Текст книги "Ушел, вернее остался. Сборник номинантов на Премию имени Сергея Довлатова. Выпуск 2"

Игорь Щепёткин

Родился 16 апреля 1962 г. в городе Новосибирске. После окончания школы в городе Томске обучался в Томском медицинском институте (1980–1985) по специальности «биофизика». Участник экспедиций в зону падения Тунгусского метеорита. С 1985 по 2004 г. работал в НИИ онкологии (город Томск, Россия). Доктор медицинских наук. Автор более 150 научных статей в различных областях медицины и биологии. С 2004 г. и по настоящее время работает в Department of Microbiology and Immunology, Montana State University, Bozeman, штат Монтана, США.

Женат, имеет троих детей.

Автор нескольких рассказов и автобиографической прозы (опубликованы в журнале «Союз писателей», город Новокузнецк, Россия).

Сегодня ночью прошел проливной дождь и очистил воздух от пепла. Наша небольшая группа биовулканологов смогла наконец выйти на маршрут. Нас было трое: Вианор, Электра и я. Мы шли по окраине леса, погибшего в пирокластическом потоке. Обугленные и ободранные стволы деревьев еще дымились в низине. Прежде живописный ландшафт превратился в каменистую пустыню.

«Да, жизнь разрушена, но где-то под ногами она, может быть, сейчас зарождается», – думал я.

Через три часа мы оказались у подножия нового вулкана – побочного и пока безымянного. Вулкан непрерывно рокотал. Лава, вылетая из его конуса, в воздухе распадалась на фрагменты – бомбочки, эти сгустки планетарной крови. Правее вулкана, как мираж, висел оранжевый диск солнца. Наши тени, несоразмерно длинные, со странными горбами, ложились вдоль склона.

Мы решили взять пробы еще горячих обломков пород и достали из рюкзаков инструменты. Вианор в целях безопасности наблюдал за воздухом, а я отбивал кусочки от найденных раскаленных бомбочек в воронках и переносил в стерильные капсулы.

Вскоре извержение усилилось, и мы повернули в лагерь. Шли через долину, усеянную фумаролами, из которых струился сернистый газ. На северо-западе в дымке виднелся белоснежный купол основного вулкана. Мои спутники своевременно надели маски, я же успел надышаться и почувствовал недомогание. Голова немного кружилась, в памяти возникли воспоминания юности – наш двор, старые друзья, учителя…

* * *

В студенческие годы и после распределения мне довелось жить в новом микрорайоне, построенном на окраине, рядом с овощной базой. Моя однокомнатная квартира была на третьем этаже панельного дома, который почти соприкасался углом с соседней пятиэтажкой. Такие похожие на сундуки дома с плоскими крышами строили тогда по всей стране.

В один из сентябрьских вечеров я сидел дома над рабочей тетрадью и обдумывал план научной статьи. За окном полыхал закат. Я вышел на балкон подышать свежим воздухом и посмотрел вниз.

Из узкого прохода между домами возник Елагин и направился к подъезду. Он нес кожаный портфель, который почти касался земли. От рождения Елагин был карликом. Ребята во дворе никогда не смеялись над ним, только серьезно смотрели ему вслед. Я часто заглядывал в букинистический магазин, где он работал. Елагин сидел в глубине помещения, окруженный внушительными стопками книг. Высокие, с лепниной своды смыкали ряды полок: там тесными шеренгами стояли фолианты. В этой обстановке он был похож на сказочного гнома. Однажды, еще будучи подростком, я зашел к нему домой и с удивлением обнаружил в прихожей, на тумбочке, череп человека. Меня охватило оцепенение. Я сглотнул слюну и, не промолвив ни слова, вышел за дверь. До сих пор не могу понять, почему это так напугало меня. Через пять лет, изучая анатомию на первом курсе медицинского, я спокойно брал в руки анатомические препараты черепа.

Я поведал об этом случае моему другу Илье, соседу по подъезду, когда мы решили в один из тихих вечеров тряхнуть стариной – сыграть пару партий в шахматы. В ту пору уже не существовало нашего любимого места – дощатого стола во дворе, у раскидистой ивы, и мы сели на лавочку под бетонный козырек подъезда.

