Текст книги "Чёрный снег: война и дети"

Михаил Касаткин
Персита
Рассказ

Дважды всплывало это имя на жизненном пути учителя (потом солдата) Антона Казимировича: оба раза как бы случайно и ненадолго, но прочно врезалось в память и каким-то образом навсегда стало частицей его собственной жизни – очень важной частицей и беспокойной, оттого что не познанной, не разгаданной до конца.

В тот давний довоенный год его направили в зареченскую школу временно: подменить заболевшую учительницу, то есть «дотянуть» её первый класс до летних каникул.

Зареченских учителей он по встречам в районе, в области в основном знал, так что познакомиться ему надо было главным образом с детишками.

Он умышленно приехал в пятницу, чтобы за два дня более или менее освоиться в селе, и уже субботним утром, просматривая в учительской списки своих ребят, наткнулся на одну странную деталь. Все первоклашки его были, как и положено, семи-восьми лет от роду. А одной из девочек было двенадцать! Не могла же она четыре года сидеть в первом классе!

– Послушайте… – обратился Антон Казимирович к знакомой химичке, преподавательнице старших классов. – Тут у меня какая-то ошибка… В двенадцать лет в первом классе?!

Она заглянула через его плечо.

– Никакой ошибки. Это же Персита!

В голосе её прозвучало такое изумление его неосведомлённостью, что Антон Казимирович больше не решился уточнять что-нибудь.

На большой перемене Антон Казимирович, прогуливаясь по коридору (а зареченская школа, расположенная в здании бывшей помещичьей усадьбы, считалась одной из наиболее благоустроенных в области), невольно обратил внимание на девушку с тёмно-тёмно-русыми волосами, заплетёнными в две тугие тяжёлые косы. Красивые, чётко очерчённые, может быть, даже чуточку резковатые черты лица при матово-белой коже были, пожалуй, слишком женственными для подростка. Но привлекал к себе, во-первых, её взгляд.

Была в её ярко-чёрных глазах какая-то то ли бесшабашность, то ли откровенная уверенность в себе. Словно бы не существовало для неё загадок, не существовало неясностей. И, гордо подняв голову, она шагала по земле спокойно, твёрдо, не обременяя себя пустячными хлопотами…

Антон Казимирович остановил какого-то ученика:

– Что это за девушка? Чья она?

– А ничья! – В глазах мальчика проскользнуло опять то же искреннее удивление по поводу неосведомлённости взрослого человека. – Это не девушка! Это Персита!

«Кажется, это местная звезда!» – подумал Антон Казимирович. И убедился в правильности своей догадки, когда подошёл к объявлению у входа.

На тетрадном листке в клетку извещалось, что сегодня в пять часов состоится школьный вечер с концертом художественной самодеятельности.

Объявление это Антон Казимирович прочитал ещё утром и тогда же отметил для себя, что всё правильно: весна! Молодость жаждет музыки, танцев… Но теперь услышал, как уже знакомый ему мальчик сообщил своим сверстникам:

– Персита плясать будет!

Антону Казимировичу пояснил с гордостью:

– Наша Персита и детекторный приёмник собрать может.

Антон Казимирович вспомнил, как на одном из совещаний в районе хвалили физика зареченской школы за образцово налаженную работу технических кружков. Значит, не напрасно хвалили.

И если час назад Антон Казимирович вовсе не предполагал тратить время на школьную самодеятельность – теперь понял, что в пять непременно будет…

На пути к бывшей усадьбе издалека разглядел странную толпу у входа: пёстрые одежды босоногих детишек явно не местного происхождения.

Полнотелая рослая техничка, загородив собой дверь, потребовала:

– Давайте пригласительную! Всем, кто не из школы, писались пригласительные!

– Какая такая пригласительная! – возмущённо ответил бородатый, обветренный и обожжённый солнцем мужик. – Наша Персита тут!..

– Да сколько же вас у неё?! – всплеснула руками техничка.

– Как сколько? – переспросил бородатый и широко раскинутыми руками как бы сгрёб за спиной у себя целую орду одетых во что бог послал мальчишек и девчонок. – Все – цыгане!

Техничка вздохнула, сокрушённо покачав головой, и отступила от двери.

– Скажи ты, ни телефонов у них, ни радио… Сорока, что ли, вам на хвосте принесла, что цыганка сегодня выступает?

Антон Казимирович остановил подслеповатого историка Василия Андреевича. Тот и на улице носил двое очков: одни на другие.

– Простите, кто эта Персита?

