Текст книги "Самому себе не лгите. Том 3"

Подойдя к стойке регистрации и надвинув шляпу на самые глаза, чтобы не оказаться замеченным своими иностранными коллегами, и прежде всего суперактивным американцем, Дронов попросил ключ от своего номера и бесшумно проследовал к лифтам, которые находились вне зоны обозрения.

Ему очень не хотелось раньше времени встречаться с прибывшими на конгресс учеными, пока не окончилось его общение с городом, с самим собой и своей памятью. Он многое испытал и понял за последние два дня и расставаться с тем внутренним состоянием, в котором находился сейчас, не торопился.

Ужинать не хотелось, и Михаил, приняв душ, отправился в кровать.

Было тихо, спокойно и… очень грустно. Как все изменилось в его родном городе! Изменилось до неузнаваемости, так, будто кто-то нарочно уничтожает все то, что напрямую связано с его прежней жизнью! Остаются лишь малые островки прошлого, будто последние бастионы, держащие круговую оборону.

Через узкую щель незадернутой шторы в комнату проникал зыбкий свет от уличного фонаря. На стене мерцали блики от полуосыпавшихся крон деревьев у окна. Шуршали шинами по мокрой мостовой проезжающие редкие автомобили. Сумрак хранил какую-то тайну.

И вдруг на мужчину налетел сладкий вихрь его детских грез. Он вновь остро, как тогда, ощутил, почувствовал и пережил все: запах травы и костра, дворовый футбол и голос мамы, зовущий его домой, трепещущую рыбку, выловленную только что из лесной речки, где видно каждую песчинку на дне, свою школьную любовь, друзей-товарищей. Все, все!

Дронов отдался нахлынувшим чувствам, будучи не в силах сопротивляться и не желая этого делать.

Конференц-зал наполнялся гостями научного форума, и в нем, будто в пчелином улье, гудели голоса общавшихся между собой людей.

Профессор Дронов, одетый в черный элегантный смокинг и бабочку, встречал иностранных ученых на правах организатора, с застывшей на лице радушной улыбкой.

– О, рад приветствовать вас, мой друг! – прямо из дверей бросился к нему Майлз. За его спиной следовали еще двое иностранцев, которых Михаил видел впервые. – Вот, знакомьтесь, – представил он Дронову сопровождавших его коллег. – Это профессор Гарварда, господин Энтони Митчелл, и профессор Кинсингтонского университета, мистер Збигнев Воровски. Они ваши давние поклонники!

– Рад познакомиться с вами, господин Дронов, – протянул мягкую ладошку для приветствия Митчелл. – Я прочел ваши труды по поводу методов обнаружения новых трансурановых элементов и нахожу их просто революционными!

– Благодарю вас, – наклонил голову Михаил. Он никак не мог отделаться от смешной мысли, что сопровождавшие американца ученые очень уж похожи на Лису Алису (Воровски) и Кота Базилио (Митчелл). Во всяком случае, внешне: большой и маленький.

– Наш коллега весьма скромен, – не удержался от комментария Майлз, – ему явно не хватает личного промоутера! Впрочем, скоро недостатка в паблисити не будет. Ведь он будет читать авторский курс в Бостоне!

– О, вот как?! – делано удивились иностранцы.

– Да, такое предложение я получил, – признался Дронов.

– Ну и нечего думать! Надо подписывать контракт! – наставлял Майлз.

В этот момент в зал вошла группа ученых из Швеции, и Михаил, с большим облегчением, воспользовался случаем отделаться от назойливого американца.

* * *

Выступление Дронова планировалось перед обедом, сразу после кофе-брейка. Он сидел в президиуме научного форума, и… ему было скучно. Хотелось, как когда-то, совсем давно, свалить из этого зала на природу, подставить лицо свежему ветерку, поглядеть на необъятные просторы вокруг.

«А что, если так и сделать? – посетила шальная мысль маститого профессора. – И вообще, рассказать всем, что в детстве не любил физику и сбегал с уроков по точным дисциплинам!»

Во время получасового перерыва на кофе и чай его окружили коллеги. Они не только обсуждали услышанное в зале, но и делились впечатлениями об организации конгресса.

