Текст книги "Ушел, вернее остался. Сборник номинантов на Премию имени Сергея Довлатова. Выпуск 2"

Олег Молоканов

Родился 31 марта 1962 г. в Москве.

Окончил МГЛУ (переводчик-референт английского и португальского языков, 1984 г.) и с той поры работает исключительно в «гуманитарно-креативном» направлении. За плечами – опыт переводчика, редактора, главного редактора ряда журналов, копирайтера и режиссера в рекламе, сценариста телепрограмм и художественных фильмов. Автор сценария художественных фильмов «Медовая Любовь», «Формула счастья» и «Это моя собака» (вышли в период с 2011 по 2013 г. и показываются в настоящее время многими российскими телеканалами). Ряд рассказов О. Молоканова опубликован в литературных интернет-журналах «Русский переплет» и «Колесо».

Владельцы инструментов

В суетный московский вечер тридцатого декабря Паша Бурцев торчал дома в гордом одиночестве. В комнате было тихо, горела настольная лампа, и от ее света бутылка водки и пивная кружка отбрасывали со стола на стену исполинские тени; сам же Паша смотрел из окна вниз, на улицу, где уже сгустились сумерки и люди спешили домой, волоча елки, коробки с тортами и игрушками; кружился снег, скользили бесшумно по обледеневшему асфальту автомобили и несли на крышах матовые отпечатки фонарей.

Приближение Нового года всегда повергало Пашу в уныние, несмотря на то что это был его любимый праздник. Паша обожал первые недели зимы, дни, когда темнело рано и можно было спокойно прогуливаться по улицам: никто не заглядывал тебе в глаза, звуки города глохли в ватном снеге, и создавалось впечатление, что жизнь наконец входит в нормальное русло после бешеной летней гонки и осеннего ненастья. Однако перед самым праздником все разом менялось: ниоткуда приносились суета, дикий наплыв народа на улицах и в магазинах, каждый норовил достать к столу или в подарок что-то необычное, и тайна рождения Нового года превращалась в заурядные торги.

Днем Паша пораньше, как и многие, ушел с работы и, как и многие, сослался на уйму домашних дел. В действительности ему надо было иметь дома к праздникам хоть какие-то продукты и купить что-нибудь выпить на сегодняшний вечер. Паша, помотавшись по центру города около часа, купил продукты, бутылку водки и пять пива и, вернувшись домой, убрал товар в холодильник. Прошло часа полтора, он вытащил водку и отнес ее в комнату, пожарил яичницу с ветчиной, нарезал кружочками лимон и открыл банку со шпротами. Никаких гостей сегодня Паша не ждал.

Паша смотрел на улицу и пытался представить завтрашний день: он не имел ни малейшего понятия, куда идти, хотя получил уже по телефону три приглашения от знакомых. Вздохнув, подошел к столу, налил себе первую рюмку и только собрался поднести ее к губам – в дверь раздался короткий звонок, затем длинный и еще два коротких.

«Знакомый кто-то, – сказал Паша про себя. – И кого это могло принести?»

Он вышел в коридор, открыл дверь и остолбенел: на пороге стоял Серёга Тузиков.

«Пионы мира»

Рок-группа «Пионы мира», в которой играли Паша и Серёга, прекратила существование восемь лет назад, а в уходящем году друзьям стукнуло по тридцать. Тогда, в те далекие, уже будто вымышленные времена «Пионы» регулярно, два-три раза в неделю, собирались в одном из затерянных во дворах Перовского района Домов культуры и работали до упаду на репетициях, предварительно договорившись с местным директором, что платой за прокат части аппаратуры и аренду зала будет выступление живьем на разного рода праздничных вечерах. Концерты «Пионов» привлекали грандиозное количество народа, и в эти дни милиция с удивлением констатировала, что в районе набито значительно меньше морд, разбито значительно меньше стекол и значительно меньше подъездов загажено. Конечно, на танцах «Пионы» лабали широко известную бессодержательную «балду», но, как ни странно, пользовались у перовчан бешеной популярностью. В районе их знали в лицо, подходили на улице, здоровались и спрашивали, как дела и когда следующий концерт. На танцах бухая молодежь истошно орала, свистела, махала майками и свитерами, а наиболее загашенные девки лезли на сцену целоваться. У «Пионов» появилась армия фанатов, некоторые из которых приходили на репетиции… и спустя полчаса в растерянности покидали зал. Скрываясь от посторонних глаз, «Пионы мира» становились совсем иной группой, без всякого намека на ширпотреб. У них был свой стиль и свое лицо, так и оставшееся скрытым гипсовой маской от публики.

