Текст книги "На уроках сценарного мастерства. Том 2"

– Я поприсутствую, – сообщил врачу Павлик.

– Выйдите, – сказал врач.

– Это мой друг, – сказал Павлик.

– Выйдите оба, – сказал врач.

Павлик вышел. Саша уселся. Открыл рот. Закрыл глаза. Потом открыл один глаз, увидел щипцы, вцепился руками в ручки кресла, зажмурил глаза, перестал дышать… И вдруг засмеялся.

Врач отступил и стал ждать с улыбкой – такого счастливого пациента он еще не встречал.

– Как зовут человека? – спросил Павлик, снимая трубку.

– Зачем тебе? – подозрительно оборвал Саша. – Ах, ну да! Спросишь Машу. – И покраснел.

Павлик набрал номер.

– Маша? – сразу сказал он, пытаясь быть светским. – Тут вот какое дело. Устинов уехал. – И замолчал.

– Ну! – зашептал Саша. – Просил передать…

– Александр Устинов, – пояснил в телефон Павлик. – Ну да, Саша. Ага… Вот он уехал и просил передать… Маше… Ну да, вы и есть Маша. Поклон вам от Устинова и всего хорошего.

Саша вырвал у Павлика трубку и стал слушать. Чуть было не ответил что-то в телефон, но вовремя прикусил язык и сунул трубку Павлику, приказав грозно: «Отвечай!»

– Что отвечать? – взмолился Павлик, зажав трубку ладонью. – Что она спросила?

– Она спрашивает, как тебя зовут. Говори! Павлик тебя зовут!

– Павлик? – Павлик как будто впервые слышал свое имя. – Да-да, – забормотал Павлик. – Низкий поклон вам от уехавшего Устинова. О да! Не стоит благодарности. Меня? Я предпочитаю остаться неизвестным… Вот.

Лицо Павлика расцвело в улыбке. Он засмеялся.

– Что? – не выдержал Саша.

– Смеется! – прикрывая ладонью трубку, пояснил Павлик.

Саша вырвал трубку и стал слушать, как Маша смеется. Снова отдал трубку Павлику. Павлик повесил трубку.

– Что? – набросился на него Саша.

– Ничего.

– Ну как «ничего»? Она же что-то сказала?

– Она говорит «а-а»…

– А-а?..

– Ну да, «а-а». В смысле – ах вот как!

– Она удивилась?

– Удивилась ли она? Ну, наверное. Конечно, удивилась. «А-а…» – говорит: «А кто это звонит?»

– А потом?

– Смеяться стала.

– Да это я слышал! А потом?

– Потом трубку повесила. Потом я повесил.

– Да видел я! Видел, как ты повесил трубку! Дурацкое зрелище!

– Ты меня унижаешь, – обиделся Павлик.

– Это ты меня унижаешь! Ты ставишь меня в дурацкое положение!..

– Да ты же все равно уезжаешь…

Домой он пришел поздно и тихонько, на цыпочках, пробрался вдоль ширмы, за которой спала Евгения Васильевна. На его столе была аккуратно разложена распечатанная бандероль с фотографиями и письмом, отобранные когда-то деньги.

Саша протянул руку, зашелестела бумага.

– Я не сплю, – услышал он голос Евгении Васильевны. – Котлеты в холодильнике. Все твое на столе. Можешь подать на меня в суд за разглашение тайны корреспонденции.

Евгения Васильевна ждет, только бумаги шелестят. А он молчит и молчит.

– Час ночи, – говорит Евгения Васильевна. – Пора спать.

– Сейчас. – Саша наткнулся на смешную фотографию и тихонько фыркнул.

– Там, наверно, много институтов, – тихо сказала Евгения Васильевна. – В Новосибирске.

– Много, – отозвался Саша.

– Он там, наверное, лекции читает.

– Угу… Читает.

– Час ночи, – повторила Евгения Васильевна, – мне завтра рано вставать. Почему не ложишься?

– Сейчас досмотрю.

– Час ночи! – громко сказала Евгения Васильевна и вышла из-за ширмы. – Фотографии смотрим?.. Плохо тебе здесь?

– Хорошо.