Всем очень нравились условия размещения (отель был новым и имел уютные фешенебельные номера) и предложенная рестораном кухня.

Прибывшие накануне ученые, особенно те, кто приехал в Россию впервые, уже успели «приобщиться» к настоящей русской водке и сейчас, активно «уписывая» бутерброды с икрой, обсуждали преимущества спиртных напитков. Среди участвовавших в обсуждении этой «животрепещущей» темы выделялись шотландские коллеги, которые, конечно, твердо стояли за шотландский скотч, проявляя при этом, как истинные патриоты своего продукта, еще и знание темы.

– А какие спиртные напитки предпочитает мистер Дронов? – обратились они к Михаилу. – Наверное, как исконно русский, любит водку.

– Да, пожалуй, это так, – согласился мужчина. – Но бывает, что пью и виски.

– Какой же виски вы пьете? – не отступали британцы.

– Если пью, то односолодовый, так как любой такой напиток индивидуален и готовится на определенной вискикурне, и только из солода и ячменя.

– О, да вы, оказывается, не только в физике разбираетесь, – сделал комплимент Дронову профессор Митчелл, подходя ближе к беседовавшим коллегам. – Так, может быть, назовете свой любимый виски?

Вопрос британского ученого носил характер легкой провокации, обнаруживая желание прилюдно «освистать» российского коллегу, который непременно, по его расчетам, должен был попасть в неловкое положение.

Поняв это абсолютно очевидное стремление въедливого иностранца, Дронов разозлился:

– Я уже говорил вам, что как человек русский больше предпочитаю водку. Но если вам интересны мои вкусы относительно виски, то извольте – я люблю односолодовый шотландский виски «Гленфиддих» или «Глен Грант» потому, что они изготовлены на вискикурне Уильяма Гранта, его потомками, где с девятнадцатого века воду для напитка берут все из того же источника! Согласитесь, что сейчас редко встретишь на рынке потомков начинателя этого дела, все еще держащих бизнес прадеда в своих руках?

Улыбка соскользнула с губ профессора Митчелла. Лица шотландских ученых вытянулись от удивления. Один из них с восхищением произнес:

– О, вы эстец!

– Эстет, – поправил Дронов.

В следующий момент всех участников конгресса пригласили в зал, где через несколько минут начиналось второе заседание форума.

* * *

– А сейчас перед вами, уважаемые коллеги, с содокладом по проблемам создания безопасного ядерного реактора выступит доктор физико-математических наук, профессор, лауреат государственных премий, господин Дронов, Россия, – представил ученого председатель президиума, академик РАН (Российской академии наук).

Выйдя к трибуне, Михаил оглядел зал, основную часть которого занимали представители бывших советских республик, и неожиданно для самого себя, ломая план своего выступления, произнес:

– Уважаемые коллеги, в соседнем с отелем здании находится школа, которую ваш покорный слуга окончил когда-то в шестидесятых. Тогда я ненавидел физику и математику и подговаривал друзей пропускать уроки, сбегая вместе со мной на речку.

В зале раздался смех, отдельные хлопки и затем дружные аплодисменты.

– А он оригинал, этот ваш Дронов, – наклонился к уху Майлза профессор Митчелл. – Умеет держать аудиторию в руках!

– О да, совершенно нестандартное мышление! – согласился американец. – В Бостоне ему готовы предоставить лабораторию для исследований и абсолютную свободу набора персонала!

Между тем Михаил продолжил:

– Так вот, теперь той чистейшей речки, куда мы бегали купаться мальчишками, не существует. Ее, как, впрочем, и многие другие источники ключевой воды, поглотило не совсем чистое, с точки зрения экологии, водохранилище, целесообразность создания которого в зоне множества крупных рек и озер я сейчас не берусь обсуждать. Однако это всего лишь вода! Намного труднее и ответственнее правильно распорядиться атомной энергией. Если допустить ошибку в этой области, то пострадает уже не только экология – речь пойдет уже о самом существовании жизни.

