Текст книги "Память о блокаде. Свидетельства очевидцев и историческое сознание общества: Материалы и исследования"

К 1948 году в ленинградских газетах все более активно развивается тема уникальности подвига города в годы войны. Однако эта уникальность представлена лишь в его военной составляющей. Статья, помещенная в праздничном номере «Вечернего Ленинграда» 26 января 1948 года («Великая победа»), начинается со вполне «легитимного» упоминания ведущей роли Сталина в планировании всех военных операций: «в ходе Ленинградской битвы были успешно решены задачи, поставленные Сталиным по разгрому северо-восточного крыла немецких армий» (Гвоздиков 1948). Об операции под Ленинградом говорится как о первом из десяти сталинских ударов, позволившем развить успех в Прибалтике. Однако в этой статье появляется и идея уникальности снятия ленинградской блокады ударом изнутри, из осажденного города, то есть самостоятельного снятия городом вражеской осады. Развивается эта мысль и в статье «Смены» от 27 января 1949 года: «Впервые создан план, по которому город сам снял осаду» (Семенов 1949).

В том же, 1949 году статью, посвященную пятилетнему юбилею снятия блокады, помещает «Правда»². Отличие концепции победы под Ленинградом, представленной в центральной газете, от «местной» версии не может не броситься в глаза. Статья, подписанная маршалом Советского Союза Л.А. Говоровым³ («Разгром немцев под Ленинградом – победа сталинского военного руководства»), начинается с рассказа о «десяти сталинских ударах», первый из которых был нанесен не просто под Ленинградом, но «под Ленинградом и Новгородом» (курсив мой. – В.К.). Казалось бы, «Правда» подтверждает идею о самостоятельном снятии осады городом изнутри: обеим операциям (1943 и 1944 годов) «была присуща ведущая идея удара из осажденного города», и в этом проявилось «полководческое предвидение сталинского военного руководства» (Говоров 1949). Но в отличие от ленинградских публикаций, рассматривавших победы под Ленинградом 1943–1944 годов чаще всего вне контекста общего хода военных действий, в статье Л.А. Говорова это событие оценивается с двух сторон. С одной стороны, операция 1943 года по прорыву ленинградской блокады проводилась, когда силы фашистских войск были сосредоточены под Сталинградом, то есть были оттянуты на себя защитниками Сталинграда. В то же время сама победа под Ленинградом оказала влияние на успехи на других фронтах. Это характерно и для «первого сталинского удара» – операции по снятию блокады Ленинграда и освобождению Новгорода в 1944 году: в это время силы немцев были оттянуты на Курск и Украину, а успех этого первого удара создал благоприятные условия для ударов в Белоруссии, Карелии, Прибалтике. В конце рассказа о снятии ленинградской блокады подчеркивается личная роль Сталина в победе: «Победа была одержана благодаря полководческому гению и мудрому повседневному руководству тов. Сталина – основоположника советской военной науки, творца всех стратегических планов в Великой Отечественной войне» (Там же).

Вследствие «ленинградского дела» – политического процесса, начавшегося в 1949 году, в ходе которого репрессиям было подвергнуто высшее руководство ленинградской партийной и советской организации и многие ленинградские коммунисты, – оказывается «репрессированной» и память о блокаде. Закрывается создававшийся в течение нескольких лет Музей обороны Ленинграда в Соляном городке, новая версия победы под Ленинградом с этого времени озвучена в прессе.

В 1950 году в ленинградских газетах идея самостоятельного снятия осады изнутри блокированного города заменяется мыслью о «комбинированном наступлении изнутри и снаружи» – гениальном полководческом замысле И.В. Сталина. Условием успешности этого первого сталинского удара, нанесенного под Ленинградом и Новгородом, согласно газетным статьям тех лет, стали победы, уже одержанные советскими войсками к январю 1944 года под Сталинградом и на Курской дуге, а в самом начале обороны Ленинграда городу помогла выстоять победа советских войск под Москвой (см.: Быков, Хренов 1950; Торжество 1950; Кугурушев 1950). Та же версия военных успехов 1944 года под Ленинградом представлена в праздничных статьях ленинградских газет в 1951–1953 годах. Огромное место в них также занимает восхваление полководческого гения Сталина и его роли в планировании и проведении наступательных операций, в последующем послевоенном восстановлении Ленинграда (см., например: Товарищ Сталин 1951; Князев 1952; Прохватилов 1950 и др.).