Илья слушал внимательно, потом, с силой выдавливая звук «м», изрек:

– А м-может, этот череп – напоминание о неизбежности смерти, «memento mori»?

– Для каждого гостя? Представляю…

– А сам он работает со старыми книгами, в которых оцифрованы страсти предков, – продолжил Илья свою мысль.

В детстве он заикался сильнее и стыдился своего дефекта речи. Прошли годы, и Илья стал вполне зрелым молодым человеком. Исчезли ямочки на когда-то пухлых щеках. Он успел окончить техникум и уже работал – ждал посетителей у прилавка своего киоска.

После игры мы пожали друг другу руки, и Илья скрылся в темном проеме подъезда. Это была наша последняя встреча.

В 90-е годы на месте овощной базы, сразу за нашим домом, появился рынок. Мать Ильи открыла там киоск. Раньше она работала на базе, поэтому смогла приватизировать небольшую торговую площадку. Но на это место нашлись завистники.

Сын помогал матери торговать. Когда не было покупателей, он, пользуясь свободной минутой, сидел над шахматными фигурами и придумывал новые комбинации.

В то роковое утро он подменил мать, но шахматы забыл и решил вернуться. Илья поднялся в свою квартиру на втором этаже. Неожиданно раздался звонок. Мать выскочила в прихожую и приоткрыла дверь, в тот же миг на дверную цепочку обрушился удар топора. Илья шагнул вперед, заслонив собою мать, но ее это не спасло – через мгновение все было кончено. Из пластиковой бутылки змейкой полился бензин, в комнату влетела горящая спичка, металлическая дверь закрылась.

Узнав от соседей о трагедии, я вышел из дома и сел в троллейбус. Стоя у окна на задней площадке, смотрел на удаляющихся людей. Рядом со мной притулился паренек в засаленной рубашке. Он держал наполненный жидкостью целлофановый пакет, иногда раскрывал его и ноздрями жадно втягивал пары. Паренек смотрел отрешенно, как будто внутрь себя. Никто из пассажиров не обращал на него внимания.

Я доехал до конечной остановки, до квартала Ле Корбюзье, и превратился в прохожего.

Был май. На деревьях давно появились листья. Воздух наполнил аромат цветущей черемухи. Люди радовались пробуждению жизни. Веселясь, играли дети.

Передо мной по аллее шла молодая пара, и, когда они миновали одинокое дерево с корявыми голыми ветвями, я услышал обрывок разговора.

– Дерево погибло, – отметил мужчина очевидное.

– Может, еще оживет, – промолвила женщина.

– У тебя все оживает, – пробормотал он.

– А ты так сразу хоронить, – сказала она с усмешкой.

Я остановился, в раздумье посмотрел им вслед: она была одета в светлое, он – в темное.

В тот год я решил стать медико-биологом, чтобы изучать факторы роста. Хотелось понять, почему растут организмы, как использовать научные знания, чтобы помочь больному восстановить здоровье. Не исключено, что подсознательно на мой выбор повлияло знакомство с Елагиным и Ильей…

«Что мы знаем о нематериальном?» – как-то раз глубокомысленно изрекла сокурсница Электра.

Мне повезло с наставниками. Многие были учителями с большой буквы. От известного академика я узнал, что в период войны один профессор придумал рецепт заживляющей мази для лечения раненых. Мазь делали на мясокомбинате из эмбрионов крупного рогатого скота. Огромный гомогенизатор перемешивал эмбрионы, превращая в глинистую массу с сильным морфогенетическим полем. В сибирских эвакогоспиталях эту массу накладывали на изувеченные тела, и зародышевая плазма врастала в ткани, вызывая быструю регенерацию. Я настолько был поражен услышанным, что однажды увидел сон, в котором эта плазма наполняла дымящиеся после обстрелов окопы, активировала выжившие гены. Скелеты обрастали мышцами и венами, а по телам солдат судорогой проходили волны, возрождая жизнь, воскрешая облик.