Дронов возвращался в Москву. Было все так же тепло, и по ветровому стеклу джипа колотили капли дождя.

Они выехали за черту города, где стоял обгоревший во время летних пожаров сосновый лес.

– Эмиль, – обратился к своему водителю Дронов, – через двадцать километров будет поворот к монастырю, постарайся не промахнуться!

– Вы хотите заехать в монастырь? – удивился молодой человек.

– А ты крещеный? – вопросом на вопрос ответил ученый.

– Да.

– Вот и я тоже.

Наступила пауза, во время которой каждый из сидевших в автомобиле мужчин думал о чем-то своем. Наконец Эмиль, усмехнувшись, повернул голову в сторону шефа:

– Я думал, что ядерщики в Бога не верят!

– В Бога нельзя верить или не верить! В него веруют! В этом большая разница! Настоящий ученый, будь он физик или лирик, знает лишь малую часть того, что открыл ему Всевышний. И чем дальше вникает он в свое дело, тем все большее восхищение должно охватывать его от высоты премудрости творца! В противном случае ученый движется в неверном направлении и непременно зайдет в тупик.

В монастыре Дронов пробыл около часа. Он давно не был в храме и сейчас, используя возникшую возможность, заказал службы за живых и умерших родных ему людей, поставил свечки к старым намоленным иконам.

Величественный храм хранил покой и торжественную тишину. Здесь время текло по-особенному: неторопливо и значимо. Покидать его не хотелось.

Выйдя из стен монастыря, стоявшего на горке, Михаил огляделся вокруг. Во всех направлениях, куда только хватало глаз, раскинулись привольные казачьи степи, щедро напоенные водами великого Дона.

Черная, как мазут, земля убранной пашни отдыхала в ожидании нового сева. Тугой воздух пьянил голову.

– Ну что, опять уезжаешь, надолго или теперь навсегда? – голос звучал с укором.

– Нет, я скоро вернусь к тебе насовсем, – ответил Дронов и, не оборачиваясь, пошел к машине.

Через несколько минут джип снова выехал на трассу и взял курс на Москву. Дронов молчал, говорить не хотелось.

Эмиль включил приемник. В исполнении группы «Любэ» звучала любимая песня Михаила, написанная композитором и современным продюсером Игорем Матвиенко на замечательные стихи А. Шаганова:

 
Полюшко мое, родники.
Дальних деревень огоньки.
Золотая рожь, да кудрявый лен.
Я влюблен в тебя, Россия, влюблен…
 

«Боже мой! – в очередной раз изумился Дронов. – Как же можно было сегодня, среди сумасшедшего разгула попсы, написать такую песню, которую словно бы поет сама душа русского человека! Вот уж действительно – неисповедимы пути твои, Господи!»

 
Будет добрым год-хлебород.
Было всяко, всяко пройдет…
 

«Да уж, – мысленно повторил Дронов, – „всяко было, всяко пройдет…“»

* * *

Михаил открыл входную дверь московской квартиры своим ключом. Из комнаты навстречу ему уже торопилась жена.

– Ну, привет, как съездил? Как твое выступление на конгрессе?

– Что?..

– Как что? – удивилась супруга. – Выступление…

– А, выступление, да все в порядке!

– У тебя что-нибудь случилось? – забеспокоилась жена, видя рассеянное лицо мужа. – Уже несколько раз звонил Майлз, спрашивал, когда тебе удобно подписать контракт.

– Знаешь, Маша, я не хочу в Америку! У меня есть к тебе другое предложение!

– Хэллоу, Михаил! – раздался в трубке раскованно-навязчивый голос американского коллеги. – Никак не могу дозвониться, твой телефон постоянно отключен! Ну что, решил, когда будешь подписывать контракт? Меня уже измучили звонками из Бостона! Звонят по три раза в день, представляешь!

– Микки, – назвал по имени американца Дронов, – мы с женой решили не ехать!

– Куда не ехать? – не понял Майлз.

– Ну, я отказываюсь подписывать контракт и остаюсь в России, – пояснил Дронов.

– Ты с ума сошел! Там же тебя ждут, готовы под тебя создать лабораторию!

