Текст книги "Чёрный снег: война и дети"

 
Нам удаются фильмы о войне.
За них вручают премии нам в Каннах.
…А в Канске – плачут.
                        В Канске у экранов
не спорят о подтексте и игре.
А в Каннах —
                   там такие знатоки!
Но, знатоки,
             вы лучше промолчите:
здесь в каждом доме —
                 в каждом, вы учтите, —
по довоенным меркам пиджаки.
Те пиджаки изношены давно
по очереди
                         в семьях безотцовых.
…А сколько в Канске
                      значится Скворцовых[17]17
  Алёша Скворцов – главный и по праву один из лучших героев нашего кино: фильмом «Баллада о солдате» он обошел сто стран мира!


[Закрыть] —
Скворцовых, не показанных в кино!
Я знаю в Канске женщину одну.
Она живет на Фрунзенской, пятнадцать.
Она берёт билет на семь пятнадцать,
она глядит все фильмы про войну.
Она их помнит,
                 фильмы прошлых дней:
мы побеждали быстро и былинно
в двух сериях «Падения Берлина».[18]18
  Не могу сказать, что в фильме «Падение Берлина» – всё есть украшательство, глянец и откровенная ложь. Есть даже отдельные актерские, режиссёрские и операторские удачи, но в целом, сценар-но, он воспринимается как заведомое упрощение, венчающееся прилётом в Берлин Сталина (что не соответствует действительности) под возгласы на разных языках здравицы «Да здравствует Сталин!» «Даже малое отступление от большой правды грозит творческим просчётом!» – говорил мой кумир кинорежиссёр Александр Довженко, «Повесть пламенных лет» которого перекрывает во много раз десятки частных удач и находок.


[Закрыть]
Я их смотрел.
Мне стыдно перед ней.
Она идёт по городу в кино.
А город Канск
                 в сиреневом цветенье.
И уроженцы Канска, а не тени
из забытья плывут на полотно.
Как при бомбёжке,
                   в зале гаснет свет,
и от судьбы
                  солдату
                             не укрыться.
…Той женщиной оплачен ты сторицей,
на семь пятнадцать купленный билет!
Ей снова будет сниться до зари,
как через Канск идут на запад роты.
Они бессмертны,
                 смертные те роли,
они куда бесспорней, чем «Гран-при».
Россия сыновей своих растит,
ей говорящих правду без прикраски.
Ведь женщина,
          что проживает в Канске,
вовеки нам неправды не простит.
 

 
А просвещенье уж даёт плоды.
…Но, приводя правительство в смущенье,
выводят боком рьяные труды
на столь достойной ниве просвещенья.
И – глядь – до попирающих основ
отдельные доходят элементы:
                    курсистки,
                             литераторы,
студенты —
всеобщее растление умов!
…О господи, откуда вы взялись
в кухмистерских какой-нибудь Казани,
мальчишки с декабристскими глазами,
с таким запретным выраженьем лиц!
И из какой явившиеся тьмы
идеалисты вы иль нигилисты —
кружковцы,
       нелегальщики,
                 бомбисты —
крамольные и резкие умы!
Постигшие словесность и латынь,
в глуши немых уездных захолустий
вы спорите совсем не о Сен-Жюсте[19]19
  Луи Антуан Леон де Сен-Жюст (1767–1794) – французский революционер, военный и политический деятель Великой французской революции.


[Закрыть],
а о разделе барских десятин.
Вы мыслите о близких мятежах
Пока в дыму картёжники вистуют,
пока аудитории пустуют,
пока аудитории пустуют,
Желябовы растут как на дрожжах!
Страна проходит сквозь второй этап.
И, сообразно этому этапу,
иркутским трактом движется этап:
интеллигентов гонят по этапу.
И дабы государственный террор
пресек собою индивидуальный,
им высшей меры просит прокурор,
как выход в высшей мере идеальный.
Россия, что ещё там впереди?
Не жертвенного нимба излученье.
Но с той поры живёт в твоей груди
Неслыханное самоотреченье.
Пусть ты пошла совсем иным путём,
своей судьбы крутой не избежала,
Но что-то в самом главном, в основном
То поколенье с нами вдруг сближало.
 