– К папочке захотел? В час ночи домой возвращаешься? – Евгения Васильевна вырвала у него фотографию и с размаху швырнула ее в угол. – Ему тоже было плохо! Почему-то всем плохо! Только мне всегда хорошо! Он вот такого тебя бросил! А теперь – скажите какая любовь с первого взгляда! За книжечки! – Она схватила брошенную фотографию и принялась рвать на мелкие кусочки. – За снимочки! Ну и уезжай! Уезжай хоть на край света!.. – Она замолчала, потом спросила спокойно: – Ты уезжаешь? Ты решил?

– Да, – сказал он. – Я уезжаю. Я решил.

Евгения Васильевна ворвалась к начальнику:

– Значит, Неведомский, да? Нам можно не готовиться?

– Евгения Васильевна, я повторяю: если бы речь шла о научно-техническом, специальном переводе, я бы с чистой совестью мог положиться на наш отдел… – Станислав Федорович встал.

– Угу, я понимаю. Значит, мы можем не готовиться? И не приходить? Мы можем не приходить? Очень хорошо! Вы пригласили со стороны, да?

– Почему же не приходить? Почему же не приходить?

– Вы пригласили варягов со стороны, да?

– Почему же варягов? Евгения Васильевна, тут нужен опыт, знание этикета… – Они стояли друг против друга посреди кабинета.

– Ага. Угу… – трясла головой Евгения Васильевна, а Станислав Федорович мерно раскачивался перед ней.

– Если бы речь шла лично о вас, Евгения Васильевна, то лично мне вы очень импонируете. Если вы чего подзабыли, то вы улыбнетесь, обратите в шутку, проявите, одним словом, находчивость.

– Да, да, я понимаю, я все понимаю. Я вас понимаю…

– Если бы речь шла только о вас!

– Значит, Неведомский, да? Мы можем не готовиться?

– А откуда вы знаете? Откуда?

– Я знаю. Знаю.

– Кто вам сказал? Лично вы мне очень импонируете.

– Неважно, кто сказал, неважно, знаю. Значит, вы пригласили Неведомского?

– Евгения Васильевна, лично вы мне нравитесь, как внешне, так и…

– И костюмчик вам мой нравится? Между прочим, сама шила. И, между прочим, вы нас по языку не экзаменовали, и мы вас – тоже!

– Но, Евгения Васильевна, дорогая…

В комнате, где работала Евгения Васильевна, было три стола и всего один телефон. Когда Евгения Васильевна вошла с высокой кипой иностранных журналов, телефон зазвонил, и она бросилась к нему, зацепилась за шнур, аппарат соскользнул со стола, но она проворно поймала его, рассыпав при этом журналы.

– …Был? А место какое? Я спрашиваю, четное или нечетное? Ну конечно, тебе дали верхнюю полку! – говорила Евгения Васильевна в телефон и одновременно пыталась навести порядок на своем заваленном бумагами столе и переглядывалась с двумя сотрудницами: мол, вот не вовремя нагрузили работой, и он должен собираться без нее, и жестом приглашала какую-то девушку присесть и подождать. – …Чемодан в чулане, ну, в шкафу! Только не перепутай с Гуськовым! Гуськов с синими клетками, а наш – с зелеными. Нет, ты поедешь именно с клетчатым!.. – «Впрочем, какая разница!» – мелькнуло у нее в голове, и она устало опустилась за стол. – Да… Да… Да… Без меня не складывай!..

Вошедшая девушка всем по очереди показывала новые сережки. Появился улыбчивый молодой человек с вопросом:

– Вы идете на вечер? – И хотел сесть в кресло, но Евгения Васильевна сказала:

– Мы работаем!

И он испуганно исчез.

– Сумасшедший дом!.. Саша, если зайдет… ты знаешь кто, пусть посидит, я задержусь… – Она автоматически, кивком оценила сережки. – Нет, я приду и сама поглажу!.. – Она повесила трубку и немедленно придвинула текст, принесенный девушкой. – Лидочка, пора бы знать такие простые вещи! Ну сколько можно бегать?..

– Евгения Васильевна, ну как решили? – спросила одна из сотрудниц и перенесла к себе телефон. – Они приглашают переводчика для делегации или мы должны сами?

Евгения Васильевна углубилась в бумаги…

– Они приглашают. Я сказала: пусть приглашают. Так будет лучше. Нам же лучше – мы не будем привязаны весь вечер, это же прекрасно!.. – утешила она сама себя.

Женщины молчаливо удивлялись – как изменилась Евгения Васильевна за последние дни… Снова затрезвонил телефон.