– Микки, я уже все решил, и мой ответ – нет!

– Я никогда, наверное, не пойму русских: один отказывается после невероятного успеха становиться нобелевским лауреатом, получить миллион долларов и продолжает жить в нищете со своей мамой! Другой отказывается от выгодного контракта, единственного шанса разбогатеть на старости лет! Что вам всем нужно? Что вы боитесь потерять?

– Себя, – тихо ответил Дронов и повесил трубку телефона.

Москва, февраль 2011 года

Юрий Райгородский

Родился в 1950 году в Ленинграде. Позднее переехал в Саратов по месту распределения родителей, окончил Саратовский политехнический институт (ныне технический университет).

В 1990 году защитил кандидатскую диссертацию, в 1991-м стал одним из организаторов известного в стране предприятия ООО «ТРИМА» по разработке и выпуску медицинской техники для реабилитации в разных областях медицины.

Создатель альбома «Романтика Саратовского края: фотографии природы и стихотворные комментарии к ним». Публиковался в Литературной газете. Автор сборников стихов «Поэтико-фотографические размышления» (2019 г.), «Поэтические размышления» (2020 г.).

В 2020 году номинирован на премию «Поэт года – 2019» и награжден медалью имени Анны Ахматовой.

Женщина

 
Не бойся, не завидуй, не ревнуй,
Не знаешь ты, как пьедестал высок.
Все перемешано – свобода и замок,
На жизнь, как на ожог, подуй.
Не слушай недотрог и болтовни,
Коварство – не твоя святая суть.
У женщины особый в мире путь,
Изрезанный оврагами любви.
 
 
Мужчина, облачись в наряд,
Сядь у воды, глаза свои прикрой,
И кто-то в ухо тихо скажет: «Мой»,
Одна из тысячи речных наяд.
Отдай ей все и сам иди за ней,
Не бойся быть похож на чудака,
И звездопадом ночь осенена,
Любого дня окажется светлей.
 
 
Прости ее невольные грехи,
Безгрешен только ангел во плоти,
И будет о душе душа молить,
И будут средь пуантов сапоги.
Любое одиночество – капкан,
Как у толпы – иллюзия побед.
Любви не ведом никакой запрет,
Но ранит во спасение обман.
 
 
Пусть женщина твоя уснет.
И детский сон дарует ей мечты,
Любуются созвездья с высоты,
И теплый ветер запахи несет.
 

Конец февраля

 
Февраль. «Грохочущая слякоть».
Рыдания Пастернака.
И как о феврале не плакать,
Когда два шага – и весна.
Мы ждем ее, и неминуче
Она придет во всей красе
И будет прежней, даже лучше,
Но будем мы уже не те.
Кто станет старше, кто спелее
(Старее зачеркнул уже),
Весной мы все помолодеем,
Свое отплачем в феврале.
Чтоб думать только о хорошем,
Чтобы не думать о годах,
Оставим февралю калоши
И мысли мрачные в сенях.
Мы встанем рано на рассвете,
Согреет душу первоцвет,
Узнаем – есть любовь на свете!
Пусть кто-то скажет – ее нет.
Щеку полуденному солнцу
Подставим и, зажмурив глаз,
Кому-то скажем, может Богу, —
Спасибо, что ты создал нас!
 
 
И так любезны станут леди,
И сокровеннее слова,
Что не заметим, как в беседе
Вновь закружится голова.
И мы не уследим за сердцем,
В нем трепетание стрекоз,
Мы поплывем в синхронном танце
По лепесткам опавшим с роз.
 

Мгновения

 
Я шатался в начале марта —
Здесь под Марксом – густы лесá.
Просто так, никакого фарса,
Только длинных теней тоска.
Был рассеян, безволен, мрачен,
По-весеннему раздвоён,
Но, подняв глаза, озадачен —
Путь оленями прегражден.
 
 
Грациозно и гордо вскинув
Свои головы на меня,
«Коронованы» словно викинги,
Развернули свои рога.
И, похоже, вполне довольные,
Себя сравнивая с людьми,
Шагом медленным и с достоинством
Они скрылись в лесной глуши.
 
