Текст книги "Самому себе не лгите. Том 3"

Без названия

 
Я помню, как камин пылал на даче,
А за окном октябрьский ветер выл,
Поленья, что смолой сосновой плачут,
Ты из сеней в охапке приносил.
Дубовый столик, чайник из фарфора,
И подстаканник с бликами огня…
Ты мне сказал, что уезжаешь скоро,
И старый плед накинул на меня.
На крашеном полу метались тени,
Луна, как сыч, нахохлилась в окне,
Искала я в огне успокоенья,
Но почему-то жег он душу мне.
 

Последняя любовь

В. Л.

 
Каждый выбирает для себя…
 

Ю. Левитанский

 
Ты выбрал меня с уверенностью
диктатора,
Ты выбрал меня, как граф цыганку
из табора,
Как выбирают скорость пред полным
cтопором,
Как пилот принимает решенье, вонзаясь
штопором…
Ну почему же я? Ведь столько
возможностей!
Ну почему меня? Миллионы
сложностей…
Что ты нашел во мне такое
хорошее,
Что затмевает боль, усталость
и прошлое?
Предпочитая в общении уровень
легкости,
Мы швыряем друг в друга шутки
и колкости,
Но почему же я вижу все время:
не ладится!
Между тоном твоим и глазами —
Такая разница…
Ходим кругами, боясь сказать
ненужное,
Страх ошибиться – чувство весьма
недужное,
Но ты не знаешь, что гордость свою
выпoрoв,
Я не могу устоять пред твоим
выбором!
 

Сегодня

B. Л.

 
Завтра может не наступить.
Но сегодня я стол накрою,
По бокалам вино разлить
За тебя… и за нас с тобою.
Будем живы мы через год?
Нет, молчи… здесь ответ не нужен,
Нам сегодня уже везет,
Что с тобою мы делим ужин.
Ну не встретились раньше мы —
Видно, так уж судьбе угодней…
Что осталось до вечной тьмы?
Нет, молчи! Я люблю сегодня!
 

Последняя любовь

 
Последняя любовь имеет цвет —
Как буйство лепестков с картин Гогена,
Пылающий металл из недр Мартена,
Пред тем, как остывает он на нет.
Последняя любовь имеет вкус —
Как дикий мед, как яблоки с мороза,
Как земляника в полосе покоса,
Как на бахче надтреснутый арбуз,
Последняя любовь – запретный шаг,
И делать бы его совсем не надо…
Но ты в нее со скоростью снаряда
Летишь, как сам себе заклятый враг.
Последняя любовь имеет боль…
И никакой наркоз ее не снимет,
И взмах ресниц ее – увы – не скинет,
Не ты владеешь ей – она тобой!
 

Утро

В. Л.

 
Запах свежего кофе меня разбудил
И ворвавшийся в комнату ветер…
Что сегодня на завтрак ты нам сочинил,
Самый лучший мужчина на свете?
 
 
Керамических кружек глухой перестук,
Холодильника хлопнула дверца,
И согрелись тарелки в тепле твоих рук,
И такое же чувство на сердце.
 
 
Радость утра вдохнув, открываю глаза,
У кровати – ромашек букетик…
Я услышала все, что ты мне не сказал,
Самый лучший мужчина на свете!
 

В седле

 
На краю, у последней черты
Встань как вкопанный, конь мой смелый,
Не гляди ты вниз с высоты —
Где к обрыву из пустоты
Лезет клочьями мóрок белый.
 
 
Изогнувшись в седле назад,
Я тяну на себя поводья,
Неба зимнего холоден взгляд,
Льдом далекие звезды блестят,
Облаков прорезая лохмотья.
 
 
В черном ониксе воздуха мы
Неподвижной застыли камеей
На пороге последней зимы,
По дороге в объятия тьмы
Я любовью согрет моею.
 
 
Вьется белый в ущелье туман —
Там конец всему под обрывом…
Я верхом как лихой улан,
Кто-то, видно, мой создал план:
Чтоб в седле, до конца – счастливым!
 

