Текст книги "Самому себе не лгите. Том 3"

– Понял. Сколько будешь мне платить?

– Больше, чем тебе дал Машинист.

– Это в неделю или за месяц? – нагло спросил Сизый.

– Конечно, за каждый месяц.

– Добро. Тачку дашь?

– Будет у тебя лайба. Жить будешь в хорошем коттедже. Девочками только не увлекайся. Всяких шлюх не води. Ты будешь смотрящим за заводом. Костюмчик хороший прикупи. Это сделай сегодня, чтобы рубашка, галстук, туфли были как у настоящего бизнесмена. Понял? На тебе аванс.

Смышлёный протянул Сизому пачку пятитысячных купюр.

– Понял. Ты здесь останови. Тут недалеко до магазина и до моей ночлежки.

– До завтра. Не опаздывай.

Утром в назначенное время Сизый, одетый в тёмно-серый приличный костюм, в голубой рубашке с тёмно-синим галстуком, сидел в кабинете Смышлёного. Криминальный авторитет в светлом дорогом костюме в ослепительно-белой рубашке с красивым галстуком вошёл в свой кабинет почти без опоздания.

– Ну вот, другой вид. Сразу не поймёшь: босяк или представитель среднего бизнеса. Молодец. Прибарахлился нормально. Поехали. По дороге всё расскажу. Ехать не меньше двух часов. Всё, что надо, перетрём. Ты завтракал?

– Да. В чебуречной перекусил.

В мерседесе представительского класса на сиденьях из мягкой белой кожи было уютно. Смышлёный в бодром настроении начал без вступлений.

– Сизый, если ты пришёл – значит не в обиде на меня за вчерашнее. Дело в том, что официально ты будешь числиться заместителем генерального директора по безопасности. Мой приказ о твоём назначении издан. Зайдёшь к начальнику отдела кадров и ознакомишься. Отдашь трудовую книжку. Должность серьёзная. В твоём подчинении будет вся охрана завода. Внутренняя и внешняя. В их числе есть два азера. Они на должности обычных охранников, но я их привлекаю для специальных мероприятий. После каждой операции они скрываются в горах на Кавказе или на Алтае. На этот период их оформляем, будто они выехали куда-то в командировку по сопровождению специального груза. Когда их присутствие потребуется, я через тебя буду их вызывать. Они живут в гостевом доме, что рядом с твоим коттеджем. На каждого охранника есть должностные обязанности, с которыми они ознакомлены под подписку. Тебе надо бумаги изучить и требовать выполнение инструкций от каждого охранника. Твой помощник составляет график дежурств дневных и ночных. Ты будешь сам график утверждать. Смотри, чтобы не было перегрузки работников. Лишние конфликты нам не нужны. График отпусков – это тоже твоя обязанность составлять, чтобы обид не было. График отпусков я буду утверждать. Каждый день утром проводи планёрки, чтобы чувствовали порядок. Информацию о нарушениях трудовой дисциплины и о криминальной обстановке в городе и в области готовь и доводи регулярно. Дисциплинированных и отличившихся не забывай поощрять. Периодически проверяй службу днём и ночью.

– Слушай, Смышлёный, случайно узнал, что в твоего охранника стреляли и тяжело ранили? Это правда?

– Правда. Тебе кто об этом сказал?

– Так, сорока на хвосте принесла. Кореша одного встретил. Рассказал последние новости и про твоего охранника тоже. С пострадавшим охранником ты сам разберёшься, может, у него долги какие-нибудь были и другие завязки, за которые могли по нему стрельнуть. Он, наверно, крутой пацан? Я про него ничего не знаю. Не представляю, за что его могли подстрелить. Давай лучше о деле поговорим. Секретарь у меня будет работать? Документы печатать кому-то надо. Объявления, протоколы собраний, совещаний писать. Какие будут у меня права на наказание и на поощрение?

Сизый не хотел обсуждать тему с покушением на Смышлёного. Лишнее это для него. Но показать, что и он кое-что знает о сложном положении Смышлёного, надо. Чтобы Смышлёный не слишком жёстко к нему относился.