– А! Ваша ученица? – улыбнулся историк.

– Вот именно…

– Цыганка, только и всего!

– Да, но как же она – в первом классе… – осторожно заметил Антон Казимирович.

– А так: пришла осенью, села. «Кто такая? Откуда?» – «Персита. Буду учиться». И точка. В коридоре – отец, тоже говорить много не любит. «Персита будет учиться». И пошёл. Пристроил её тут у одной старушки на жительство.

– Да, но ведь ей скоро тринадцать! – закончил свою мысль Антон Казимирович. – В классе есть на четыре года, даже на пять лет моложе её! Как она себя чувствует при этом?

– А Персита на это ровно ноль внимания! Сидит себе, дерзает науки. И, между прочим, очень успешно. Без напряжения. С завидной какой-то лёгкостью!

У дверей школы появилась тем временем новая группа гостей, и опять началась словесная перепалка.

– Да вы мне голову не морочьте! – возмущалась техничка. – Если цыгане – так и говорите!

– Цыгане мы!

– Ну, проходите быстрей! А ты куда лезешь?!

– Цыган!

– Господи боже мой! Их там столько понабралось, что занятым людям теперь места не хватит! – пожаловалась техничка не то историку, не то Антону Казимировичу.

Но цыгане, что называется, знали своё место.

Только отец Перситы, её старший брат да ещё двое представительных, одетых богаче других цыган сидели на стульях, в почётном первом ряду. Остальные заняли углы, подоконники. А чумазые нетребовательные цыганята расположились прямо на полу, в проходах и перед сценой, у ног зрителей.

Шум и сутолока прекратились, когда открылся занавес.

Цыгане сами известные специалисты давать нехитрые уличные представления. «Давай копеечку, спляшу на голове! А хочешь, на животе, на спине или на чём?» Но никогда ещё они не видели, как умеют «представлять» не цыгане, да ещё со сцены, и потому с особым любопытством устремили свои взгляды на дощатый помост с тяжёлым бархатным занавесом. Слушали стихи, частушки, недоумённо оглядываясь, когда в зале начинали аплодировать. Потом сообразили, что означает это хлопанье, стали поддерживать школьников.

Одобрительно хлопали всем. Но когда объявили номер Перситы, аплодисменты грохнули ещё до её появления на сцене.

Антон Казимирович имел очень смутное представление об искусстве танца, но то, что он видел сейчас на сцене, было красиво. Бесхитростные переборы баяна словно бы сникли перед этой мечущейся на сцене девочкой. Был только её танец, она сама, тоненькая и гибкая, как чёрная молния, быстрая и неудержимая, как смерч. К тому же, не понимая в своей дикарской непосредственности, что она всего лишь девочка, школьница, Персита выделывала такие «па», что в зале только крякали. А когда в заключительном повороте высоко оголились её крепкие смуглые ноги, какая-то бабка слева от Антона Казимировича даже перекрестилась:

– Видать, перед пропастью…

Отец Перситы сидел при этом невозмутимо-спокойно. То светлел глазами, то едва заметно хмурился, озабоченный какими-то незримыми для стороннего взгляда ошибками дочери.

Цыгане вообще аплодировали Персите не столь бурно, как остальные, но поглядывали на неё тепло, с одобрением и о чём-то переговаривались по-цыгански в то время, как она, отбросив за спину косы, раскланивалась.

Но после концерта они расходились возбуждённые и держались в стенах школы более уверенно, чем раньше, как будто сообща одержали очень важную для себя победу.

У подъезда Перситу поджидала цыганская кибитка, запряжённая в пару, должно быть, лучших в таборе лошадей.

Отец набросил на её плечи шаль. И цокот сильных копыт растревожил притихшие улицы посёлка.

Так впечатляюще закончился этот субботний вечер.

А после выходного Персита уселась в классе на своё место, за последней партой, и была невозмутимо спокойной. Так что, глядя на неё, Антон Казимирович уже не верил, что это она, её руки и косы метались в том огненном вихре… Откуда бы взяться огню за этим холодным взглядом?

.. Нелепый, анекдотичный случай оборвал обучение Перситы уже на третий день работы Антона Казимировича в зареченской средней.

Несколько усложняя программу, он решил для себя лично проверить, на что способны его временные ученики, с кого как требовать, и устроил что-то наподобие диктанта.

– Ма-ма пек-ла пи-рог… – неторопливо, по слогам диктовал он. – Повторяю: ма-ма… – И, с удовольствием прислушиваясь к скрипу перьев, наблюдал за высунутыми от напряжения языками. – Все записали? Следующая фраза, – предупредил Антон Казимирович. – Ли-са вы-ры-ла но-ру… Повторяю…

И тут он заметил, что Персита вдруг отложила ручку. Подошёл.