Вне толпы группа исполняла только вещи собственного сочинения, стихи для которых писал Паша, – он пел и играл на бас-гитаре, – а музыку лидер-гитарист Серёга. Ударник и ритм-гитара, Гарик Васильев и Юра Ткачев соответственно, немножко выпадали из струи в том отношении, что редко вносили свежие идеи; но, с другой стороны, оба играли на высоком техническом уровне, и здесь претензий к ним не было. Со временем в планы «Пионов» входило представить многие песни зрителям, но здесь-то после трех лет серьезной работы и произошла трагедия. Группа распалась из-за невозможности собираться регулярно: Гарик Васильев после МИИТа попал на работу с идиотским графиком в две смены: неделю с утра – неделю вечером, а Тузикова после окончания военного института направили служить в Питер. Повезло еще, что додумались все созданное записать на магнитофон.

* * *

Серёга вошел и первым делом вытянул шею, посмотрев, есть ли кто в комнате:

– По какому поводу гуляем? Где весь народ? Ушли уже, что ли?

Он разулся, взял тапочки и повесил в прихожей куртку с шапкой.

– Да никого и не было, – ответил Паша. – Это я так… сам, в общем, в одиночестве горюю. Проходи. Ты чего вдруг в Москву сорвался?

– Да моя-то, понимаешь, в роддом легла. На днях дочерью должна одарить.

– Как это… дочерью? Просвечивали?

– Да, давно уже. Я не писал разве?

– Нет. Ну?

– Ну, говорит: «Съезди, предков своих навести на праздники, раз уж нам вместе не судьба справить». Я и поехал.

– Отлично. Так мы прямо с дорожки сейчас и хряпнем.

– А что это ты в одиночку-то запил? Случилось что-нибудь?

– Ничего. Просто здесь… Да знаешь, Серёг, чушь какая-то на днях в голову влезла, решил вот справить год расставания с бабой одной… Ты ее все равно не знаешь.

– Ну – ка, что за швабра? Расскажи.

– Рассказать-то – пожалуйста, но не с порога сразу, не нахрапом. Давай, мой руки – и по маленькой.

– Слушай, Паш, у тебя сигареты дома есть? Неудобно, понимаешь, но у меня все в поезде вышли.

– Есть-есть. Все у меня есть. Давай в ванную, а я пока здесь разберусь со стульями.

Серёга вышел, зашумела вода, а Паша принес еще один стул и опять встал у окна. На улице уже совсем стемнело, снизу доносились голоса детей, копошащихся у ледяной горки, и скрипел снег под ногами прохожих. Голова куда-то поплыла – без мыслей, без воспоминаний, просто так.

– Стихи сочиняете, товарищ курсант? – металлическим голосом отчитал Тузиков. Он уже вернулся и сидел за столом. – Опять за старое?

Паша улыбнулся:

– Сейчас, подожди, рюмку еще одну принесу.

– И кружку для пива.

– О’кей.

Они выпили за приезд, за наступающий праздник и закурили. Серёга покашлял, помычал, поерзал на стуле и сказал:

– Ладно, давай, валяй про свою девку, интересно.

Любопытная история отношений Паши и Галечки

…В то серенькое, с холодным дождем и ветром утро – было воскресенье, и на следующий день наступали ноябрьские праздники – Паша проснулся с предчувствием какой-то радикальной перемены в своей неторопливой жизни. Раньше он не испытывал подобных ощущений, и новое состояние будоражило и вселяло тревогу. Он встал, влез под теплый душ, оделся, сварил кофе и выкурил сигарету. Что это будет за перемена – он понятия не имел, но чувствовал ее костями, как старик, и даже в голове слегка покалывало. К шести вечера Паша должен был явиться в ресторан «Прага» на свадьбу к Витьке, бывшему однокласснику.

«Вот там, наверное, и произойдет какая-нибудь гадость», – подумал он.

После того как бросил институт и распалась группа, Паша вообще не ожидал от жизни ничего хорошего, окунувшись в мелкие заботы на работе и дома и потеряв надежду вырваться из объятий тоски. Поэтому любые перемены он расценивал скептически и их влияние на свою жизнь видел исключительно в мрачных красках. До четырех часов дня Паша валялся на диване, просматривая газеты и слушая музыку, потом оделся и пошел на рынок за цветами для невесты. Купил гвоздик, вернулся домой и поставил цветы в трехлитровую банку с водой. Затем порылся в кошельке, достал пятьдесят рублей и убрал купюру во внутренний карман пиджака.