После лекций я обычно шел в библиотеку, читал Мечникова и Опарина, штудировал труды Пригожина по синергетике. Потом до ночи пропадал в институте, где мой наставник, профессор Богданов, работал над культивированием стволовых клеток человека. Но клетки не развивались без факторов роста, которых много в тканях эмбрионов и их крови. И тогда профессор предложил ученикам собрать кровь из пуповины новорожденных. Мы с однокурсницей Электрой вызвались пойти на очередное ночное дежурство.

Поздним вечером мы облачились в халаты и прошли в одну из родильных палат акушерской клиники. В ожидании роженицы присели на свободную кушетку, огляделись. Напротив стояла кровать для родовспоможения. Холодный свет люминесцентных ламп отражался в голубом кафеле стен. Время шло. Я держал на коленях штатив с пробирками для крови. Чтобы развлечь Электру, рассказал притчу про старого диггера, который, спустившись под землю, искал кристаллические друзы молодых отростков нарождающейся жизни. Друзы содержали факторы роста и поэтому обладали большим жизненным потенциалом, сравнимым лишь с силой живой и мертвой воды.

После полуночи в палату привезли роженицу. Воды отошли, и женщина кричала от схваток. Внезапно раздался другой, новый голос только что родившегося младенца. Для меня это было откровением: «В один миг появился новый человек!» Я шагнул к роженице, но акушер движением руки остановил меня, перехватил мои пробирки и принялся наполнять их кровью из перерезанной пуповины. Я стоял покачиваясь, на лбу выступила испарина. На секунду обернулся к Электре. Она неподвижно сидела на кушетке, ее бледный, как на греческом барельефе, профиль запечатлелся в моей памяти.

Близился рассвет, когда мы вышли из ворот клиники. Для получения сыворотки нужно было на центрифуге осадить сгустки крови, и мы направились в лабораторию кратчайшим путем – через безлюдный городской парк. Мягкое сияние полной луны озаряло тропинку и молодую листву на деревьях. Ветви отбрасывали причудливые ажурные тени, словно это было невероятно долгое солнечное затмение. Вдалеке над лакированными кронами тополей нелепо прорисовывался силуэт чертова колеса. Я был в смятении. Какой из двух миров реальный? Там, в клинике, где мы только что были свидетелями рождения нового человека, или здесь, в парке?

Неожиданно Электра спросила:

– А ты читал новеллу Мопассана «Лунный свет»?

– Нет, не читал, – сконфуженно пролепетал я. – А что?

– Да так… – хмыкнула Электра.

Мы пересекли парк и вышли на улицу. Мрачные дома с темными окнами нависали над нами. Мы шли молча в полной тени этого огромного коридора. Незаметно над нашими головами начало серебриться небо…

* * *

Вскоре испарения из нашатырных фумаролов вернули меня к действительности. Мы подошли к лавовому потоку, кое-где в его трещинах виднелось ярко-красное свечение. Рядом с потоком грелась стайка птиц. Чуть дальше, в нескольких метрах, булькала в мелких углублениях сизая глина.

Настали сумерки, и мы, уставшие, наконец добрались до палатки. Развели костер. Вианор накинул на плечи Электры лиловый плед. Они присели у огня, устремив на него взор. Я притулился поодаль, и вновь нахлынули воспоминания.

* * *

После учебы в университете я устроился в институт морфогенеза. Как-то раз коллеги из Н-ска задумали проверить противораковые свойства эмбриональной ткани и предложили мне сотрудничество. Начали с куриных эмбрионов. Я поехал на птицефабрику, купил в инкубаторе сотню оплодотворенных яиц, привез в лабораторию. Электра быстро вскрывала скорлупу, пинцетом ловко извлекала эмбрионов. Я же делал работу медленно, размышляя, почему из яйца выходит птица, которая снова откладывает яйца.

За полученный препарат нам хорошо заплатили.

Позже я случайно узнал, что коллеги из Н-ска продавали его больным раком. Осерчав, мы решили больше не подвергать себя искушениям. Электра перевелась на химический факультет. Я упал духом и крепко напился…

Меня поддержал Вианор из соседней лаборатории, когда я почти совсем прекратил исследования.