Не сразу после реабилитации в 1954 году руководителей города, репрессированных по «ленинградскому делу», происходит возращение «блокадной памяти» в официальный дискурс. В 1954–1957 годах о блокаде в ленинградских газетах или не говорится ничего, или очень мало. Активное возрождение «блокадной темы» начинается в конце 50-х – начале 60-х годов, когда взрослыми становятся те, кто родился уже после снятия блокады.

В это время среди жителей Ленинграда незнакомыми с блокадой на личном опыте оказываются уже не только приезжие, которых было много в городе и сразу после войны: восстановление города требовало большого количества рабочих рук, и многие люди приехали в Ленинград для участия в строительных и иных работах. К концу же 50-х годов уже выросло новое поколение не видевших войны потомственных ленинградцев. Можно предположить, что в это время формируется самосознание «блокадников» как группы, объединенной общим прошлым, и, следовательно, у этой группы появляется желание сохранить и передать свою память потомкам. Желание оказывается подхваченным «сверху» или же инициатива «сверху» активизирует это желание? Безусловно, обе тенденции дополняют друг друга – иначе попытка воскресить память о блокаде в публичном дискурсе оказалась бы неудачной. С одной стороны, память о прошлом – это то, что объединяет старшее поколение ленинградцев, и старшее поколение хочет передать эту память потомкам, чтобы связь поколений не была разорвана. С другой стороны, память о блокаде оказывается в это время востребованной властью. В этом смысле показательна история появления первой официальной организации ленинградских блокадников, общества «Юные защитники Ленинграда». Так рассказывает об этом один из членов Правления этого общества Владимир Алексеевич Смирнов: «Из достаточно крупных организаций, мы одна из старейших, то есть мы с 68-го года официально, а вообще мы несколько раньше родились, а родились мы по инициативе обкома комсомола. Сейчас есть депутат Селиванов в Законодательном собрании, Валерий Николаевич, может, не он один, но я помню его, может быть, это и его инициатива, может быть, я не знаю, он тогда работал в обкоме комсомола, и было принято такое решение, организовать операцию „Поиск“. Она заключалась в том, что в нашей ленинградской газете „Ленинские искры“,,Пионерская правда“ это была центральная газета, а„Ленинские искры“ это была ленинградская газета, было объявление, обращение было к пионерам и школьникам, которые читают эту газету, так скажем, образно – найти своих родителей. То есть знают ли они, кто их родители были в блокаду и так далее. И меня сын нашел (смеется)» (Архив Центра устной истории ЕУ СПб. Интервью № 0101018).

Тема связи поколений или необходимости сохранения и передачи памяти о войне и блокаде отчетливо прочитывается в юбилейных номерах ленинградских газет в 1960-е годы. В номере «Ленинградской правды» от 18 января 1963 года эту тему ярко озвучили два знаменитых ленинградских поэта – Николай Тихонов: «Молодое поколение» должно помнить, какими «потоками крови, какими героическими усилиями» досталась победа над врагом (Тихонов 1963) – и Михаил Дудин, предложивший поставить памятник героям обороны Ленинграда на средства, собранные горожанами. «Мы высечем на камне самые сердечные слова признательности… Пусть эти слова для всех времен будут как клятва и вселяют в души потомков мужество и великое чувство нерасторжимой связи героических поколений, идущих в светлое завтра» (цит. по: Клюевская, Курбатов 1963). В юбилейном, 1964-м году, когда исполняется 20 лет со дня снятия блокады, «Ленинградская правда» снова и снова возвращается к теме связи поколений. 18 января газета пишет: «Выросло новое поколение, родившееся после войны. Те, кому сегодня за двадцать, не видели ее ужасов, но они должны знать, ценой каких огромных жертв завоевано их сегодняшнее счастье… Знать, чтобы еще больше ценить и любить нашу советскую Родину, прекрасный город, в котором они живут». Редакция газеты солидаризируется с этими словами героя труда А.Н. Мясникова, предлагая приложить все силы для сохранения памяти о героическом прошлом: «Надо собрать все до крупицы». 26 января та же «Ленинградская правда» публикует обращение героев обороны Ленинграда к «тем, кому сегодня двадцать», напоминая о том, что жертвами блокады стали 700 тысяч человек: «Светлая память о них – это тоже ваше наследие…. Не растратьте свою жизнь на пустяки. Храните и приумножайте духовное наследие, завещанное вам старшими поколениями».