Сонет

 
Звезда погасла, вспыхнуть не успев, —
Наверно, разгоралась слишком быстро…
Так гаснет на лету шальная искра,
Лишь воздух на мгновение согрев.
Так гаснет свет предзимнего заката,
Украсив алой вспышкой горизонт,
Так исчезает утром дивный сон,
Нечаянно приснившийся когда-то.
Любовь на склоне лет, ты – дар богов,
Что жизнью нам дарован в благодарность,
А мы его в обыденную данность
Низводим с небреженьем с облаков…
 
 
Костер под ливнем легче развести,
Чем уберечь любовь в конце пути…
 

«Не жди красоты звездопада напрасно…»

 
Не жди красоты звездопада напрасно.
Звезды не падают – звезды гаснут,
Они устают от тоски и прозы,
А может, их гасят скрытые слезы?
Ты разве не видел, как звезды плачут?
Почти как люди – немного иначе.
Когда на небе средь ночи – вспышка,
То плачет звезда… для которой слишком.
А после этого зря не ищи —
Она погасла, исчезла в ночи,
Где пламя сияло – мрак черный сплошь…
Звезду, что погасла, уже не зажжешь.
 

Стихи рождаются в душе

 
То не метафоры и рифмы,
Здесь правила – всего лишь мифы,
Что позабыть пора уже.
Совсем не стоит горевать,
Что все придуманы созвучья,
Твой стих, как дар с небесной кручи,
Вдруг снизойдет к тебе опять,
Ты будь принять его готов,
Себя открой ему, как другу, —
И поведет твою он руку,
Перо схватившую без слов!
 

Олег Попенков

Родился в г. Воронеже 9 марта 1951 г.

Окончил среднюю школу в 1968 г. и в том же году поступил в Военный институт иностранных языков – знаменитый в советское время ВИИЯ, готовивший переводчиков для Вооруженных Сил СССР. В институте получил для изучения арабский язык, и с тех пор его жизнь напрямую связана с Арабским регионом (Ближним Востоком).

Долгое время работал за рубежом в качестве военного переводчика. Участник военных событий в Сирии 1970 г., за что был награжден орденом Красной Звезды, Северного Йемена (1974–1975 гг.), Ливийской Джамахирии (1978–1982 гг.). Окончил Военно-политическую академию им. Ленина и стал педагогом высшей школы. С 1987 г. ведет научно-преподавательскую деятельность. Кандидат исторических наук, арабист-востоковед, старший преподаватель Военного университета Министерства Обороны.

Вторым своим призванием считает литературу. Является автором 19 литературных произведений, среди которых политические романы: «Битва за Ориент», посвященный событиям в Ливии в 2011 г., и «Бек», рассказывающий о действиях нашей внешней разведки в довоенное время на Востоке и военное в Соединенных Штатах и Канаде, а также повести, рассказы.

Не потерять себя

Михаил Дронов, физик-ядерщик, ехал в свой родной город, в который не возвращался более сорока лет, на международный конгресс ученых-физиков.

Его, ученого с мировым именем, пригласили в Соединенные Штаты читать курс лекций в Бостонском университете. Контракт, который он должен был подписать сразу по возвращении в Москву, предполагал выезд за океан на три года, с женой. Оплата его услуг в Америке, по сравнению с месячным окладом профессора в России, где вся наука переживала не лучшие времена, была огромной.

Дронов склонялся к тому, чтобы принять лестное для себя предложение, но не только из-за денег, а еще и потому, что его возраст неумолимо приближался к пенсионному. А без дела он своего существования не мыслил.

От Москвы, где в настоящее время проживал ученый, до города его детства было всего лишь часов пять езды на автомобиле. Совсем недалеко, по современным меркам. Но это «недалеко» растянулось на долгие десятилетия разлуки с тем местом, о котором были все юные мечты и воспоминания более поздних лет.

Дронов ехал на заднем сиденье джипа и размышлял о том, почему так получилось в его судьбе, что все эти долгие годы он не возвращался в город своего детства. И, наверное, не будь тут научного конгресса, так бы никогда и не приехал! Ведь на самом деле он никогда не забывал о нем – месте, где началась его жизнь, где пролетели годы детства и ранней юности, где он оставил друзей и родных, вылетев навстречу неизвестному, будто птица из родного гнезда!