– Секретарь есть. Звать её Любовь Григорьевна. Она родственница председателя совета депутатов города. Он попросил меня устроить её. Я не мог отказать. Надо связи налаживать. Дело в том, что бывший владелец завода приехал после отдыха и длительного лечения за границей и, по некоторым сведениям, что-то замышляет против меня. Может так случиться, что придётся мне нанести ему удар, от которого он уже ничего не сможет сделать.

В голове Смышлёного чётко всплыла последняя встреча с Громовым и разговор о расчёте, то есть выплате разницы между полученной Громовым суммой денег за акции и рыночной ценой за эти же акции на тот период. День был солнечный, он, прогуливаясь, шёл из заводоуправления в совет депутатов на очередное заседание. Вдруг его догнал мотоциклист, который, лихо развернувшись, перегородил ему дорогу.

– Привет, директор! – громким командирским голосом поздоровался байкер.

Смышлёный был неприятно огорошен встречей. Он узнал Громова, бывшего директора завода, даже в надетой на нём кожаной амуниции мотогонщика и шлеме.

– Здравствуй, коли не шутишь. Что, уже закончил лечение? Что-то быстро вернулся.

– Ничего себе быстро, почти два года прошло. Всё валялся по больничкам.

– Как чувствуешь себя?

– Прекрасно. Должок хочу получить.

– Ну, если чувствуешь себя отлично, зачем тебе деньги? – нагло улыбаясь, спросил Смышлёный.

– Сергей Васильевич, ты обещал компенсировать разницу. Время пришло рассчитаться.

– Понимаешь, Никита Юрьевич, хочу новый цех открыть по выпуску замороженных котлет из чистого говяжьего и свиного мяса. Примерно как у белорусов. Гарнир люди сами могут приготовить. Здесь у каждого свой огород. Овощей навалом. Крупы и макароны разные в магазинах есть, а котлет замороженных нет. Вот хочу восполнить недостаток. Всё для народа. С деньгами туговато, – как мог, с озабоченным выражением лица, сказал должник.

– Нет. Так не пойдёт. Обещал – рассчитывайся, – очень резко и, как показалось Смышлёному, угрожающе отчеканил сапёр-подполковник. Такой тон насторожил вора.

– Ну подожди немного. Построю цех, и рассчитаемся, – снова нагло улыбаясь, сказал Смышлёный.

– Нет. Ждать я не намерен. Договор был? Был. Плати, – отрезал Громов и рванул на первое после его лечения заседание городского совета депутатов.

Смышлёный попытался мысленно отмахнуться от наплывших неприятных воспоминаний. Это что же? Я, Смышлёный, авторитетный вор, должен этому фраеру платить миллион двести тысяч деревянных? Обойдётся. По документам мы в расчёте. Надо что-то придумать.

Сизый, не понимая, почему выражение лица у Смышлёного стало сосредоточенным, решил прикинуться, что пропустил мимо ушей сказанное Смышлёным о требованиях бывшего хозяина завода и что он что-то замышляет против него и почему. Перевёл разговор на другую тему.

– Она молодая?

– Ты про секретаря? Лет тридцать. Симпатичная. Замужем. Тебе не советую к ней под юбку заглядывать. Баба строгая. Наказывать и поощрять буду я соответствующим приказом по заводу. Конечно, по твоим ходатайствам.

Проехали вдоль крепкого бетонного забора. Машина сбавила скорость и остановилась перед железными воротами. Справа от ворот был аккуратно оштукатуренный белый домик с зелёной крышей – КПП. Из КПП вышел охранник в полевой военной форме. Увидев машину директора, быстро открыл ворота.

Смышлёный, не останавливаясь, проехал к заводоуправлению. Ехали по ровной асфальтированной дороге. Вдоль дорожного полотна росли молодые кусты шиповника. Перед входом в административное здание по обе стороны зеленели пушистые ели.

– Заметил порядок на территории? А три года назад здесь был бардак. Крысы задавленные на дороге валялись. Вонь от протухших мясных отходов стояла такая, что не продохнуть. Вот навёл порядок, теперь тебе надо поддерживать и улучшать.

– Понял.

Прошли по хорошо освещённому коридору и остановились перед дверью с табличкой «Заместитель генерального директора по безопасности». Смышлёный открыл дверь ключом. Кабинет был стандартным. Без излишеств. Стол и кресло для начальника, сейф, компьютер, телефон. Вдоль стен стояли стулья для сотрудников охраны.