«Хватит с него», – решил Паша. Неторопливо побрился, нацепил костюм, галстук, плащ и отбыл.

Свадьба проходила в банкетном зале с кучей приглашенных. Чувствуя, что к шести все равно не попадает, Паша не спеша прошелся от «Арбатской» по покрытому тут и там заледеневшими лужами асфальту, вдыхая – «Напоследок», – подумалось ему – черный морозный воздух, показал у дверей ресторана приглашение и вошел. Разделся, поправил у зеркала галстук и привел в божеский вид цветы. Поднявшись по лестнице и найдя зал, он открыл дверь и увидел столы буквой «П», массу незнакомых лиц и Витьку, прибитого и с фиолетовыми от усталости глазницами.

– О, а вот и Витин товарищ, да, Вить? – послышались молодые и старые голоса, и Паша ощутил, что поплыл еще сильнее, чем утром. Застлало глаза, он с кем-то раскланивался, жал кому-то руку, после чего сел и залпом выпил большую рюмку коньяка. Прошло всего несколько минут, и столы закричали, повернув белые овалы лиц к Паше:

– Тост, тост за опоздание!

И Паша встал и произнес от всего сердца речь, которая на окружающих – большей частью на старших – произвела шокирующее впечатление. Паша высказал свои соображения по поводу семейной жизни и счастья супругов:

– Дорогие Лариса и Витя! Я, возможно, удивлю некоторых в этом праздничном зале, но обращаюсь к вам двоим с предложением о скорейшем избавлении от страшной болезни под названием «любовь». Да-да. Дело вот в чем: супружеская пара, в которой господствуют отношения пылкой страсти, любви, если хотите, – обречена на смерть. Мне она представляется единым больным организмом, внутри которого поселены ревность, срывы, недоверие, отместки за случайно нанесенные обиды и так далее. (Паша ощущал только свой голос, больше ничего, ни слов в отдельности, ни поднявшегося ропота гостей – только слепящий свет люстр и голос.) Чтобы этого не было, – продолжал он, – спаянное живое существо должно как можно раньше разделиться и родить два ярких собственных лица – Его и Ее, которые бы держались друг за друга и – не все, не все! – кое-что бы друг для друга значили. Тогда-то в семье и воцарится мир. Вот за это я и хотел бы выпить.

В зале стало тихо, как в склепе. Лариска и мать ее кусали губы и чуть не плакали, а Витька просительно смотрел через столы, словно шепча глазами: «Ну хоть бы не здесь, не здесь, мать твою!»

И Паша потом почти весь вечер просидел как гонимый. Он перепробовал все спиртное на столе, поел салатику, рыбки, горячего, а потом где-то в коридоре у туалета увидел Витьку, сунул ему в ладонь полста и спросил:

– Я опять что-нибудь не то?

Витька, уже получивший словесных оплеух от кого следовало, устало улыбнулся и сказал:

– Что же ты срамишь в такой ситуации-то, Пань? Смотри, сколько незнакомых рож понасело, Ларискиных тут целый рой, а ты… Ладно, я не сержусь. Пошли лучше выпьем. Спасибо за подарок.

И здесь, когда они возвращались в зал, у дверей их встретила какая-то совершенно потрясающая девчонка из приглашенных, посмотрела на Пашу, словно гипнотизер, и сказала:

– Останьтесь.

«Вот и все», – подумал Паша.

Витька пожал плечами и пошел к столу один.

Девчонка потрясла Пашу, как кулак Тайсона. Он изучал ее лицо и никак не мог определить, какого цвета у нее глаза, волосы, какой формы нос и губы. Он валялся под канатами ринга.

Она спросила:

– Как вас зовут? Меня – Галя.

– Павел.

– Вы что, друг Виктора?

– Мы с ним в одном классе учились.

– А сейчас вы чем занимаетесь?

– Работаю.

– Кем?

– Неважно. Нет у меня высшего, – ни с того ни с сего заявил Паша. – Учился в архитектурном, а потом бросил.

– Да это я просто так. Пойдемте потанцуем.

В зале ансамбль играл «Yesterday».

– Так вы что, излечившаяся половина с ярким собственным лицом? – спросила она.

– Я никогда не был женат. А вы кто?