Накануне своего 60-летия Михаил еще помнил, как мечтал когда-то в юности вернуться в свой цветущий, зеленый город каким-нибудь погожим летним днем капитаном дальнего плавания и непременно в белоснежном кителе!

Только все должно было оставаться на своих местах без изменения. А главное, его должны были дождаться его друзья точно такими же молодыми и красивыми, как в молодости!

Сейчас, вспоминая об этом, Дронов невольно усмехнулся той милой наивности, которая сопровождала его в начале жизни.

Живя вдалеке от своей малой родины, Михаил, конечно, знал, что его друзья раскатились по миру, а некоторых, из числа самых близких, уже давно нет в живых. Для него они навсегда остались там, в его звенящем детстве, с молодыми лицами, веселыми и беззаботными.

«И все-таки, почему я так давно не возвращался на свою родину? – молча размышлял мужчина. – Ведь если раньше, когда я работал на оборонку и руководил закрытым КБ, имел первый уровень секретности и не принадлежал сам себе, этому было объяснение, то что же потом? Может быть, всему виной неверные установки типа: никогда не возвращаются туда, где был счастлив!»

За окном, перемежаясь между собой, тянулись бесконечные поля и коричнево-бордовый лес, застывший в удивлении от необычайно теплого ноября.

«Вот тебе и возвращение погожим летним днем, да во всем белом! – мысленно посмеялся сам над собой и своими мечтами Михаил. – А был ли я счастлив здесь? Конечно был!» – однозначно решил для себя мужчина.

Дронов выехал из Москвы за два дня до начала работы конгресса. Он решил, что если уж так получилось, что он все равно едет на свою родину, следует выкроить время для того, чтобы посвятить его своему городу, воспоминаниям детства и мечтам юности. Ему очень хотелось пройти по тем местам, где он ходил когда-то «весь в друзьях и мечтах»!

Трасса «Дон» бежала и змеилась под колесами джипа, все дальше уводя ученого к его изначальному рубежу, откуда начался когда-то отсчет времени. Времени его жизни.

Наконец, вдали от дороги, на живописном пригорке, показались величественные купола монастыря, знакомого ему еще с раннего детства.

«Ну вот, теперь почти приехали!» – отметил про себя Дронов.

Он вспомнил, как когда-то, теперь уже очень давно, они с отцом и его другом приезжали сюда из города за грибами. В тот год было особенно много рыжиков и, набив ими багажник «Волги» до самого предела, потом толкали машину, завязнувшую во влажном черноземе после недавно прошедшего очередного грибного дождика.

Машина, отчаянно ревя, вырвалась на дорогу, щедро обдав всех находившихся у ее колес жирной грязью, и они поехали, замызганные до самых ушей, до ближайшей речки отмываться.

* * *

К пятизвездочному отелю, находившемуся в самом центре города, где через сутки ожидали прибытия гостей и участников научного конгресса, они подъехали под проливным дождем.

Проделав несколько метров по лужам до входа, с дорожной сумкой в руке, Дронов невольно притормозил, почувствовав ласковое тепло улицы, будто бы наступил бойкий апрель южных земель, умывающий город перед шумным весельем скорого лета.

«Боже мой, как хорошо! – мужчина вдохнул полной грудью ласковое дуновение ветерка, стоя под стеклянным навесом у отеля. – Значит, так ты меня встречаешь, мой город! Ругаешься, но и ласкаешь! Признал все-таки своего блудного сына!»

Сколько раз в сумраке ночной тиши Михаил мечтал о встрече с ним, разыгрывая в голове самый лучший из всех сценариев! Но ни один из них не состоялся. В реальной жизни все произошло иначе! Совсем обыденно.

Номер на третьем этаже оказался люксом, расположенным на повороте здания, выходя окнами одновременно на две пересекающиеся улицы.

Дронов сразу же отдернул плотные шторы и распахнул окна настежь. В уютное помещение ворвался шуршащий голос дождя и живой озонированный воздух.

«Надо сориентироваться по месту нахождения отеля!» – мысленно решил мужчина, выглянув попеременно из каждого окна.