– Вот это твой кабинет. Бери ключи, распоряжайся. Пойдём познакомлю с руководством завода. Потом соберём всю охрану, и я представлю тебя как моего заместителя. Производственный процесс непрерывный. Только ты будешь отдыхать в субботу и в воскресенье, если не будет срочных мероприятий.

После ознакомления с руководством завода и процессом производства, с территорией Смышлёный отвёл Сизого в коттедж, в котором тот будет жить. Дом был двухэтажный со всеми удобствами. На территории росли деревья и кустарник. Примерно в десяти метрах от коттеджа располагался небольшой гостевой дом и гараж.

– Бери ключи от дома, от гаража и от машины. В гараже «Волга» нового образца сделана под «Победу». Мне один делец за долги отдал. Пойдём посмотришь.

Зашли в гараж. Сизый сразу сел в автомобиль, завёл мотор, выехал из гаража.

– Смышлёный, благодарю тебя.

Сизый немного помолчал, похлопал ладонью по капоту машины и сказал:

– Хорошая лайба. Мне надо сегодня в Москву съездить, забрать трудовую книжку. Она в банке у меня лежит. Не успел тогда заняться полным расчётом.

– Езжай. Часто в Москву не мотайся. Твоя задача – быть смотрящим на заводе. Вот и кумекай, как сделать так, чтобы не воровали и мой авторитет поддерживали. На этом всё. У меня дела в администрации города и встреча с избирателями. Я депутат местного совета.

– Ну ты даёшь. Кто тебя избрал? Они знают о твоих ходках-командировках?

Снова Сизый прикинулся не знающим об общественной карьере шефа.

– Мои дела в ажуре. Не задерживайся в Москве. Не вздумай обмывать назначение.

– Всё будет ништяк, – он успокоил Смышлёного.

Ирина Кашкадамова

Бакалавр католической теологии, историк религии. На ее счету не только романы, но и научные работы. На проекте «Проза. ру» не один год входила в номинацию «Писатель года». Ее произведения посвящены людям ушедших эпох. В них они предстают перед читателем живыми, наполненными чувствами и эмоциями, часто уже не свойственными людям современного мира. В то же время, благодаря особенности языка, они остаются близки и понятны.

На протяжении всей своей жизни Ирина Николаевна занимается античностью, преимущественно периодом Александра Великого. Ведет две группы в «ВК» и «Фейсбуке».

Автор неоднозначного романа «Песнь виноградной лозы», посвященного детским годам Александра Македонского. Там она высказывает свой взгляд на эту эпоху, на государственное устройство и личностные отношения исторических личностей.

Кроме того, все ее произведения украшены авторскими иллюстрациями.

Крик павиана рассказ

Теплая ночь. Плотные большие листья деревьев свисают над головой. Я медленно по склону оврага подымаюсь наверх. Внизу, в овраге, протекает ручей. Его воды питают божественный Нил. Я только что вылезла из воды.

Иду аккуратно, осматриваюсь по сторонам, чтобы никто меня не заметил. Сейчас не время купаться – сегодня не счастливый день для общения с водой. Это опасный день, в этот день, по поверьям, Сет со своими союзниками находится в воде.

Когда-то, именно в этот день, Сет после перемирия с Гором опять возобновил вражду. Прислужники Сета наполнили всю воду, чтобы не пустить туда Шу, Шу – которому надлежит быть везде, ведь это свет, который занимает все пространство, между небом Нут и землей Гебом.

Нет, это абсолютно неудачный день для купания, тем более сейчас ночь, время, когда демоны властвуют на земле Та-кемет. Все благонравные египтяне сидят дома весь день. Ни у кого нет даже мысли выйти из-под защитных стен, не то чтобы купаться ночью.

Теперь основное – не попасться никому на глаза. Мало того, что в несчастливый день вышла из дома, так еще и ночью, а к тому же купалась… а кто мне что скажет, если я буду достаточно осторожной.

Я направляюсь к беседке. Она почти расплывается в темноте. От ее деревянного бортика веет ночной сыростью, а прутья, из которых она сплетена, скрываются в листве дерева, к которому строение привалилось.

Внизу послышались голоса. Никто не увидит меня сквозь прутья беседки, но я на всякий случай замираю.