 
…Я помню фото: сорок первый год!
В Петрищеве, у школьницы московской[20]20
  Имеется в виду Зоя Космодемьянская, казнённая немецкими извергами в подмосковном Петрищеве.


[Закрыть],
что через миг взойдёт на эшафот,
Такие же глаза, как у Перовской[21]21
  Софья Львовна Перовская – член исполнительного комитета террористической организации «Народная воля». Непосредственно руководила убийством российского императора Александра II.


[Закрыть].
 

 
Тень самолёта в озёрной воде
напоминает о давней беде.
 
 
Гул самолёта в озёрной тиши
к чёрным протокам пригнул камыши.
 
 
Тень полоснула по жёлтому дну —
умная рыба ушла в глубину.
 
 
Тень покачнулась, на лес налетев, —
хриплые птицы взлетели с дерев.
 
 
Ропот в природе пронёсся и стих —
что-то напутал звериный инстинкт.
 
 
Но наконец среди обжитых мест
лёг на дорогу распластанный крест.
 
 
…Старый водитель, взглянув в небеса,
жмёт машинально на все тормоза…
 

Н. Н. Сотников
…И не умолк людиновский гудок!

Есть на Калужской земле городок Людиново. В производственном отношении знаменит он своими сперва паровозами, а затем тепловозами. Однако теперь мы по праву можем нанести его и на литературную карту России: здесь родился и провёл своё детство поэт Анатолий Храмутичев, здесь он встретил весть о начале Великой Отечественной войны, сюда не раз возвращался он после долгих и трудных командировок по всей стране, на всю жизнь сохранив о своём родном городе сердечную память.

А дальше началась военно-морская глава в его судьбе – стал Анатолий курсантом военно-морского училища в Кронштадте, служил на флоте и в звании капитана-лейтенанта был демобилизован в годы известных, так называемых «хрущёвских» сокращений Вооружённых Сил СССР.

Пришлось начинать всё сначала! Опять учёба… На сей раз – в стенах Ленинградского военмеха. Так морской минёр превратился в инженера-конструктора ракетной техники.

И наконец – третья, пожалуй, самая главная глава в его судьбе, глава литературная, поэтическая. Постепенно пора первых проб пера, пора самодеятельности завершилась, пошли серьёзные публикации в газетах и журналах, в сборниках и альманахах, и вот вышла в свет первая книга стихов «Час добрый», у истоков которой стоял любимый поэтический учитель Храмутичева – Леонид Хаустов. Затем последовали другие сборники, но уже изданные за свой счёт и при помощи спонсоров, главным из которых все эти годы оставался родной «Арсенал».

Поэт был принят в члены Союза писателей России, продолжал писать стихи для взрослых и ребят, стихотворные эпиграммы. Много читал, стремясь компенсировать чтением отсутствие филологического образования. Выступал очень редко, но на вечера памяти Леонида Хаустова, организованные театром «Родом из блокады», непременно приходил, и каждый раз ему удавалось поведать что-то новое, осветить какую-то неведомую прежде грань в творчестве и характере своего наставника.

Когда рукопись очередного тематического сборника стихов была почти наполовину готова, грянула беда – тяжёлый инсульт прервал творческий путь поэта. После этого удара он жил почти пять с половиной лет, всеми силами стремился вернуться к творческому труду, старался больше читать, пробовал продолжить написанное, но болезнь не сдавалась…

Клара Петровна, жена и верный друг Анатолия Фёдоровича, после кончины мужа долго не решалась заняться разбором личного литературного архива. Её вполне можно понять: даже искушённая в литературных и кинематографических делах, сама кинорежиссёр и актриса, Юлия Ипполитовна Солнцева поделилась как-то со мной признанием: некоторые рукописи великого Довженко она нашла в себе духовные силы разобрать лишь спустя многие годы! Но с ней были верные помощники: киноведы, литературоведы, архивисты. С годами Солнцева так овладела навыками архивной работы, что даже принимала у себя практикантов из числа студентов Московского историко-архивного института!