– Да! Нина Ивановна, это вы? Ох, я вас не узнала!.. – Евгения Васильевна стала чуть медленней в движениях, как-то не сразу реагировала, как будто спохватывалась. – Да, у нас тут сумасшедший дом… Завтра, Ниночка Ивановна. Уже взял. Что?.. Ну конечно, покричала, пошумела, знаете мой характер. А зачем? Надо думать о будущем… Вы идете на вечер? Я иду и не одна. Ну конечно, а то он уедет, а в нашем отделе все спрашивают, никто его даже не видел. Сашу! Что?.. Георгия Филиппыча? Я могу разыскать по местному. Пожалуйста, сейчас разыщу…

В просторном ослепительном дворце за каждым поворотом открывались зеркала, и Саша десять раз подряд увидел себя маменькиным сынком – в выходном костюме, при галстуке, эдаким разодетым болваном, без всякой цели, по одному только капризу Евгении Васильевны пришедшим на этот чужой вечер. Гремела торжественная музыка. Институт праздновал большой юбилей.

Евгения Васильевна, с новой великолепной прической (а точнее – в модном седом парике), в блестящем платье, по-хозяйски вела от лестницы к лестнице Николая Сергеевича и Сашу. Она рассеянно глядела по сторонам, махала кому-то рукой, не успевала ничего сказать и снова махала, и улыбалась всем подряд.

– Женя! – появился из-за угла озабоченный молодой человек. – Ну идите же, мы вас ждем! Все готово!

– Володечка, познакомьтесь, это мой сын!

Молодой человек издалека улыбнулся, и они вдвоем убежали за кулисы.

Саша и Николай Сергеевич сидели близко, в третьем ряду. Рядом пустовало место для Евгении Васильевны. Она стояла на сцене за маленьким столиком, позади президиума. Она заведовала подарками.

– …Старейший работник нашей бухгалтерии Выходцева Елизавета Андреевна награждена именными часами! – объявила женщина из президиума, и Евгения Васильевна потихоньку пошла к середине сцены с коробочкой в протянутых ладонях. А мимо Саши промелькнула, почти пробежала пожилая женщина с крашеными соломенными волосами, и он вспомнил, что видел ее на даче. Она взбежала на сцену неравномерными шагами и спеша, и стесняясь того, что спешит… Под туш и под аплодисменты они расцеловались с Евгенией Васильевной.

– Это та самая? – спросил Саша у Николая Сергеевича, но тот не слышал – он громко аплодировал. – Вы ее знаете?

– Ее здесь все знают, кроме нас с тобой.

Евгения Васильевна царственно возвратилась к своему столику, а в зале все продолжали хлопать и никто не расслышал следующей фамилии.

– А почему так долго? – спросил Саша. – Хлопают.

Николай Сергеевич пожал плечами и пояснил:

– У нее муж тоже в институте работал. Умер в прошлом году.

Елизавета Андреевна пробежала обратно, нагнувшись, словно прячась от аплодисментов, и села рядом с Ниной Ивановной.

Саша внимательно следил, как Елизавета Андреевна бежала, как она принимала подарок, как усаживалась на свое место.

И вдруг он увидел Машу. Саша прикрыл лицо рукой, отвернулся.

Кажется, не заметила…

Перерыв был долгий, с играми, песнями и танцами в фойе.

Евгению Васильевну наперебой приглашали танцевать, но она отказывалась. Она искала Сашу. Выставляя кокетливо ладони, она уговаривала очередного кавалера немного подождать и, наконец, увидела Сашу. Надо было в перерыв всем его показать, со всеми познакомить. По дороге она прихватила какую-то женщину, стоявшую в одиночестве, и молоденькую девушку курьершу и повела их под руки через огромное фойе.

– Вы не видели моего сына? Вон он стоит! Вот он! Саша!

Она подбежала к Саше, он беседовал о чем-то с Николаем Сергеевичем. Схватила Сашу за руку и увела, извинившись. Николай Сергеевич остался у колонны.

Евгения Васильевна выбирала глазами знакомых.

– Лилечка! Познакомьтесь, это мой сын! Саша, поздоровайся!

– Здравствуйте!

– Очень приятно. Какой большой!

– Я же не скрываю свой возраст! Софья Матвеевна!

Софья Матвеевна, пожилая, толстая, возмущалась оркестром:

– Женя, они будут играть вальс или нет? Скажите им, что я хочу танцевать вальс! Ах, кто это у вас такой красивый? Миша, кажется?