Мой товарищ разрабатывал энергетические конусы. Он создавал их из разных материалов, содержащих, кроме прочего, вулканическую пемзу.

– Жизнь когда-то зародилась в вулканах, – объяснил Вианор.

– Да ты романтик, – кратко прокомментировал я, хотя мысленно уже выстроил логическую цепочку: романтик – роман – выдумка – лженаука… Но последнее слово произнести не осмелился – побоялся обидеть или оказаться неправым.

Вианор улыбнулся и убежденно промолвил:

– Уверен, что жизнь начинается с иррационального пространства. – И после паузы добавил: – Во всяком случае, мои конусы улучшают обмен веществ.

Потом он почесал затылок и разразился обстоятельным повествованием про немецкого ученого Римана, жившего в девятнадцатом веке. Оказывается, этот математик предположил, что геометрия в микромире отличается от трехмерной евклидовой геометрии. В конце монолога Вианор поделился своими сокровенными идеями:

– Так вот, я думаю, геометрия в живом организме тоже является неевклидовой! А мои конусы эффективны, потому что под ними формируется эллиптическое пространство Римана!

Огромный конус висел у него над кроватью.

«Вот такие бы да на совхозные поля», – шутили коллеги.

Мы начали работать вместе и как-то раз поместили стволовые клетки с эмбриональным экстрактом под один из конусов. В эксперименте обнаружили, что в чашке Петри образуются зародыши новой жизни, но их рост останавливался после первых же делений.

Вианор собрался на вулкан искать природный материал для улучшения своих конусов.

Я же подумал: «Почему каждый раз для продолжения жизни нужно брать факторы роста у других? Неужели нет иного способа?» В научной литературе я нашел, что жизнь на Земле могла зародиться в фуллереновых кристаллических трубках, и упросил Вианора взять меня в экспедицию. К нам присоединилась Электра. Так мы все вместе и оказались здесь…

* * *

На следующий день вулкан притих, и мы поднялись к кратеру. На вершине дул сильный ветер. Я осторожно приблизился к краю и заглянул вниз. Голова немного закружилась – с детства боялся высоты. Дно было завалено глыбами застывшей лавы, от стен кратера поднимались струйки желтоватого газа. Расстояние от края до дна – как с балкона третьего этажа. Вспомнил, как в нашем дворе, в доме напротив, родители заперли в квартире провинившуюся дочь и ушли на работу. Девочка училась в параллельном восьмом классе. Цепляясь за перила балконов, она бесстрашно спускалась с этажа на этаж…

Я надел маску и термозащитный комбинезон; прикрепив страховочный трос, начал медленно погружаться в жерло, в это темное пекло. Инстинктивно поднял взор и увидел большую птицу, кружащую над кратером. Солнце в зените светило слепо. Было жарко, но жар исходил не от него. Он шел из глубин Земли, из ее чрева.

Я продолжал спускаться все ниже. Наконец достиг почти самого дна, где в расщелинах еще клокотала лава, и с трудом взял несколько образцов.

Вечером мы вновь собрались в лагере у костра.

После ужина ребята исчезли в палатке. Я посматривал в сторону нового вулкана – не проснется ли вновь, ведь кто-то же должен бодрствовать, быть на страже.

Взошла луна. Заснеженный купол вулкана-прародителя искрился бирюзой. Длинное облако из вулканических испарений мерцало в долине. Я был взволнован и потрясен увиденным. Потом улыбнулся от простой мысли, что в поисках научной истины оказался на месте того аббата из новеллы Мопассана.

Я открыл рабочий блокнот и сделал записи наблюдений. В конце добавил памятку: «Хочу назвать новый кратер именем Римана».

Людмила Юханссон

Родилась и выросла в Ленинграде.