– Почему ты не пишешь, Персита? Ли-са вы-ры-ла… – И увидел, что эти два слова уже написаны у неё. – Дописывай: но-ру!

Сначала Персита ещё ниже наклонила голову, потом вдруг вскинула на него удивлённые глаза. Уши и щёки её горели.

– Дописывай: нору! – машинально повторил Антон Казимирович. – И ставь точку. Сейчас звонок…

На партах задвигались, и весь класс с любопытством уставился на цыганку.

– Дописывай, Персита! – ничего не понимая, ещё настойчивей потребовал Антон Казимирович. – Но-ру!

И Персита взяла ручку. Потом вдруг бросила её на стол и, едва не сбив с ног Антона Казимировича, выбежала из класса.

На другой день цыганская девочка Персита, гордость школы, впервые не явилась на уроки.

Она пришла только через неделю, вместе с отцом.

Отец постучал в директорский кабинет и, получив разрешение войти, за руку втащил за собой Перситу. Антон Казимирович был в это время на занятиях.

– Садитесь, пожалуйста, – пригласил директор.

– Нет, не надо садиться. Мы не гости. Пришли, чтобы уйти совсем. Зачем искали нас?

– Как уйти? – заволновался директор, пропустив мимо ушей его последний вопрос. – Почему?

– Потому что плохой стала ваша школа. Новый учитель нехорошие слова заставляет писать. У нас это непозволительно.

– Какие слова?! О чём вы говорите?! – растерялся директор. – Это какое-то недоразумение. Мы выясним. Персита очень способная девочка. Способнее многих! Ей надо учиться и учиться! Обязательно учиться!

– Цыгане всю жизнь учатся. А на добром слове спасибо, начальник. Персита научилась достаточно – ходить в школу ей больше не надо.

Персита стояла у порога, опустив голову на грудь, и за всё время переговоров не вымолвила ни слова.

– Ну, вы бы хоть справку взяли! У нас не нравится – определите Перситу в другую школу. Она же теперь сама не сможет без учёбы!

– Нет, ничего нам не надо, – ответил директору отец. – Читать и писать она научилась. Считать тоже – это все знают. Зачем нам справка? Мы без справки верим. – И, уже пятясь, добавил: – Прощайте, начальник.

После уроков Антон Казимирович долго крутил ручку директорского телефона.

– Райком! Алло, райком!

Наконец поймал нужного человека.

– Случилось что-нибудь?

– Да, случилось! Девочка была в школе, цыганка! Может быть, единственная цыганка в области… Да, Персита!.. Бросила она школу!.. Сегодня бросила! Ушла в табор! Говорят, откочевали на запад!.. Что?! Да, может быть, остановить как-нибудь? Вернуть?!

Ему ответили:

– Наверное, поздно… Преследовать никто не позволит… Но, может, она ещё сама объявится?

Антон Казимирович положил трубку и долго сидел в одиночестве. Было впечатление, будто рядом с ним начиналось в жизни что-то очень важное: доброе, яркое! И то ли в результате его неопытности, то ли из-за ошибки его оборвалось на полушаге, не завершилось…

Пришла и многое, что было не самым главным, перечеркнула в памяти о прошлом война.

44-й год Антон Казимирович встретил в звании капитана. Микрополиглот, как иногда в шутку называли его товарищи за знание двух языков: немецкого и румынского, – служил в разведке.

Угроза фашизма призывала к оружию всех честных людей на земле. На оккупированных немцами территориях развернулось и действовало мощное партизанское движение. Не прекращали своей работы на земле, в тылу врага, подпольные райкомы и обкомы. Специальные центры координировали взаимодействие партизан и наступающей армии. Отважные люди, специально заброшенные во вражеский тыл, добывали для этого нужные сведения…

Пятые сутки в координационном центре, сменяя друг друга, непрерывно дежурили радисты. Оборвалась так хорошо налаженная связь с группой под кодовым названием «Густав». Не хотелось верить, что это провал: за линию фронта ушли опытнейшие разведчики…

Но группа молчала.

И когда уже рухнули все надежды, «Густав» в точно назначенное время на условленной волне вышел в эфир!

Дежурный радист от радости аж подскочил на стуле, хватаясь за карандаш. Но лицо его тут же вытянулось, потускнело…

– Товарищ майор! – испуганно позвал он.

