Текст книги "Конфликтология XXI века. Пути и средства укрепления мира"

Конфликты бизнеса и власти в России: концептуальные рамки исследования

А. В. Алейников

доктор философских наук, кафедра конфликтологии, Институт философии, Санкт-Петербургский государственный университет

И. Д. Осипов

доктор философских наук, профессор, кафедра истории философии, Институт философии, Санкт-Петербургский государственный университет

А. Г. Пинкевич

кандидат политических наук, доцент, кафедра конфликтологии, Институт философии, Санкт-Петербургский государственный университет

A.V. Aleinikov

Doctor of Philosophy, Associate Professor, Department of Conflictology, Institute of Philosophy, Saint Petersburg State University

I. D. Osipov

Doctor of Philosophy, Professor, Department of History of Philosophy, Institute of Philosophy, Saint Petersburg State University

A. G. Pinkevich

PhD, Associate professor, Department of Conflictology, Institute of Philosophy, Saint Petersburg State University

Суть современного конфликтологического анализа составляет выявление и сравнение позиций, ценностей, целей, проблем, интересов и потребностей конфликтующих сторон. В классической работе М. Ланд подчеркивается, что наличие конфликта можно констатировать в том случае, когда стороны осознают несовместимость их интересов, проявляют враждебное отношение друг к другу, или преследуют свои интересы такими действиями, которые вредят остальным сторонам [Lund 1997: 2].

Нас будет интересовать аналитическая проблема не столько доказательства наличия конфликта между властью и бизнесом, сколько описание форм его протекания, механизмов и социальных последствий его разрешения. Можно говорить о наличии в современной России реальной социальной ситуации, в которую вовлечены группы интересов, бизнес и государство, каждая из которых: 1) стремится к изначально несовместимым целям, или к одной и той же цели, достижение которой возможно только для одной стороны, и (или) 2) которые намерены использовать несовместимые средства достижения определенной цели [Wasmuth 1996: 175–187].

В целом, необходимо ответить сразу на несколько вопросов. Чем определяется институциональное развитие конфликтов российского бизнеса и государства? Каковы стратегии поведения бизнеса в конфликте с государством в условиях особой институциональной среды России? На что нынешняя система конфликтных взаимоотношений похожа в наибольшей мере – патронаж, силовой конфликт, симбиоз, «сетевая олигархия»? Или же речь должна идти о причудливой смеси различных моделей?

Конфликтное взаимодействие обусловлено самой природой власти и бизнеса. Проблему представляет не столько наличие конфликта, уровень, степень остроты и форма его протекания, сколько сами механизмы и социальные последствия его разрешения. Отсутствие механизмов управления конфликтами между бизнесом и государством порождает кризисную форму развития социума [Бизнес и власть, 2011: 263].

А. Аузан предложил достаточно релевантную классификацию стратегий взаимодействия бизнеса и власти на постсоветском пространстве (табл. 1: [Аузан 2014]).

Таблица 1

Критерии различия альтернативных стратегий взаимодействия бизнеса и власти

Укрепление «вертикали власти» в России привело к системной остроконфликтной форме распределения ресурсов между государственными корпорациями, министерствами, регионами и частным бизнесом, контролируемым членами правящей коалиции. В России наблюдается процесс конвертации «быстрых и молодых денег» в государственные ресурсы, во властный статус. Распределение статусов в системе власти является самым высокодоходным бизнесом, самым выгодным вложением ресурсов, защитой от политических рисков. Количество супербогатых людей во власти, как и количество людей, ставших богатыми благодаря властному статусу, демонстрирует осознание активной частью населения того, что только государственный статус открывает вход к распоряжению ресурсами.

В решающей степени происхождение и характер непрекращающихся конфликтов в российском треугольнике «бизнес – власть – общество» определяется следующим обстоятельством: Ценности духа капитализма, воспетые Максом Вебером, в России имеют другую тональность и окраску. Они мифологически воспринимаются населением лишь как благополучная и удобная жизнь и принимаются только тогда, когда такая жизнь достается сразу и целиком, в готовом формате, не меняя ни самого социального субъекта, ни его привычного житейского распорядка. Это – ценности «наполнения супермакетов невидимой рукой государства». Горизонтальные сети сближаются с государством как защитником в конфликте с другими сетями, они лояльны государству в той мере, в какой оно защищает их от уничтожения при конфликте.

