Хаттон, 2003. С. 31]. Следует отметить, что существует точка зрения, рассматривающая музей как учреждение, где «раскрывается и воссоздается „память человечества“» [Барблан, 1984. С. 5], а роль музея в сохранении исторической памяти [Божченко, 2012] и институализации социальной памяти [Герасименко, 2012] активно исследуется современными музеологами.

Ориентация современного исторического знания на проблемы культуры, исторической антропологии и исторической психологии проходит в русле развития мировой науки, позиционирующей «человеческое измерение» в истории. Интерес к новым темам и проблемам исследований, проявляющийся в различных концептуальных подходах в исторической науке, безусловно, позволяет расширить проблематику изучения и обновить имеющиеся представления о жизни человечества в разные исторические периоды. Так, «антропологически ориентированная история», или историческая антропология, создает особый контекст изучения прошлого, делая основной акцент на конкретно-историческом индивиде [Гуревич, 1999. С. 22–23; Савельева, 1997. С. 96], что «выражает сущность новой парадигмы, новой ориентации всего гуманитарного исследования» [Гуревич, 2000. С. 137]. Все большее распространение и признание в мире получает теория «персонального наследия», «призывающая приблизить музей к интересам конкретного человека, поддержать наряду с общемировым или национальным наследием локальные объекты материального и духовного наследия» [Каулен, 2003. С. 128]. Вместе с тем нельзя не заострить проблему связи в исторической антропологии разнообразных микроисследований воедино, особенно в контексте целостного описания исторической эволюции культуры [Дингес, 2000. С. 100]. Некоторые историки конца XX в. пришли к выводу о неспособности исторической антропологии обеспечить целостное рассмотрение исторического процесса [Репина, 1990. С. 167–181].

Социальная история на современном этапе развития исторического знания приобретает особую популярность и понимается, прежде всего, как история общества (организация производства, жизнедеятельности, власти, управления и т. д.). Воссоздание реалий конкретной эпохи, усиление внимания к частной жизни простого человека, его интересам, мыслям и заботам и к выявлению связей между формами общественного бытия и институтами власти, видоизменения их места и роли в системе общественных связей, т. е. обращение к истории «снизу», находится в русле наметившихся в исторической науке тенденций [Соколов, 2000. С. 75–89]. В рамках обновленной социальной истории создается более широкий контекст изучения законодательных, государственных и общественных институтов, «где есть место и для реальных жизненных ситуаций, способов самовыражения людей, тонов и полутонов, видимых и скрытых мотивов и результатов человеческой деятельности» [Там же. С. 80]. По мнению А. А. Куренышева, для музея подход к историческим фактам, событиям и явлениям с позиций социальной истории более плодотворен, чем получивший широкое распространение «образно-художественный» метод построения экспозиций и выставок [Современная историография и проблемы содержания…, 2002. С. 52].

Историческая психология определяется исследователями, развивающими это направление, как «изучение исторических отношений обыденного сознания со смыслопорождающими механизмами культуры», т. е. «социокультурными фиксациями и регуляторами сознания» [Шкуратов, 1991. С. 111–112]. Так, Ю. М. Шилков обращает внимание, что «„встреча“ культуры и истории, культурологического и исторического знания обеспечивается возможностями психологического дискурса» [Шилков, 2005. С. 79]. Данный подход, безусловно, представляет интерес для музейной интерпретации истории. Однако следует признать, что проблема исторического синтеза, являющаяся важнейшим моментом исторического познания, не может быть решена в рамках проблематики психоистории, исторической антропологии, социальной истории. Это происходит именно в силу того, что вся историческая реальность не исчерпывается антропологическим (деятельностным), психологическим (личностным) и структурным аспектами изучения исторического прошлого [Репина, 1990. С. 179].

Таким образом, в исторической науке складывается новая эпистемологическая парадигма, связанная с изменением представлений о содержании исторического развития, о логике и методике исторического познания. Для объяснения содержания исторического развития начинают использовать идеи философской синергетики, согласно которым «историческое развитие понимается как хаос, т. е. целостность, объединяющая многофакторность проявлений и многоаспектность проблем» [Хвостова, 2000. С. 10]. Синергетические подходы становятся актуальными для различных областей научного знания. «Подходы синергетики основаны на таких понятиях, как нелинейность, неустойчивость, непредсказуемость, альтернативность развития. Основной вопрос, который интересует историков в этой связи, – характер развития неустойчивых ситуаций в историческом процессе, влияние случайностей, малых воздействий, которые принципиально невозможно предугадать и прогнозировать, на ход дальнейших событий, развитие ситуации в точке бифуркации» [Бородкин, 2001. С. 401].