Результат оказался ошеломляющий – люксовый номер выходил одной стороной на окна его школы, окончив которую в далеком 1968 году Дронов покинул не только ее порог, но и город, и, как оказалось теперь, на очень большой срок!

Мужчина не поверил своим глазам: неужели это она?! Оставаться в номере после такого открытия Михаил больше не мог.

Выскочив на улицу, он, не чувствуя обильно падающей с неба воды и ног под собою, направился прямо к школе, все еще не веря тому, что так бывает в жизни. Надо же, выбрать для проведения международного мероприятия из целой уймы гостиниц и отелей города именно тот, который находится прямо у ее стен!

В тишине сгустившихся сумерек мужчина несколько раз обошел здание со всех сторон. Теперь его школа называлась гимназией, и куда-то исчез великолепный яблоневый сад, в котором молодые сорванцы висели на ветках. Зато у самого входа росли две высокие березы, посаженные еще при нем и которые он помнил как два небольших прутика.

Справа на территории гимназии торчал из земли унылый байпас, меняя не в лучшую сторону весь окружающий вид. И все-таки Дронов узнал и увидел многие милые его памяти вещи, которые всю жизнь сохранял в своей душе.

Со школой были связаны почти все самые главные воспоминания его жизни: запах тетрадок, перьевые ручки, друзья, двойки по физике, походы с рюкзаком за спиной, костровая романтика 60-х, море хороших песен и первая в жизни любовь в старших классах.

Открытие школы совпало с тем временем, когда ему исполнилось семь лет. Он и его сверстники оказались первыми первоклашками, вошедшими в пахнувшие свежей краской классы, где стояли коричнево-черные парты.

Их встретили учителя, больше чем наполовину своего состава набранные из бывших участников отгремевшей в этих местах жестокой войны.

* * *

Шел урок по грамматике, которую преподавала учительница начальных классов Елена Николаевна, женщина лет тридцати, одна из немногих молодых учительниц в их школе, очень добрая и снисходительная к детям. Она всегда носила одну и ту же круглую брошку, которую прикрепляла то сбоку на кофточку, то стыдливо соединяя концы слишком смело (по ее мнению) расходившейся наверху блузки.

Пахло свежей тетрадкой в линейку, и Мишка, высунув язык, старательно выводил цветными карандашами замысловатый бордюр в начале классной работы. Тем же был занят и его друг детства Серёжа Мёдов, в мальчишеском обиходе – Мёдик.

Между ними лежала шикарная (по тем временам) коробка цветных карандашей «Искусство», в которой насчитывалось не шесть, как в обычной коробке, а – двенадцать карандашей, включая также и очень редкий, белого цвета. Набор этот был подарком Мишкиного отца, очень любившего живопись.

Парту перед друзьями занимали девочки – отличницы, чистюли, походившие друг на друга, которых всегда ставили всем остальным в классе в пример. Одну из них звали Таня, а другую Наташа, по кличке Халва, получившую свое прозвище за любовь к этой сладости.

Обе девочки носили унылые повседневные школьные платья и фартуки, но их светлые волосы были всегда аккуратно заплетены в длинные косы, которые оканчивались небольшими кисточками. Косы девочек представляли любимую Мишкину игрушку. В них он вставлял украденные у отца спички, карандаши и прочее.

От нечего делать сорванец, которому надоело глазеть на аккуратные затылки девчонок, потихоньку макнул кончик косички Халвы в чернильницу-невылевайку Девочка, привыкшая к тому, что ее постоянно дергают за косы, ничего особенного не заметила, лишь недовольно скорчила гримаску, обернувшись на мальчиков.

После звонка стайка ребят выбегает в коридор, где добрейшая тетя Валя уже ждет их с большой плетеной корзиной, полной пирожков с мясом и повидлом. Отдельно на подоконнике занял свое место большой металлический чайник с горячим какао и надписью на нем черной краской: «2Б».

Мишка и Мёдик заняли место в очереди, но пирожков с мясом, которых было всегда меньше, чем с повидлом, им уже не досталось. Маленькой салфеткой, которая выдавалась в придачу к пирожкам, оттереть до конца масляные после еды руки не получается: в отсутствие фартуков девчонок приходится использовать собственные брюки.