Я, конечно, понимаю, что посмотреть наверх ни у кого даже мысли не возникнет. Но только осторожного защищает Ра. Тем более Ра еще не поднялся на небосвод в своей золотой ладье.

Стража в тяжелых кожаных доспехах неспешно шествовала по оврагу, который я только что миновала. Меня определенно хранит Эннеада Богов. Смешно было бы, если б я с ними столкнулась.

Воины несут паланкин (ба-пентум), и он неспешно колышется в такт их шагов. Вот они и скрылись. Я быстро завязываю свое одеяние на плечах.

Оно двойное, подкладка короче верхней ткани и оттого надувается при ветре подобно занавесу. Это по последней моде и очень не нравится моему Старшему брату. А папа бы одобрил. Я беру в руки сандалии. Они все переливаются при свете полной луны. Кажется, что они светятся в темноте.

Потихоньку отходя от беседки, я останавливаюсь у кустарника. Ягоды уже поспели, почему бы ими не насладиться.

Шорох. Я замираю. Только челюсти равномерно пережевывают ягоды.

Это Мерсехен[6]6
  Кедровый засов для ворот, очень прочный.


[Закрыть], мой жених. Тоже купался, и он тоже идет к беседке.

Мерсехен, конечно же, не его сакральное имя, оно звучит Маи-Риа-маи-Птаханхи[7]7
  Мерирамерптаханх.


[Закрыть], но никто же не будет называть его этим именем, оно хорошо для гробницы и поминального храма.

Сен[8]8
  Сен имеет двоякое значение брат-супруг. В Египте так называли жениха или обрученного, потом это обращение сохранялось в образовавшейся семье.


[Закрыть] в беседке быстро, по-деловому оделся. Пропустив белое полотно под правой подмышкой, он сколол его на плече и подвязал под левой подмышкой.

Наверное, он не первый раз купается в запрещенное время.

Скоро он выучится на зодчего, будет, как его отец, сановником, и тогда мы поженимся. Мы тогда переедем жить в его хозяйство, там-то я и повластвую. Сейчас там руководит младший брат Мерсехена. Отец сена тоже был зодчим при моем отце. Вместе с моим отцом он прибыл в Та-кемет из Айаны, только мой отец, будучи сам из рода нйевт[9]9
  Царь, близкое к базилевсу, в то время как пир-а эллинами назывался фараоном.


[Закрыть], был главой телохранителей предыдущего пир-а[10]10
  Возможно, фараона Дад-ку-Риа (Джедкара).


[Закрыть], затем стал «единственным другом», а женившись на дочери пир-а, вместе с ней унаследовал престол. И это несмотря на то, что мы чужеземцы.

Сен суетится, бегает по беседке, вещи свои ищет. Он же не знает, что я здесь, спрятала, а теперь подглядываю. Надо же, нашел. Схватил свои свитки папирусов в кожаном футляре и трусцой побежал. Ему еще незаметно надо вернуться во дворец. Пока мы обручены, а не женаты, он живет у нас, во дворце моего отца.

Правда, после смерти моего отца все перешло моему Старшему брату, он тот еще бездельник. Папочка всегда говорил, что ему надо учиться. «Полезен для тебя даже один день пребывания в школе», – вот так прямо и говорил. Еще слова из книги Кемет[11]11
  Египетская книга поучительных высказываний на все случаи жизни, напоминает учение Конфуция.


[Закрыть] приводил: «Что касается писца, то место его всякое – в столице, и не будет он бедным в нем. Разве он, выполняя желания другого, не выходит довольным?»

А мой Старший брат очень учиться не любит. Сен вместе со Старшим братом в столице учился, как и все дети сановников. Мы-то живем у порогов, в загородном дворце, так папа Старшего брата через пороги, в низовья Нила в школу в столицу отвозил, и сена туда же. Ведь сена папа взял в наш дом после смерти его отца, тогда нас и обручили. Ничего, вот сен будет ему гробницу строить, я Старшему брату крысу подложу. Пусть она обо мне ему в Дет напоминает. Вот смешно будет – крыса, встречающая солнце…

Сижу я под кустом кизила, ем ягоды, косточками в луну пуляю, кто бы видел, посчитал, что вошла я в божественное состояние ма-нефру[12]12
  Зрящий красоту, состояние сродни медитации.