В 1965 году газета снова адресует свой призыв молодому поколению ленинградцев: тема связи поколений уже прочно вошла в блокадный дискурс. «Что такое двадцать один год? – рассуждает автор статьи. – Много или мало это для истории?» И отвечает: «Сегодня в твои вузы, на твои заводы, Ленинград, приходят ленинградцы, взрослые люди, ни одного дня не прожившие в осажденном городе, но унаследовавшие героические традиции старших поколений» (Черта 1965).

Можно предположить, что все говорящееся в это время в публичном дискурсе о блокаде в большей степени обращено именно к молодому поколению, к молодежи как к «целевой аудитории». Власть гораздо меньше интересовали те, кто мог бы быть «идеальными читателями» или «идеальными зрителями» образа блокады, вынесенного в газеты и документальное кино. То есть те ленинградцы, которые могли бы с возможно большей точностью узнавать в прочитанном или увиденном то, что когда-то им пришлось пережить. «Целевая аудитория» газетных публикаций меняется по сравнению с первыми послевоенными годами. Изменившаяся аудитория приводит и к изменению описательной стратегии. Прежний официальный дискурс, апеллировавший к военным подвигам ленинградцев с целью призыва продолжить их в мирное время, не стремился к подробному описанию того, что недавно пережили жители города. Теперь такое описание стало актуальным. Вторая часть лозунга, выдвинутого в это время – «Никто не забыт, и ничто не забыто», – призывала именно усилить внимание к деталям и подробностям, о которых молодое поколение могло не знать.

И снова вопрос о том, как помнить блокаду, был тесно связан с ответом на вопрос, первичный для идеологии: для чего нужна эта память? Для чего нужна связь между довоенным и послевоенным поколением, какие задачи они будут решать вместе? Первый ответ казался очевидным: все поколения советских граждан вместе строят светлое социалистическое будущее. Этот ответ вполне соответствует тем прямым интенциям, которые звучали в официальном дискурсе первых послевоенных лет: героическое прошлое должно вдохновлять на героические подвиги в настоящем.

Однако конец 50-х – начало 60-х – время, когда политическая ситуация в мире сильно изменилась; холодная война уже давно набрала обороты. В условиях угрозы новой войны, которую в то время начинает сопровождать развернувшаяся в Советском Союзе кампания «борьбы за мир», появилась дополнительная мотивация вспоминать о военном прошлом: необходимо помнить войну, чтобы не допустить ее повторения. И в этом случае вместе с героической составляющей «блокадной памяти», зовущей на подвиги социалистического строительства, появилась и другая, трагическая – становится возможным изображение войны как великой трагедии. Ситуация угрозы новой войны в условиях провозглашенной необходимости борьбы за мир позволяла сказать о войне как о большой трагедии, в том числе и трагедии мирного населения. Трагические воспоминания, хранившиеся в памяти свидетелей блокады, но практически не имевшие ранее выхода в официальном дискурсе, получают возможность прозвучать громко и открыто.

«Отмечая сегодня славную годовщину, люди думают прежде всего о мире, вкладывая в это слово все свои думы и надежды», – пишет «Ленинградская правда» (Подвига славная годовщина 1960). Говоря о блокаде, ленинградские газеты напоминают о том, что немецкие генералы, виновные в военных преступлениях, живут сейчас в ФРГ, получают пенсии или даже состоят на действующей службе и «тянут руку к пусковой кнопке ракетно-ядерной войны. Нельзя забывать, что это рука убийц» (Яблочкин 1966). Эпоха советской «борьбы за мир» продолжается и в 1980-е годы: о том же по-прежнему говорит передовая статья «Ленинградской правды» в 1984 году: «Новые поколения ленинградцев выросли после войны. Изначально, от рождения, они получили многие блага, которые в суровой борьбе с врагом отстояли их деды и отцы», и именно поэтому они «должны знать, какой ценой оплачено то, что мы имеем сегодня, знать, что несет людям война и какое это великое счастье – мир, которой с такой последовательной настойчивостью отстаивает на международной арене наша партия, советское государство». По мнению газеты, «один из уроков войны – это „напоминание заокеанским стратегам, бряцающим оружием“, что „советские люди умеют за себя постоять“».

Появляющаяся с конца 1950-х годов в ленинградских газетах трагическая составляющая не разрывает прежний, героический блокадный дискурс, а лишь дополняет его. И все-таки это дискурс, в котором не только живут и сражаются, но и умирают, в котором есть не только герои, но и герои-жертвы войны и блокады.