Главная проблема – организация поля конфликтов. Российская специфика заключается, по мнению российского исследователя Александра Ахиезера, в том, что власть находится в постоянном страхе перед тем, что конфликты породят неконтролируемую дестабилизацию и поглотят страну. Эта опасность подавляется вторжением в конфликты на нижних уровнях, создавая специальные органы контроля, слежки, подавления. Российский политолог Глеб Павловский замечает, что российская власть боится конфликтов, гасит или забалтывает их, направляя свою силу против самого конфликта, а не в защиту его сторон. Власть, навязывая неравенство сторон конфликта, ищет виновника, а не решение. При формировании спроса на виновную сторону, у участников конфликта появляется соблазн использовать в конфликте государство друг против друга, тем самым, коррумпируя конфликт. Слабая сторона конфликта, лишенная правовой защиты, должна либо заплатить за выход из конфликта, либо капитулировать. Власть рассеивается в поле конфликтов, текущее управление которыми складывается из отсрочек, зигзагов и маневрирования. «Российская власть перегружена неуправляемыми конфликтами, как советская экономика – плановыми расчетами. Она не решает и не справляется с ними, всегда занятая недопущением их в политику. Ни один участник конфликта не найдет в ней арбитра без сложного и дорогого поиска. Не управлять оказывается выигрышной стратегией руководства. Здесь власть раздваивается на поставщика опасностей и продавца защит… Это лицо власти сеет тревогу, от которой гражданина «спасают» именем той же власти. Спасение начинают с того, что запрещают ему конфликт – и здесь наш круг замыкается. Власть ненавидит конфликты, но ей чертовски выгодно их подавлять или «предупреждать». Возник бизнес манипуляции угрозами, создания ложных повесток дня. Что за регион ни возьми, все рапортуют в центр об «угрозах», создавая интерес центра к вмешательству. А значит, и к финансированию поля конфликтов» [Павловский 2012: 48–49].

Бизнес в России организован как конвертация финансовых ресурсов, полученных из бюджета, с последующим вложением в иностранные активы и занимает лидирующие позиции в мире по скупке недвижимости в европейских столицах (по некоторым оценкам, доля россиян среди покупателей элитного жилья на Лазурном берегу Франции составляет 12 %). Для сравнения: даже в США этот же 1 % самых богатых располагает лишь 8 % доходов.

Фундаментальная проблема в том, что основные бенефициары высоких и сверхвысоких легальных доходов либо находятся во власти, либо аффилированы с ней. Такая стратегия поведения в конфликте, практически уничтожая эффективные формы фискальной гражданской ответственности, сориентирована на выращивание культуры погони за рентой как во властных структурах и бизнесе, так и среди населения, на «подсаживание на нефтяную иглу» граждан и формирует превращенную форму «демократии налогоплательщиков», коррумпируя конфликт и монетизируя монополию на насилие.

Поведение двух субъектов конфликта – бизнеса и власти диктуется их интересами, а не чем-то другим. Бизнес всегда нацелен на максимизацию удовлетворения своих интересов и способен этого достичь при наличии определенных условий. При этом власть обладает преимуществами во взаимоотношениях с бизнесом, который он использует эти преимущества наиболее эффективным образом и способствует их дальнейшему укреплению. Если этот стратегический компонент отсутствует, то бизнес скорее всего просто удачлив, получая желаемое, «не прилагая дополнительных усилий». Наличие стратегического компонента в конфликте означает, выражаясь словами С. Льюкса, что и бизнес, и власть используют «структурные перекосы» и взаимно способствуют их воспроизводству, укрепляя тем самым свои позиции в будущем. Их отношения представляют собой, по Шеллингу, «смесь взаимной зависимости и конфликта, партнерства и соперничества» [Шеллинг 2007: 117]. Хотя бизнес выигрывает от взаимодействия с властью, но ему часто приходится делать то, что в иных случаях предпочел бы не делать [Льюке 2010: 43^46].