[Закрыть], а вот и нет. Я о жизни думаю.

Помнится, вчера Старший брат рыбой подавился, вот я смеялась.

Мы со Старшим братом внешне мало похожи. У него такие же миндалевидные глаза, как у его матери, смуглый, тонкокостный, как и все мусри, правда, рост унаследовал от папы. А я вся в свою маму, она хоть и шапсе[13]13
  Побочная жена царя.


[Закрыть], но все равно очень красивая, и папа меня очень любил, ничего не запрещал. Хотя, в общем-то, и Старший брат любит.

Ну, как он рыбой подавился… Я смеялась от души. Вот когда был несчастливый день и не надо было связываться с водой, а не сегодня. Он сидел такой гордый на стуле, перед ним, на низеньком столике, поставили блюдо с рыбой. Блюдо большое, плоское, с орнаментом по краю. Оно занимало почти весь стол.

Хамы[14]14
  Слуги, в более поздний период Египта – рабы.


[Закрыть] сидели по краям, прислуживая Старшему брату за столом. Все так чинно, чопорно, по всем правилам этикета, согласно рангу, занимаемому Старшим братом. И тут он подавился.

Кормилица вокруг носится, кудахчет. Хамы с мест повскакивали, забегали. Рыба в сторону улетела. Жаренная такая, шмяк на пол. Кошка, не будь разиня, даром что хороший охотник, рыбу цап. Все суетятся, а кошка рыбу чавкает, прямо здесь, так сладострастно, за обе щеки. Я смеюсь. А сен мне из-за занавеса кулак показывает.

Я даже улыбнулась от столь приятных воспоминаний. Хотя, впрочем, чего это я сижу.

Встала. Сунула в рот еще пару ягод и побежала к дому.

Вот и нянька стоит, меня ждет. Накинула на меня плащ, чтобы я не замерзла от ночной свежести. Где она эту свежесть нашла, жарко же. У дверей во дворец эфиопы стоят. С ними еще папа договор подписывал. Ну, я им язык показала и на кухню поскакала. Надо же и перекусить. А то сегодня в связи с несчастливым днем и кормить не будут. Я же так вымру.

Схватила птичью ножку, и в свою комнату. Тут меня никто не потревожит. Достав лютню, я ставлю ее в стенной проем так, чтобы можно было видеть, что творится на первом этаже, где спит мой Старший брат. Это же надо было заставить меня учиться музыке!

Главное, чтобы звук огласил окрестность. Что я, хуже павианов, которые своим криком встречают ладью Ра. Вот уже «блистательный» час. Ладья Ра встает над Ахет[15]15
  Выгнутая линия горизонта, подобная чаше.


[Закрыть], ее свет озаряет Та-кемет.

Я пел гимны Ра,

Я присоединился к солнечным павианам,

Я стал одним из них.

Ору я во всю мощь, под надрывные звуки лютни. Чем я хуже павиана? Как там Старший брат, все не просыпается? Ничего, проснется, устрою ему «час подъема».

Защитник Харахти[16]16
  Солнечный бог.


[Закрыть], который ниспровергает врагов Солнца просветляющей силой своего слова.

И помогает ладье (барке) мирно продвигаться вперед.

Так выглядит одно мгновение жизни юной сестры фараона Пйапи I, династии хатских корней. Маи-Риа-маи-Птаханхи при Пйапи стал царским зодчим и большим сановником, хотя и был не коренным жителем Та-кемет. Его Младший брат 20 лет управлял его хозяйством, а потом тоже был приближен ко дворцу Маи-Риа-Пйапи, продолжив дело своего отца и брата. Маи-Риа-маи-Птаханхи на русский язык переводится как «Возлюбленный Божественного, возлюбленный Птаха живого». Видимо, этот зодчий либо был посвящен богу Птаху, либо был его жрецом. Птах в эллинской традиции ассоциируется с Гефестом, это достойный бог, чтобы покровительствовать зодчему. В своем жизнеописании Маи-Риа-маи-Птаханхи описывает, как рыл протоки в Низовье и в средней части Верхнего Египта. Чтобы по приказу фараона дать Нилу приток чистой воды.