Как уже говорилось выше, впервые после «Ленинградского дела» городская пресса по-настоящему возвращается к событиям блокады в 1958-м – в год пятнадцатилетия ее прорыва. С одной стороны, блокада предстает и в привычном, героическом облике: юбилейный номер открывается статьей, рассказывающей о ходе победного наступления (Привалов 1958). В то же время впервые читателям газеты предстала и другая блокада, увиденная глазами жителя осажденного города. 18 января 1958 года «Ленинградская правда» публикует большую подборку материалов блокадного радиожурналиста Лазаря Маграчева. Картины жизни блокированного города Лазарь Маграчев рисует, описывая сохранившиеся фонозаписи сделанных им в блокадные дни репортажей. Так рассказывает он о блокированном городе конца декабря 1941 года: «Это самый тяжелый месяц. Невыносимая стужа. Очень голодно. Совсем темно. Дома почернели от дыма пожаров. Окна без стекол, заткнуты тряпьем, забиты фанерой. Раннее утро, а всюду уже видны силуэты очередей, ослабевшие женщины у магазинов» (Маграчев 1958). Автор рассказывает о состоявшейся в тот самый тяжелейший месяц встрече с жителями одной из ленинградских квартир, где один из жильцов, водопроводчик, наладил работу водопровода в доме: «Только ленинградцы, пережившие блокадные зимы, могут понять, что такое был в то время действующий водопровод. Воду брали в Неве, с бидонами, с чайниками спускались к прорубям» (Там же). В статье Лазаря Маграчева трагедия и героизм блокированного города неразрывно связаны: «Вторая блокадная зима. Опять город занесен снегом. Сугробы достигают вторых этажей. Редкие пешеходы медленно плетутся по темным узким улицам. Обледенелый, застывший, пустынный город… Но город живет, трудится и воюет» (Там же).

В документальном кино возвращение к блокадной памяти происходит немного раньше. Большой документальный фильм о Ленинграде «Город на Неве»⁴ был снят в 1957 году к 250-летнему юбилею город. Туда вошли кадры, посвященные блокаде. В фильме также можно увидеть людей, набирающих воду из невской проруби, и кадры, где взвешивают блокадный хлеб. Текст, сопровождающий эти кадры, рассказывает: «Улицы, кажется, оцепенели, и с таким трудом достается капля студеной невской воды. И предельно скуден хлебный паек – 125 граммов. Но жил и боролся город-фронт, жил и боролся во имя победы!»

«Официальное признание» масштабов трагедии в ленинградских газетах приходит еще позже, когда становится возможным не только соединение героизма и трагедии, но говорить о масштабе голода и о том, что судьбой огромного количества горожан стала голодная смерть. В 1962 году «Ленинградская правда» обращается к блокадным дневникам ленинградцев. В газете приводится цитата из дневника рабочего Кировского завода Н. Балясникова, «умиравшего от голода»: «Не возьмут нас немцы, не сломят ни голодом, ни холодом, ни обстрелами» (Пароль 1962). Статья 3. Федоровой написана на основе дневника секретаря партбюро ремонтного цеха Кировского завода Ивана Яковлевича Сорокина. Дневник писался «в те дни, точно солдаты в бою, люди погибали от вражеских снарядов, от бомб, от голода на своих постах – у станков», когда «каждый день осажденного города был подвигом, но он приносил и новые жертвы». В статье называются перечисленные в дневнике имена погибших рабочих-кировцев, приводятся численные потери за первый год блокады на территории завода: убиты в результате бомбежек и артобстрелов 108 человек, тяжело ранены 203, средне и легко ранены 412, умерли от голода 837. Процитированные в статье страницы дневника свидетельствуют о состоянии ленинградцев. Автор дневника описывает, как по заданию партийной организации обследовал больных членов партии и обратно «еле-еле доплелся до завода» (Федорова 1962). Из записей того же дневника складываются картины жизни блокированного города: «Всюду у колонок очереди за водой. Несут в ведрах, кувшинах, бидонах, везут в бочках, кадках, тазах. Водопровод не работает. Нет топлива. Нет энергии. Много домов горит. Люди ходят медленно, многие с палочками» (Там же).