В 1972 г. окончила Ленинградский полиграфический техникум, в 1982 г. – Московский полиграфический институт, факультет журналистики. Прошла путь от корректора до литературного редактора. После перестройки работала в туристической отрасли. В 2004 Г. переехала жить в Швецию и в 2009 г. окончила курс «живопись и графика» в Folkuniversitetet в Стокгольме. В 2015-м – выставка шведских художников в Париже, в 2017 г. – в Италии и художественные выставки в Швеции. В 2019 г. вышла в свет книга сказок «Баклуши для Маркуши». Публикует свои произведения в альманахах «Российский колокол», Russian Bell, «Вокруг света» и сборниках.

Кандидат в члены Интернационального Союза писателей.

Был обычный вечер и ничего необычного не предвещал. Все стихло, наступало личное время – личное пространство, которое есть у каждого человека, но в которое можно погрузиться только в одиночестве: свой личный дворец, в котором знакомы все уголочки и комнатки, светлые радостные залы и темные закоулки, доступные только тебе самому.

Муж Веры ушел на работу. Он работал охранником в фирме, судя по зарплате, современно-успешной. Дети уже спали. Кот устроился у нее в ногах и накрыл свой нос пушистым хвостом. Она взяла пульт и стала листать каналы: американский триллер, американский вестерн, американский фильм ужасов, английская криминальная серия, японская драма, итальянско-немецкая мистерия-драма, полпервого ночи – старая добрая комедия (когда те, кто работает, уже спят…). На завтра обещали американскую комедию днем, когда многие работают или носятся по хозяйственным делам, канал о природе начинал программы параллельно с триллерами, два раза по пятнадцать минут мультики (канал с «нескончаемыми» мультиками у них был отключен…).

«Новости можно сразу исключить, все равно одна “лапша”, а мучное мне вредно! – подумала она. – Надо покупать второй телевизор… и детям – третий… Что за чертовщину нам впихивают в подкорку? “Корка”-то уже перегружена! Видно, так нужно, чтобы в мозгу застряла только одна, самая нужная мысль: “Страшно… Бедные! Ужас что у них там творится! Это тебе не соседи беспокойные, пострашнее будет…”» Наши соседи, правда, прямо скажем, – не сахар…

Позавчера ночью сосед сверху «убивал» свою сожительницу. Над головами у нас что-то падало, громыхало – как при «захвате» в очередном сериале… У соседей справа при таком грохоте от страха залаяла собака. Вообще-то она лает и днем не умолкая, пока хозяйка не вернется домой… Перепробовали все средства – не помогает ни одно… В общем, ее хотелось убить прежде соседки сверху – скотина, но все-таки жалко, живое существо, как ни крути… «Убиваемая» кричала как «зарезанная», но всем уже надоело вызывать милицию. А что они могут сделать с такой семьей? Не зарезал же… пока… Все как в бесконечном сериале: есть потенциальный преступник, есть потенциальные пострадавшие, есть напряжение ситуации до предела, осталось только посмотреть еще несколько серий и дождаться причины для начала настоящего расследования – точки отсчета, так сказать, – момента разворота точки в линию!»

Вера нажала кнопку «off», выключила свет, замоталась в любимое хрустящее одеяло и с надеждой на спокойную ночь зажмурилась. Кот недовольно переместился немного в сторону с насиженного места, но потом размашисто зевнул, не открывая глаз, и опять навалился ей на ноги.

В комнате растворялся полусвет: через просветы по краям гардин из приоткрытого окна пробивался свет и «свежий» воздух с улицы, шуршали машины-полуночники, чиркая фарами по окнам. Все это мешало полночным призракам вступить в свои ночные права… Приятное тепло от одеяла растекалось по телу, сон кружился вокруг головы, опускался на плечи и в конце концов победил…

Говорят, что когда мы спим, то ничего не видим, а сон – это миг между вчерашним днем и завтрашним, в который мы врываемся со всем тем, что нам успели наговорить за несколько секунд перед пробуждением. И если не смотреть на часы, то вообще невозможно понять, сколько времени тебя здесь не было… Но иногда так не хочется просыпаться, а глаза уже начинают подрагивать, и ты понимаешь: вот сейчас, через миг все исчезнет, и ты не сможешь задать свой главный вопрос: «Что все это значит? Зачем мне это надо знать?» «Сон – это не сон, а не сон – это сон…» – как говорят восточные мудрецы.