Безусловно, в любом конфликте бизнес предпочел бы максимизировать свой выигрыш, но вынужден минимизировать упущенные возможности, а не максимизировать удовлетворение своих интересов, или достигать некоего «удовлетворительного» для себя результата, или действовать по принуждению.

Власть в конфликте, как правило, изменяет структуру выбора бизнеса таким образом, что последний получает выгоду от подчинения ей, равную части потенциальной прибыли, которую последний смог бы получить, если бы в конфликте между ними не было «структурных перекосов».

Способность власти не оставить бизнесу в ходе конфликта иного выбора, кроме минимизации упущенных возможностей определяется, в том числе, их взаимозависимостью – действия одной стороны конфликта влияют на ситуацию другой. Но эта зависимость иметь асимметричный характер, что означает неравную степень уязвимости конфликтующих сторон.

Уязвимость производна от «наличия альтернативных стратегий у каждого из участников конфликта и связана с их выбором «издержек выхода из конфликта». Если правительство проводит политику, которая серьезно ущемляет интересы бизнеса, существенно ограничивает его производственную автономию, то, как правило, это приводит к «инвестиционным забастовкам» и оттоку капитала.

Вывоз капитала является, в том числе, и реакцией предпринимателей, направленной на реализацию интереса защиты и спасения прибыли. Существенное снижение объема инвестиций влечет за собой негативные социальные последствия, снижает поддержку режима, подрывает легитимность политической элиты. Сужение налогооблагаемой базы приводит к сокращению материальных и политических возможностей государства, отказу от реализации своих социальных обязательств. Все это неблагоприятно скажется на положении значительных групп населения и усилит недовольство режимом, обострит политические конфликты. Таким образом, политика, существенно ущемляющая интересы бизнеса, может, подобно бумерангу, ударить по своему инициатору, правящему режиму, подрывая его материальные возможности и легитимность и увеличивая вероятность острых форм политических конфликтов. Впрочем, у власти есть еще одна возможность: столкнувшись с «инвестиционными забастовками» бизнеса, она может пойти на радикальные меры, предпринять шаги по национализации экономики. Как пишет Ч. Линдблом, «по крайней мере, гипотетически государство всегда имеет альтернативу, если его не удовлетворяет работа бизнеса, отказать далее в привилегиях и просто покончить с частным предпринимательством в данной фирме, в отрасли или во всей системе» [Линдблом 2005: 199].

Государство может в краткосрочной перспективе, при наблюдаемом конфликте субъективных интересов, осуществлять власть над бизнесом до тех пор, пока последний сам не выявит эмпирическую основу своих реальных интересов, осуществляя этот выбор в условиях относительной автономии, независимо от государства, то есть посредством демократического участия.

Можно сделать некоторые предварительные замечания о структурных предпосылках конфликтной сопряженности бизнеса и власти:

• бизнес и власть зависят друг от друга и действия каждого из них влияют на ситуацию другого;

• возможность власти лишить бизнес контроля над собственными ресурсами является стратегическим компонентом ее доминирования;

• для бизнеса предпочтительнее находиться «внутри» поля взаимодействий, а не «снаружи», отказываясь от альянсов формальных и неформальных конфигураций с властью. В таком случае бизнес выигрывает от взаимодействия с властью, хотя в действительности это означает лишь минимизацию упущенных возможностей бизнеса, поскольку выигрыш достигается ценой согласия на доминирование власти;

• влияние на бизнес может осуществлять либо непосредственно власть, либо «менее равноудаленные» бизнес – структуры, на которых возлагаются функции «дневного сторожа», «вышибалы на входе» (по аналогии с государством как «ночным сторожем»), регулирующего доступ к ресурсам и допускающего к распределению только тех, кто принимает особые правила игры, поддерживающие систему доминирования власти. Триада «власть-доверенный и уполномоченный бизнес-бизнес» представляется наиболее операционной конфигурацией;

• взаимозависимость бизнеса и власти имеет асимметричный характер, а их отношения характеризуются неравной степенью уязвимости – у власти есть достаточно оснований для привлечения бизнеса к открытому участию в выработке и реализации публичной политики.