Описание героического освобождения города от блокады остается почти таким же, как и в прошлые годы, за исключением только лишь упоминаний о роли Сталина в разработке победной стратегии. По-прежнему появляются статьи о ходе операции, в которых говорится, как и раньше, о начале блокады, о построенных фашистами укреплениях вокруг блокированного города, о победном наступлении советских войск, о поддержке, оказываемой городу всей страной и руководящей роли большевистской партии, о том, что в послевоенное время город успешно залечил раны (см., например: Антонов 1963; Клюевская, Курбатов 1963).

Но кроме славы героям стало возможно высказать и скорбь по погибшим, и, предлагая в 1963 году поставить на средства ленинградцев памятник погибшим героям, ленинградский поэт Михаил Дудин говорит о том, что это будет «памятник славы и скорби» (Клюевская, Курбатов 1963). Следующий, 1964 год был годом празднований 20-летнего юбилея освобождения Ленинграда от блокады. Лозунг «Никто не забыт, и ничто не забыто» начиная с этого времени не сходит со страниц праздничных номеров ленинградских газет, посвященным дням прорыва и снятия блокады Ленинграда. В них публикуется огромное количество статей, очерков, рассказов, посвященных героям – защитникам города: танкистам, летчикам, морякам, партизанам. Но, прославляя героев, ленинградские газеты уже никогда не забывают и трагедии мирных жителей. В 1964 году «Ленинградская правда» помещает статью, написанную на основе беседы с английским журналистом Александром Вертом, побывавшим в блокированном Ленинграде в 1943 году. Александр Верт вспоминает, как беседовал тогда с горожанами: «Все без исключения вспоминали о страшной зиме, когда тысячи людей гибли от голода каждый день». Но «умирали люди с сознанием, что они умирают как свободные советские граждане, а не как пленники Гитлера» (Незабываемый Ленинград 1964). 22 января 1964 года в «Ленинградской правде» публикуются фрагменты из дневника учительницы А. Мироновой, члена бытового штаба. Запись от 26 декабря 1941 года: «По проспекту Победы в доме 78 взяла в квартире 14 двух девочек Верочку и Аню. Мать умерла, сидя на стуле. Верочке, старшей, девять лет. Четыре дня дети жили с мертвой матерью. Везла их на санках. Вес у обеих не более 16 килограммов». Запись, сделанная в декабре 1941 года, без даты: «По 17 линии в доме 38 в квартире 2 взят был Степанов Юра 9 лет. Юра не хотел уходить от мамы. Две ночи спал с мертвой матерью. Говорил: «Только мне от мамы холодно, принесите мне дров» (Ленинградская правда. 1964.22 января). Опубликованное письмо в редакцию газеты пенсионерки Е. Шарыпиной описывает блокадную весну 1942 года: «Зима оставила страшное наследие – почти у всех ленинградцев цинга», поэтому «ленинградцы упорно изучают ботанику», с точки зрения «вредное или невредное растение». Пенсионерка рассказывает о том, как ленинградцы принимали настойку из хвои, варили крапивные щи и ели салат из одуванчиков (Ленинградская правда. 1964.16 января).

Один из нескольких документальных фильмов, появившихся к 20-летнему юбилею снятия блокады в 1964 году, «900 незабываемых дней»⁵, рисует уже несколько иной, чем прежде, образ ленинградской блокады. В фильме показано, как кладут на сани трупы умерших ленинградцев: «Это время проклятых и благословенных 125 грамм хлеба». В фильм включены кадры, показывающие умерших на улице, людей, везущих трупы на детских саночках. «Тысячи людей умирали, но живые поддерживали живых», – звучит закадровый голос, и трагические кадры сменяются блокадной хроникой, снятой в цехах ленинградских заводов, где идет сборка и ремонт танков. Трагический образ блокады визуализируется теперь не только в кино, и в ленинградских газетах появляются фотографии ленинградцев, берущих воду из трубы на Невском проспекте (Ленинградская правда. 1963.18 января), везущих трупы умерших на детских санках (см., например: Ленинградская правда. 1964.19 января; 1984. 27 января и др.).

Не случайно именно в это время стало возможным поднять вопрос о количестве жертв блокады – вопрос, не закрытый до сих пор. В 1964 году «Ленинградская правда» приводит число погибших в блокаду, превышающую на 50 тысяч цифру, названную на Нюрнбергском процессе: 700 тысяч человек. В 1966 году та же газета говорит, что число погибших не менее миллиона (Ленинградская правда. 1966.27 января).