– Я – излечившаяся и, может быть, поэтому уже в разводе. У вас какие планы на сегодня?

– Как… планы? – удивился Паша. – Вот на свадьбе, и…

– Хорошо, а дальше?

– Домой поеду.

– Вы один живете?

– Да.

– Я поеду с вами.

Паша глупо икнул.

* * *

Эту ночь, как и последующие два дня праздников, Галечка провела у него дома. И Паша понял, что такие встречи случаются в жизни лишь однажды, да и то если дьявольски повезет. Он безропотно взял на себя роль ведомого, исполнял все, что ему прикажут, и нисколько не тяготился этим. Девятого ноября, утром, они разъехались по работам. Паша даже не спросил, сколько ей лет, где она работает и кем: это было совершенно ни к чему, он просто оставил свой телефон и ждал. Промучившись в одиночестве до пятницы, Паша вернулся вечером домой, поставил на плиту чайник и услышал телефонный звонок.

– Да.

– Привет. Узнал?

– Ну конечно. Приезжай, а?

– Буду через час.

От радости Паша врубил на всю катушку магнитофон и пошел в ванную умываться и чистить зубы.

…Она бывала здесь раз в три-пять дней, и он почему-то боялся спрашивать, что она делает в его отсутствие и как вообще к нему относится. Только бы приезжала, и все. Она постоянно диктовала условия, а он слепо подчинялся. Она звонила, говорила, что на вечер есть билеты в театр, и Паша шел; предлагала посидеть в кафе, и Паша шел, хоть и не любил кафе… Он боялся ей звонить, хотя телефон она оставила. Тридцатого декабря, то есть полтора месяца спустя, она заехала вечером без звонка.

– Привет, ты что это так? А вдруг бы меня не было? – удивился он.

– Сунула бы записку в почтовый ящик.

Паша почувствовал что-то недоброе и неотвратимое.

– А в чем дело? Заходи.

– Нет, заходить некогда. Слушай, Паша, извини, что я вела себя с тобой как дура и тебе только сделала больно. Я больше не приеду. Не знаю, зачем я тогда к тебе напросилась.

Она волновалась, и голос слегка дрожал.

– Ты какой-то аморфный, плывешь по жизни в никуда… В общем, извини. Не знаю даже, что в таких случаях говорят. Пока.

Паша ошарашенно молчал. Гляделки у дверного косяка продолжались секунд пять, потом она повернулась спиной и пошла вызывать лифт. Паша хотел броситься за ней на улицу, но тут до его сознания дошло, что он очень нелеп сейчас в домашних тренировочных и тапочках на босу ногу, и поэтому вместо мушкетерского жеста он ринулся в комнату и уставился в окно.

«Бред, бред какой-то», – тупо стучало в голове. Первой мыслью было, что у нее есть еще какой-то мужик, он узнал о ее похождениях, грозит ей расправой, и вот…

Нет, она вышла на улицу совершенно спокойно и двинулась в одиночестве в сторону метро. Сквозь открытую форточку слышен был скрип снега под ее сапогами.

«Какой-то кошмар».

Паша вообще потерял способность мыслить. Может быть, она его разыгрывает? Но уж слишком диким образом.

Спустя час он впервые в жизни набрал ее номер. Подошла женщина, судя по голосу, лет пятидесяти:

– Алло.

– Здравствуйте, попросите, пожалуйста, Галю.

– Одну минутку.

И тут же ее голос:

– Слушаю.

– Галечка, что происходит? Ты хоть объясни толком. Я вообще ничего не понимаю.

– Ты мне надоел.

Голос у нее был такой же властный, как тогда в «Праге».

– Понял? Повтори.

Паша бросил трубку. Дошел до ванной, намочил голову под ледяной струей воды, потом достал на кухне из холодильника полбутылки водки, вылил всю в стакан и опрокинул залпом.

* * *

Паша запил. Первую неделю он пил из-за горечи утраты, потом в течение двух недель оттого, что его так нещадно, баснословно унизили, потом еще с неделю просто так, а потом боль ушла и наступила пустота. Паша волей-неволей отвлекся: все-таки у него были друзья, старые знакомые женского пола, работа; но вот сегодня, через год после происшедшего, он почему-то решил помянуть тот нелепый уход.

* * *

За время, что длился рассказ, Серёга не вставил ни слова. А сейчас вздохнул и тихо сказал, почти прошептал:

– Ну и штучка эта твоя Галечка. Ей бы бутылкой по башке тогда в «Праге»… Вечно у тебя, Паш, черт-те что. Н-да… Однако…

Он вынул из пачки сигарету и прикурил.