Таким образом, модель конфликта бизнеса и власти не является постоянной и абсолютной, а существенно варьируется в различных странах, зависит от параметров политико-экономической системы и актуализируется в ситуациях явного расхождения субъективных интересов бизнеса с общественным мнением и приоритетами населения, различных групп давления или интенциями отдельных политиков.

Источники / References

1. Аузан А. И. Экономический анализ права и стратегии государственного регулирования. – URL: //http://www.polit.ru/article/2014/06/20/auzan/

2. Бизнес и власть в России: теория и практика взаимодействия. М.: Издательский дом НИУ ВШЭ, 2011.

3. Линдблом Ч. Политика и рынки. Политико-экономические системы мира. Москва: Институт комплексных стратегических исследований, 2005.

4. Льюке С. Власть. Радикальный взгляд. М.: Изд. дом Гос. ун-та – Высшей школы экономики, 2010.

5. Павловский Г. Гениальная власть! Словарь абстракций Кремля. М.: Европа, 2012.

6. Шеллинг I Стратегия конфликта. М.: ИРИСЭН, 2007.

7. Lund М. S. Preventing and Mitigating Violent Conflicts: A Revised Guide for Practitioners. Washington, D. C.: Creative Associates International, April 1997.

8. Wasmuth U. C. Friedensforschung als Konfliktforschung. Zur Notwendigkeit einer Ruckbesinnung auf den Konflikt als zentrale Kategorie // Friedens– und Konfliktforschung / Eds. Peter Imbusch and Ralf Zoll. Opladen: Leske + Budrich, 1996.

Парадигма социальной самоорганизации как системообразующая проявления конфликтов в обществе

B. С. Батурин

доктор философских наук, профессор, Карагандинский государственный университет им. Е. А. Букетова

C. Е. Шакиров

ТОО «Тау Бас-Инвест»

V. S. Baturin

Doctor of Philosophy, Professor, Karaganda State University named on E. A. Buketov

S. E. Shakirov

TOO «Tau Bas-lnwest»

Динамика существования современного общества сопряжена со столкновением различного рода как личностных, так и социально детерминированных потребностей, целей, воль и т. д. Конфликтология, несмотря на свою молодость, на этом поприще достигла определенных успехов. И тем не менее она большей частью представляет собой ничто иное, как «тематизацию» исследуемого феномена. Это значит, что понимание сущности конфликтов, как правило, сводится к различного рода их описаниям, трактовкам, переиначиванию уже известного, к экстраполяции, метафоризации, гиперболизации свойств, видов и форм их проявления и т. д. А состоятельность теоретических выводов и практических рекомендаций, зачастую, обосновывается ссылками на умозрительность, опорой на здравый смысл, ситуативность успеха и т. д. Поэтому вряд ли стоит особо удивляться тому, что само понятие конфликт своей поливариативностью и многосмысленностью значений создаёт весьма устойчивую иллюзию общепонятности того, что оно обозначает.

При этом следует отметить, что в конфликтологии менее всего обращается внимание на то, что общество на всех этапах своего развития существовало и продолжает существовать в условиях доминирования отношения «господство-подчинение». А обеспечивается это за счет субъект-объектной парадигмы его социальной самоорганизации. Ведь при этом только одна, и к тому же его наименьшая часть, в силу различного рода причин, выступает в роли «субъекта». И этот ее социальный статус получает легитимную форму закрепления в виде реального права использовать уже другую, наибольшую часть в качестве «объекта» или своеобразного средства, при достижении ею своих личных, корпоративных или иного рода социумных интересов и целей [Батурин 2012: 382].

Вполне естественно, что недовольство объектоподобной части не может не находить выражения во всевозможных формах, цель которых – избавление от этого положения. Антагонистический по своей природе характер противостояния между представителями всех видов социальных взаимоотношений, где доминируют отношения – «господство-подчинение», и является основополагающей причиной возникновения конфликтогенности в любой социальной среде. Ведь именно данный тип отношений потенциально способен перевести любой тип социальных взаимоотношений, (трактуемых на правовом уровне как отношения между физическими субъектами, между физическими и юридическими субъектами и между юридическими субъектами) в открытый конфликт.