– Нет, Саша! Он у меня Саша!

– Ах, это у Збруевых Миша! Я всегда путаю! Это я тебя водила на елку?

– Возможно.

Но Евгения Васильевна не давала Саше отвечать.

– У меня другого нету!

– Никогда б не узнала! – иронически сказала Софья Матвеевна, но подошла еще одна женщина, а Саша все стоял истуканом.

– Растут!

– Неужели это ваш сын? Никогда б не подумала!

Женщины, женщины, одни только женщины толпились вокруг них.

– Познакомьтесь. Это Саша.

– Очень приятно. Надя.

Женщины отходили так же как и возникали, их ждали мужья и знакомые, но Евгения Васильевна не допускала пустоты и находила все новых, и Саша то протягивал руку, то кланялся, то просто стоял в стороне и ждал покорно. А она в этом хороводе еще помнила про кого-то, еще искала кого-то глазами.

– Пойдем, вон наш отдел стоит!

– Зачем? – Спрашивать было бесполезно. Евгения Васильевна уже тащила его к буфету. Он понял особую важность этого момента.

Возле буфета все началось сначала.

– Ах, вот он какой!

– Это Саша, а это – товарищ Глущенко!

– Слышали, слышали! – ехидно сказал товарищ Глущенко.

– Весь в тебя!

– Говорят, ты бросил школу?

– Такой хороший мальчик и бросил школу? Ай-ай-ай! Товарищи, крюшон кончился!

Тут про Сашу ненадолго забыли, но потом опять кто-то вспомнил:

– Женя, что же это он у тебя? Сергей, возьми мороженое!

– От рук отбился? Сергей, два мороженых!

– Три мороженых! Сережа!

– В этом возрасте все творят чудеса, – солидно заметил товарищ Глущенко.

– Эх, мне бы туда, в этот возраст! – произнес кто-то.

– А ты б помолчал, тебя вообще из школы выгнали! – выдала товарища Глущенко жена.

– И ничего, вырос! – Общее внимание перекинулось на товарища Глущенко. – В большого начальника! А спички можно без очереди?

Евгения Васильевна была разочарована встречей и как-то растеряна.

– Что же ты теперь намерен делать? – спросил товарищ Глущенко.

– Я уезжаю.

– Открывать новые горизонты! – взяв Сашу под руку, добавила Евгения Васильевна.

– Правда, Женечка, куда ж это он от тебя бежит? Нехорошо.

– И ты его отпустила?

– Свобода личности! – улыбнулась Евгения Васильевна.

– В этом возрасте еще рано! – басил на всякий случай товарищ Глущенко. В сущности, ему не было никакого дела до Саши.

– А он у меня уже взрослый, правда? – Евгения Васильевна прислонилась головой к Сашиному плечу. – Он у меня вполне самостоятельный! И умный!

Но никто ее уже не слушал, все протягивали деньги и торопились что-нибудь купить и огорчались, что кончилось мороженое. Уже звенел звонок, и музыканты в фойе в быстром темпе приканчивали последний фокстрот.

– Да нет, он едет к папе! Мы посоветовались и так решили! – Евгения Васильевна оглянулась, не понимая, кому она говорит.

Только девочка курьерша да молчаливая Лида, с которыми Евгения Васильевна подошла с самого начала, все еще слушали и кивали, и Лида смотрела на Сашу как-то подозрительно, нехорошо…

– Для будущего! – объяснила теперь только им Евгения Васильевна. – А то что я могу ему сейчас дать? А отец… Отец есть отец.

Раздался третий звонок, и все хлынули в зал.

– Вот мы не успели! Ну что они там копаются! – рассердилась Евгения Васильевна на буфетчиц. – И такой хороший концерт. Будет замечательный концерт! Мы пригласили таких артистов! – Она оглядывалась, поднималась на цыпочки, кого-то еще искала и сама не знала, кого она ищет. – Надо в следующий раз другой оркестр! Эти ничего не умеют играть! А где Николай Сергеевич? Саша, ну пойдем же! Он найдется!

Товарищ Глущенко похлопал Сашу по плечу и сказал загадочно:

– Все бывает… Ну-ну… – И прошел мимо.