В последующие годы ленинградские газеты продолжают описывать трагический образ блокированного города и испытаний, выпавших на долю его жителей в годы войны. «Декабрь 1941 – один из самых страшных, тяжелых месяцев борьбы ленинградцев за свой город. Ленинградцы умирали в холодных квартирах, у станков, на улицах в очередях захлебом» (Соколов 1969). Приводятся свидетельства о состоянии горожан в первую блокадную зиму: путь обессиленного ленинградца на работу от 14 линии Васильевского острова до 4-й занимал час (Вальчук 1974), снова рассказывается о блокадном рационе: упоминаются хвойный экстракт, клей, котлеты из соевого жмыха (Там же). В 1984 году «Ленинградская правда» помещает небольшой рассказ писателя Леонида Пантелеева «Кожаные перчатки». Герои рассказа, едущие в поезде попутчики, рассказывают друг другу самый страшный случай, произошедший когда-либо в их жизни: кто-то горел в танке, кто-то тонул на подводной лодке. Статус самого страшного получает последний случай – история о письме, полученном одним из попутчиков от десятилетнего сына из блокированного Ленинграда в 1942 году: «Папочка, ты нас прости с Анюткой. Мы вчера твои кожаные перчатки сварили и съели» (Пантелеев 1984).

Снятый в 1985 году документальный фильм «Девочка из блокадного города»⁶ посвящен дневнику ленинградской школьницы Тани Савичевой, в котором она делала записи о смерти членов своей семьи в дни ленинградской блокады. В этот фильм тоже включены кадры, на которых сняты умершие на улице ленинградцы. Но общий пафос фильма, несомненно, остается героическим, подчеркивается, что, несмотря на все трагические испытания, ленинградцы сохраняли человеческое достоинство. Кадры, на которых грузят ящики с хлебом, происходит взвешивание и получение порций хлеба в ленинградском магазине, сопровождаются словами: «В осажденном Ленинграде это выглядело так, и это было полем одного из главных сражений Великой Отечественной войны, полем сражения за человеческое достоинство, за честь и совесть, за право называться человеком».

Табуированными в официальном дискурсе «блокадной памяти» на протяжении всей советской эпохи оставалось все то, что было трагическим по сути, но не давало возможности сочетать героизм и трагедию – в первую очередь факты людоедства и мародерства в блокированном городе. Согласно идеологической концепции, формировавшей память о блокаде, негероическое поведение для советского человека было недопустимым. Д.А. Гранин рассказывает, что цензура тщательно удалила из «Блокадной книги» все косвенные упоминания об подобных вещах (прямые упоминания были исключены самоцензурой). Однако память ленинградцев-блокадников хранила эти факты, и Д.А. Гранин свидетельствует, что такие случаи были рассказаны писателям в ходе многочисленных записей устных воспоминаний ленинградцев, послуживших основой для создания «Блокадной книги». Показательно и еще одно цензурное изъятие, о котором рассказывает Даниил Александрович: «В Ленинграде во время блокады была, открылось где-то в конце января – в начале февраля, открылось несколько, две или три бани. В этих банях, потому что топлива не было, было, в каждой было одно отделение, где мылись мужчины и женщины вместе. И вот было несколько рассказов, воспоминаний о том, как они мылись вместе, и там много таких милых, смешных вещей, удивительно, каких-то чистых, целомудренных. Потому что это были уже не мужчины и не женщины, это были дистрофики, которые мыли друг друга, помогали. Для того чтобы показать, вот в этом уже, в скандальной атмосфере, насколько правильно цензура работает, они несколько выдержек показали Суслову. Суслов по поводу этой, этого отрывка сказал: „Это порнография. Это невозможно“. Так. И вот, в частности, эта сцена, эта история, была зарублена намертво, не удалось ее отстоять, долго отстаивали» (Запись встречи с Д. А. Граниным; Архив Центра устной истории ЕУ СПб.).

Люди мылись вместе в бане, не испытывая при этом стыда. Это свидетельство временной архаизации сознания, временного отступления завоеваний цивилизации в тяжелейших блокадных условиях. Официальный дискурс мог допустить архаизацию бытовых практик советских людей во время блокады (они питались травой и кореньями, растапливали снег, чтобы добыть воду), но не архаизацию сознания и потерю «цивилизованного» облика. Признание этого вступало бы в противоречие с утверждением, что ленинградцы боролись за «право оставаться человеком», и выигрывали эту борьбу.