В нашем случае ждать помощи извне и надеяться на внимание архивистов не приходилось, и я счастлив, что Клара Петровна доверила мне как младшему другу Анатолия Фёдоровича эту долгую и почётную работу. Получилось почти всё так же, как в истории работы над архивом Леонида Хаустова – учителя Храмутичева: те же груды черновиков, десятки вариантов, знаки правки на страницах уже опубликованных стихотворений в книгах и журналах, только объём, конечно же, был куда меньше! Но это и понятно: если Хаустов профессионально занимался литературной работой почти с двадцатитрёхлетнего возраста, то одному из его любимых учеников, Анатолию Храмутичеву, долгие годы пришлось и на флоте служить, и на заводе «Арсенал» работать конструктором-испытателем, и лишь в самые последние годы он смог сосредоточиться на труде литературном, к которому шёл всю жизнь.

Без малого три года работал я, разбирая, систематизируя архив Храмутичева, отбирая и перепечатывая согласно последней авторской воле его стихи. Что помогло? Знание его как человека и как поэта: ведь дружили мы без малого почти 35 лет! А познакомил нас наш общий друг прозаик и очеркист, а в ту пору корреспондент многотиражной газеты «Заводская правда» Вячеслав Ефимов (литературный псевдоним – Всеволодов). Это мы с ним убедили профком объединения «Арсенал» открыть при редакции газеты литературный кружок и предложили кандидатуру руководителя. Как вы уже догадались – Леонида Хаустова! Затем стали на страницах газеты регулярно появляться литературные подборки, а там, глядишь, и тематические полосы. Непременным автором этих публикаций был и инженер Анатолий Храмутичев.

…Бережно храню давний фотоснимок: выездное заседание Клуба молодых литераторов при правлении Ленинградской писательской организации (теперь уже могу признаться – я был «крёстным отцом» этого клуба) в редакции газеты «Заводская правда». За длинным редакционным столом сидят и внимательно слушают ведущего радиоперекличку Вячеслава Ефимова Анатолий Храмутичев, Юрий Помпеев, поэтесса и историк библиотечного дела Наталья Карпова, Александр Матюшкин-Герке, автор этих строк и несколько рабочих и инженерно-технических сотрудников, которые не стали профессиональными литераторами.

Ныне в литературном строю, как поётся в известной песте Михаила Матусовского, «нас оставалось только трое»: профессор, известный документалист Юрий Помпеев, известный сатирик и пародист Александр Матюшкин-Герке и автор этих строк. Все мы многократно принимали участие в спектаклях-концертах театра «Родом из блокады». Блокадная и, если более широко, военная тематика нас всех породнила и вновь объединила.

Все мы, кроме Ефимова и Храмутичева, на «Арсенале» были в гостях. Ефимова вскоре перевели на повышение в «Ленинградскую правду» в экономический отдел, а Храмутичев чувствовал себя за проходной «Арсенала» полноправным хозяином: с этим предприятием неразрывно связана его судьба, в том числе – и литературная: арсенальцы первыми признали своего инженера и лектора-общественника и как ПОЭТА.

И опять вспоминаются строки Михаила Матусовского, которого любил и ценил Анатолий Храмутичев, строки из песни к нашумевшему в своё время спектаклю «Сталевары»: «И всё же жаль, что я давно гудка не слышал заводского!»

Действительно, заводы на Выборгской стороне, прогудев на весь мир в фильме «Встречный», в 60-70-е годы уже молча встречали и провожали рабочие смены, но родной с детства «людинов-ский гудок», воспетый сыном земель Калужской и Ленинградской Анатолием Храмутичевым, благодаря его стихам не умолкал и не умолкнет!