Объективно истоки проявления конфликтогенности коренятся в том, что проявление субьект-обьектной схемы в основе индивидуальной жизнедеятельности человека имеют ту же генетическую природу, что наблюдается и у любого животного. Однако его самосохранение в социокультурном мире реализуется уже в несколько иных формах.

Несомненно, в цивилизованных условиях функционирование альтернативной субьект-обьектной является во всех отношениях более предпочтительным. Но царящее в обществе отношение «господство-подчинение» объективно служит одной из главных первопричин сохранения и проявления в нем в различных формах превосходства одних над другими. А значит – перманентно присутствуют все условия для перевода изначально даже самых гуманных взаимоотношений в разряд субъект-объектных.

Наиболее архаичный способ осуществления этого и, как следствие, проявление конфликтогенно сти в ее первой, начальной стадии – это открытое устранение или использование человеком другого (других) на пути достижения своих личных целей по аналогии с отношением к предметам природы. Все это предстает в качестве демонстрации им своеобразной самодостаточности при достижении желаемого.

Но данный путь, несомненно, представляет прямую угрозу коллективного сосуществования любого типа человеческого сообщества. И общество старается бороться с проявлением этой архаики. Однако отношение «господство-подчинение» инициирует иные формы наступления этой первой стадии конфликтогенности. В одних случаях – это начинается с того, что кто-нибудь один из участников, или каждый в отдельности, стремясь использовать другого (других) или возникшую ситуацию в целом для приоритетного достижения именно своих личных целей, до поры до времени пытается скрыть свои истинные намерения. В других – коллективно выдвигаемые цели, а также представления о результатах совместной деятельности, могут быть неадекватно понимаемыми всеми. И эта иллюзорность долгое время может сохраняться. В-третьих – избранные пути и способы достижения цели, равно как и представления о сроках их достижения, могут вообще быть просто ошибочными. Кроме того, сами способности непосредственных участников совместных взаимоотношений могут попросту не соответствовать уровню предъявляемых к ним требований и т. д. И вот, в итоге, когда вскрывается весь этот хорошо замаскированный обман, или обнаруживается иллюзорность целей, недостаточный профессионализм участников совместной деятельности и т. д., что в итоге, как правило, не может негативно не сказаться на конечном результате, то у сторон появляются все основания быть недовольными друг другом. А это дает повод для подозрения в целевом использовании именно себя в качестве объекта или средства со стороны других. Если в первом случае проявления конфликтогенности одна из сторон открыто становилась «объектом», то здесь на эту роль каждый обрекал уже себя сам. Но в обоих вариантах это состояние сохраняется до тех пор, пока «объектоподобные» не решались сами покончить с этим. Самым действенным способом представлялось превращение в «объект» только теперь другой, противной стороны. В этой связи конфликтогенность вступала уже во вторую стадию своего развития.

Ее началом могло стать открытое отношение к другому именно как к натуральному объекту. Если же осуществить это сразу не представлялось возможным, то для демонстрации соответствующей самодостаточности начинался процесс накопления требуемых материальных, людских и иных видов ресурсов. Здесь конфликтогенность выступает в качестве латентной формы своего проявления. При этом как первая, так и вторая стадии проявления конфликтогенности лишь предваряют конфликт. Ведь при этом еще сохраняются возможности для того, чтобы его избежать. Обреченные на участь «объектоподобных» могут найти способ, позволяющий исключить нежелательные взаимоотношения с противной стороной. Или же, в конце концов, просто смериться со своей участью.

Если же эта возможность остается неиспользованной, то конфликтогенность проходит своеобразную точку «невозврата», и только теперь взаимоотношения вступают в стадию конфликта. При этом, конфликтующие, образно выражаясь, ввергаются в такую пропасть, выбраться из которой самостоятельно порой бывает просто невозможно. Ведь конфликт – это вид противодеятельности самодостаточных субъектов, совершающийся при полном игнорировании человеческого в другом человеке. И вероятность предваряющей его конфликтогенности будет сохраняться в обществе до тех пор, пока в нем будет доминировать субъект-объектная парадигма его социальной самоорганизации.

Источник / Reference

Батурин В. С., Батурина Л. Л. Социальные коллизии арабского мира в контексте демократических ценностей // Ценностные миры современного человечества: Дни философии в Санкт-Петербурге 2011. СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2012.