Вера выныривала из небытия, видимо, кто-то решил, что пора возвращаться и подкинул очередные головоломки.

– Нарисуй свое слово, – сказал Вере приятный женский голос.

– Какое? – мысленно спросила она.

– Любое! Например… Вечность. Или Правда. Или Верность. Или Бог…

– Но я не знаю, как они выглядят! Это ведь не предметы…

– Но они же окружают тебя везде… Подумай немного!

– А каким цветом? – заинтересовалась она.

– Каким хочешь!

– Печаль, конечно, – черным или серым?..

– Почему? Тем, который возникает у тебя в душе… Может, предательство будет зеленым – дорогой в будущее или знаком свободы от того, кто предал… А любовь может оказаться черной, если она бросила тебя в пучину ревности или ненависти… Печаль – нежно голубой, как южное небо, потому что она радует, напоминая о том, что было, хотя возвращать это уже не хочется…

– Значит, у каждого слова две стороны?

– Почему две? Может быть много, это зависит от твоей эмоции. Эмоция – это пик, точка! Она, как точки на карте твоей судьбы, помечает важные для твоей души события. Ты же знаешь, если начать двигаться относительно какой-то точки в жизни, то она может развернуться в новую линию судьбы…

Беседа занимала Веру, просыпаться не хотелось, но наверху опять упало что-то тяжелое и, похоже, бесчувственное.

«Впросон» она поняла, что огромное пространство прожитых ею лет свернулось в точку… и у этой точки уже есть место в пространстве будущего! Надо только начать двигаться…

«Где находится моя точка? – спросила она себя мысленно и открыла глаза. – Все! Кажется, я поняла – она там, где цвела сакура! Я всю жизнь, с самого детства, мечтала побродить под цветущей сакурой! Но эта мечта была для меня просто сказкой…»

Ее мысли остановились, потом какими-то невидимыми ходами начали пробираться в прошлое.

Они жили тогда в старинном городке, отмеченном в истории пребыванием нескольких великих людей. В выходные дни туда приезжали люди из большого соседнего города погулять и вдохнуть воздух истории, посетить памятные места. Их семья приехала сюда из другого не менее знаменитого городка, но там в послевоенные годы места для жизни им не нашлось… В ее памяти не осталось даже образа сказочно красивой церкви Петра и Павла, напротив которой они не жили, а перебивались некоторое время. Отцу повезло, он вернулся с войны, приехал к своей старшей сестре, и она приютила его семью. Отец был одним из четырех братьев, на войну ушли все… Их мать молилась, тянула вместе с дочерью хозяйство, молилась… и они вернулись. Все четыре сына. Кто скажет, сколько стоит победа? И кто платит… Все четверо были ранены войной на всю глубину души и тела. Кто вернулся с войны здоровым – тот там не был…

Уехав от сестры с женой и новорожденной дочкой за сотню километров, отец нашел пристанище в старом полуразбитом деревянном доме, в комнатке конюха: две кровати и тумбочка между ними. На одной спала конюх тетя Катя, на другой – Вера с мамой, отец ночевал в какой-то слесарке, куда устроился на работу. Но им повезло: он выхлопотал разрушенную во время войны комнату в этом же доме, которую никто не осмелился восстанавливать… Когда он все сделал, они перебрались в свой «рай», к тому же из комнаты был выход на огромную веранду, из нее с большого крытого крыльца широкая лестница вела на улицу. У них был свой отдельный вход! Мама сразу организовала около веранды огород, а с другой стороны, за забором, был другой «рай» – сад соседского дома. Ко всему прочему в общем коридоре первого этажа у них был отдельный закуток со столиком и керосинкой. Они были счастливы!

Вдоль первого этажа дома тянулся длинный общий коридор с небольшими кухонными столиками, у каждой семьи – по комнате. Второй этаж занимали счастливчики: у них было два небольших коридора… В подвале жили «несчастные», которые вскоре стали первыми счастливчиками, – их расселили в новые дома. Остальным пришлось ждать следующего нового дома…

Дети всегда находят радость в простых вещах, не понимая, какие проблемы решают взрослые. В трудные послевоенные годы родители не посвящали ее во взрослые проблемы. Время постепенно успокаивалось, и жизнь налаживалась.