Анатолий Федорович Храмутичев (1929–2006)

Минёр, ракетчик и поэт

 
Родился я в лесной деревне,
и ты не зря меня спросил:
«Наш род, конечно, самый древний,
ровесник всех родов Руси?»
 
 
Дымил завод зимой и летом
за лесом, в нескольких верстах,
и потому мужик наш ведал
и плуг, и молот, и верстак.
 
 
Один мой дед – лесник, артельщик,
косарь и лапотник-кустарь,
другой – потомственный котельщик,
котельщик, стало быть – «глухарь».
 
 
Жужжали лобогрейки-жнейки,
и голос молота крепчал…
Я никогда не различал,
какое для меня важнее
начало
               из моих начал.
 

 
Всё было как в кинокартине:
тревога, взрыв,
       осколки в стенку.
Враг метил бомбой
            по плотине,
а угодил
         в библиотеку!
Он уходил,
           задравши рыло,
с крестами чёрными,
              урча.
Старик вахтёр,
             припав к перилам,
бил из нагана
              сгоряча.
И долго-долго,
              будто голуби,
кружились в воздухе листки
                  и заселяли
ветви голые,
                   заборы,
                           улочки,
                                    мостки.
Я собирал листы отчаянно,
на крыши, на деревья лез,
как будто
              выручал Корчагина,
спасал ребят из «Р.В.С.».
Из-под дымящихся развалин
остатки книг спешил спасти.
Они,
               израненные,
звали
ребят и взрослых —
                         отомстить.
Потом с сестрёнкой бинтовали
их обожжённые углы…
Они нам хлеб не заменяли,
но помогали
               как могли.
 

 
В проруби студёною порой
полоскала матушка бельишко.
Был я слаб, но всё-таки живой!
Помогал, как мог, хотя не слишком.
Тёмен зрак студёной полыньи.
Словно жесть, бельишко задубело.
Рученьки озябшие свои
мама у меня под шапкой грела.
Теребили волосы, как лён,
пальцы мамы, благо стал кудлатым.
Значит, от природы наделён
был я электричеством бесплатным.
 
 
…Вспомнил я об этом неспроста —
подвигом бывает чистота,
а когда – военная година,
то, как жизнь, она необходима!
 

Памяти моего дяди, Сергея Храмутичева, который скончался от ран в Берлине 5 мая 1945 года

 
Суждено, наверное,
вспоминать, ребята, нам,
всё – от сорок первого
и до сорок пятого.
В том крутом июне
мы не ждали бед.
Дядюшке Сергуне —
восемнадцать лет.
 
 
Дядька партизанил.
Лес родной – как хата!
Был три раза ранен,
но уже – солдатом.
Синий шрам над бровью.
Где – ползком,
            где – шагом.
Всё же с маем вровень
он пришёл к рейхстагу!
 
 
Из письма не строгого —
смятого, карманного:
«из фашистов логова
обращаюсь к вам я.
А пишу, как водится,
под снарядов гул…»
Племяша и школьницу
Настю помянул.
Стал, мол, дом наш ближе.
Скоро с вами буду,
на столе увижу
чистую посуду.
Сядем все как прежде
вместе потесней…
 
 
Не сбылась надежда
в этом вот письме.
Сделал шаг, полшага…
Из окна попали!
 
 
О гранит рейхстага
        звякнули медали.
 

 
Я юности приход запомнил чётко:
в далёкой ученической поре
я вдруг узнал,
что брянская толчёнка
в столовой именуется – пюре.
Не бабкино парное в доброе кружке,
не лежбище у речки день-деньской —
запомнился ожог станочной стружки
и первый пай в столовке заводской.
Катился вал войны по загранице.
Весна вернулась к каждому окну.
Остригла Ирка косу, не всплакнув:
с косой опасно токарю-девице!
Бессменный ватник,
             как доспех былинный,
лоснился, будь неладен, но зато
я до гудка,
чтоб не видáл никто,
принёс живой цветок
к станку Ирины.
 