«Боже мой, было ли это на самом деле?» – подумал мужчина, стоя как завороженный у школьных дверей. Нахлынувшие воспоминания не отпускали его.

* * *

Физику в седьмом классе преподавал участник войны, высокий мужчина с пушистой лысиной на голове. Он часто в общении с учениками использовал отдельные слова или словосочетания по-немецки, которые должны были означать какие-то команды.

Борис Фёдорович, бывший армейский разведчик, никогда, ни при каких обстоятельствах про войну не рассказывал. Ходил всегда в одном и том же черном костюме, вытертом до блеска на локтях.

– А отвечать пойдет… – подслеповатый учитель, сняв очки и прищурив глаза под седыми мохнатыми бровями, некоторое время изучает классный журнал. – Ласточкин Жора!

– Фу, пронесло! – выдохнул с облегчением Мишка Дронов. Его, как закоренелого двоечника, пересадили с «галерки» на вторую парту, поближе к учителям и подальше от возможности шалить. Впрочем, с ним же вперед отправили и его лучшего друга, Серёгу, который здорово «волок» в точных дисциплинах, и ему совсем не страшно было сидеть почти перед самым учителем, все равно где – лишь бы вместе с другом!

– Сёма (этим именем пользовались оба товарища по отношению друг к другу), давай после физики свалим с уроков! – предложил скучающий Мишка.

– А чего у нас потом? – поинтересовался Серый (это была еще одна Серёжина кличка).

– Химия, лабораторка! – Мишка имел в виду лабораторную работу.

Этот предмет вела одинокая женщина, потерявшая в войну всю свою семью. Ей было далеко за пятьдесят, и она очень лояльно, с большой любовью относилась к детям, особенно к сорванцам, которые, по всей видимости, напоминали ей о ее погибших сыновьях.

– Можно! – прикинул возможные осложнения Сёма. – А куда пойдем?

– Сначала на речку, а потом к Полику (Мишка говорил об их общем друге по фамилии Поликарпов) – на окрошку!

Володя Поликарпов и его семья жили в частном секторе недалеко от школы, на крутых склонах, ведущих к извилистой, изобиловавшей водяными воронками реке Капканка, куда школьные хулиганы частенько наведывались, «срываясь» с уроков.

Вовина бабушка, единственный родной ему в их семье человек (ее дети погибли на войне, а двое других, уже взрослых ее детей – были приемными), никогда не ругала любимого внука за прогулы и всегда гостеприимно встречала, будто своих собственных детей, его друзей.

Полик учился в их классе, и уговаривать его сбежать с уроков долго не пришлось, тем более что на дворе уже жарко и призывно светило майское солнце!

– Только сначала заскочим к бабуле, – уточнил предстоящий маршрут Володька, – пожрем, а потом на речку!

Никто из друзей сильно не возражал.

На перемене, когда они собирались покинуть класс, наскоро запихав в портфели учебники и тетрадки, к ним присоединились еще два их ближайших товарища, Саша Мирошников и Коля Прохоров.

Из всех ребят только Саня не умел плавать. Он панически боялся воды, и поэтому ему всегда поручали сторожить на берегу вещи купающихся друзей.

Через полчаса прогульщики с аппетитом хлебали окрошку, сидя за столом в саду, где буйным радостным цветом дурманили голову многочисленные вишни, закрывая своими белоснежными шапками лазурное солнечное небо.

– Ешьте, ребятки, я вам еще добавочки принесу! – угощала детей Валентина Егоровна, Вовкина бабушка.

– Ой, мы уже больше не можем! – взмолился внук, оголяя из-под майки округлившийся животик.

– А куда ж вы теперь? – спросила, обращаясь к мальчишкам, старая женщина.

– На речку пойдем! – один за всех ответил внук.

– Ой, ну вы там поосторожнее, на воде-то! – забеспокоилась Валентина Егоровна. – Сколько людей тонет!

– Ладно, бабуль, ты не беспокойся! Мы разок искупаемся и – домой! – пообещал Полик.