Вера улыбнулась, вспомнив тот первый – смешной и маленький – черно-белый телевизор «КВН». Небольшой фанерный ящик с очень маленьким экраном, но зато с большой линзой. Ее наполняли водой, и можно было двигать ближе или дальше от экрана, чтобы изображение увеличивалось.

Все соседи многокомнатного коридора приходили к ним со своими стульями смотреть самые важные программы: новости, новые фильмы и концерты популярных артистов.

Один вечер Вере особенно запомнился и жил красочной картинкой – яркой точкой в памяти. Все собрались слушать концерт Имы Сумак, перуанской певицы с уникальным голосом диапазоном в пять октав. Публика не дышала… Голос дивы наполнял всю комнату, плавал вокруг притихших людей, околдовывал. Этот сильный и властный голос поднимался к вершинам неведомых Анд, скрытым под облаками, и оттуда опускался в самые глубины души. Так песни загадочных инков скользили в горных ущельях, обволакивали кроны причудливых деревьев, переплетаясь со звуками природы, сливаясь в волнующий унисон. Слушатели не были ценителями оперного пения, но этот глубокий, страстный голос Принцессы инков открывал в них что-то древнее, очень важное и нужное. Они сами не знали, для чего им это нужно, он просто объединял их в одно целое, во что-то вечное.

Концерт закончился, все молча, с каким-то новым выражением глаз, направленным внутрь собственной души, разошлись. Они слушали свой внутренний голос…

После концерта объявили, что будет фильм о Японии, – была весна, и цвела сакура!

Напившись чаю и затопив печку, Вера с мамой уселись смотреть про Японию. Фильм начинался, конечно, цветением сакуры! Красивые девушки с иссиня-черными волосами, уложенными в замысловатые прически, в разноцветных кимоно мелкими шажками двигались по саду… Небольшие прудики, соединенные мостиками, украшали цветущие растения, где-то в ветвях сакуры щебетали птицы, японский домик с загнутой крышей навевал сказочное, волнующее, зовущее.

Вера с теплой грустью подумала: «Их жизнь с выверенной тонкой эстетикой, изяществом была так далека от нашей простой, грубоватой, самодельной действительности. Мама вздыхала и говорила: „Смотри! Все можно сделать, надо только захотеть… и делать. Украсить свой дом, вокруг дома и себя самого. Все в твоих руках…“ Только тогда я не могла понять, почему мама заплакала…»

Как и многие в стране, Вера очень мало знала о маминой семье. В этой истории было много трагичного. В те далекие годы «народная» власть безжалостно рвала на части свой собственный народ, стравливая людей и не давая им поднять головы: шел передел собственности. Высокие цели требовали жертв, и найти их оказалось нетрудно. Эйфория одних обернулась страданием для других: с корнем вырывали традиции, память, целые семьи. Власть оказалась доходным делом. Гражданская война – это драма, разрушающая нравственность собственного народа… Бедность часто определяется не пустотой карманов, но пустотой душевной.

Постепенно вошли в свое русло новые порядки, но страх не отступал, причин было достаточно. Говорить о жертвах было опасно, полстраны молчало – новые идеалы требовали новой истории, а писатели, как известно, всегда найдутся…

Не успели люди приспособиться к мирной жизни, накатила страшная война. Горе и кровь не обошли стороной ни одну семью. Но и после этого, уже в мирное время, оплакав гигантские потери, люди не перестали тревожиться… Страх, притаившись, сидел в душах: невозможно было забыть «патриотическое раскулачивание», охоту на врагов народа и суды над теми, кто прошел немецкий плен… «Десять лет без права переписки» – было не самым страшным приговором; убитого оплакивали один раз, а отправленного на каторжные работы – каждый день: там человек терял статус человека. Рабоче-крестьянское прошлое стало главной строкой в биографии каждого, кто не хотел попасть в «гулаги» или даже просто оказаться «несознательным», – для таких закрывались все двери…