– Ах вот, он разговаривает с Тучкиным! – Евгения Васильевна опять схватила за руку свою верную молчаливую Лиду. – Целую неделю не мог его поймать! Только на юбилее! Саша, ну где ты? Концерт будет очень хороший! Акробаты – первый класс! – Опять ей на глаза попалась знакомая, и она схватила ее за руку: – Зинаида Игнатьевна, они все не понимают, они все думают, что он удирает от меня! А вы поймите – я сама его отпустила! Надо ломать свои предрассудки, правда? – Они уже вошли в зал, и Лида, и Зинаида Игнатьевна растворились, и толпа понесла их вперед. – Будьте любезны, пропустите, пожалуйста! Ну не толкайтесь! Не толкайтесь! Саша, не теряйся! Иди сюда! – Они протиснулись к своему третьему ряду. Но места были заняты. – Будьте любезны, освободите наши места! Нет, это места нашего отдела! Это безобразие!

В первую секунду Саше стало неловко, потом он заметил, как Евгения Васильевна вмиг переменилась – она только что была так весела…

– Мама! Пойдем! Там сзади есть…

– Нет, это безобразие! Ну что они! Ну скажи им! – она по-детски гневно топнула ногой. – Нет, все видели, что мы тут сидели! Вот с этим мальчиком! – Для доказательства она повернулась к Саше и вдруг разревелась от нестерпимой обиды. – Нет, я из принципа! Мы занимали на весь отдел!

– Ну, мама. – Он насилу вытащил ее из зала.

А концерт уже начался. Далеко-далеко, у рояля, сверкала белая манишка певца.

– Все равно дурацкий концерт! – Евгения Васильевна сдерживала слезы и пыталась улыбнуться. – Сашенька! – Но ничего не получилось. Вслед за ними из зала повалили и другие, не нашедшие себе места, они зайцами метались по темному фойе, отыскивая лестницу на балкон. Кто-то задел Евгению Васильевну, она заплакала еще сильнее и остановилась на краю темноты, у колонны, чтобы никто ее не увидел. – Сейчас пойдем, пой…дем… – говорила она, проглатывая слова, – они мне все… они мне действуют на нервы… а у нас еще не собрано… Этот дурацкий концерт… пусть они сами смотрят… по…думаешь… А нам собираться надо…

– Ну мам, ну мам… Ну ладно… – Саша ходил вокруг колонны, по дуге, как маятник. – Ну ладно, мам, не плачь…

– Сейчас… Сейчас… это все из-за них… – Из-за кого – она сама не понимала. – Сейчас поедем собираться…

– Мам, я никуда не поеду, – сказал Саша и сам испугался.

Евгения Васильевна громко всхлипнула и зажала нос платком.

– Я никуда не поеду. Нам не надо собираться… Я решил!

– Ты… ты… он меня жалеет… – Евгения Васильевна силилась улыбнуться. – Он меня жа…леет… – Она погладила его по рукаву.

– Нет, я раздумал, это точно… Ма, ну не надо… Мам, ну не спорь, ладно? Я раздумал. Мне не надо никуда уезжать. Ну мам, я же тебя люблю, правда. Только ты это… сними это с головы, ладно? У тебя волосы тут видны… настоящие…

Евгения Васильевна, действительно, выглядела нелепо – заплаканная, в огромном парике. Да еще этот проклятый парик перекосился.

– Все видели… – всхлипнула Евгения Васильевна и стала стягивать парик, и Саша ей помогал. – Осторожно, осторожно, это не мой… – приговаривала она. – Это мне на один вечер дали…

1967–1970 гг.

Инин А.Я.
Однажды двадцать лет спустя

Инин Аркадий Яковлевич – заслуженный деятель искусств РФ, кинодраматург, комедиограф, писатель, профессор ВГИКа. Закончил Харьковский политехнический институт. Ещё в студенческие годы начал писать сценарии эстрадных программ и выступлений, был постоянным участником КВН. Проработав восемь лет инженером в родном городе, Аркадий Инин отправился в Москву поступать во Всесоюзный государственный институт кинематографии. В 1971 году он успешно закончил сценарную мастерскую К.К. Парамоновой. Сегодня Аркадий Инин хорошо известен огромной аудитории зрителей и читателей как автор более сорока киносценариев, тридцати книг, популярных телепередач, таких как «От всей души», «Вокруг смеха», кинокапустники. Он участвует в теле– и радиопередачах, является членом жюри многих кинофестивалей.