Дежурный майор, коротко подстриженный, усатый, в накинутой на плечи шинели, взял у него наушники.

– Что за наваждение!.. – растерянно пробормотал он. – Радиограмма? Какой-нибудь язык или набор случайных звуков?! Провокация?.. Капитан! Вы у нас главный лингвист, послушайте! В эфире женский голос!

Антон Казимирович надёрнул наушники. Придерживая их обеими руками, он время от времени поглядывал на майора и мучительно сдвигал брови.

– Всё… – проговорил, когда связь оборвалась и уже заполнил наушники всегдашний треск, который радисты называли тишиной в эфире.

– Что это?

– Не знаю, – виновато отозвался Антон Казимирович. – Но это не набор звуков. Это язык! Только какой? Будто улавливается что-то знакомое… Но языка этого я не знаю.

Майор большим пальцем потеребил усы, поводя им то вправо, то влево.

– В группе не было ни одной женщины… Откуда стали известны наши радиокоординаты?

– Это странней всего, – подтвердил Антон Казимирович.

– Задача! – нервничал майор, делая несколько шагов по комнате из угла в угол.

Провал группы может быть как-то объясним на войне, подмена группы этой женщиной абсолютно не имела объяснения…

– Не догадались хоть как-то записать! – спохватился майор, раздражённый собственной неосмотрительностью.

Молодой радист, неожиданно конфузясь, доложил:

– Я вот… включил… автоматически…

– Включи, – приказал майор.

Радист нажал кнопку. Светлые кружки в аппарате стремительно завертелись. Радист вновь надавил на кнопку. Запись повторила то, что звучало в наушниках. Все повеселели.

– Голос даже не женский, а, мне кажется, девичий, молодой… Капитан! Срочно в отдел: на дешифровку или за разъяснением – называйте, как хотите…

Вечером из штаба сообщили, что передача велась открытым текстом на цыганском языке.

А через день в координационный центр прибыл сопровождаемый работником службы безопасности цыгановатого вида парень.

Близилось время радиосвязи. И по странности человеческой натуры все ждали на этот раз уже не «Густава», а её, женщину, ни с того ни с сего вдруг оказавшуюся на чужой волне…

– Есть! – выдохнул наконец радист и вопросительно глянул на парня.

Тот быстро кивнул, вслушиваясь. Улыбка, что на мгновение тронула его губы, тут же сбежала.

– Она говорит: «Густав» работает для «Моники»…

Карандаш радиста забегал по бумаге.

– Она говорит: эвакуация на объекте семнадцать не производилась, объект работает на полную мощность. По железной дороге через станцию примерно каждый час проходят воинские эшелоны. В светлое время суток: пехота, боеприпасы, ночью артиллерия, танки… Неделю назад вдвое усилена охрана складов в районе бывшей мебельной фабрики… Жителям запрещено появляться в этом районе…

Парень умолк, и с минуту все напряжённо молчали, выжидая…

– Есть! – опять облегчённо выдохнул радист.

Парень продолжал:

– …аэродром находится в шести километрах южнее высоты пятьдесят один дробь сорок, дубовая роща. В излучине реки, юго-западнее высоты… – Парень запнулся. – Ну! Фальшивый аэродром!.. – Опять замолчал.

Прошло несколько минут, прежде чем стало ясно, что сеанс окончен.

Присутствующие с надеждой и вместе с тем тревожно переглянулись.

– Ну, мы пойдём, – проговорил работник особого отдела, обращаясь к парню.

– Слушаюсь! – весело ответил цыган.

Майор взял у радиста бумажный листок, когда те вышли.

– М-да… Всё точно по программе. Либо эта женщина имела какое-то отношение к группе «Густав» в целом, либо к одному из её членов…

– Тогда почему же она не пользуется кодом, товарищ майор? – усомнился радист.

– Проблема… Нам остаётся только гадать.

– Может быть, ситуация не позволила ей иметь код? – высказал простейшее предположение Антон Казимирович.

– Скорее всего… – отозвался майор. – Да и овладеть им не так просто.

– А почему она тогда не по-русски говорит, не по-немецки? – опять осторожно вмешался радист.

– Вот это больше всего и обнадёживает меня, – ответил майор. – Немцы бы не стали играть так наивно! А она, возможно, думает, что таким образом шифрует свои сведения. Но в любом случае нам сейчас важно узнать их действительную ценность. А уж отсюда будем делать вывод, наш ли это человек.