 
…Минувшее – за дымкой флёра
в часы непрошеной тоски.
Я много лет служил минёром,
не сухопутным, а морским.
Припоминаю юмор флотский
на шканцах, в море у руля:
«Вся Балтика – бульон да клёцки!
Сплошные минные поля!»
Не ошибиться бы, пробиться…
Напутствие – не в бровь, а в глаз:
минёру можно ошибиться
в рисковой жизни только раз!
 

 
Боцманская дудка с цепкой медной.
В чёрных ножнах – табельный палаш.
Добрый тельник. В нём салага бедный.
Был таким, братишка, антураж!
Палуба надраена до глянца.
Позади полуденный аврал.
В тельнике не прочь покрасоваться
в наши дни пехотный генерал!
В праздники ношу.
               А станет тяжко,
сыну накажу на склоне дней,
чтоб моя бывалая тельняшка
стала плащаницею моей.
 

 
Зверем шторм ревел в потёмках.
Ночь тревог была полна.
А теперь ручным котёнком
к борту ластится волна.
После взбучки-нахлобучки
в непроглядной кутерьме
солнца луч прорезал тучки,
раскололся на волне.
Много миль за дни похода
лаг[22]22
  Лаг – прибор, предназначенный для измерения скорости судна и пройдённого им расстояния.


[Закрыть] отмерил за кормой.
Чинным строем,
средним ходом
корабли идут домой.
Вот уже заводит берег
с кораблями разговор.
Флаги тянутся под реи,
и сигналит семафор.
Долетает басовитый
с побережья ветерок.
Все заранее побриты.
Отутюжен первый срок!
По волнам скользит байдарка.
Подступают берега.
Перед нами яркой аркой
встала радуги дуга.
Приготовлены швартовы.
Трап на пирс готов подать я.
Руки вытянули молы
нам навстречу, как объятья!
Будут песни,
танцы кру́гом…
Будут встречи горячи…
 
 
То, что в море было туго,
мы об этом промолчим!
 

 
Среди прославленных оград,
оград чугунных Ленинграда,
есть арсенальская ограда
из пушек,
выстроенных в ряд.
А что хранит наш «Арсенал»,
что сберегает и лелеет?..
Пройдись по солнечной аллее,
прочти погибших имена.
И каждый раз на склоне дня
неторопливо оглянись ты
на шелест тополей ветвистых
у негасимого огня.
Не позабудет «Арсенал»,
кто шёл сюда под вой метели,
в блокадный час при артобстреле
мечи возмездия ковал!
 

Леонид Хаустов
«Теперь я вижу – книга состоялась!»
(из статьи «Личные уроки мастерства»)

Мой любимый учитель поэт Павел Шубин ещё в довоенные годы в Педагогическом институте имени Герцена увлёк меня литературной педагогикой: ведь и сам литературным педагогом он был, несмотря на свою молодость, отменным!

Так сложилось в моей жизни, что я после возвращения в Ленинград после тяжёлого ранения у Невской Дубровки (а это почти полгода, считая время на лечение в уральском городке Невьянске и отпуска в Кировскую область на поправку!) почти сразу приступил к работе в Ленинградском радиокомитете. На удивление, у меня сохранился даже авторский договор с Радиокомитетом! Так вот, наряду с работой поэтической, публицистической и чисто журналистской я с большой радостью стал приобщаться к работе с начинающими поэтами.

Л. И. Хаустов (1920–1980)