Среди любимых зрителями фильмов, снятых по сценариям Аркадия Инина: «Однажды двадцать лет спустя» (1980) и «Отцы и деды» (1982) режиссёра Ю. Егорова, «Одиноким предоставляется общежитие» (1983) С. Самсонова, «На Дерибасовской хорошая погода, на Брайтон-бич опять идут дожди» (1993) Л. Гайдая. Признание у публики получили его киноработы: «Единожды солгав» (1987), «Не сошлись характерами» (1989), «Частный детектив, или Операция “Кооперация”» (1989), «Не хочу жениться!» (1994), «Тонкая штучка» (1999). А.Я. Инин с гордостью говорит сам о себе, что всю жизнь пишет «рождественские сказки». Его сценарии привлекают лирическим отношением автора к своим героям, его стремлением рассказывать о добре и человеческих ценностях, прекрасным чувством юмора. В последние годы Аркадием Ининым написаны сценарии телесериалов «Утесов. Песня длиною в жизнь» (12 серий, 2006), «Мины в фарватере» (8 серий, 2008), «Маяковский. Два дня» (8 серий, 2011).

Мастер-класс

Аркадий Инин

Можно ли назвать современный сценарий «новой областью литературы»? Актуально ли это сегодня?

Что такое «новая область литературы», я не понимаю. Наши вгиковские учителя, начиная с Евгения Габриловича, наставляли нас, что киносценарий – это совершенно равноправный род литературы. И я писал, пишу и, надеюсь, буду писать сценарии как прозу. Ну, естественно, с профессиональными особенностями прозы кинематографической. Я выпускаю книги с моими сценариями как обычные книги рассказов или повестей. Это конкретный и очевидный результат моей работы. А уж во что их превратят потом режиссеры, об этом пусть они отчитываются на Страшном суде.

Что такое «профессиональный сценарий»?

Не знаю. Сценарий бывает хороший или плохой, талантливый или бездарный… А непрофессиональный сценарий – это просто не сценарий.

Что делает сценарий произведением искусства?

«Что» – не знаю. А «кто» сценарий делает произведением искусства – хороший сценарист.

Можно ли считать какие-то компоненты кинодраматургии самыми важными?

Думаю, буду не оригинален: теоретически важны все компоненты, но практически важнее всех – сюжет, характеры и диалоги.

Какими основными секретами сценарного мастерства вы можете поделиться со своими студентами?

Это женщины делятся секретами. А я – какой-никакой мужчина и полагаю, что секреты на то и секреты, чтобы ими ни с кем не делиться!

Что делать, если сценарий не пишется?

Писать!

Чему, кроме умения писать сценарий, должен научиться будущий сценарист за время обучения во ВГИКе?

Тоже буду не оригинален: надо завязать дружеские (это даже важней, чем творческие) контакты со студентами других кинопрофессий.

Что такое «сценарная мастерская»? Продуктивно ли воспитание сценаристов в мастерской?

Продуктивно – непродуктивно, а ничего другого человечество не придумало. Разве Платон или Сократ – мастера – не собирали вокруг себя учеников, мастерскую? (Упаси Бог, никаких аналогий!)

Так что не нами это придумано, не нам и отменять.

Что вы можете пожелать сценаристу-первокурснику и выпускнику сценарного факультета?

Первокурснику – толкового профессионально и душевного человечески мастера, который проведет его по всему курсу. Выпускнику – счастливого случая, без которого, будь ты трижды гениален, удачи не видать.

* * *

Фильм, поставленный по сценарию «Однажды двадцать лет спустя», оказался одним из самых любимых у зрителей, особенно зрительниц. Возможно, есть смысл поискать причины этого успеха ещё на уровне литературного сценария.

Однажды двадцать лет спустя

«Однажды двадцать лет спустя, 1980 г., киностудия им. М. Горького, режиссер: Юрий Егоров, в ролях: Н. Гундарева (Надя), В. Проскурин (Кирилл), М. Яковлева (Наташа), А. Ясулович (Антон), Д. Мальчевская (Маша) и др.

Дальний гудок парохода пролетел и затих над спокойной рекой. С берегов ее начинался и не спеша поднимался вверх по пологим холмам старинный город – один из многих городов, собравшихся в самом сердце России, недалеко от Москвы.

Старина в нем была представлена золотящимися куполами, тихими улочками, витыми колонками ворот деревянных домиков. А современность – забранными в стекло и алюминий корпусами комбината, широким асфальтом новых проспектов и светлой школой в окружении молодых березок.