Маргарита Кей

Маргарита считает, что чем-то схожа с мозаикой, каждая часть которой имеет свою окраску, форму, сущность и размер. И все составляющие этой мозаики постоянно видоизменяются. Иногда эти четыре составляющие абсолютно гармоничны, но вдруг наступает момент, и все приходит в движение и создается хаос, а затем поиск новой формы, новой сущности, размера и цвета, и так до бесконечности.

Поэтому она сложно относится к автобиографиям, к рассказам о себе. Они отражают мгновение, словно фотоснимок.

На данный момент Маргарита автор, блогер, фотограф, путешественник, художница-самоучка и инженер-механик.

Еще любит книги, цветы, мартини, джаз и оперу. Постоянно попадает в авантюрные ситуации. В её листе «необходимо прочувствовать и увидеть» – не так много осталось. Но лист «необходимо воплотить в жизнь, подучиться, прочесть, поразмыслить, создать, написать…» почему-то увеличивается с каждым мгновением. И боковым зрением она всегда видит песочные часы с быстро льющимся песком жизни.

Несостоявшаяся свадьба, или Особенности традиций

 
Помню – мама еще молода,
Улыбается нашим соседям.
И куда-то мы едем. Куда?
Ах, куда-то, зачем-то мы едем…
 

Д. Самойлов

У меня в доме есть любимая комната. Там живут и перешептываются книги. А еще в этой комнате хранятся альбомы и коробки с фотографиями. Книги и альбомы любят внимание и уход, и я, собравшись с силами, начинаю спорить с пылью в книжно-фотографическом раю. На долго меня не хватает, я беру то одну, то другую книгу, нахожу свои любимые страницы, вчитываюсь, перехожу к другой. С фотографиями – еще сложнее. Начинаешь смотреть – оторваться невозможно. Из памяти на волю вырываются воспоминания о детстве, юности, полузабытые эмоции, полузабытые лица. Однажды мне на глаза попалась старая деревянная коробка. Лак почти стерся, замок заржавел. Я удивилась. В семействе коробку никто не помнил. Замок открыли с трудом. Оттуда посыпались письма, открытки, фотографии, которые хранила моя бабушка. Мои родители и я много ездили, и она берегла память о нас вот в этой ветхой деревянной коробке. Фотографии, письма, открытки были разложены стопочками по годам. Каждая стопочка была перетянута кружевной ленточкой. В нее вложена карточка с названием страны. Я развязала одну стопку, прочла: Алжир.

Мне восемь лет, и мы – мама, папа и я – летим в Африку, а точнее – в Алжир. Алжир начался для меня с больного живота. В Москве, перед полетом, папа захотел пообедать в грузинском ресторане. Не помню, что ели родители, но мне заказали солянку. Солянка мне понравилась, а животу – нет. Он, живот, возмущался первую половину полета и успокоился где-то за час до приземления. От всего полета в памяти остались только стюарды, которые постоянно меняли свою униформу при подаче напитков, фруктов и еды. Прилетели мы ночью. В аэропорту нас не встретили. У папы был записан адрес для экстренного случая, по которому мы отправились. Ситуация смахивала на фильм про шпионов. Я наслаждалась, мама ворчала. Папа поймал такси. Машина была мягкой и бесшумной, и мне было тепло и уютно. Живот наконец успокоился. За окном был виден город, покоящийся у подножья горы, а еще дальше угадывалось море. Вдоль моря бежали оранжевые огни. Они были совсем не такого цвета, как московские, – их свет был мягкий, убаюкивающий. Позже я узнала, что дорога с оранжевыми огнями называется «золотое кольцо».