* * *

Через несколько минут ватага друзей шумно скатилась с крутого косогора, приближаясь к речке.

Собственно говоря, по крутому спуску к воде вела длинная деревянная лестница, которая заканчивалась метрах в 100–150 от белокаменного храма, стоявшего у самой реки на высоком пригорке. Но ребята редко пользовались этим способом организованного передвижения. Намного веселее было нестись по горке, рискуя в любой момент сорваться с нее, переломав себе руки и ноги, но никто из мальчишек об этом не думал.

Друзья обычно переплывали неширокую, но вихлястую, с бурным течением и водоворотами речку. А затем, немного отдышавшись на другом берегу, возвращались назад и обсыхали под солнцем, прежде чем вновь облачиться в свою одежду.

На противоположном берегу, представлявшем из себя обширный заливной луг, жилья не было вовсе. Здесь, по всему периметру береговой полосы, тянувшейся до самого Чернавского моста (самого широкого места на реке), находившегося на расстоянии в несколько километров от Капканки, были устроены тарзанки, или таптушки, как их еще называли, представлявшие из себя утоптанные площадки для ныряния в воду с берега.

Иногда молодые люди устраивали соревнования по количеству прыжков в воду, в которых наши школьники принимали самое активное участие.

Были и деревянные вышки на три, пять и более метров в высоту. Но с них прыгали ребята постарше, где, как правило, на кону стояла бутылка портвейна.

Мальчишки, торопливо сбросив с себя одежду (портфели они предусмотрительно оставили под присмотром Вовиной бабушки), устремились к воде. Они уже хлюпали босыми ногами по илистому берегу реки, когда их окликнул Мирошников:

– Ребята, я тоже хочу на тот берег! – взмолился приятель.

– Да ведь ты же плавать не умеешь! – удивились друзья.

– А вы меня перевезите!

– Как это?

– Я могу взять вас за спины, а вы плывите брассом!

Мишка и Вовка переглянулись: в принципе, в просьбе друга ничего особенного не было, но вот только не задушит ли он их от страха перед водной стихией?

– Ты вот что, Саня, – сказали они ему входя вместе с другом в воду, – не дрейфь и не вздумай хвататься за шею, понял?

– Понял, понял! – храбрился Александр.

Но он тут же забыл о своем обещании, как только под ногами исчезла спасительная твердь. Судорожно, в панике утопающего, он сдавил руками шеи друзей, царапая ногтями их лица.

Бурная река вынесла троицу на самую середину, и, захлебываясь, Мишка и Вовка стали, поочередно отдыхая, перебрасывать друг другу цеплявшегося за них Мирошникова, которого они, погружаясь в воду сами, старались все время держать на поверхности.

В борьбе прошло минут пять-семь, пока, наконец, их третий друг Николай, уже переплывший реку, догадался вплавь приблизиться к отчаянной группе и, постоянно поддергивая Александра за руку к берегу, помог тем самым всем троим благополучно добраться до противоположного берега реки.

Совершенно не пострадавший в результате речной эпопеи Мирошников, быстро оправившись на берегу от недавнего ужаса, отправился пешком до Чернавского моста, чтобы вернуться на противоположный берег по суше, дабы избежать возможных в перспективе водных приключений.

А вот Мишку и Вовку, здорово нахлебавшихся речной воды, долго выворачивало бабушкиной окрошкой.

Обо всем этом вспоминал сейчас Дронов, вернувшийся в отель. Он разглядывал три школьных окна своего класса на третьем этаже, открыв фрамугу, и размышлял о превратности своей судьбы: «Как же это могло так случиться, что именно меня, заядлого лодыря и хулигана, смертельно боявшегося точных наук, единственного из всего ближайшего окружения школьных друзей угораздило стать в жизни доктором физико-математических наук!»

Он решил, что сегодня будет спать с распахнутым окном, выходящим на фасад школы. И пусть она приснится ему и вернет, хоть на время, его прежнюю жизнь, в которой было только хорошее и ни капли плохого!

* * *

Ночь прошла без сновидений. Дронов проснулся на удобной кровати с ортопедическим матрасом и чувством легкого разочарования: он почему-то решил, что этой ночью непременно увидит красочные сны своего счастливого и беззаботного детства. А вместо этого он просто выспался на удобном лежаке.