Преимущественно это были старшеклассники. С тех пор миновало почти сорок пять лет За эти долгие годы я вёл литературные кружки и литературные студии (кружки более повышенного типа, не для начинающих) и при Дворце пионеров, и в своём родном педвузе, и на филфаке университета, и в клубе «Красный Октябрь» на Петроградской Стороне… Всюду были свои плюсы и минусы, всюду имелась своя специфика. И всё же сейчас, подводя некоторые итоги, я с особым отрадным чувством вспоминаю студию при производственном объединении «Арсенал», где создалась какая-то особо доверительная, дружеская и, несомненно, творческая атмосфера. Пожалуй, впервые я был полностью освобождён от организационных хлопот, которые прежде отнимали немало сил и времени, драгоценного времени на чисто литературные дела, здесь же все хлопоты взял на себя инженер-конструктор Анатолий Фёдорович Храмутичев, избранный старостой. Храмутичев вместе с журналистом заводской газеты Вячеславом Ефимовым (как прозаик он подписывался Всеволодовым) предоставили мне возможность погрузиться в мир методики литературной учёбы, тщательно спланировать каждое занятие, выстроить для этих занятий целую и довольно стройную учебную систему, чего мне в других кружках и студиях сделать не удавалось.

Всегда в кружках и студиях у меня бывали явные лидеры, фактически – кандидаты в профессиональные литераторы.

Во Дворце пионеров ими оказались поэт Юрий Воронов, кинокритик и драматург Георгий Капралов, критик и публицист Алексей Гребенщиков, поэт Олег Шестинский. Немало, прямо скажем, для блокадной и послеблокадной поры! На «Арсенале» в лидеры как прозаик сразу вышел Вячеслав Всеволодов, а Анатолий Храмутичев — как поэт. С Анатолием Фёдоровичем меня впоследствии связала большая личная дружба, что вовсе не мешало мне как учителю и редактору быть строгим и требовательным к нему как к ученику.

В Храмутичеве меня удивляли и радовали многие качества: душевная щедрость и широта, увлечённость, неутомимость в познании, в том числе – и секретов поэтического мастерства. Поражала и скорость, которую он набирал не только с каждым годом, но и с каждым занятием. Ещё что отличало Храмутичева, так это редчайшая способность, продолжая поиск, эксперимент, не уходить в дебри и не путаться в дебрях формальных бессодержательных поисков, что для начинающих авторов, даже способных, явление распространённое.

Анатолий Фёдорович прекрасно осознавал, что ни военно-морское училище, ни технический вуз не дали ему даже минимума филологического кругозора, и он со всей страстью, со всем азартом буквально набрасывался на книги, и они его незримо вели от стихотворения к стихотворению, от удачи к удаче.

И вот постепенно стала складываться первая книга стихов Храмутичева. Я ему посоветовал назвать её неожиданно и, так сказать, по-храмутичевски – «Час добрый».

…Перелистываю страницу за страницей после правки, отделки, отшлифовки и с радостью делаю заключение: книга состоялась! В поэзию пришёл поэт.

1979–1980 гг.

Н. Н. Сотников
«Среди рабочих я поэт, среди поэтов я рабочий»

Родился Анатолий Григорьевич Белов на берегу озера Селигер, которое расположено в Новгородской и Калининской (Тверской) областях. Считал себя коренным новгородцем и очень любил родную землю, которой посвятил свои лучшие стихи. Чисто военных стихотворений у Белова мало, но они ярко выделяются на общем фоне сельской пейзажной лирики России.

Крестьянская тема не стала для него главной ни в творчестве, ни в судьбе. А рабочая тема отнюдь не романтична: он долгие годы работал на фабрике спортивной обуви, но ждать от его стихотворений производственно-репортажных начал не приходится. Зато в обыденных, даже бытовых темах он порой поднимался к несомненным творческим высотам.

Познакомились мы с Беловым на одной из творческих встреч в новорождённом Клубе молодых литераторов. Как это ни странно, но более свободное время нам представилось в Москве на VI Всесоюзном совещании молодых литераторов. Перерывы в семинарах были значительные, и мы могли поговорить неспешно и более обстоятельно.

Сотрудничали затем дружно и плодотворно. В результате увидела свет книжка «Попутное счастье». Дарственный экземпляр выглядел необычно, но искренне: «Н. Сотникову – заботливому редактору от строптивого автора с большой благодарностью. А. Белов. 20 февраля 1984 г.» Храню ее в своей библиотеке бережно и любовно.

Ко всему прочему мы ведь ещё почти ровесники!