 
Мне запомнится то мгновение,
В нем земная, простая суть —
Не гожусь я бродить с оленями,
Вот откуда исходит грусть.
Но зато я вдохнул свободы,
Глядя в небо, мирюсь с собой,
И опять эти вечные воды
Голубою текут рекой.
 
 
Жизнь ценю я за те мгновенья,
Если вижу, как след зари
Мне несут, даже в час затменья,
На груди своей снегири.
 

Мы

 
Разорван окукленный кокон,
На волю летит мотылек,
Ничем он не озабочен,
Огонь его только влечет.
 
 
Хотел бы он, Богу в угоду,
Узнать про свободный полет,
Но нет, не получит свободы,
Лишь крылья свои обожжет.
 
 
Движенье мы ценим в покое,
А жизнь – там, где смерть на весах.
Любовь и обман так похожи,
Когда разделяет их шаг.
 
 
А самые прочные знанья
На опыте собственном жнем.
Свое раздобудем несчастье
И сами его проживем.
 
 
Нам костью не подавиться,
В лохмотьях с клюкой не брести,
Заглянем в пустые глазницы
И Йорику скажем: «Прости!»
 
 
Мы ядом в стакане граненом
Отравимся, коли нальют,
Но зло не сравнимое с оным,
Что в головы наши вобьют.
 
 
Нам хлеба хватает и зрелищ,
Бездушные роботы мы.
Забыли, что совесть не мелочь,
Давно ли не дети войны?
 
 
Любовью интим называем,
А душу возвысить нам лень.
Предательство сердца прощаем,
А свет мы меняем на тень.
 
 
Раскованы мы и упрямы,
Иссяк состраданья запас,
Мы будто у некого края,
И нет слов молитвы у нас.
 
 
Не будем уже мы другими,
И Богу в нас не уцелеть,
Нам жизнь не спрося подарили,
Чего ж теперь в зубы глядеть.
 
 
Пусть небо разорвано в клочья,
Отчаянье птиц осознав,
Блеснет нам в преддверии ночи,
Короною Бога упав.
 

Не поеду

 
Я не знаю, кого провожаю
Или кто провожает меня.
Никуда я не уезжаю,
Да и разве поедешь куда…
 
 
В Занзибар? Окажусь нерадивым,
Что мне делать на пляже у пальм?
Любоваться приливом – отливом
И бросать голыши в океан?
 
 
Уезжаю, не провожайте,
Да и сам провожать не приду,
Что хотите со мной передайте,
Я оставлю на волжском брегу.
 
 
Я представлю, как папуасы,
Непривитые, как и я,
Испекут черепаховы яйца
И под дудку качнется змея.
 
 
Пусть закат горячее в Нетании,
А песок пусть белее и чист,
Здесь саратовские страдания,
Золотые огни, камыш…
 
 
Здесь женатого любят больше
И не ждут от него улов,
Ну а если поймал баклешку,
Сразу царь ты и даже Бог!
 
 
Нас прельщают теперь закатами
Левитановские места,
Караман расчистим лопатами,
А в Тамбове скучает Цна.
 

Мечта

 
То ли от скорости шальной,
Душа, влекомая потоком
Весны, ударенная током,
Уже не хочет быть одной.
Уже, вибрируя струной,
Заплачет без слезы и стона,
Признавшись: «выезд фаэтона»
Ждала с вечернею зарей.
То ли от зрелой этой жизни,
Чтобы ее не усложнять,
Простое просто воспринять,
Не предаваясь укоризне.
И, подчиняясь естеству,
Идти навстречу, приближаясь,
Две оболочки, обнажаясь,
Съедают ночи черноту.
И, обезглавив утра мглу,
Не разминувшись в полусвете,
Мы на лице своем заметим
Страданий прошлых борозду.
За все платили по счетам,
И наши лица огрубели,
Но души… души молодели
И шли за счастьем по пятам.
И мы забудем суету,
Поверив в невозможное, как дети,
И будем жить на этом свете,
Друг другу подарив мечту.
 

Саратов, апрель 2021 г.