Дом, возле которого мы остановились, был увит какими-то экзотическими лианами с терпким запахом. Вокруг дома был бамбуковый и пальмовый сад, и все это великолепие окружал высоченный забор. Запахи города, и этого дома, и сада были непривычны. Внутри дом больше напоминал музей или картинную галерею, а его хозяин был вылитый Ульянов (Ленин). Жили мы там несколько дней. На меня особо внимания не обращали, я с удовольствием заглядывала во все комнаты, рассматривала картины, объедалась фруктами и шоколадом и листала детские журналы. Был такой детский французский журнал – комикс «ПИФ». Его выпускали с небольшими подарками: то игрушками – головоломками, то ингредиентами для мороженого. Я обожала этот журнал. Мама недовольно поскрипывала, но ежемесячно приносила мне свежий номер. В одной из комнат я обнаружила библиотеку. В библиотеке на столе были небрежно разбросаны журналы для мужчин и голографические карты. Карты были с изюминкой. Рубашки карт изображали одетых красавиц, а при малейшем движении красавицы оказывались обнаженными. Я удивилась, и эти откровенности меня некоторое время занимали. В нашем семействе все увлекались живописью и скульптурой. Папа неплохо рисовал и резал из дерева удивительные по красоте статуэтки, маски, барельефы. Обнаженная натура была для меня нормой, но на этих открытках и в журналах я уловила другую эстетику, но не смогла объяснить себе разницу. Спрашивать у взрослых было не в моих правилах – я уже тогда была независимой и разрешала все «ребусы» самостоятельно. Там же, в библиотеке, я обнаружила полку детских книг. Многие были с прекрасными иллюстрациями. Я с удовольствием уткнула свой нос сначала в «Черную курицу», а потом в «Три повести о Малыше и Карлсоне». Когда мы уезжали, фальшивый Ленин подарил мне и «Курицу» и «Карлсона». Эти книги у меня сохранились до сих пор. Я продолжала исследовать дом и большую часть времени просиживала в библиотеке.

Из окон нашего временного жилища открывался живописный вид на лежащий на холмах белый город и средиземноморский залив. Мне казалось, что дома – это множество белых чаек, гнездившихся на холмах.

Однажды мы поехали за покупками. В магазине одежды, куда нас привезли, на прилавках были замысловато расставлены огромные, с меня ростом, разной формы и цвета изящные бутылки парфюма, и пахло изумительно. Я от них взгляд не могла оторвать. Мне накупили кучу всякой одежды. А в обувном мне достался неимоверно услужливый продавец. Его помощники постоянно пичкали меня соками, конфетами и фруктами, чтобы я поменьше крутилась, пока он примерял мне десятки туфелек, босоножек и тапочек. Рядом стоял мальчишка с влажными салфетками, которыми я должна была стирать липучую сладость с пальцев. Я предпочитала пальцы облизывать, чтобы позлить мою благовоспитанную маму, а мальчишке строила рожи. По-моему, мы остались довольны друг другом, не мама и я, конечно. Скорее всего, после дерзкого парада моей невоспитанности мне попало.

Через несколько дней мы переехали и поселились в небольшом многоквартирном доме. Папа начал работать в колледже. Район был французский. Недалеко от дома находился олимпийский стадион, огромный ботанический сад с кучей орущих цветных попугайчиков и экзотических растений. С другой стороны были холмы с несколькими ажурными белыми и голубыми виллами. А немного дальше – поля, где по весне расцветали маки. Мы с мамой совершали длительные прогулки то в парк, то к виллам, то бродили среди полей. Прогулки продолжались, пока в один прекрасный день маму не увезли в госпиталь рожать.

За продуктами мы ходили на базар. Это был один из тех базаров, которые еще можно встретить в Марокко, Гондурасе, Перу. Вся мелкая живность и птица продавались вживую. Французские багеты изготовлялись и выпекались на наших глазах. От сырного разнообразия и запахов кружилась голова. Сыры в нашей семье почитались. Я тогда услышала впервые, что сыры называли «Les pieds de Dieu» («божьи ноги»). Почему-то такой эвфемизм тогда у меня вызывал неудержимый хохот. Каждый из нас имел несколько любимых. В отделе сыров нас знали – мама была постоянной покупательницей. Я и папа любили «Pont l’Eveque», «Epoisses», а мама больше «Camembert de Normandy» и голландский «Old Amsterdam». После сыров мы шли в маслинный ряд. Маслины полагалось пробовать. И хотя со временем мы уже знали какой сорт и какой маринад мы предпочитаем, ритуал полагалось соблюдать. Продавец маслин, милый, громогласный, лысый, пузатый дядечка, нас постоянно провоцировал на покупку чего-то нового. Мы не отказывались, брали немного то одного сорта, то другого. А по дороге эти маслинки, уложенные в бумажные конвертики, с удовольствием проглатывались в закуску со свежим багетом. Иногда на базар нас подвозил кто-то из соседей. У одного была тихоходная «симка». Он подъезжал к нам тихонечко, и затем его «симка» начинала громогласно чихать. Представляете, это наш сосед установил себе чихающий клаксон. Он «чихнул» – мы в ужасе подскочили, у соседа рот до ушей.