Папина история, как стало известно Вере довольно поздно, тоже была «тщательно притененной». Он происходил из старинного купеческого рода, раскулаченного после революции. Но род выжил, выстоял… и даже вписал свою строку в новую историю своего родного города. Таких было много! «Не был, не участвовал, не имею» сделали одобряемым условием персональной лояльности к новому этапу истории. Детям безопаснее было не знать правду о своих предках. Графы «происхождение» и «есть ли родственники за границей» стали обязательными во всех анкетах – «народная» власть железной десницей рвала связь времен. Отвергнутая вера забилась в угол, но не умерла: глубоко верующие молились молча, украдкой крестились, прятали нательные крестики от посторонних глаз. Страх все так же стоял за спиной у человека в нашей сказочно богатой стране.

«Всенародные любимцы» сменяли один другого, неизменным был только страх: вначале боялись губной избы, потом опричников, Третьего отделения, позже даже родственников и соседей, еще позже вызова на партийное, профсоюзное, комсомольское, пионерское и даже на собрание октябрятской звездочки… Новая вера в муках рожала новые объекты поклонения.

А потом пришла Свобода! Отговорили на площадях, эйфория закончилась, и надвинулся реальный страх, будничный – на руинах развалившегося колосса люди остались брошенными на произвол своей собственной свободы воли… Карточки, тухлые продукты из военного запаса, безработица, торговля с ящиков на улице чем попало… Свобода предпринимательства длилась недолго, гайки подкрутили, и двойная бухгалтерия устроила всех – и внизу, и особенно наверху. Посадить можно было любого… И никто не заметил, как в этом хаосе колоссальное богатство страны уплыло, растворилось в кровавой дележке.

«Кто первый встал, того и тапки…» – говорили в старину от черной, безнадежной бедности… Недавнее «равенство всех в нищете» стало спусковым крючком не к заработку – к наживе. Шел очередной передел собственности. Долгожданный «народный освободитель» оказался, мягко говоря, не тем, за кого себя выдавал, у него была своя команда, и это были «совсем другие» люди. «Независимость от…» их очень устраивала.

Ничто не вечно, как говорится, полководцы тоже люди, но команда уже сплотилась, связалась в гордиев узел, распутывать который никому не позволили. Все стало понятно, начинать, как прежде, судачить на кухнях смысла не было – поезд, как говорится, уже ушел. Новая «вера в…» умерла тихо и обреченно, а старая вера в душах одних беспомощно страдала, в душах других была опорочена и высмеяна. Кто успел, запрыгнул в последний вагон и умчался куда глаза глядят… То ли от… то ли к…

* * *

Вера думала и смотрела, как чиркают фары по занавескам, напоминая о новой, прагматичной реальности за окном.

Из всех углов беспомощного сознания выползала ностальгия…

«Почему, – думала Вера, – так часто хочется того, что не вернуть: молодость, максимализм, отчаянность, первую любовь, родословное достоинство? Ностальгии по будущему не бывает. А хочется попасть в дальнее, благополучное, которое когда-то где-то случайно просто мелькнуло и застряло в уголке подсознания. Конечно, подсознания… Сознание-то здесь, рядом, в этой квартире, в отжившем свое доме, в этом набитом машинами дворе, на этой улице, в этом городе, стране, в этом телевизоре… Сознательность! Что-то давно этим словом не размахивали у нас перед носом… кануло в Лету. Оно стало “неудобным”, приоритеты изменились, вперед вышло личное: личные планы, личные возможности и личное состояние… Перестроились все – каждый в меру своих особенностей. Одни погребены под храмом свободы, другие дотянули до… прожиточного минимума, третьи дотянут, но минимума уже, похоже, не будет – оказалось, что об этом тоже нашлись желающие позаботиться… Ни в первом, ни во втором “круге рая” всеобщее благо никого не волнует… Обманутыми чувствуют себя не все, – поправила себя Вера, – тех, кто чувствует, скоро вообще останется совсем немного. Но они еще есть, и у каждого своя сакура, где-то там – далеко… в подсознании…»