Отречение

И говорит ему Иисус: истинно говорю тебе, что ты ныне, в эту ночь, прежде нежели дважды пропоет петух, трижды отречешься от меня.

(Мк. 14:30, Лк. 22:34)

 
День догорал. Из мести будто,
Реку поджег и облака,
И чья-то твердая рука
Нас разлучала через сутки.
День догорал. Заканчивались шутки,
Я знаю, что тебе пора.
Змеиный свист косы секущей,
Безжизненно лежащая трава,
И с нею незабудки сущность,
Косарь пришел до крика петуха.
 
 
Вода в ночи светилась тускло,
Ночь разбудила проблеск утра,
Оно проснулось тишиной,
Тайком смотрело в наши лица,
И первая его зарница
Напомнила – тебе домой.
Все горькой явью обернулось,
Земля вокруг оси качнулась,
Перрон вокзальный в темноте
Теперь укором станет мне.
 
 
Я все еще живу на свете,
В ушедшем нереальном лете,
И вечер тот, до боли вязкий,
Я вспоминаю как развязку,
Как пропасть, долгое молчанье,
Как отреченье и отчаянье,
А поезд, это не приемля,
Стучал вагонным сочлененьем.
 
 
Я снова смежил свои веки,
За мной последовали реки,
Прикрыв уставшие глаза —
Ждать не заставила зима.
Лишь ястребиный крик осенний —
Стих Бродского – души спасенье,
«Ребенок мерзнет у окна»,
Мне показалось – то был я.
 

Песнь уходящей зимы
(Аллюзивное)

 
Этот снег не спасти,
Нет обратно пути.
Тоньше намека наст —
Наших иллюзий пласт.
Опять ты сама не своя,
Это времен череда,
Черно-белый контраст
Снова тревожит нас.
Жизнь иная, смотри:
Стали цветными сны.
Песня этой зимы
В звоне лесной тиши.
И в кружевах теней —
Гибнущее милей.
Чу, полусонный зверь
Лежбищ ломает «дверь».
Дни и ночи равны,
Где-то пекут блины.
Только не ровен час
Снова решат за нас.
 
 
И будет все как всегда —
Роскошь и голытьба.
Будут рожать детей,
Кто-то стены белéй,
Будут вертеть шприцом,
Водкой и огурцом.
И от обид невмочь
Будет осилить ночь.
Это – прощай зима,
Где-то в груди тесна,
Неба голубизна,
Это – твои глаза.
Их полуночный свет,
Сбудется или нет?
Лишь присягнув ему,
Знаю, зачем живу.
Песня этой зимы
Эхом рваным вдали,
Звуки его – набат,
В сердце весны стучат.
Будет терпенья край,
Душу не обнажай,
Помни, не забывай:
Небо – и ад, и рай.
Кружится тени синь
Всех уходящих зим,
И в карусели той
Счастье весны иной.
 

Тень сомнения

 
Кипит котел прекрасной жизни,
Срывает крышку его пар,
А это значит, для Отчизны
И для меня – ты божий дар!
И это значит, время в сутках —
Не те привычные часы,
Все ночи краткие, а ýтра —
Огнем твоим опалены.
 
 
Я превращаюсь в некий призрак,
Шепчу тебе: «Пора, вставай», —
И догораю в редких искрах,
И с ними улетаю в рай.
Сплелись поэзия и проза,
Как наши умные тела,
Оттаивает от мороза
Заиндевевшая душа.
 
 
Но я в мольбах не уследила,
Когда случился переход,
Едва лишь душу приоткрыла
И напустила облаков.
Они затмили мое счастье,
Они сказали: «Будет день»,
И все уйдет опять в ненастье,
Как по пятам за солнцем тень.
 
 
Любовь не может обмануться,
Она искрится, а душа…
Душа в сомнении клубится,
И по щеке бежит слеза.
И вкус, и цвет ее как море,
А облака – был свыше знак?
Я помню этот Солнца город,
Который превратила в прах.
 
 
Зачем же эти слезы душат?
И разрушают образ твой.
Сомнение вонзилось в душу,
И стало облако горой.