Иногда мимо нас проезжали свадебные кортежи. Из окон машин торчали головы, ружья, руки, развевались рубашки, платки, пиджаки и галстуки. Мужчины и подростки стреляли, машины постоянно клаксонили, грохот и гам был невообразимый. Чем шумнее и длиннее был караван машин, тем свадьба была богаче. Участвовали в таких развлечениях только особи мужского пола. Я удивлялась такой несправедливости, потому что сама с удовольствием и поорала, и постреляла, и поклаксонила. Мама моей радости не разделяла и поджимала губы. Такие «экзотические» выражения радости были не в ее стиле. Благодаря этим кортежам я выучила все марки машин, бегающих по улицам Алжира, и «блистала» своими знаниями перед товарищами.

Чтобы добраться до базара, нужно было пересечь мост, а под мостом была огромная фабрика по выделке и покраске кож. Все делалось вручную и «вножную». Действие меня завораживало: мужчины и дети в жару и в холод резали, очищали и красили кожу в огромных чанах, вделанных в землю. Грязь неимоверная, оттенки жидкости всех цветов радуги, и запах непереносимый. Я что-то подобное наблюдала несколько лет назад то ли в Марокко, то ли в Турции. Странно, что технологии продолжают оставаться теми же. Вот это «подмостовое» производство стало детским пониманием ада.

И еще было одно довольно яркое впечатление, до сих пор сохранившееся в памяти. Недалеко от нашего дома протекал ручей, который во время празднования Курбан-байрама становился красным от крови. Везде резали баранов, коз, коров и развешивали туши на деревьях. Смерть, кровь на земле, на фартуках мужчин, окровавленные ножи в руках; мычание, блеяние терзаемых животных и, по контрасту, радостные лица режущих; кровавая вода ручья – все это было ново, странно, страшно для восьмилетней девочки и больше похоже на сказку братьев Гримм, чем на реальную жизнь. Я входила в странное состояние, в котором все было словно на экране кинотеатра. Все увеличивалось в размерах, краски становились либо ярче, либо превращались в монохром. Наверное, срабатывал механизм защиты психики. Эти жестокие кадры до сих пор будоражат память.

Но это позже. А сейчас я в новом доме, и первое, что я сделала, – пошла обследовать местность. Возле ручья росли каллы, я несказанно удивилась. До этого каллы я видела только в магазинах цветов и иногда дома, в вазе. Еще я обнаружила полудикий виноград, пару небольших мандариновых деревьев, почти развалившуюся голубятню, несколько коз, кучу противных пауков, шипящую кошку с очаровательными котятами, несколько местных девчонок, прыгающих через веревку. Одна из них держала на бедре младенца. Еще был мальчишка Акрам, пасущий коз. Жизнь на новом месте обещала быть насыщенной. С мальчишкой мы подружились из-за математики. Мы писали палками на земле примеры столбиком и по очереди считали и писали результат. Один раз он меня, тайком от мамы, повел на скорпионьи бега. Акрам принес штаны, рубашку и шапку своего младшего брата, я все это надела поверх своей одежды. Мы пошли какими-то переулками к дому, где собралась куча горланящих мужчин. На небольших столиках были сделаны дорожки из картона. По ним бегали скорпионы, подталкиваемые прутиками и гортанными криками болельщиков. Бега были недалеко от дома, мужчины были полностью увлечены зрелищем и на нас, слава всевышнему, не обращали внимания. Набравшись впечатлений и эмоций, Акрам вернулся к козам, а я понеслась домой. Маме я ничего не сказала, но не удержалась и рассказала отцу. Скандал был грандиозный. Бега, конечно же, были запрещены законом, а девочка на бегах – случай с местными обычаями несовместимый. Хотя я и уверяла, что я переоделась мальчишкой и волосы у меня были коротко подстрижены, папа слушать ничего не хотел, а мама хваталась за сердце. Акраму досталось тоже. С нас взяли слово, что мы не будем совершать подобных вылазок, а будем советоваться со взрослыми, если нам покажется, что коз и математики нам не хватает и мы хотим новых приключений. Мы пообещали.