Прежде чем проследовать в ванную комнату, Михаил выглянул из окна, будто бы пытаясь удостовериться, что его школа все так же на своем месте.

– Ну, привет! – поздоровался он с ней, как с живым существом.

Дождь прекратился, светило солнце, рождая легкие дымки на асфальте от бурно испарявшейся влаги.

Дронов решил поскорее закончить с туалетом и поспешил на завтрак – слишком плотен был намеченный им самим план его двухдневного визита в город, чтобы задерживаться в отеле. Тем более нельзя было не использовать радикально изменившуюся в лучшую сторону погоду.

Из гостиницы Михаил пошел обычным своим маршрутом, которым пользовался более сорока лет назад, направляясь к дому, где когда-то жила его семья: молодые отец и мама, он и его старший брат.

Его дом – добротная сталинская пятиэтажка, находившаяся сразу за зданием городской администрации (бывшим обкомом партии), был в самом центре города, в 10–15 минутах хода.

С замиранием сердца Дронов вошел в свой до боли знакомый двор. Каким маленьким и даже убогим показалось ему это некогда огромное в его детском восприятии пространство!

Куда-то девалась дворовая беседка, служившая прежде и местом для мальчишеских посиделок, и одновременно воротами при игре в футбол. Не оказалось на своем привычном месте и песочницы, которая и сама по себе была целым миром для ковырявшейся в ней мелкоты.

Михаил вспомнил, как очень споро и ладно сколотили песочницу из только что привезенных обструганных досок дворник Петрович и его молодой помощник. А потом готовый уже короб два дня еще простоял без песка в ожидании грузовой машины.

Долго стоял Дронов у своего подъезда, глядя на окна квартиры их семьи на втором этаже: все та же тонкая труба газовой разводки под металлическим карнизом, выкрашенная в желтый цвет; тот же вход в ресторан на первом этаже. А вот попасть в подъезд уже не получится – на входной двери кодовый замок!

Мужчина с горечью усмехнулся, вспомнив, как в 60-е замков не было даже на квартирных дверях! В лучшем случае – цепочки, на которые прикрывали жилища на ночь, опасаясь пьяных бродяг или бездомных побирушек.

Михаил поднял глаза и стал разглядывать балконы и окна других квартир своего подъезда, невольно, с грустью, размышляя: «Неужели никто из знакомых или друзей здесь больше не проживает?»

В этот момент на балконе третьего этажа, там, где когда-то жил один из его лучших друзей Женька Ерёмин, показался молодой человек лет тридцати с сигаретой в руках.

Дронов прикинул, что по своему возрасту молодой мужчина вполне мог годиться в сыновья его старому приятелю.

– Простите, здесь проживает Евгений Ерёмин? – спросил молодого человека Михаил, на ходу вспоминая отчество своего друга.

Молодой человек равнодушно пожал плечами, всем своим видом демонстрируя нежелание общаться:

– Я такого не знаю!

Постояв еще немного и озираясь на сильно изменившийся, какой-то потускневший и неприветливый двор, Дронов медленно направился к выходу из него, ведущему на соседнюю улицу.

– Ты слишком давно здесь не был, чего же ты хочешь! – вдруг услыхал он совсем ясно чей-то голос, будто бы говоривший стоял рядом с ним.

Михаил вздрогнул от неожиданности и ошеломленно огляделся вокруг. Он стоял совсем один посреди безлюдного двора, и лишь слегка шелестел листвой молодой каштан.

– Кто говорит со мной? – тихо произнес мужчина, стараясь не привлекать ничьего внимания.

Но ответа не последовало.

Из соседнего подъезда вышла незнакомая пожилая женщина и, смерив незнакомца пристальным взглядом, проследовала мимо, направляясь по своим делам.

«Это какое-то наваждение или, быть может, я слишком уж перевозбудился от встречи со своим прошлым?!» – решил Дронов и, наконец, вошел в арку, через которую часом раньше и проник во двор своего дома.