.. Теперь через каждые сутки ровно в четыре часа дня «Густав» выходил в эфир. Молодой цыган начинал скороговоркой, торопливо:

– Она говорит…

И карандаш радиста бегал по бумаге. Работало записывающее устройство.

Данные аэрофотосъёмки, а также показания пленных засвидетельствовали, что на радиостанции группы «Густав» за линией фронта безусловно свой человек.

Эта женщина была очень наблюдательной, если она сама собирала нужные сведения, и, судя по всему, она знала много, хотя передачи её бывали предельно краткими: иногда всего в несколько слов. О судьбе самой группы «Густав» она не обмолвилась ни разу.

Так шли дни.

Молодой цыган сменил гражданскую одежду на солдатскую форму и уже без запинки переводил сообщения неизвестного агента с цыганского на русский.

А потом наши войска начали своё стремительное наступление на огромном участке фронта в направлении Молдавии и Румынии.

Выйдя последний раз в эфир, неизвестная торопилась, так что переводчик едва успевал за ней.

– Она говорит, что всё отчётливее слышит канонаду. Колонны машин с военным грузом эвакуируются по шоссе номер два на север. В распоряжение полевого аэродрома на скрещивании шоссе номер два и пять срочно подвозятся боеприпасы для массированного бомбового удара по наступающим танковым войскам.

По многим признакам, в этом районе готовится контрнаступление… Работу прекращаю. Победы вам, товарищи! Персита.

Затянувшееся молчание было почему-то гнетущим.

– А это что такое по-русски – персита? – спросил после паузы майор.

– А это и по-русски – тоже Персита. Имя.

Никто, ни тогда, в пору освобождения Румынии, ни потом, уже в мирное время, не мог ничего рассказать Антону Казимировичу ни о судьбе группы «Густав», ни о судьбе загадочной Перситы.

Ему осталось только имя. Да ещё надежда, что не угас в самом начале тот жизненный порыв маленькой танцовщицы, свидетелем которого ему довелось быть, и всё то доброе, чистое, что, казалось, было предназначено ей свершить в жизни, свершилось.

Блокадные новогодья

Довоенные дары новогодней ёлки
Этюд

Стояла холодная блокадная ночь 1941 года. В нетопленой, затемнённой фанерой комнате, в углу, – две девочки, Катя и Маша. Кате было 7 лет. Маше – 3 года. Младшая сестра сильно болела. На неё страшно было смотреть: кожа да кости. Со дня на день девочка могла погибнуть.

…Внезапно Катя проснулась. Она вспомнила, что сегодня 31 декабря. Год назад у них была ёлка. На ней висело много красивых блестящих игрушек, а на праздничном столе горкой лежал хлеб. Катя даже не вспомнила о пирогах и пирожных, она подумала именно о хлебе. Хлеб! Хлеб!

«Достать бы ёлочные игрушки, посмотреть на них, вспомнить Новый год! – пронеслось у неё в голове. – Нет, не хватит сил сдвинуть тяжёлый ящик».

Открылась дверь. Пришла с работы мама. Она принесла немного хлеба. Молча положила его на стол, разделила на три равные части, разбудила младшую дочь.

Они быстро съели хлеб, собрали все крошки до последней и, укутавшись старой шубой, задремали.

Но старшая дочь не могла заснуть. Ей так хотелось снять ящик с игрушками и посмотреть на них. Два раза она вставала, но, подойдя к ящику, даже не могла приподнять его, а будить маму было жалко.

То была трудная зима. Многих родных и знакомых пришлось похоронить. Чудом остались живы две сестрёнки и их мама.

…31 декабря 1945 года в этой же комнате снова была ёлка. Ребята уже не помнили, что это такое, ведь Новый год они праздновали так давно – пять лет назад, до войны.

И вот настал торжественный момент. Открыли ящик с игрушками, и только собрались наряжать ёлку, как вдруг Катя закричала: «Мама!!! Смотри!!!» В ящике лежали шоколадные конфеты, пряники, сушки, которыми была украшена ёлка в предвоенный год.

Мама подошла к ящику, взяла в руки шоколад, долго глядела на него, а затем горько заплакала. В этой комнате умирали люди от голода, а в метре от них лежали конфеты, пряники, шоколад, о которых все забыли. Ведь было не до праздников…

Эту историю рассказала мне моя бабушка. Она прожила длинную жизнь, но самое острое впечатление до сих пор оставила у неё та плитка шоколада, которую она взяла в руки из ящика с ёлочными игрушками.

А старшая девочка, Катя, – это моя мама.

Алёша Булатов,

7-й класс