В классе за столом у окна сидела молодая симпатичная женщина и сосредоточенно кивала, слушая строгий голос учительницы:

– Да, мамаша Круглова, с вашей Валентиной трудный случай. Очень трудный. Надеюсь, мамаша Круглова, вы все поняли?

Строгая учительница в строгом костюме и строгих очках строго смотрела, ожидая ответа.

– Всё, всё! Поняла, поняла! – Круглова клятвенно прижала руки к груди.

– Хорошо, Надежда Павловна, – чуть смягчилась учительница. – Так что объясните, пожалуйста, Валентине, о чем следует думать в семнадцать лет: об аттестате зрелости или о любви.

– О любви! – неожиданно ответила Круглова на этот риторический вопрос, вовсе не требовавший ответа.

– Что-о? – дружным хором изумились учительница и все участники родительского собрания.

– Ой, мамочка, об аттестате! – исправила ошибку Круглова. – Конечно, об аттестате. Можно выйти?

Она пробежала по лестнице… и очутилась в другом классе. На другом родительском собрании.

– А, товарищ Круглова, здравствуйте, здравствуйте! – грозно приветствовал ее толстяк с указкой. – Я утверждаю, что вы лентяй, товарищ Круглова!

– Ой, мамочка! – опустилась на парту Надежда Павловна.

– То есть ваш сын Петр – лентяй! – уточнил толстяк. – У вас прекрасные способности, товарищ Круглова… то есть у вашего сына Петра. Но вы бездельничаете, вы лентяйничаете, и потому законных по вашему уму-разуму пятерок не видать вам, товарищ Круглова… то есть вашему сыну Петру!

Толстяк закончил тираду и умолк, отдуваясь.

– Я поняла, я постараюсь… то есть мой сын Петр постарается… – Она запуталась и опять по-ученически подняла руку. – Можно выйти?

– Олечка Круглова – гордость нашего восьмого «А», – говорила учительница в очередном классе. – Отлично учится, старательна, помогает товарищам…

Надежда Павловна счастливо улыбалась. И все родители улыбались, глядя на нее. И учительница смущенно улыбнулась.

– Как интересно получается: если ученик плохой, о нем можно говорить часами, а если хороший – так вроде и сказать нечего…

– А тогда и не надо говорить, – еще шире улыбнулась Круглова. – Спасибо вам большое! – И подняла руку: – Можно выйти?

Очкастый, вихрастый и худющий учитель кричал так, что Надежда Павловна испуганно вжималась в парту.

– И выдумкам ее нет конца! И выходкам ее нет края! А что она сегодня устроила – ваша Маша! Маша ваша! А? Запуск спутника!

– С кошкой на борту? – тоскливо уточнила Надежда Павловна.

– На этот раз без кошки! Целый час по спортзалу летала какая-то банка, и никто не мог ее остановить!

– Надо же, девчонка, а вся – в отца! – вздохнула Надежда Павловна. – Я ей велю, чтоб больше не смела эти банки…

– Нет! – перебил учитель, и очки его сверкнули. – Пусть опять запустит! Я должен сам решить эту загадку!

И, наконец, был класс, где и родители помоложе, и учительница совсем юная.

– Надеюсь, – сказала она, – вы теперь поняли, как это важно: самый первый класс. Так что если вопросов больше нет…

– Есть вопрос! – подняла руку Надежда Павловна. – Вы про всех сказали, а про Иру Круглову…

– Про Иру мы поговорим отдельно, – недовольно перебила учительница. – Если вопросов нет, всем спасибо и до свиданья!

Родители поспешили к дверям, а Надежда Павловна подошла к окну.

Во дворе школы сидели на скамейке мальчишка лет пяти и парень в солдатской форме. Солдат покачивал детскую коляску. Она была нестандартной формы, похожая на белый кораблик, а на боку ее, как на кабине шофера дальних рейсов, были нарисованы алые звезды. Десять звезд.

– Юра! – крикнула Надежда Павловна. – Тебе что, отпуск дали, чтоб люльку качать?

– Скажи ему, мама, скажи! – с обидой крикнул пятилетний. – Ты мне Митеньку поручила, а он…

– Да соскучился я по всем по вас, чудики, – улыбнулся солдат Юра.