– Ладно, давай уж теперь вместе выпьем, чтобы больше не был таким балбесом.

– Да каким балбесом? Я же тебе говорю, что все это шло будто под наркозом. Все – от начала до конца.

– Ну, забудем, – подытожил Серёга. – В конечном счете твоя история – капля в море. Считай, что у тебя слишком много других проблем, и не заостряй внимания на этой, и… Ладно, поехали.

Закусив долькой лимона, Паша продолжил только что услышанную мысль:

– Хорош, Серёг, я уже про все забыл. Завяжем. Это я раньше что-то скреб в мозгах, ругал себя, что пошел так легко на поводу, а со временем понял, что все переживания в конечном итоге – коту под хвост. Я успокоился и, ложась ночью спать, стал думать совсем о другом. Я понял наконец, что одного желания что-то для себя сохранить или сделать радикального мало. Что все происходящее с нами – такая же маска, которую мы носили в Перово на концертах, и она может иногда спасать; но чаще всего надежды, которые ты связываешь с чем-то дорогим, – разбиваются. И я погрузился в нереальный мир: валялся вечерами напролет на диване и плел паутины мыслей, которые окружающим показались бы страшной ахинеей. Множество мыслей. Например, недавно у меня родилась довольно занятная идея внести смуту в традиционное представление людей о мироустройстве. Не знаю, конечно, насколько много в ней здравого смысла, но, если бы мы играли до сих пор, можно было бы сварганить из этого дела целую программу. Просто чтобы засеять в массы идею – и все. Пусть сами делают выводы.

– Так что за идея?

– Не знаю, есть ли сейчас смысл рассказывать…

Паша занервничал, налил в кружку пива, сделал глоток и неуверенно начал:

– Видишь ли… Нет, сейчас соберусь с мыслями. Но они никакого отношения к той истории не имеют.

– Понятно-понятно. Давай.

– Так вот, смотри. Жаль, зараза, что я не умею писать прозу. В общем, главный герой этой вымышленной истории засомневался в не требующей доказательств истине. Люди вокруг него считают аксиомой колоссальные размеры Земли, Солнечной системы, галактик. Что касается Вселенной, она, по их мнению, вообще не имеет границ. Но все на свете относительно, и герой придерживается своей точки зрения и говорит, что Вселенная ничтожна и ограниченна. Его, естественно, никто не понимает и все вокруг считают сумасшедшим.

– Какая-то белиберда. – Серёга даже поперхнулся лимоном, который сосал, и закашлялся.

– Подожди, слушай дальше. Впервые он подверг эту истину сомнению еще в малом возрасте, допустим, когда учился в школе. Он узнал, что человечество с изобретением микроскопов открыло в веществах молекулы, с изобретением более мощных – атомы, протоны, электроны, нейтроны, нейтрино и так далее. Он делает вывод о том, что с техническим прогрессом все эти частицы неизбежно разделятся для людей на еще более мелкие, и так до бесконечности. Понимаешь, что я хочу сказать?

– Нет.

– Ты не думаешь, что это тоже могут быть миры, такие же, как наш, только до нашего сознания это не доходит?

– Подожди, – прервал Серёга, – значит, твой герой клонит к тому, что любая, допустим, песчинка на Земле – тоже мир, где есть жизнь, что ли?