Распространение новых идей и концепций социогуманитарного знания, ориентированного на изучение человека во всем многообразии его взаимосвязей с цивилизацией, обществом, семьей и другими факторами, методологический плюрализм истории как науки не могли не затронуть смысловые и содержательные аспекты объяснения и демонстрации истории в музее, играющем активную роль в информационном обеспечении исторической науки. Однако способы извлечения достоверной информации и ее верификации обусловлены интердисциплинарной методологией и методикой атрибуции, классификации и систематизации музейных предметов. В русле расширения тематики исторических исследований значительно обогащаются проблематика и тематика музейных экспозиций, изменяются подходы и смещаются акценты в освещении традиционных тем, апробируются инновационные идеи. Не ставя целью провести детальный анализ развития музейной сферы в рассматриваемом аспекте, мы лишь назовем некоторые проекты, получившие широкий резонанс. Так, Государственный центральный музей современной истории России в Москве с 2002 по 2006 г. предоставлял свои площади 12 выставкам «История России ХХ века в музеях», в Петербурге на выставке «Блокада и дети» в Государственном музее политической истории России был сделан экскурс в мир детства осажденного Ленинграда, выставка «Слабый пол и война» в Военно-историческом музее артиллерии и инженерных войск была посвящена участию в войне женщин. Региональные музеи также предпринимали попытки реализовать методологические подходы исторической науки в выставочных проектах: «Сталин – человек и символ», «Портреты депутатов Государственной Думы Российской империи. 1906–1917», «Императрица Мария Федоровна. Возвращение», «Легенды национального спорта», «Закрытое пространство в открытом обществе», «Демократические традиции Донского казачества».

Следует акцентировать тот факт, что наряду с фундаментальными концептуальными изменениями в исторической науке также прослеживается тенденция переноса акцента исследований с макро– на микроуровень или ординарное бытописание («история повседневности»), наблюдается усиление культурологической компоненты [Селунская, 2000. С. 44–62]. Однако существует и понимание того, что «культурологическая» версия не может использоваться как объяснительная модель истории России [Селунская, 2000. С. 51]. «История в малом», а не «истории малого» – так сформулировал историк Ю. Л. Бессмертный суть микроисторического подхода [Румянцева, 2002. С. 26], ориентированного на изучение краеведения, истории малых групп людей. «Контекст индивидуального бытия человека», в котором история получает «обобщенный образ», чрезвычайно важен и для исторической экспозиции [Межуев, 1994. С. 79].

Фрагментация исторического знания, а также неослабевающий интерес к частностям, свойственный отношению к историческому наследию в ситуации постмодерна, обусловили ярко выраженную тенденцию в отечественном музейном деле, проявляющуюся в неуклонном увеличении музеев и выставок «одного героя» или «одной темы» (музей: игрушки, граммофонов, хлеба, русской печи, истории общественного питания, кирпича, варежки и т. д.).

Наиболее конструктивной в реализации нового исторического синтеза, «способного связать крупные структурные сдвиги в развивающемся обществе и их переживание людьми», представляется методология комплексных локальных исследований, ориентированных на всестороннее изучение локальной общности [Репина, 1990. С. 175]. Более глубокому познанию событий и явлений всемирного исторического процесса в немалой степени способствует усиление междисциплинарных подходов. Междисциплинарный подход к проблемам человека, провозглашенный представителями школы «Анналов» еще в первой половине XX в., принес ощутимые плоды в развитии исторического познания. М. Блок, рассматривая историю как «обширный и разнообразный опыт человечества», как встречу «людей в веках», в качестве предмета истории выделял сознание людей [Блок, 1986. С. 86]. Л. Февр пришел к выводу о важности обнаружения историком интеллектуальных процедур, навыков сознания, способов мировосприятия, присущих людям данной эпохи [Гуревич, 1991. С. 509]. Комплексное междисциплинарное познание исторического прошлого, не являясь новацией последних десятилетий, тем не менее наиболее соответствует современным холистским концепциям [Хвостова, 1997. С. 15]. Поэтому чрезвычайно значимым для исследований профессиональных историков и представления истории в музее является стремление «к реконструкции картин мира», т. е. к стандартам «интеллектуальной жизни, ментальных структур повседневности, социальных, экономических, политических отношений и процессов» [Там же. С. 50].