Надежда Павловна отошла от окна. Юная учительница, с которой они остались в классе вдвоем, возмущенно сказала:

– Мама! У меня первая практика, я волнуюсь! А ты, мама, вопросы… Про Иришу я все уже дома рассказала.

– Дома – одно, а на людях хорошее про дочку вдвойне приятно услышать! – усмехнулась Надежда Павловна.

Учительница засмеялась нехитрой маминой хитрости и взяла портфель.

– Пошли, тебе в Москву собираться…

– Волнуюсь я, Наташенька, – призналась Надежда Павловна. – Двадцать лет ребят не видела… Потом вопрос этот…

– Глупый вопрос! – категорически заявила Наташа.

– Может, и глупый… А – жизненный!

Надежда Павловна задумчиво посмотрела в окно.

И, как бы следуя за ее мысленным взором, приближались белокирпичными контурами окраины новой, бесконечно огромной Москвы. В этом приближении нас сопровождал голос ведущего телепередачи:

– «Что вы уже сделали в жизни и чего еще вы в жизни ждете? – таков, как вы знаете, дорогие телезрители, традиционный вопрос, который мы задаем участникам передачи «Страна москвичей».

Москва все приближалась – широкими проспектами, многолюдными площадями, потоками машин.

– Одни из них работают в родной столице, другие приехали со строек Сибири, третьи служат на границе или работают за рубежами нашей родины. Но все они – москвичи, жители страны, которой нет на карте, но она есть в наших сердцах – «страна москвичей»…

Мы уже были в самом центре Москвы, среди стеклобетонных громад Нового Арбата.

– Готовя сегодняшнюю передачу, я пошел на определенный психологический эксперимент. Я собрал своих одноклассников…

Спустившись с высот Нового Арбата, мы оказались в переулках Арбата старого.

– Собрал в нашей школе, тридцать лет назад построили ее на старом Арбате в послевоенной Москве…

Мы увидели этот дом: типовое краснокирпичное здание с табличкой «Средняя школа № 7».

– А через десять лет состоялся первый выпуск – это были мы…

На экране возникла фотография прошлого: три десятка юных и веселых лиц.

– И вот сегодня, двадцать лет спустя, мы снова вместе. Наш славный и озорной, боевой и веселый десятый «А»!

Картина, сменившая фотографию, мало соответствовала словам ведущего: перед нами были не только повзрослевшие на двадцать лет, но и совершенно одеревеневшие, оцепеневшие лица, которые следили оловянными глазами за чем-то проезжавшим перед ними.

Наконец стало ясно, что взгляды сидящих за столами в школьном классе были прикованы к горящему красному глазку панорамировавшей телекамеры.

– О-о! Это невозможно! – Ведущий вышел из-за спины оператора. – Нет-нет, друзья мои, это совершенно невозможно! Конечно, нам – психологам – известен эффект боязни телекамеры, но не до такой же степени!

На его изображение наплыл титр: «Кандидат психологических наук Ю.А. Вишневский».

– Ну зачем я собрал именно вас? – вопрошал ведущий. – И именно в нашем классе? Чтобы все наполнилось дыханием подлинной жизни!

– Юлик, ну какая жизнь под этой пушкой? – покосился на камеру огромный толстяк.

– Да нету этой пушки, Валера! Я же объяснил: это только запись. До эфира мы еще десять раз посмотрим, подкорректируем… Ну чего вы такие зажатые? Ведь все свои, все родненькие, некоторые по двадцать лет не виделись…

– Толян! – усатый красавец вдруг обнял сидящего рядом капитана второго ранга. – И правда, двадцать! А?

– Вот, Жора на правильном пути, – указал на них Юлик. – Искренняя радость в кадре.

Все рассмеялись. Обстановка несколько разрядилась.

– Ладно, вперед, Юлька! – скомандовала уверенная рыжая женщина. – А то нам никогда не взлететь!

– Верно, Мила, начнем, а там посмотрим… Все готовы?

– Вроде готовы, – сказал долговязый очкарик, и в руке у него неизвестно откуда появился блокнотик.

И у других в руках, как у фокусников, стали появляться блокнотики, бумажки, листочки… Только у Нади Кругловой ничего не было.

– Мишка! Членкор! Не стыдно! – Юлик выхватил бумажку у долговязого. – В Академию пожалуюсь! А всем вам не стыдно! Не можете без шпаргалки ответить, что вы сделали в жизни? На такой простой вопрос!