Нужно было вернуться в отель. Оттуда, менее чем через час, за ним должен был заехать водитель джипа и отвезти его на левый берег города, расположенный теперь уже за водохранилищем, которое все местные жители называли морем.

Оно похоронило под собой дивные места и такие любимые Михаилом с детства малые речушки с прозрачной ключевой водой! Теперь на их месте разлит не слишком глубокий и не очень чистый водяной простор.

* * *

Левый берег города разросся до неузнаваемости. Собственно, узнать здесь что-либо Дронов и не мог потому, что попросту ничего из построенного не видел. Все новостройки и инфраструктура вокруг них были созданы за десяток-другой последних лет.

Михаил искал тут лишь автомобильную дорогу, ведущую на железнодорожную станцию, где когда-то стоял деревянный дом его деда и бабушки. К ним в свои редкие выходные дни всегда стремился отец мальчика. Здесь отец и сын удили рыбу в чистейших водах местных речушек, поросших зарослями камыша, лилиями и кувшинками.

Здорово поплутав среди хитросплетения асфальтовых и проселочных дорог, местных деревень и сел, джип наконец въехал в поселок с искомым названием.

Дронов вышел из машины с таким чувством, будто видит его впервые. Частные дома за неприступными заборами, по большей части возведенные без проекта, с безвкусными башенками, как у средневековых замков, и иными «архитектурными изысками» полностью изменили лицо железнодорожного узла. Кроме того, исчезла и знакомая с детства планировка улиц и переулков.

Тогда Михаил попытался разыскать местное кладбище, где покоились его дедушка с бабушкой, и «плясать» уже от него, чтобы хоть как-то сориентироваться на местности.

Но и кладбище отсутствовало. Вернее, оно было, только в уменьшенном варианте, абсолютно неузнаваемое. Вплотную к нему подступали жилые постройки. Так близко, что из окон домов можно было «любоваться» крестами сельского погоста.

Дронов вновь занял место в автомобиле и попросил молчаливого водителя не спеша проехать в произвольно выбранном им самим направлении.

Так, двигаясь по узким ухабистым дорогам поселка, джип наконец выехал к песчаному пляжу, за которым волновалась на пронзительном ветру серо-бурая водная пучина. Картина показалась абсолютно незнакомой.

Михаил вновь покинул машину и подошел ближе к воде. И тут он увидел на противоположном берегу новоявленного моря, очень далеко от того места, где находился он сам, обрезанную ферму железнодорожного моста, соединявшего когда-то два берега реки. И все сразу стало на свои места.

Выходило, что дом его стариков, да и сама улочка, ведущая к нему, находится где-то там, у моста, и сейчас затоплена водой. А сам он въехал в поселок с какой-то другой, неведомой стороны.

Трудно сказать, какие чувства он испытал, глядя на торчащий в отдалении, будто зуб, раненый, но так и непобежденный мост. Все это было похоже на разоренное гнездо, откуда в разные стороны разлетелись уцелевшие птицы.

– Ну что, ты понял теперь, как виноват? Ведь ты бросил всех нас!

Михаил весь сжался от внезапного волнения, когда вновь раздался знакомый, уже отчетливый голос. Он почему-то ожидал его.

– Да кто же ты, наконец? – взмолился мужчина.

– Ты разве не понял?

– Но ведь это невозможно!

– И это говоришь мне ты – физик-ядерщик?! А может, ты все тот же беззаботный ученик – двоечник, не вынесший никаких уроков из своей жизни?

– Каких уроков?

– Главных.

* * *

Войдя в просторное фойе отеля, Дронов увидел горку дорожных баулов у рецепции, а чуть подальше, у мягких диванов, и самих хозяев этих вещей: иностранных гостей научного конгресса.

Среди оживленно общавшихся между собой иностранцев выделялся высокий и дородный американский профессор Майлз. Он, в обычной шумной манере, привлекал всеобщее внимание к своей персоне, перебивая собеседников и заставляя всех выслушивать прежде всего его «авторитетнейшее» мнение.

При этом, активно вертя головой, он успевал одновременно замечать всех смазливых девиц, проходящих мимо, подмигивать им и делать многозначительные знаки.