– Именно так. И не только мир, а состоит из бесконечного множества миров. Теперь представь: мы живем во Вселенной, которая для других живых существ, гораздо крупнее нас размером – об их существовании мы даже не подозреваем, как и они о нашем, – является примерно тем же, что открытый нами недавно электрон. И мы тоже имеем заряд, тоже движемся согласно законам физики… И существа, возможно, не в состоянии пока открыть такую мелочь, как наша Вселенная. Они не знают, что электрон, в котором мы живем, делится на галактики, звезды, звездные – или солнечные – системы, планеты, молекулы, атомы… Понимаешь? И заключена сейчас наша Вселенная в песчинке где-нибудь в пустыне, греет ее совершенно другое солнце, живет она себе там по собственным законам и горя не знает. А рядом с ней, бок о бок, трется невообразимое количество других. Через миллионы лет миры соединяются: природа образует из песчинок камни, те под действием эрозии снова разрушаются до песка. Это бесконечный процесс, и бесконечное число так называемых Вселенных ежесекундно рушится, соединяется, рождается. Наша песчинка, утверждает герой, претерпевает изменения вместе с другими, но мы не замечаем этого, потому что Вселенная, где мы живем, для нас грандиозна; мы не замечаем, что движемся куда-то вместе с ней, гонимой в пустыне ветром, точно так же, как не замечаем смены времен года. Она же наступает не резко, так ведь? Орбита движения Земли вокруг Солнца настолько велика, что пронаблюдать, заснять, например, на камеру переход из осени в зиму мы не в состоянии. И тогда герой приходит к выводу, что этой совокупности грандиозности и ничтожества нет конца и нет начала. Ну а дальше можно было бы уже постепенно подвести к тривиальной мысли о том, что от нас, людей, в жизни, которая нам дана, ничего не зависит. Когда мы говорим, что человек добился в жизни тех или иных успехов, мы ошибаемся. Его поступки сводятся лишь к тому, чтобы облегчить вращение заранее установленных судьбой шестеренок. Сам ты эти шестеренки не установишь, даже если угрохаешь все силы и весь талант.

Серёга молчал, ковырял вилкой шпротину и размышлял. Наконец рассудил:

– Да, здесь много, конечно, околесицы, но мысль есть. Насчет твоих планов об отдельной программе: с музыкой пришлось бы туго. Тут надо писать фундаментальный музыкальный материал, обязательно вводить орган… Но с другой стороны, как ты говоришь, шестеренки на прежнюю позицию мы уже никогда не установим, сколько ни пыжься. «Пионов» больше нет, а значит, и планов на будущее тоже. Так что все это фантазии, к сожалению.

Наступила пауза.

– Не знаю, Паш, как тебе, но мне ничего бы в жизни не хотелось делать, кроме как продолжать играть. Это единственное, что я умел и что мне нравилось.

Серёгины глаза заблестели.

– А сейчас занимаюсь армейским идиотизмом, все полетело к черту, убрал гитару и усилок в чулан рядом с туалетом и превратился… Да, мы с тобой оба превратились во владельцев инструментов. Они, инструменты, вроде бы под рукой и в то же время больше никому ничего не дают и не дадут. И разбросало ведь как нас тогда по-идиотски – ничем не поможешь, хоть вешайся.

Паша молча кивал. Добавить было нечего. Его бас теперь тоже пылился без дела, только не в чулане, а в коридорной нише вместе со старыми коньками, мячом, удочкой и другими атрибутами прошлого.

– Все, ладно, к лешему это нытье, – закончил Серёга. – Наливаю по одной на посошок и к своим двину.

Он взял водку и разлил по рюмкам.

– Ты что, озверел?

– Как озверел, что? – удивился Серёга. – Много, что ли?

– Какой посошок? А посидеть?

– Нет, я обещал. Они знают, что я сегодня выехал, и ждут.

– Давай хоть пиво добьем.

– Нет, Паш. В другой раз. Я еще буду здесь в феврале в отпуске.

Выпили без тостов, Серёга встал и пошел в коридор одеваться.

У Паши после Серёгиной исповеди резко ухудшилось настроение. Захотелось напиться и лечь спать, но пить уже было почти нечего.

Серёга стоял у входной двери уже одетый:

– Ну, счастливо, Паш.

И протянул руку.

– Оставайся, слышишь? Хоть на полчаса еще.

– Ну пойми, во сколько я к предкам притащусь? Уже десять, а мне еще на метро пилить… Давай.

Паша вздохнул и открыл дверь:

– Ладно, счастливо. Я тебе брякну завтра поздравить.

– Ты где справляешь-то, кстати?

– Не знаю еще.

– Ну, пока.

Паша закрыл дверь.

…Серёга долго уже стоял на лестничной площадке и ждал лифта, а тот все не шел. Вернее, лифт бегал вверх-вниз по другим этажам, а на бурцевском не останавливался. Вдруг со стороны бурцевской квартиры донесся сильный фон. Неприятный гул и свист через секунду стихли, и он понял, что Пашка врубил бас. Пошел рок-н-ролльный квадрат восьмилетней давности, почти забытый: пальцы ложились жестко, предельно фиксируя струны. Звук между тем быстро превратился в расхлябанный, и рисунок размылся: Пашка давно уже не брал гитару в руки и тем более выпил. Лифт остановился на этаже. Серёга решил было вернуться, но в последнее мгновение послал все к черту, нажал кнопку и поехал вниз.

1990 г.

Луанда – Капанда